Хамелеоны. Детективы в стиле ретро

– Ну… ладно. Хозяин – барин, – Соловейчик вновь взял в руки журнал.

Тем временем Плотник и Еременко, тщательно осмотрев содержимое старенького и простенького платяного шкафа, деревянного сундука, окованного цветными жестяными полосками, отодвинули и заглянули за громоздкий и продавленный диван. Пока – ничего.

– Вы могли бы сберечь время, – опять заметил Соловейчик.

– Ничего, мы не спешим. Вы сами знаете: солдат спит – служба идет, – усмехнувшись, заметил Малышев.

Соловейчик также усмехнулся.

– Да, но вам, судя по всему не до сна.

– Согласен с вами. Но мы свое возьмем, – на лице Малышев опять появилась улыбка. – Какие наши годы?

Он улыбался, но внутри-то кошки скреблись. Его беспокоило абсолютное спокойствие хозяина комнаты. «Неужели, – думал он, – уже ничего? Успел избавиться от краденого? Позорище, если опоздали».

Старшина Плотник, тем временем, начал простукивать пол, пытаясь обнаружить под половицами пустоту – тайник. Ничего! Он с минуту постоял, озираясь по сторонам. Потом подошел к Еременко, что-то тому шепнул. Они вновь подошли к платяному шкафу. Встали по обе его стороны и стали отодвигать от стены, пытаясь заглянуть туда. Отодвинув, за шкафом что-то тяжело зашуршало и упало вниз, на пол. Старшина отодвинул со своей стороны побольше, залез туда обеими руками и вытащил большой бумажный сверток, перевязанный бельевой веревкой. Повертев его в руках, подошел к столу и положил перед следователем.

Следователь Александрович, показав рукой на сверток, спросил:

– Что здесь, гражданин Соловейчик?

– Здесь? Ну… ткань… на костюм…

– Понятые, прошу подойти поближе, – следователь на глазах всех присутствующих стал разворачивать сверток.

Там действительно была ткань.

– А я что вам сказал? – заметил со своего места Соловейчик, по-прежнему оставаясь спокойным.

– Да, но… не многовато ли для одного костюма?

– Сколько есть.

Следователь вновь спросил:

– Откуда у вас эта ткань?

– Купил, естественно.

– Где?

– В своем магазине. Из нового поступления.

– Господи, – Нина Васильевна, соседка, всплеснула руками, – Яков Яковлевич, откуда у вас такая уйма денег!

Он не ответил. Однако следователь не оставил без внимания слова одной из понятых.

– В самом деле, откуда?

– Разрешите не отвечать на этот вопрос.

– Почему? Ведь отвечать все равно придется – не сейчас, так потом.

– Потом видно будет, – равнодушно заметил Соловейчик.

Ни Малышев, ни Кадочников ничего не могли понять. У того и у другого в голове застрял один и тот же вопрос: почему он так спокойно реагирует на все происходящее? Невольно начала сквозить мысль, что у него не все в порядке с головой. Следователь черканул на клочке бумаги несколько слов и передал Малышеву. Тот прочитал: «У него – помешательство. Надо будет направить на обследование к психиатру». Малышев согласно кивнул. Но процедуру обыска надо было заканчивать.

Следователь спросил:

– По имеющимся у нас сведениям, эта ткань была похищена в магазине «Светлана». Что вы на это скажете, гражданин Соловейчик?

Соловейчик, недовольно сдвинув к переносице брови, угрюмо сказал:

– Ну, что я на это могу сказать, гражданин следователь, что?!

– Вам виднее, что сказать.

Все присутствующие с удовлетворением отметили, что и он, подозреваемый, обладает эмоциями.

Соловейчик встал. Но Малышев его остановил.

– Нет уж, вы сидите.

Он сел назад.

– Ответьте на вопрос: вы похитили ткань – да или нет?

Соловейчик развел руками.

– Кто-то предал меня… увы… Никому доверять нельзя. Никому! Ну, что за народ, а? Не народ, а кобылка.

– Как понимать ваши слова? Как признание в содеянном?

Следователь ждал, а Соловейчик не спешил с ответом. Он, понурившись, сидел и теребил пальцами бахрому скатерти. После непродолжительной паузы он поднял глаза на сидевших перед ним милиционеров, обреченно вздохнул и махнул рукой.

– А… выхода нет! Только… прошу учесть, что даю показания добровольно, без принуждения с вашей стороны.

