Потом он выставил передо мной указательный палец и сделал шаг назад и продолжал дальше уходить, при этом он был каким-то несобранным, неуверенным, но потом его лицо стало выражать черты осмысленности. Он будто принял ту позицию, в которой ранее был не уверен.
После долгого молчания он все же произнес речь:
– А все же, мне понравилось. Понравились не твои слова, а твое отношение к ним. Они были произнесены с уважением к ним. Такой речью надо гордиться. Ты же горд ими…?
Услышав вопрос, во мне как будто что-то переключилось, будто появился новый язык, который хочет говорить и говорить, и я как-то неосознанно вмешался в его речь:
– Да, я горжусь ими. Если честно, я даже не знаю, почему так сказал. Я об этом, кажется, не думал даже.
Он окончательно остановился, услышав мой внезапный ответ. Его лицо смягчилось и расползлось в подбитую у конца рта улыбку. Если бы я был менее внимательным, то я бы сказал, что она похожа на ту улыбку, которую показывают, когда за долгие дни беспощадных тренировок собака наконец-то послушалась хозяина и выполнила команду, но эта не та улыбка. Это та улыбка, которую показывают когда ты, сделав все правильно и расторопно, собака тебя поняла и послушалась. Можно подумать, что это схожие ситуации, но это совсем не так. Между ними стоит такая важная вещь, как взаимопонимание. Но я не собака, а он не дрессировщик. Мы люди с людскими чувствами, условиями, прихотями и потребностями, однако похоже все вплоть до второй ситуации.
– Правильно, ими надо гордится, – после этих слов он ненадолго останавливается, чтобы завершить улыбаться, тем самым как бы благодаря меня, и продолжает дальше. – В большей степени надо гордиться не сказанными словами, а своим мнением. Не у каждого оно есть, однако, не найдется человек с мнением, которое никогда не звучало среди народа или которое никогда не было в чьих-то мыслях. Мне интересно, как ты это понимаешь и согласен ли?
– Знаешь, твои мысли слишком глубоки…
– Поверь, они на поверхности.
– На поверхности дна?
– Для кого как, но суть не в том, где они, а чем они являются. Прошу, не уходи от темы, она важна. Из твоих нравственных понятий я познаю тебя. Это довольно интересно, не правда ли?
– Да, послушать чьи-то рассуждения бывает очень интересно, но если они и так всем открыты и давно разъяснены, то в этом нет смысла.
– Так давай же, разъясняй. Может, я услышу новое мнение, – последние слова он особенно выделил, потому что именно о новых или однотипных мнениях мне и придется толковать.
– Новое мнение о новых мнениях…, думаю, его нет, но сначала все по порядку. Что ж, конечно, есть общее мнение о каких-либо вещах или событиях, которым пользуется большинство людей, но надо всегда учитывать, что мнение не факт. Земля – по форме сплюснутый эллипсоид и это факт. Если кто-то утверждает, что Земля плоская, то это глупость, а вот если кто-то утверждает, что на Земле живут глупые люди, то это уже является мнением, потому что это не факт и не закон, при котором каждый должен точно сказать, что на Земле живут глупые люди…
И тут я был повергнут в шок от своих же слов. Я отчасти следил за тем, что я говорю, но на последней фразе я точно опомнился. Моему удивлению и даже некоторому опасливому страху не было предела из-за моих же знаний. Я сказал все правильно, но я сказал то, что до этого не знал: о Земле и живущих там людях. Никогда в мою голову с начала пребывания здесь не приходила эта мысль, и нет, она не скрывалась в моей памяти, я просто не знал такого или забыл.
– Что-то не так? Ты выглядишь встревоженно. О чем ты думаешь? Что произошло? Какие слова тебя повергли в шок? Откройся мне, доверься, я не погублю тебя, поверь.
А мне и вправду стало легче на душе после его слов. Я хотел ему открыться, рассказать свою правду, но какая-то часть меня насильно уговаривала оставить все в себе и при себе, но она слабела при его несносном взгляде. Им он пытался выдавить из меня мысли, которые меня подавляют, но на удивление, я не поддавался ему. Я чувствовал, как происходит взаимообмен. Он забирал у меня нерешительности, но мой разум каким-то образом вырабатывал новую дозу уверенности, которая при этом еще и возрастала в преимуществе. В итоге, я был непоколебим, а мое убеждение держать этот момент о новых знаниях в секрете только усиливалось.
