Счастье из морской пены

Выскочив из подъезда, я прижимаюсь спиной к замерзшей металлической двери. Перед лицом летит снег, диагонально, пересекая под прямым углом свет от маленького фонаря над подъездом.

Куда я еду? Ну куда? И зачем?..

Чешется нога. Я почесываю бедро, исколотое медсестрой, и натыкаюсь пальцем на что-то тонкое и твердое, лежащее в переднем кармане джинсов. Достаю. Это тот самый синий листочек, на котором написан заветный адрес – Ришон-ле-Цион3, город, название которого переводится как «Первый храм»; клиника Ма Ор, доктор Гринбаум.

Интересно, он тоже юный, как тот больничный врач, будущий эмигрант?..

Хорошо. Значит, хотя бы на один вопрос из мучавшей меня партии я знаю точный ответ.

Я знаю, куда еду.

Почувствовав, что у меня мерзнет нос, причем уже довольно продолжительное время, я наконец отлипаю от металлической двери и иду к машине. Та снова приветливо моргает мне желтыми огоньками своих круглых японских глаз. Пристегиваемся, устраиваемся поудобнее, включаем в аудиосистеме Brazzaville4. Нет, не то. Пусть будет Jingle Bells5.

И под эту старую рождественскую мелодию сквозь метель я еду в сторону аэропорта.

Лес по обеим сторонам трассы нежно обнимает меня своими еловыми лапами, и будто покачивает на коленях; моя маленькая машина летит, словно комета, в кромешной тьме, а из динамиков несутся звуки вечного гимна победы дня над сумраком.

Дорога в аэропорт заняла у меня менее часа. Проходя досмотр в аэропорту, ежилась, – так сыро и холодно здесь было.

Поднялась на второй этаж, взяла стакан горячего кофе, достала из рюкзака айпад со смотанными в клубочек наушниками. Пока я их разматывала, – маленький белый планшет, которого я, кстати, зову «Пудель», прилежно искал сеть. Нужно найти возможность поскорее (и подешевле!) добраться до бедной богатой страны под названием Израиль. От страны, от которой в очередной раз зависит все мое будущее.

Было три часа ночи, тот самый Час быка, когда сон самый трепетный, и видения приходят страшные и пугающие. К счастью, я сейчас не спала, а двигалась, причем, надеюсь, что в правильном направлении.

Включив «Радио семь на семи холмах», где как раз транслировалась какая-то ночная программа из серии «Для тех, кто сейчас не спит», я стала искать пути, которыми можно выбраться в Израиль из этого морозного ужаса прямо сейчас.

Так. Из моего города я могу полететь в два места: в Москву и Уфу. В первом случае – билеты дешевле, вылеты чаще, во втором – ну… город красивый. Нет, это не причина. Останавливаемся на Москве. Есть пять рейсов со стыковкой в Москве на сегодняшнее утро, два из них – вполне бюджетные, восемь – девять тысяч рублей. Отлично, беру ближайший. Там как раз стыковка двухчасовая, мало шансов опоздать на вылет.

Покупаю билет через интернет, здесь же регистрируюсь на рейс. Потом беру себе еще один кофе. В уставший, лишенный сна уже вторые сутки мозг вкрадывается мысль о том, что хорошо бы предупредить коллег. А лучше сразу начальство. В общем-то я уже говорила, что беру больничный, но они не особо привыкли к моему отсутствию в офисе и, видимо, считают, что уже завтра я буду стоять как штык на страже интересов компании.

Пишу СМС-сообщение шефу, где длинно и витиевато объясняю, что со мной произошло и почему мне нужно лететь именно туда и именно сейчас. Дописав, долго смотрю на это пространное письмо, и вдруг понимаю: он даже не будет его читать. Просто позвонит завтра, чтобы, как он говорит, «уточнить кое-какие вопросы». Поэтому я пишу ему просто – «Доброе утро. Я не смогу выйти на работу. Завтра и в ближайшее время».

Кладу телефон в карман джинсов, забираюсь с ногами на кресло и включаю радио в наушниках погромче. До начала посадки остается час.

Еще через полчаса я вдруг слышу какой-то звук. Он настойчиво пробивается сквозь волны мелодий, которыми кормит меня «Радио семь». Открываю глаза. Рядом стоит уборщица, и что-то раздраженно мне говорит. Снимаю один наушник, и в освободившееся ухо сразу врывается: «… же это такое! Придут, натопчут, а потом давай ногами своими кресла загаживать! Вот дома ты у себя так же себя ведешь?!».