Подполковник Малышев возразил:

– Напоминаю: не вы к нам, а мы к вам пришли.

– Это верно.

Следователь спросил:

– Вы похитили из магазина два тюка костюмной ткани типа «Бостон». Мы нашли в результате обыска только один. Где другой тюк?

– О, да вы прекрасно информированы.

Майор Кадочников, ни на минуту не спускавший глаз с лица Соловейчика, ухмыльнулся.

– Служба, гражданин, служба.

– Это верно: служба – дни и ночи.

– Комплимент? Или…

– Без всяких «или», товарищ майор.

К сидевшим за столом подошел старшина Плотник и, обращаясь к старшему по званию, то есть к подполковнику Малышеву, тихонько сказал:

– Осмотр комнаты закончен.

– Хорошо, – Малышев повернулся к Соловейчику. – Итак, гражданин, вы не ответили на вопрос следователя.

Соловейчик, судя по всему, решился.

– Я отвечу не только на означенный вопрос, но и расскажу все остальное. Я, надеюсь, могу рассчитывать, что чистосердечное признание наш суд учтет? – он с надеждой посмотрел на следователя.

Следователь ответил:

– Скорее, да, чем нет.

И Соловейчик во всех подробностях рассказал о краже. Он рассказывал так быстро, что следователь едва успевал записывать. Кадочников и Малышев, слушая, отмечали про себя, что показания точь-в-точь совпадают с информацией осведомителя уголовки. Даже в деталях. О таком обычно приходится лишь мечтать.

– Гражданин Соловейчик, – обратился вновь к нему следователь, – судя по характеру признательных показаний, вы искренне раскаиваетесь в содеянном.

– Я действительно раскаиваюсь и… стыжусь… Войну прошел, трудился, а тут… Нечистая сила под локоть толкнула… Не знаю, как это мог сделать… Вы можете не верить, но я ждал вас. Я чувствовал, что вы за мной придете. Ночами не спал: от каждого стука вздрагивал… Думал, чтобы пойти к вам, но… боязно… Так и не решился.

– И зря, – сочувственно заметил следователь. – Ситуация могла быть иной.

– Увы, – Соловейчик развел руки, – что теперь говорить… Опоздал я.

В отличие от Александровича, сочувствующего Соловейчику, Малышев и Кадочников продолжали относиться с недоверием к показаниям: слишком уж все просто и ясно. Кто перед ними: заблудшая овца или матерый волк? И то, и другое – не исключается. Но, объективности ради, следует признать, что все говорит в пользу первого, а вот в пользу второго ничто не указывает.

– Скажите, гражданин, – обратился Малышев, – зачем вам такие деньги понадобились? Вы – один. Зарабатываете немного, но достаточно. Что-то случилось? Кто-то вымогает?

– Это дело сугубо личное, не хотелось бы впутывать в это других, не имеющих отношения…

Александрович возразил:

– Вы говорите, а мы сами решим, кто имеет отношение к вашему делу, а кто нет.

– Неудобно, знаете ли…

– Не ломайтесь, – раздраженно бросил Малышев. – Неудобно одно: штаны через голову надевать, но клоуну и это удается.

– У меня есть подруга… фронтовая. Десять дней назад сделал предложение… решили соединиться узами брака…

– Кто она? – спросил следователь. Он спросил, хотя ответ уже знал или, точнее сказать, догадывался.

– Аллочка… Простите, Прошкина Алла Демидовна. На фронте сблизились. Она – военврач третьего ранга, я – командир отделения связи. В сорок втором из окружения под Вязьмой вместе выходили… А через год (так судьба распорядилась) оба в плену оказались. В разных концлагерях были. Меня держали в лагере для военнопленных, под Гомелем. Она, как потом, после войны узнал, была в лагере «Терезин» (это в Чехии). Вновь встретились после победы в Свердловске. Вот… Спустя несколько лет решились…

– Причем тут все это? – спросил Александрович.

– Как же! Я подумал, что нам лучше будет, если купим домик на окраине… Чтобы с приусадебным участком.

– Итак, вам понадобились деньги…

– Да… Но, товарищи милиционеры, она ни при чем. Это я все.

Подполковник Малышев саркастически сказал:

– Какое благородство.

Соловейчик развел руками.

– Так воспитан, – и решительно повторил. – Аллочка тут ни при чем.