– То, что во мне, должно оставаться во мне, – такими словами отрезал я наши взгляды.
После сказанного я с гордым видом прошел вперед, слегка задев его плечо. Я сделал это специально, намеренно, и краем взгляда я видел, что моему собеседнику это не то чтобы не понравилось, напротив, в нем словно проснулась новая жажда познания меня. Я будто раззадорил его пылкие, огненные от интереса глаза. В какой-то степени меня это смутило, но я все так же пытался оставаться с непроницаемым железным стержнем…, который достался мне от предыдущего собеседника. После этого размышления меня это еще жестче смутило, но я не хотел падать перед ним. Трещины пошли, я подкошен, но то, что во мне, должно оставаться во мне.
Кажется, я открыл новую сторону этого значения. Теперь в моем сознании стоит образ того самого малого мальчика, с нарисованными вещами, которые отбрасывали тень воспоминаний и реальности. Эта оголенность должна была остаться при нем, в нем, но я вмешался, разрушил, переломал все, что мог и оголил его душу. Внутренний образ слаб, ничтожен, и потому мы покрыты множеством лжи. Если бы все люди не были покрыты этой вязкой, гнилой, неестественной, но твердой ложью, то вряд ли люди смогли бы прожить хоть день, потому что их убьют внешние факторы и другие люди с оголенной душой. Не раскроюсь я перед ним ни за что!
Внезапно в моей организме возникло неконтролируемое желание обернуться и увидеть действия и образ его после моих слов. Мною движило чувство интереса, и оно вызывало у меня даже некоторые галлюцинации – я вижу себя со стороны и вижу, как я быстро поворачиваю голову, а за ней, словно неестественно, поворачивается все тело, и впоследствии я вижу пустую тьму. Позади меня ничего нет. Почему? Потому что я не знаю что позади меня. Эта секундная галлюцинация повторяется сотни раз, и она будет повторяться дальше до того момента, пока я не овладею пустотой. Теперь я понимаю его, потому что я понял, что интерес – самое движимое чувство. Другие чувства тоже могут нас сподвигнуть сделать что-то, но именно интерес, по сравнению с другими, нейтрален и с непредсказуемыми последствиями – это делает его особенным. Я не имел права воспротивиться этому, но я дал себе обещание, что это не затянется надолго, и я не оголюсь пред ним.
Что ж, я поворачиваю голову, в то время как мое тело остается неподвижным. Я вижу то, что, в принципе, можно было ожидать и что никак не повлияло бы на мое отношение к нему. Краем глаза я вижу, как он, сгорбившись, приподняв руки и с тяжестью тянув ко мне пальцы, как старая ведьма, медленно и таинственно передвигается с одной ноги на другую, причем его взгляд становится более пылким и безумным, как и следовало ожидать. Я понимаю, сопротивление только усугубит положение, но иногда именно в этом можно найти спасение. Итак, я многое понял, но надо вернуться к тому, что я еще не познал.
Еще много неразрешенного осталось, в которое, я чувствую, вскоре снова пущусь в раздумья. Вскоре всплывут все эти незаконченные темы, но сначала то, что я не успел воспринять – мое окружение. Это настолько важно, что я виню себя за то, что сначала не обратил на это внимание. Это неполная истина некоторых лиц. Какая бы она не была – скучная, разъяренная, острая, безоблачная, непредсказуемая, властная или непролазная – все равно это защита от внешних воздействий и людей, которая отчасти показывает их внутренний мир. Я могу повторять тысячу раз, что окружение важно, но какой в этом смысл, если меня не услышат? Мои мысли ясны, видны, слышны, но зачем они будут здесь, если их никто не воспримет? Опять же я ушел от темы, но в этом не состоит моя беда, если мысли благородны и важны. Отступления важны, ибо, если бы не они, то не было б на свете мелких знаний или вопросов, в которые если вникнуть составят вам целый мир, за которым следует другое отступление с еще более мелким миром и т. д. Что-то я увлекся. Иногда полезно подумать, но если только есть чем. Думать нужно всем, но не каждому стоит порицать обдуманное кем-то. Опять не в ту область. Интересно, я сказал ему об этой моей черте? Кажется, нет, но это не так важно на данный момент.