Вздыхаю. Опускаю ноги на пол. Вставляю обратно наушник, и отворачиваюсь от нее. Некоторое время продолжаю фоном слушать звуки ее тонкого, с ехидцей, какого-то надломленного голоса, а потом он прекращает меня беспокоить.

Телефон неслышно вибрирует. Будильник. Пора вставать, карета подана, мадам.

На стойке регистрации еще никого нет, только несколько пассажиров переговариваются через ряд кресел. Я встаю около стойки, и в одну секунду передо мной возникает стюардесса.

– Ваши билеты, – профессионально улыбаясь, говорит она.

Ее улыбка существует отдельно от нее, как у Чеширского кота.

Протягиваю ей телефон с номерами билета.

Изучает списки.

– Извините, но вам не сюда. Вам в зал международных рейсов, – и подаренная мне улыбка, наклеенная на ее лицо, перемещается к следующему пассажиру.

Черт. Черт! Черт!! Черт!!!

Я совсем забыла, что у меня трансфер перед заграницей, и, значит, мне нужно проходить досмотр в другой зоне. Бегу туда, на полпути вспоминаю, что оставила свой рюкзак в зале. Возвращаюсь за ним, хватаю за лямку, и мы снова бежим.

Вроде бы успели. Сотрудница авиакомпании не выказывает недовольства моим опозданием. Я быстро прохожу проверку, досмотр и все остальные процедуры, и вскоре встаю в хвост проходящих на борт.

У меня место около прохода: не люблю летать, а смотреть в окно во время полета – тем более. Но оно почему-то занято. На всех трех креслах сидят разновозрастные дети, рядом с самым маленьким из которых я краем глаза улавливаю какое-то шевеление. Ага, это мама, просто она нагнулась к полу и роется в стоящей на нем сумке. Подхожу и внятно говорю:

– Извините, но мое место – 18С.

Она поднимает голову, и я вижу, что это моя ровесница или чуть старше. Смущенно улыбается.

– Простите… вы не согласитесь поменяться со мной? Нам с детьми дали места по разным сторонам прохода, и я боюсь, что без меня они доставят некоторые неудобства.

Тут мы с ней в унисон хихикаем: она – смущенно, потому что видно, как неловко ей меня просить об этом одолжении, а я – понимающе, ибо вполне могу себе представить те неудобства, которые могут случиться от присутствия маленьких детей без наличия контролирующего их взрослого. Сажусь на ее место (оно – возле окна. Ну ничего, наберем высоту, – закрою шторку). Включаю музыку на телефоне, пристегиваюсь потуже и откидываюсь на кресло.

Телефон начинает вибрировать. Странно, кому я могла понадобиться в столь ранний час? Это шеф. Ого. И что же он пишет?

«Ты нужна завтра в 10 на встрече», – то есть через четыре часа уже? Или в следующие сутки в 10? Непонятно как-то. А, впрочем, какая разница. Я ведь все равно не смогу быть там ни сегодня, ни завтра.

Пишу ему: «Меня не будет».

Тут же приходит ответ: «Хорошо. Вернешься – поговорим».

Я некоторое время раздумываю.

Неизвестно еще, когда я вернусь.

И в каком виде.

И вернусь ли вообще.

Что я могу ему гарантировать?

Да ничего.

И, собравшись с силами, я пишу ему: «Я увольняюсь с сегодняшнего дня». Потом отключаю телефон от сети, закрываю глаза и сразу же падаю в легкий, спокойный сон, который уходит только тогда, когда самолет нежно трогает своими колесами взлетную полосу одного из бесчисленных московских аэропортов.

Мы выходим с моим другом рюкзаком, который я не сдала в багаж, и потому таскаю за собой в виде ручной клади, и идем регистрироваться на следующий рейс. Вся процедура проходит быстро, и остается время на то, чтобы выпить кофе в моей любимой «Шоколаднице». Там я сижу около сорока минут, потягивая горячий кофе с привкусом корицы и молотых сушеных яблок, и лениво, одним глазом, почитываю газету. Ее развернул мой нечаянный сосед по столику, старикан, которому, судя по виду, – лет двести или около того.

Чувствую, как глаза заволакивает той самой сонной пеленой, которая бывает, если долго не спишь. Пожалуй, включу-ка я плеер.