Кадочников вновь ухмыльнулся.

– Как «ни при чем»? Она же вам помогала в хищении, а потом и в сбыте.

– Вы и это знаете?

– Знаем, потому что задержана торговка на рынке, через которую Прошкина пыталась сплавить украденное.

– Да… но она не хотела… я уговорил. Она категорически возражала. Моя лишь вина.

Следователь Александрович закончил оформление протоколов обыска и изъятия найденного, дал подписать понятым, все время молча стоявшим в сторонке, дал ознакомиться Соловейчику и попросил также подписать.

Соловейчик внимательно прочитал протоколы и поставил подписи. И спросил:

– Что со мной будет?

– Пока мы задержим вас по подозрению в совершении кражи социалистической собственности, а потом будет предъявлено и обвинение в совершении данного преступления, – ответил следователь и стал собирать исписанные листки бумаги в стопку. – Прошу вас, гражданин Соловейчик, собираться.

Часть 7

Шифротелеграмма в Москву из УМГБ Свердловской области:

«Нами задержаны по подозрению в хищении социалистической собственности Соловейчик Яков Яковлевич 1911 года рождения и Прошкина Алла Демидовна 1913 года рождения. По нашим данным, оба в начале 1942 года выходили из окружения под Вязьмой, а в 1943 году оказались в немецко-фашистском плену. Соловейчик находился в концлагере под Гомелем, Прошкина – в концлагере «Терезин» (Чехия). Оба были освобождены в результате наступления Красной Армии.

Прошу проверить по архивам обстоятельства, при которых указанные лица попали в плен и обстоятельства их освобождения из плена. О результатах – информируйте. Генерал Чернышев».

Совещание, проводимое отделом административных органов Свердловского обкома КПСС, закончилось. Все шумно задвигали стульями и стали покидать зал. С кислым выражением лица (не по нутру ему были подобного рода мероприятия, считая единственным их результатом, – пустую трату времени) поднялся со своего места и подполковник Малышев. Он вышел в проход и направился вместе с другими к двери, на выход. Но тут за спиной услышал голос заведующего отделом Савинова:

– Иван Семенович, а вы задержитесь, – Малышев обернулся. – Зайдите ко мне, в кабинет.

– Слушаюсь, – ответил Малышев.

Он вышел в коридор, поднялся на четвертый этаж, прошел прямо, в конец коридора и открыл дубовую дверь приемной Савинова. Сидевшая за пишущей машинкой седоватая старушка подняла вопрошающие глаза.

– Илья Максимович просил зайти.

– Он у себя, – откликнулась старушка. – Проходите, пожалуйста.

Малышев вошел в кабинет и остановился.

– Присаживайся, Иван Семенович, – хозяин кабинета показал рукой на стоящий напротив стул.

Малышев прошел и присел.

– Жалуются на тебя, – без всяких предисловий начал Савинов.

– Меня это не удивляет.

– А меня – очень, – Савинов исподлобья смотрел на сидевшего напротив него. – Я тебе должен напомнить, что не в первый раз.

– Илья Максимович, это же хорошо, когда жалуются. Значит, взяли за живое. Значит, на верном пути. Хуже, когда жулье станет благодарить.

– О чем ты? Какое «жулье»?

– То самое жулье, с которым мне приходится иметь дело.

– Говори, да не заговаривайся. На тебя не жулье, как ты выражаешься, жалуется…

– А кто?

– Первый секретарь горкома партии. Он считает, что ты не с преступностью борешься, а попираешь основные принципы социалистической законности.

– Серьезное обвинение…

– Оставь иронию для другого случая, – Савинов с трудом сдерживался. – Что ты привязался к магазину «Светлана»? Как мне сообщили, ты вновь там разбойничаешь.

– Вы так напрасно со мной… Обижаете…

– А партию обижать можно? А честных коммунистов третировать можно? Я тебе должен напомнить: времена вашего произвола давно закончились. И партия больше вам не даст возможности вернуться к прошлому. Учти!

– Я не третирую честных коммунистов…

– Ты не понимаешь?.. Я тебе уже однажды говорил: ты – коммунист, и будешь делать то, что говорит партия. Тебе понятно?!

– Это понятно. Но непонятно другое: разве партия говорит о том, что коммуниста наличие партбилета избавляет от ответственности? Вор – он и есть вор. Мне все равно: с партбилетом он в кармане или нет.