Гордо приподняв голову, я осматриваюсь, словно это все мои владения. Я делаю шагов вперед, чтобы рассмотреть увиденное с разных ракурсов, потому что это что-то совершенно новое и невероятное. Не знаю, как такое обозвать. Я вижу людей, однако я не уверен в этом. Это какие-то неестественные создания, состоящие из одной лишь неполной линии. Я точно понимаю, что эти голубые, почти прозрачные линии, очертания человеческого тела. Линия, четко начиная с головы, плавно исчезает в области ног, так и не доходя до пола. До пола? Вряд ли белое бесформенное пространство имеет грани, однако, я стою на чем-то определенно твердом. Пространство здесь, можно сказать, бесконечное, но какой в этом смысл, если оно почти пусто? Это все равно, что бессмертный человек, не имеющий никаких моральных ценностей, своего мнения, рассудка, предпочтений и убеждений.
Итак, эти неполные силуэты людей меня напрягают настолько, что я забываю о своей гордости. Я поддался внутренним чувствам и чуть не позабыл о внешнем чувстве высокомерия. Я понимаю, что это место намного величественней меня, лишь потому, что оно мне не знакомо. Когда я наклоняюсь рассматривать силуэты, меня, словно порывом ветра, насильно приподнимает и встряхивает.
В это время я чувствую на себе его взгляд, и я понимаю, что мои движения не прошли незаметными. Все, что я сейчас совершил, он увидел, но вот понял ли он? Конечно, это моя ошибка, которую в дальнейшем не стоит допускать. Но это опять-таки отступление и не моя это вина. Мои мысли не однотонны и часто они заходят туда, куда не стоит в данный момент. Скажу так: не все сходится на главном.
Вернемся. Я упустил одну важную деталь: не всегда существуют силуэты, но и не то, чтобы они исчезали по своей воле. Я рассмотрел один из них и понял, что при определенном ракурсе они исчезают. Эта линия настолько тонка по бокам, что ее почти не существует. Это задевает мои опасения. Какой-то страх порождают они во мне. Страх перед осознанием реальности. А реальность ли это? Вдруг здесь будет так же, как и было с предыдущем мире? Вдруг, они не реальны? Не раздумывая, я поднимаю руку и останавливаюсь вблизи линии, ибо во мне заиграло чувство опасения перед неизведанным. Впрочем, не так уж она страшна и неизведанна. Линия пуста, однако, не надо здесь доверять внешним признакам. Иногда, они сугубо обманчивы.
И все же я дотрагиваюсь да нее. Нежно и нерешительно мои руки касаются линии. По внешнему виду и прошлому моему опыту не трудно догадаться, что они прошли сквозь линии, но все же кое-что я уловил. Я не могу сказать, что я ничего не почувствовал внутри себя. Органика линии для меня прошла бесследно, а вот на психологическом уровне, т. е. внутри себя, я словно ощутил чью-то померкшую, увядшую душу, которая уже не пригодна для использования, потому что в ней ничего не осталось. Я даже «душой» это затрудняюсь назвать, но явно что-то еле живое улавливалось. Если все-таки называть это «душой», то она та, из которой выжали все прошлое и даже настоящее. Пусть для меня это будет некогда живший человек, но даже если это так, то как он стал таким, каким является сейчас? Да и не только с ним, а со всеми здешними душами. Во мне вспыхнуло желание «пройтись» по всем линиям, несмотря на мое ужаснейшее состояние, которое с каждым разом все ухудшается в неблагоприятную для меня сторону. И все же, я совершаю задуманное и в каждом, к кому я прикоснулся, ощутил то же самое, что в первом.
Я уже отошел далеко от единственного здесь живого человека, кроме меня, но не настолько чтобы не чувствовать на себе его влияние… Надо бы дать ему имя, как и предыдущему. Не буду даже заморачиваться. Пусть будет Саймоном.
Так вот, я оборачиваюсь и хочу уже задать вопрос, тревожащий мое сердце, но моя потребность в этом сразу отпала, как только я увидел Саймона, который придерживался повадок животных в этот момент. Под его укоризненным и прожигающим плоть взглядом я не решился, потому что понял, что он к этому причастен.
Это его пространство, которое он подчинил, и это его души, которые он опустошил. Я хочу уже убежать от него, потому что понимаю, как бы это примитивно не звучало, что у меня тоже есть душа.