Ставлю рандомное воспроизведение, выпадает старая бардовская песня. Закрываю глаза, и голосом у себя в голове начинаю подпевать старенькому Визбору

Понимаешь, это странно, очень странно; но такой уж я законченный чудак.

Я мотаюсь за туманом, за туманом, и с собою мне не справиться никак.

Пусть полным-полно набито мне в дорогу чемоданов,

Память, грусть, невозвращенные долги, – а я еду, а я еду, за туманом.

За мечтами, и за запахом тайги…

Через сорок минут я уже сижу в простецком кресле самолета одной из самых бюджетных российских авиакомпаний, которая вскоре доставит меня на пышущую жаром израильскую землю. Я выглядываю в окно. Скоро эти грязные сугробы пропадут из моего поля зрения…

…а, возможно, я вообще их больше никогда не увижу…

Никогда.

Какое страшное слово, – никогда. Вроде и не любишь что-то, – например, как я сугробы, – а как только сообразишь, что в скором времени они могут навсегда исчезнуть из жизни, – хочется отвернуться, отойти подальше от таких мыслей.

Кстати.

Я ведь еще не думала о том, что будет, если «не».

…если врач откажется мне помочь.

…если меня не станут лечить в израильских клиниках.

…если они попробуют, но операция пройдет «не так», неблагоприятно для меня.

…если окажется, что мне уже ничем помочь нельзя.

…если я не справлюсь и соскочу в последний момент. Например, убегу из клиники в ночь, прихватив свой извечный рюкзачок.

Так что будет-то?

Да ничего не будет. Жизнь не знает сослагательного наклонения, так зачем мне заранее думать о том, что будет, если.

В этих мыслях я провожу время до взлета. Потом выпиваю чашку предложенного чая (мерзкий, как и все горячие напитки в самолете. Но немного менее мерзкий, чем растворимый кофе из пакетика. Сколько жила в Израиле, так и не научилась его пить.)

Да… я жила в Израиле.

Два года.

Так что, можно сказать, я возвращаюсь на свою временную родину.

Почему родину?

Сейчас расскажу.

Дело в том, что к этой стране у меня было очень двойственное отношение на протяжении всей сознательной жизни. Она мне нравилась, хотя я ни разу в ней не бывала; так нравятся заграничные актрисы, зарубежные модели, фотографии которых печатают на обложках и разворотах глянцевые журналы. Их снимают так, что кажется, будто они – ваши старые друзья, хотя вы знакомы только односторонне, и вы знать не знаете, что там скрывается под яркой картинкой, каких монстров и чудовищ прячет в себе это миловидное курносое лицо.

Человек на фото с обложки, меж тем, не знает о вас вообще ничего. Даже того, что вы существуете.

Вот так и у нас с Израилем. Он обо мне даже не подозревал, а я, меж тем, безудержно мечтала с ним воссоединиться. Как в старом анекдоте, – хоть чучелом, хоть тушкой. Я читала книги об этой стране с самого детства, знала счет до десяти, названия фруктов и улиц в тель-авивском квартале, который тянется вдоль набережной, и точно понимала, какие города я хочу посетить: конечно, Яффо. Потом Иерусалим. Цфат, в котором одна старушка ежедневно ждала появления мессии. Жаркий Эйлат на границе с Египтом.

Дальше мои планы не простирались, – мне казалось, что эта бедная богатая страна ограничивается пределами этих городов. Кто же знал, что их там сотни, тысячи.

Когда задаешь Вселенной конкретные вопросы, – она дает точные и понятные ответы. Я захотела, так сказать, познакомиться поближе, и Вселенная подбросила мне возможность посетить страну бесплатно. Потом – предложила уехать туда на шесть месяцев для участия в обучающей программе по дизайну (то, что я и дизайн, – две разные сферы, меня особо не волновало. Отсутствие знаний, опыта и желания им заниматься, – тоже). Дальше мне дали гражданство и подтверждающий его теудат зеут6, ну а затем я сделала ход конем и вернулась назад, в ледяную Россию, которую, кажется, так и не смогла полюбить за все свои двадцать семь лет.

Мы пролетали над покрытыми облаками вершинами, и, лениво следя за тем, как самолетное крыло разрезает белые полотна облаков, я думала о том, каково это, – умирать.

Не то что бы я это планировала; просто меня занимала мысль – понимаешь ли ты, что происходит, когда умираешь? О чем думаешь в последние моменты? Есть ли тот самый свет в конце туннеля? О чем сожалеешь, и что страшит?