– Повторяю: говори, да не заговаривайся. Не хочешь ли сказать, что партия состоит из воров?

– Я этого не говорил.

– Не говоришь, но подразумеваешь. Я тебе официально заявляю: все, что связано с членами правящей партии, решать не тебе, а нам. Понятно?

– Нет.

– Дерзишь?! Сожалею… Кстати, я разговаривал с Азаровым… Он также тобой недоволен. Он также просил тебя оставить в покое руководство магазина «Светлана»… Кто ты такой?! Почему не слушаешь советов – ни наших, ни непосредственных руководителей? Так ты можешь далеко уйти. Впрочем, партия тебе не позволит… Иди! И подумай… Пока еще не поздно.

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Обыск на квартире Соловейчика лично у меня вызвал двойственное чувство. С одной стороны, у меня он вызвал жалость. Согласитесь, со столь искренним и честным преступником не так уж часто доводится встречаться. Я тогда думал: «Оступился человек… С кем не бывает. Главное, искренне раскаивается, готов загладить вину. Он не увиливает, не валит вину за случившееся на других. Порядочен по отношению к подруге, будущей супруге». Короче говоря, во всех отношениях мужик вправе рассчитывать на сострадание. А, с другой стороны, я все время ловил себя на мысли, что все происходящее производит впечатление чего-то не натурального. Точно также ощущаешь себя, когда приходишь в театр на премьеру, а уходишь после спектакля – обманутым: происходившее на сцене – не искусство, а его подделка.

Майор Кадочников, мой тогдашний кумир, относился с долей скепсиса к происходящему во время обыска. Я это не видел, но ощущал. Я чувствовал, что он прав, а вот объяснить – не мог. Он не доверял, потому что за плечами огромный жизненный опыт. Я не вполне, скажу так, доверял словам Соловейчика, из-за моего слепого поклонения кумиру.

Такое вот странное раздвоение личности произошло во мне.

После обыска я много думал, воскрешая все мельчайшие детали происходившего. И чем дольше думал, тем больше находил в поведении Соловейчика странного. Необъяснимого. Непонятного. Но это – в мелочах. По крупному же – все как раз было предельно понятно: человек совершил нехороший поступок, поддавшись минутной слабости; осознав случившееся с ним, готов на любые жертвы, чтобы исправить зло».

Генералу Чернышеву только что принесли дымящийся чай – в стакане и старинном серебряном подстаканнике. Сделав маленький, пробный глоток, с удовольствием хмыкнул – по его вкусу, значит. А обожал он чай горячий (крутой кипяток, а когда напиток чуть-чуть остывал, то он его уже называл ополосками). Пил без сахара: говорил, что сахар вреден для организма; что от чрезмерного его употребления может развиться сахарный диабет. Дома заварку готовил только сам, не доверяя никому, и по собственному оригинальному рецепту. На службе – это делал его помощник Некрасов, у которого, по словам генерала, на сей счет талант, превосходящий его собственный, то есть генеральский.

Он пил медленно, наслаждаясь напитком, вдыхая его аромат и всякий раз поцокивая языком.

Вошел капитан Некрасов.

– Товарищ генерал, в приемной подполковник Малышев. Говорит, что вы вызывали. Может войти?

– Да. Пусть заходит.

Некрасов вышел и тотчас же вошел Малышев.

– Товарищ генерал…

– Проходи, подполковник, присаживайся, – генерал показал рукой на стоящий напротив стул.

Малышев прошел и присел. Генерал допил чай, отодвинул в сторону подстаканник. Посмотрев внимательно на вошедшего, спросил:

– Как дома? В порядке?

– Так точно, в порядке, товарищ генерал.

– Если что – говори, не стесняйся.

Подполковник еще раз повторил:

– Все в порядке, товарищ генерал.

– Тогда – ладно… Я вот зачем вызвал тебя: Савинов звонил… Пять минут назад… Что там за история с магазином «Светлана»?

Малышев встал.

– Докладываю, товарищ генерал…

– Да, сиди ты, – генерал недовольно поморщился, – мы же одни.

Малышев снова присел на стул.

– От осведомителя стало известно…

– Не надо подробностей. Я подписывал запрос в Москву. Скажи, что-то серьезное?

– Понимаете, товарищ генерал, похищенное подпадает под категорию особо крупного… А, кроме того, в этом деле много неясного, подозрительного.