Он, сгорбившись, подходит ко мне, а я даже не могу двинуться с места. И вот я, подавленный физическим состоянием, и Саймон, внешне подавленный, но внутренне вспыхнувший от моих действий, приближаемся друг к другу, как друзья, скрывающие вражду, но знающие о ней. Его худощавое тело с уверенными и расторопными движениями рук, напоминающие отчасти что-то старческое и таинственное, уже приближаются ко мне. Если бы я не ощущал, что это человек, то назвал бы его каким-нибудь гоблином. Ну вот и новое воспоминание, которое всплыло наружу из забытья. Возможно, если я так же буду рассуждать о себе или о ком-нибудь другом, то вскоре что-нибудь да вспомню, однако, не всем моим предположениям надо доверять и следовать, но почему-то я все равно их придерживаюсь, несмотря на то, какими они являются.
– Не бойся, – внезапно и оживленно произнес Саймон, при этом резко встряхнув головой и протянув руки к моему лицу.
Я встрепенулся, но не отвернулся, а с ужасом смотрел на это. Он хочет утешить меня? Это выглядит немного жалко с его стороны, но все же я поддался и пожалел об этом. Хоть он и был маленького роста, но без проблем достал рукой до моей щеки. Он небрежно и легко дотрагивается кончиками сухих, дряблых рук с острыми ногтями, которые неприятно скребут мне кожу. Мне даже кажется, что он состарился, но, приглядевшись, я осознаю, что это совсем не так. На удивление, внешне он оставался таким же молодым, как и раньше, но только теперь я четко вижу его худобу. У него выпирают кости во всех местах, словно ему чего-то не хватает. Я бы даже назвал его скелетом, но его внутренняя жизнь пылает. Теперь я четко понимаю, что он голоден, но он хочет не еды, а чего-то совершенно иного и даже, я бы сказал, чего-то инородного и неощутимого, и это «что-то» связано сугубо со мной.
Он громко выдыхает и вдыхает, словно ему что-то мешает это делать или словно ему под девяносто лет, и, наконец, начинает говорить, при этом, не убирая свою руку:
– Не беспокойся ни о чем, ведь зачем тревожить свой организм? Не бойся, ибо нечего бояться. Не тревожься, потому что ничто не смеет побеспокоить тебя. Не стоит паниковать, дальше тебя ждет только счастье и спокойствие. Эй, улыбнись и выдохни с открытой душой. Не стоит поникать. Все, что ты лицезришь здесь не касается тебя, поэтому не стоит пытаться понять все. Зачем тебе испытывать внутренний дискомфорт? Зачем мыслить неправильно и обвинять кого-то в не содеянном? Что заставляет тебя браться за неизведанное? Зачем же путаться в нитях разума, если можно их вообще не создавать? И даже если это происходит невольно, то не стоит поддаваться этому и усиливать это. Ведь что такое тревога? Так, лишь невзрачный пустяк, который мы возносим до небес и который мы обращаем в ценность. Тебе не нужен хаос в чувствах. Они до ужаса громадны, и поэтому они вызывают в нас больше оживления и жизни, чем привычные для нас чувства. Мы живем с помощью них. Не беспокойся ни о чем.
И знаете что? Я верю ему и последую за его словами. Его голос звучал уж слишком убедительно, чтобы воспротивиться ему. Казалось, он вложил душу в слова, отдался полностью без погрешностей, завоевал мой разум и растопил его в своих убеждениях. Его глаза, которые залезли в самые потайные уголки моего внутреннего мира, истребили мое украденное чувство высокомерия. На самом деле, это приятное чувство. Я словно защищен от себя самого его словами. Он словно рассек нескольких моих сторон, отложив одну из них в сон, а другую возвысил в своем значении. Возможно ли такое? Скорее всего, да, но только ли в этом мире?
– А ты изменил меня, – как нарочно выплюнул я это.
– Но не в этом состоит мое утешение. Не все сойдется на этих словах. Все еще только впереди.
Он развернулся и, пошатываясь, пошел вперед на то же место, где изначально мы встретились и я, позабыв о своем состоянии, как прирученный, пошел вслед за ним. Медленно перебирая ногами, он что-то шепотом говорил, но я мало что уловил из его слов. даже то, что услышал, составляют неясные и вырванные из смысла слова, которые не дают мне ровно ничего. Он остановился. Это место, на котором мы сошлись, по праву можно назвать центром этого мира, потому что в нем больше пространства без человеческих линий. Они там не сошлись. Можно сказать, что этот малый круг окружен линиями, которые разбросаны в определенном порядке. Кажется, а может так и на самом деле, что они находятся на равном расстоянии друг от друга, словно в шахматном порядке.