Я не знаю ответов на эти вопросы, да мне и не хочется пока их узнавать. Пусть все идет как идет.

Но мне бы хотелось сделать кое-что до того момента, когда меня не станет.

Например, вот это:

– Объездить весь мир;

– Встретить мужчину, с которым мы будем любить друг друга;

– Родить ребенка, а лучше двух (тут я поморщилась, потому что даже сквозь наушники до меня долетала детский визг, издаваемый годовалым карапузом, мама которого сидела в кресле прямо за моей спиной);

– Попробовать настоящий кокос;

– Погладить живую ламу;

– Быть хозяйкой дружелюбного пса;

– Научиться печь хлеб;

– Открыть свою кондитерскую;

– Поставить голос и записать песню;

– Сходить на футбол, и чтобы кто-нибудь объяснял правила;

– Прокатиться на гигантской черепахе;

– Проехать через Индию на стареньком мотоцикле;

– Написать картину маслом;

– Выучить итальянский язык;

– Купить жилье в Европе и пожить там;

– Провести год на берегу моря…

И на этом, устав перечислять список мечт, я уснула.

Глава III. Привет, обетованная

Стюардесса разбудила меня перед посадкой и проверила, крепко ли пристегнут ремень. Но окончательно я проснулась только в тот момент, когда самолет опустил шасси на полосу аэропорта Бен-Гурион. Нас сильно тряхнуло, и от неожиданности я ударилась о спинку стоящего впереди кресла. Тут же хлынула носом кровь, и сидящая рядом со мной старушка заверещала на английском, подзывая стюардессу. Старушенция перекрывала своим криком даже многорукое хлопанье, которым пассажиры благодарили пилота за хороший полет и мягкую посадку.

Стюардесса, изящная татарка Айнур, принесла мне упаковку носовых платков и удалилась, грациозно качая бедрами, а старушка принялась гладить меня по плечу и что-то тихонько приговаривать, видимо, чтобы я не волновалась. Все пройдет, все пройдет…

Этими словами и Соломон успокаивал своих бесчисленных жен. Я, хоть и не царь, тоже часто говорила их себе, чтобы остановить поток бурных переживаний.

Но сейчас меня беспокоил совсем другой поток; салфетки быстро пропитывались кровью, и она явно не собиралась останавливаться на достигнутом. Поэтому я сидела в кресле, глотая откуда-то взявшиеся слезы, и покорно ждала, когда все это закончится. Пассажиры выходили, выходили, и все как один с тревогой поглядывали на меня, обложившуюся кучей окровавленных платков.

Мне это в конце концов надоело, и я свернула из двух оставшихся салфеток некое подобие тампонов, и забила ими ноздри, словно пробками. На какое-то время должно хватить, – решила я, и отправилась к выходу, волоча за собой рюкзак. На выходе меня догнала стюардесса. «Мисс!», – сказала она, – «Вы забыли кое-что!». И протянула мне телефон и айпад, оставленные мной в кармане на спинке. Я гундосо поблагодарила ее, стараясь, чтобы, несмотря на тампоны в носу, она могла разобрать мою речь, и начала спускаться по трапу.

Израиль был горячим, асфальт практически плавился, хотя на уровне лица попадались и довольно прохладные воздушные струи. Все в точности так, как я помнила. Желтые плиты, зеленые пальмы, любопытные лица пограничников…

Меня пропустили к выходу без очереди, наверное, сказался плачевный внешний вид. Проходя мимо зеркал, я ахнула: вся футболка была заляпана быстро засыхающими бордовыми пятнами, и выглядела я словно жертва войны, а не как пассажир авиарейса, прибывший с личным визитом в развитую страну.

Пограничник долго расспрашивал, что со мной случилось. Я отвечала ему вяло и невпопад, пыталась шутить, но на моем состоянии явно сказывался недосып, и потому в конце концов он от меня устал, поняв, что я и правда та, за кого себя выдаю, – русская туристка, а не головорез из группы Хезболла7.

Вышла из терминала аэропорта, покрутила головой, высматривая остановку автобуса. Ее нигде не было видно. Тогда я обратилась к уборщице, по счастью, та говорила по-русски, и мне не пришлось выдавливать из себя сложнопроизносимые с забитым носом слова на иврите.