– Вот как? А мне докладывали, что подозреваемый дает правдивые показания; что у него на квартире во время обыска обнаружено похищенное; что история предельно проста и может уже через месяц пойти в суд… Если, конечно, вы все там не сочтете возможным прекратить уголовное преследование…

– По закону, товарищ генерал, не положено. Не на поруки же отпускать?

– А почему бы и нет? Как-никак фронтовики – оба.

– Не мне этот вопрос решать: суду. Думаю, там учтут и это обстоятельство.

– У тебя, что, есть сомнения насчет их прошлого?

– Не знаю, как и сказать… Очевидного – ничего, однако…

– Тогда зачем надо было в Москву слать запрос?

– Это, собственно, не моя инициатива… Это – капитан госбезопасности Целищев настоял. Узнав, что задержаны находившиеся в плену… Сами знаете, какая у них установка. Не грех, мол, лишний раз перепроверить. Они…

– «Они» – это мы, подполковник, – поправил его генерал.

– Это так, но задачи все же у нас разные.

– Задачи, может, и разные, а вот цель одна – чтобы социалистическое общество с каждым днем здоровело; чтобы твердо и победно все мы шли к коммунизму.

– Согласен, товарищ генерал.

– И на том спасибо, – по лицу генерала пробежала улыбка. – Работайте. Не собираюсь мешать. Поступайте, как считаете нужным. Не хватало, чтобы я занимался каждым воришкой.

– Но воришки-то бывают разные, – заметил подполковник и взглянул в глаза генералу.

– Верно: далеко не по каждому вору звонит Савинов…

– Давят? – спросил Малышев.

– Ну, ты тут перебрал. На меня давить – пустая трата времени. Я и сам могу так надавить… на кого хочешь… что косточки захрустят.

– Это – хорошо!

– Что «хорошо»?

– Все.

– Хорошо-то хорошо, подполковник, но ты тоже будь поумнее, когда разговариваешь с бывшими «комсомолятами», между нами, мальчиками говоря. Вспыхиваешь, как порох, после первого же слова… дерзишь. А они этого там не любят. Я тебе уже как-то говорил, что надо быть подипломатичнее, когда имеешь дело с ними. Я уже советовал тебе: слушай их наставления, согласно кивай, а сам действуй так, как тебе подсказывает совесть и закон.

– Не могу… не умею, товарищ генерал… не обучен.

– Не можешь? Тебе трудно действовать по закону?

– Нет… Не могу лицемерить.

– Ишь ты! А я могу?! Мне-то гораздо больше приходится выслушивать. И ничего! Гибче надо быть, гибче, подполковник. Прямолинейность – не всегда во благо.

– Не умею, – упрямо повторил Малышев.

– Учись! Интересы дела этого требуют.

– Обидно, товарищ генерал…

– Да? Что-то новенькое.

– Обидно, поскольку знаю мотив их защиты руководителей магазина «Светлана»… а… прикрываются партией…

– Не думаешь ли, что я не знаю, что они там пасутся; что имеют свой личный интерес? Знаю, все знаю… И тем не менее выслушал с видимым вниманием все, о чем говорил мне Савинов… И даже пообещал хорошенько наподдавать тебе, чтобы ты «не попирал социалистическую законность».

– От вас, товарищ генерал, я готов… если вы так считаете.

Генерал расхохотался.

– Чудак! Не понял? Я тебя в обиду не дам! Никому!

– Но…

– Но ты тоже постарайся пореже меня подставлять, понял? Не думай, что мне так уж приятно выслушивать этих зануд. Особенно, когда по таким вот пустякам.

– Слушаюсь, товарищ генерал!

– То-то же! – генерал шутливо погрозил ему пальцем. Но потом все же добавил. – Надеюсь, все, о чем мы тут с тобой говорили, останется исключительно между нами?

– Естественно, товарищ генерал! – ответил Малышев и встал. – Разрешите идти?

– Иди… И работай.

– Спасибо, товарищ генерал.

– За что?

– За то, что «наподдавали».

– Хорошо наподдавал?

– Так точно!

– Иди. И скажи там Некрасову, чтобы чайку свеженького спроворил.