– Присаживайся, – любезно проговорил он хриплым голосом.
Рукой он показывал на пол, и это меня поначалу слегка смутило, но потом резкая, пронзающая боль в животе заставила меня упасть на пол с жалким внутренним криком. Он в это время спокойно сел и пристально глядел на мои страдания.
С новой силой во мне просыпается тошнота, но в этот раз с невероятно острыми и чувствительными позывами. Но после нескольких минут я понимаю, что это лишь обман моего организма, но он настолько тонок и реален, что я иной раз мне хочется поддаться соблазну организма. Несколько раз это приводило меня в замешательство, а иной раз и вовсе в панику.
Так я унижался перед Саймоном, который преспокойно сидел напротив меня и наблюдал за мной. Изначально я не обращал на него внимания, но его слова заставили меня невольно прибегнуть к сарказму.
– Тебе плохо? Ты болен? – невозмутимо проговорил он.
– Конечно нет, что ты! Да о каком плохом самочувствии может идти речь? Смотри, как с улыбкой я корчусь от боли. Да я же счастлив!
– Мазохист что ли? – вполне серьезно нашептывая, говорил он, а потом хмыкнул в неизвестном для меня значении.
После того, как мое лицо выразило удивление, он понял, к чему я изначально клонил и вновь многозначно хмыкнул.
– И все же, вопрос остался без ответа, а ты уже знаешь здешние правила.
А вот это меня ужасно возмущает и возвращает к недавнему прошлому. Все слова Форса разом пробежались в моем разуме, как дальние ноты в песне, вызывая меня взглянуть на истинное лицо Саймона без навязанных излишеств. Причиной моего неповиновения стали главные слова, которые, возможно, он произнес непроизвольно: «Здешние правила». Что ж, это была и ошибка, и некоторое спасение для меня. Казалось бы, эти слова уже несколько раз звучали в его или моей речи, но разве я придавал им значение? Нет, а зря! Это должно обязано подвергнуться обсуждению, иначе все останется на своих местах, а такая расстановка событий мне не слишком-то нравится. В нашей «позиционной войне» что-то идет не так, словно мы оба заняли не те позиции, совершенно не те, но что нам мешает перестроиться? Незнание или нерешимость? Подчинение или бдительность? Вопросы или ответы? Я полон этим всем и поэтому утопаю в неразрешенных вопросах, которые звучали только в моем сознании. И вновь погружаюсь я в тревогу и предостережение, при этом понимая полные краски приятных чувств. Не познав – не узнаешь.
Вернусь к изначальному. Что же за…
– Эй, парень, ты не там! – воскликнул в нетерпении Саймон, которому, по-видимому, надоела бессвязная тишина с моим изменчивым и молчаливым лицом. – Знаешь, а я ведь выжидаю время, когда ты задумаешься, ибо хочу, чтоб в твоей голове были хоть какие-то мысли, чтобы в дальнейшем я мог спросить: «О чем ты думаешь и думал?». В расстановке времени это важно, а еще важнее твой ответ, который обязательно должен подробно прозвучать в этой мертвой тишине. Мало что утаится от меня. Итак, интересная личность, о чем же ты думал?
И все же, мне хочется произнести мои мысли вслух, но не те, которые были, а те, которые будут. Я словно продолжу думать, переложив мысли на слова.
– Здешние правила – это слова, которые прозвучали обдуманно, а может, и нет, но которые важны для меня. Они почему-то слишком грубы и настолько почему-то естественны для меня, что это меня самого приводит в недоумение. Правила, законы, обычаи, порядки, принципы, утверждения и каноны по каким принципам строятся для двух человек? Это несправедливо…
– Нет, нет, нет, – перебил он меня, – закон был изначально, и ты не предшественник его. Сколько бы интересных личностей здесь не было, закон был и будет всегда. И не для двух людей, а только для себя я сам его воздвиг, как некую нравственную ценность. Истинно, закон присущ только мне, но при этом он един для всех личностей. Как? Все просто, если разобраться и понять мои понятия, но не я буду это объяснять, а ты, потому что иначе было бы слишком справедливо, а как ты уже знаешь, справедливости нет и не будет во веки веков.