Остановка была в получасе ходьбы; чтобы идти было веселее, я взяла на дорожку стакан айс кафе. Знаете, что это? Кофе с большим количеством молока и какао, смешанный с раскрошенным льдом. Попивая через соломинку сладкую ледяную жидкость, я направилась в сторону выхода из аэропорта. Потом, встретив несколько недоуменных взглядов, решила, что все-таки не лишним будет переодеться, и заглянула в туалет, где выбросила в мусор перепачканные джинсы и футболку, и надела первую попавшуюся под руку одежду из рюкзака, – это были цветастая юбка и простая белая майка.

Смотрелось неплохо.

Повесила на плечо рюкзак, взяла оставленный на стойке раковины и дожидавшийся меня айс кафе, и продолжила путь.

Автобус подошел быстро, и мы – я и пожилая семейная пара – загрузились в его полупустое брюхо. Мне нужно было добраться до тахана мерказит, главной автобусной станции Тель-Авива, а им – до госпиталя Ихилов. Я лениво рассматривала дорогу и механически отмечала: вот этот дом я помню, вот ворота, на которых было написано краской неприличное слово на иврите, а вот китайское (или вьетнамское?) гетто, где окна выходят на пандус, по которому транспорт заезжает на станцию.

Мы приехали, и автобус выплюнул меня в мрачный мир верхних этажей автостанции. Здесь не горела добрая половина ламп, было довольно темно и страшно, поэтому я, не задерживаясь, подошла к лифту и отправилась вместе с ним вниз. Там было уже гораздо веселее, но я сразу покинула станцию и вышла наружу.

Вокруг пестрело множество вывесок магазинов, марокканских парикмахерских, ногтевых студий, в которых работали трансвеститы. Я встряхнула головой; волосы торчали в разные стороны, и мне вдруг взбрела в голову дикая мысль. А что, если… нет, нет, это не для меня… нет, все-таки, – а что, если мне прямо сейчас пойти в салон заплести афрокосичек?

Я как-то уже делала такую прическу, и носила африканские косы на протяжении пары месяцев или около того. Они мне тогда жутко нравились, и я была себе, насколько помню, ужасно симпатична. Почему бы не повторить этот опыт сейчас?

«Потому что ты, может быть, умрешь на днях», – вдруг раздался где-то внутри меня противный скрежещущий голос.

Я ему возразила: «Ну и что?»

Он не нашелся, что ответить, и с чувством, с которым победитель заходит в захваченный им город, я направилась в сторону ближайшей марокканской парикмахерской. Там не говорили ни на английском, ни тем более на русском, на иврите – ну… с грехом пополам. Зато понимали язык жестов и наглядность, поэтому я покопалась в кипе журналов на столике и выудила тот, на котором была нарисована девочка в заплетенных косичках. Ткнула на картинку пальцем. Хозяйка салона, худая марокканская женщина в возрасте, обрадованно закивала, что-то крикнула, и мигом ее салон наполнился девочками разного возраста, которые, усадив меня на пол, расселись вокруг и стали заплетать мне на голове множество тонких косичек. Ими руководила древняя старуха, которая подавала разноцветные нитки, которые они вплетали мне в волосы. Так косы получались не просто густыми, но и яркими, словно радуга. Еще они вплетали искусственные волосы, и через пару часов на моей голове красовалась объемная грива мелких, ювелирно заплетенных кос. Хозяйка парикмахерской, принимая от меня сто долларов, кланялась и благодарила меня на своем языке, а ее девочки потом долго махали мне вслед.

Ну что, куда сейчас?

Может, поесть?

Нет, пока не хочется.

А вот одежды новой купить, – это да.

Глава IV. Сменим камуфляж

Я пошла куда глаза глядят, благо, в этом районе Тель-Авива можно было идти куда угодно, и все равно выйти к одной из ста тысяч миллионов лавок, где торгуют шмотьем. Современным и винтажным, китайским нонэйм и итальянскими брендами, – все, что вам захочется, на любой вкус и кошелек. Именно здесь штучные вещи соседствуют с теми, которые продаются по весу, и выброшенный в мусор сюртук или платье могут стоить от двух центов до тысячи евро.

Я шла, шла, шла и наконец нашла. Моей находкой стал растаманский8 магазинчик, в котором продавали смешные шапки, шляпы, футболки с надписями «Peace», «Love», «Flower Revolution»9. Я купила себе мягкий вязаный берет традиционных боб-марлевских цветов – желтого, зеленого, красного, коричневого. И сразу же нацепила его поверх своих новых кос.