Часть 8

Шифротелеграмма из Москвы в УМГБ Свердловской области:

«В ответ на запрос сообщаю:

а) согласно архивным данным, Соловейчик Яков Яковлевич освобожден из плена частями 126-й дивизии 6-й гвардейской армии 2-го Белорусского фронта; проверку проходил в особом отделе дивизии; судя по имеющемуся рапорту лейтенанта особого отдела дивизии Ефремова, ничего подозрительного или заслуживающего внимания в отношении названного лица не установлено; после проверки Соловейчик был зачислен в названную дивизию в качестве санитара медслужбы; замечаний по службе не имел; после демобилизации изъявил желание поехать жить в Свердловск, где, по его словам, живет единственная, оставшаяся в живых, его родственница, фамилия которой не указана; по имеющимся сведениям, Соловейчик родился и вырос в селе Нагорное (в двадцати пяти километрах западнее Каменец-Подольска), которое до присоединения к Украине в 1940-м году входило в состав Польши;

б) согласно архивным данным, Прошкина, лейтенант медицинской службы, пошла на фронт добровольцем, работала военврачом в медсанбате 146-й дивизии Западного фронта; в декабре 1942 года дивизия попала в окружение; часть красноармейцев вышли из окружения, часть присоединилась к партизанскому отряду Федорова; некоторые оказались в плену, в том числе и Прошкина; означенное лицо находилось в нескольких концлагерях; в декабре 1944 года (вместе с другими военнопленными) была освобождена частями того же Белорусского фронта из лагеря «Терезин»; после проверки в особом отделе 6-й гвардейской армии (проверку осуществлял лейтенант Климчук) Прошкина была зачислена в медсанбат военфельдшером 126-й дивизии; ничего порочащего за ней не числится; Прошкина подружилась с Соловейчиком и после демобилизации уехала в Свердловск вместе с ним; до ухода на фронт Прошкина жила в Рязани, где и окончила медицинский институт.

Лейтенант особого отдела дивизии Ефремов Василий Алексеевич в настоящее время в отставке, на пенсии и проживает в Ростове по ул. Красноармейской, 111.

Лейтенант особого отдела армии Климчук Степан Семенович уволен в запас и сейчас работает заместителем директора школы №9 в Брянске и проживает по адресу: Ленина, 16, кв.146.

За содействием – обращайтесь. Полковник Астраханцев».

УМГБ. Кабинет капитана госбезопасности.

Целищев просматривал свежий номер газеты «Правда» с очередным (на четверть первой страницы) портретом товарища Сталина, когда в его кабинетик на третьем этаже вошел Ярошенко.

– Товарищ капитан, арестованный доставлен. Ввести?

– Давай-давай.

Тот вышел и через минуту вновь появился, но теперь уже сопровождал Соловейчика.

– Присаживайтесь, пожалуйста, гражданин Соловейчик, – обратился к нему Целищев.

Ярошенко остался стоять у дверей.

– А ты можешь быть свободен… Пока.

– Но, товарищ капитан…

Ярошенко хотел возразить и сказать, что согласно инструкции он не может оставлять арестованного один на один со следователем: мало ли что может тот выкинуть. Целищев прервал его.

– Оставь нас. Понадобишься – вызову.

– Слушаюсь, – ответил он и, повернувшись, вышел.

– Мы с вами не знакомы, Яков Яковлевич, не так ли?

– Кажется… Скажите, а где мой следователь? Мне сказали, что ведут на допрос. Почему не он, а вы?

– Не огорчайтесь, Яков Яковлевич. По вашему делу был и остается следователем Александрович. И вы еще не раз с ним встретитесь. Я же – по другому ведомству…

– Не понимаю…

– Ничего, сейчас поймете. Яков Яковлевич, с вами имеет честь беседовать капитан госбезопасности Целищев…

– Простите… Госбезопасности?!

– Так точно.

– Признаться, сильно удивлен, товарищ… простите, гражданин капитан. Я – не дока в таких делах, однако полагал, что обвинение, предъявленное мне, вне сферы интересов чекистов. Или я ошибался?

– Нет. Вы правы.

– А коли так, то…

– Яков Яковлевич, меня не интересует ваше дело…

– А что? Зачем я у вас?

– Я решил, видите ли, побеседовать с вами на другую тему и тешу себя надеждой, что вы со мной будете искренни…

– А было разве иначе?

– Не знаю.

– Так знайте же: мне скрывать нечего.

– Очень хорошо… если так.

– Я считаю так: сумел натворить – умей и отвечать за сделанное. Когда все налицо, юлить и увиливать – безрассудство. Все равно не поможет, все равно посадят.