– Ну почему же, справедливость вполне возможна, если… – и тут мне стало ужасно плохо, оттого я не смог продолжить свою речь, но мне кажется, что я бы и так ее не закончил, ибо уже на последнем моем вздохе Саймон пустился в противоречие.
– Нет! – отрезал он, – каждый человек разный, у каждого свои приоритеты, убеждения, нравственные ценности, мысли, правила, предостережения и потребности, и поэтому справедливость будет лишь тогда, когда все будут едины абсолютно во всем, но этому не бывать. Пока каждый будет видеть свою сторону, тогда никогда не установится справедливость между каждым. Прошу, не надо меня упрекать, я же прав.
– У каждого свое мнение.
– Вот! Видишь! Покуда у нас разные мнения, мы не достигнем справедливости. Знаешь, кто мне это сказал…?
– Нет, – с трудом выговорил я.
– Здесь когда-то был один старик, и это он мне поведал. Знаешь, он был довольно умен и интересен. Он мне понравился, вот только не знаю его имени, впрочем, как и других здесь бывавших. Имена не интересны. Никакого смысла они не несут. Они скучны и безлики. Но разве изначальная тема была об этом?
– Вообще, изначальной темой был сам я.
– Ох, как же с тобой трудно! Знаешь, твои предшественники были не такими. За ними не оставалось неразрешенных вопросов. Они были умны и тактичны, поэтому образумься.
– Если они были, то где они сейчас? – незаметно себе я задал этот вопрос с беззвучной тревогой, но он все же услышал и словно ненароком ответил.
– Кто где, кто как, но всех одна участь постигла. Никто не сошел с моего водоворота событий, но не будем о грустном. Затмим эту тему другой темой, более интересной. Много осталось неотвеченного, а это категорично плохой показатель.
– Но я не помню всех вопросов.
– Не беспокойся, я помню их всех. Начнем с самого начала.
– Но мне плохо! – с жалостью протянул я.
– Это не оправдание. По крайней мере, для меня. Ты уже поведал мне о своем состоянии и что в итоге?
– Ничего.
– Скорее насмешка, чем ничто.
– Какое же долгое начало! Я думал, это будет чуть быстрее, но нет, тебе надо все комментировать.
– Комментарии важны.
– Но не все сходится к ним! – от непонимания взревел я и протяжно простонал.
– Не всегда, – настаивал он все на своем.
– Так! Все! Хватит терять время на бессмысленные слова! Давай так: я отвечу на твои вопросы и буду свободен.
– Звучит самоотверженно.
– Что ж, – продолжил он после того, как не услышал ни одного моего комментария к его словам и увидел мое раздраженное лицо, – Поступим так: ты ответишь, а дальше посмотрим что будет. Ничего не обещаю, все зависит от тебя. Начнем. Первый неотвеченный вопрос был таков: «Кто ты?»
– Я ответил!
– А дополнений к ответу не появилось?
– Нет! И к другим ответам тоже дополнение не появилось. Ответ есть ответ и не стоит его менять со временем.
– Что ж, хорошо. Главные или вспомогательные вопросы?
– Исключительно главные. Не стоит терять времени.
– А как же вспомогательные? Ты обижаешь меня.
И тут я больше не выдержал этого, казалось бы, милого голоса. Даже Форс меня так не раздражал, потому что не тянул времени, а четко все разъяснял. Я так свирепо крикнул на него, что он испугался такой неожиданности и сразу же присмирел. За секунду его глаза поменяли свое значение. Теперь они не выражали таинственность, не завораживали, не вымогали мои тайны, не смотрели с прожигающим интересом в них, а выражали что-то близкое к страху и даже после моих слов смотрели не в мою сторону, а внутрь себя. Да, можно посмотреть внутрь себя, но там не увидишь ничего, кроме своей души, которая не имеет формы и имени, а лишь нескончаемый поток мыслей, а иногда, возможно, даже мыслей не будет. Иногда, сделав так случайно или специально, ничего не удастся увидеть, но это не от того, что некоторые пусты, а потому что каждый наполнен чем-то по-своему важным и скрытным, и не всегда удается это увидеть. Так же и сейчас. Я могу лишь предположить, что внутри него, но я уверен, что мое предположение будет верно, потому что посмотрев на ситуацию и на его реакцию можно легко догадаться: он осмысливает, осматривает и понимает себя, но, конечно, не всего себя, а лишь того, кем был несколько секунд назад.