Теперь я чувствовала себя свободной музыкантшей, которая несет искренний и чистый дух регги в закостенелые народные массы. Для нового образа все еще не хватало нескольких деталей, и я шла, глазея на витрины в надежде, что что-то меня зацепит само.

Так и вышло.

Мне попались на глаза белые тряпочные кеды конверсы, пуловер-тельняшка и драные голубые джинсы, – такие, будто о них точили когти бешеные мартовские коты. По случаю, все это было выставлено в витрине одного и того же магазина. Я зашла туда и попросила вещи с манекена; очень быстро мне принесли их новехонькие копии, замотанные в полиэтиленовые пакеты. Здесь не было примерочной, – магазин-то не из брендовых, – и я примерила все здесь же, на лестнице, ведущей на второй этаж, пока мальчик-продавец вежливо отворачивался, делая вид, что совсем не разглядывает меня полуголую.

Мне, в общем, льстило его внимание.

На меня давно никто не смотрел.

Особенно на то, как я прыгаю в одних трусах, стараясь попасть ногой не в дыру на джинсах, а непосредственно в саму штанину.

Мне все подошло, правда, тельняшка была на пару размеров больше, – но это даже к лучшему, мне всегда нравились объемные вещи, которые свисают по фигуре свободными волнами и делают вид, будто ты гораздо стройнее, чем есть на самом деле. Я всегда чувствую себя в такой одежде невесомой, хрупкой до прозрачности.

Юбку и футболку, которые были на мне до совершения покупок, я сунула в рюкзак. Прямо так, не переодеваясь, расплатилась и вышла из магазина, чувствуя себя как актриса, «примеряющая» новое амплуа. Правда, в отличие от тех, кто играет роль, – мой новый наряд был настолько по мне, что его будто скроили исключительно с одной целью, – чтобы превратить меня в совершенно нового, более счастливого, человека.

Я шла и разглядывала витрины. Проголодавшись, купила у лоточника посыпанный маком бублик-бейгель (такой, как был в детстве, один в один, даже место «стыка», где смыкалось колечко из теста, было таким же неаккуратным, как в булочных четверть века назад).

Бублик этот здесь надрезали вдоль, внутрь клали выбранную клиентом начинку (у меня были сыр, яйцо, зелень и чеснок), и поджаривали в паниннице, плотно прижимая «створки» булки друг к другу, чтобы не вытекала начинка. Это было вкусно, очень вкусно, и я облизывала пальцы, урча от наслаждения, а лоточник, старик с раскидистыми, как оленьи рога, усами, ласково смеялся надо мной и протягивал все новые и новые салфетки.

Я оставила ему монетку чаевых, и он еще долго махал мне вслед и кричал что-то на марокканском, – судя по эмоциям, нечто невероятно одобрительное и ободряющее.

В общем-то, я не очень понимала, куда идти теперь.

По идее, нужно было в больницу, и я даже примерно представляла себе, где она находится. Но, с другой стороны, мне очень хотелось почувствовать отпускную беспечность, хотя бы на день прикинуться туристом, у которого нет никаких проблем, кроме – чем ему заняться так, чтобы было повеселее.

Поэтому я решила для начала немного погулять и освоиться.

Глава V. День и ночь

Я шла по Тель-Авиву в сторону района Дизенгофф, где находился огромный торговый центр. Однажды я была там на какой-то ярмарке и бродила вдоль цветастых палаток фестиваля уличной кухни. Там предлагали фаст-фуд со всего мира: китайские яблоки в карамели, чешские трдло, капустные маффины, свинину с ананасами… Запах стоял просто сказочный. Но, увы, в тот период жизни я все время торопилась, чтобы не дать себе возможность чем-то себя порадовать, сделать нечто приятное. Мне тогда казалось, что я этого не заслуживаю. Все заслуживают, а я нет. Странно, правда?..

Вдруг из переулка на меня отчетливо пахнуло морем. Я тут же свернула, и прибавила шагу, почти неслышно ступая по каменной мостовой в новеньких белых тканевых кедах-конверсах. Очень скоро моему взору открылось оно, море. И тогда я побежала что есть силы, во весь опор, только бы не оттягивать момент встречи с ним.

Мы столкнулись на линии прибоя, я и море. Я ступила в волну, а она поднялось и лизнула меня выше щиколоток, и тут же, будто бы испугавшись, убежала назад.