Хамелеоны. Детективы в стиле ретро

Он свернул обратно бумажку, всунул в конверт и положил в стол – поглубже и подальше. Он считает, что лучше, если сексота знает кто-то один и постоянно имеет с ним дело. Это, чтобы случайно не засветить его и не подставить под удар. Так что его «Тихоню» знает только он. Даже его шеф не имеет представления об информаторе. Знает, что такой есть, – и ладно. Этого достаточно.

– Жаль, что сообщение не по моей части, – разочарованно произнес вслух Кадочников, – но тем не менее… Надо будет с ним встретиться, порасспросить о деталях, убедиться, что информация – стопроцентной надежности и передать в ОБХСС. Это их «епархия». Пусть пошуруют. Понятно, без нас им не обойтись. Но это в том случае, если попросят помощи. А попросят, – он ухмыльнулся, – обязательно. С дебетом-кредитом разбираться – они большие мастаки. А вот брать преступника, проводить обыск и некоторые другие следственные действия, – сказав последние столь мудреные слова, он самодовольно погладил себя по груди, как бы поощряя себя за происходящий процесс самообразования, – это у нас получается все же получше.

Кадочников широко и громко еще раз зевнул, потянулся и пошел к начальству отпрашиваться, чтобы разрешили ему сегодня уйти со службы пораньше: уж больно сильно тянет в постель…

Часть 2

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Вот повсеместно говорят и пишут: «особисты», то есть сотрудники особых отделов, на фронте творили произвол: после освобождения фашистских концлагерей их обитателей, то есть наших военнопленных, отправляли эшелонами в другие лагеря – советские. Иногда, не вникая в обстоятельства, при которых военнопленный оказался в плену. Так, очевидно, бывало. Потому что всеобщая подозрительность, недоверие к собственному народу – это, так сказать, в крови советских вождей. Вот лишь два расхожих постулата: кто не с нами, тот против нас; у нас нет военнопленных, у нас есть лишь предатели.

Я не сделаю никакого открытия, если скажу: слепое следование названным постулатам стоило жизни немалому числу вполне добропорядочных людей. Все это так. Однако я бы не стал об этом лишний раз вспоминать, если бы… Если бы и здесь не было оборотной стороны медали, о которой почему-то сейчас почти не вспоминают. О чем я? О том, что с военнопленными немцы вели соответствующую работу. Не всегда, но вербовка давала свой результат. Находились люди, которые соглашались работать на противника. Им не обязательно тотчас же давали задания. Многих вербовали, если так можно выразиться, про запас. Кто-то, подписывая обязательство, думал, что, попав таким образом на родину, о нем со временем забудут; кто-то сознательно шел на это. Забавно, конечно, но получалось так, что именно те, завербованные военнопленные успешно проходили проверки бдительных особистов. Была еще одна категория военнопленных, самая немногочисленная, но, возможно, самая опасная – это ложные военнопленные, то есть перед тем, как оставить концлагерь под натиском Красной Армии, немцы внедряли в среду военнопленных своих, проверенных людей. Например, из числа полицаев, обагривших руки в крови мирных людей на оккупированных территориях. Конечно, вчерашние полицаи попадали туда под другими фамилиями. Например, им присваивались фамилии тех, кого немцы собирались расстрелять.

У этих, последних тоже не было определенного задания. Впрочем, это не совсем так. У них были задания. Но со спецификой. Им заранее было определено место проживания, чаще всего вблизи секретного оборонного объекта, потом устроиться на работу на этот объект и работать и числиться в передовиках и новаторах, в активистах-общественниках. Короче говоря, заиметь, как сегодня говорят, определенный имидж, стать в глазах окружающих настоящим советским человеком. И последнее задание – ждать, ждать, ждать. Я помню случай, когда к одному вот такому агенту заявились посланцы с Запада аж через пятнадцать лет. Да, таких «военнопленных» было не миллионы, но несколько тысяч – точно. Много таких нашли пристанище после войны на Урале. Я об этом вспомнил не случайно. Я хотел напомнить, что любая медаль имеет две стороны – лицевую и оборотную. Лицевую видят все, а оборотную дано увидеть далеко немногим».

Ведь вот только что светило солнце и – на тебе: откуда ни возьмись, небо заволокли низкие облака, подул пронизывающий ветер, пошел снег, точнее – не снег, а снежная колючая крупа.

Кадочников, стоя возле будки «Соки-воды», поеживаясь от попадавших за шиворот холодных крупинок, поджидал «Тихоню», своего сексота. Он снял меховую варежку, потянул немного к плечу рукав телогрейки и взглянул на часы: они показывали 12.24. Еще минута. Надо же, какая пунктуальность.

«Тихоню» он завидел издали. Тот, беззаботно размахивая авоськой, появился у Главпочтамта, пересек проспект Ленина, пропуская каждую идущую по нему машину. Приблизившись к Кадочникову, полушепотом произнес:

– Здравия желаю, товарищ майор.

– Не придуряйся, – сердито сказал Кадочников, – Ни души кругом. Только мы с тобой – два идиота.

– «Уши» имеют и стены.

– Да, ладно тебе… Мог бы и пораньше прийти.

– Точность – вежливость королей.

– Будет тебе блистать передо мной эрудицией… Не за тем пришел… Говори, что еще у тебя? – Кадочников вновь поежился. – Брр, какая мерзкая погода.

– Не стоит стоять на месте. Пойдемте, товарищ майор. Чтобы не вызывать подозрений.

– Ты прав: стоя на одном месте, можно окончательно задубареть.

Они пошли в сторону улицы Малышева.

– Жду. Чего молчишь?

– Товарищ майор, на мой взгляд, я все сообщил в донесении. Если еще что-то надо, спрашивайте.

Кадочников недовольно хмыкнул и мрачно взглянул на совершенно серьезное лицо Соловейчика.

– Во-первых, во всех малейших подробностях расскажи, каким образом тебе стало все это известно?

– Секрет фирмы…

– Я уже говорил: кончай с этим. Не малец!

– В день, указанный в рапорте, я обратил внимание, что при мне они, заместитель директора Соловейчик и товаровед Прошкина, то и дело загадочно переглядываются. Вот я и взял их под подозрение, догадался, что они что-то замышляют. Вечером я, сделав вид, что спешу домой, ушел чуть-чуть пораньше. То есть, не ушел я на самом деле, а стал следить за ними. Они были все время в своем кабинете, недалеко от подсобки. Я стал, соблюдая все меры предосторожности, прислушиваться, о чем они говорят, оставшись одни. Вот и услышал, что договариваются. Но я знаю: слышать – одно, видеть – совсем другое. Я вышел во двор: там – большая груда всякой тары. Спрятался за нее и стал ждать. Первой ушла Прошкина. Вышла. Огляделась по сторонам. Видимо, хотела удостовериться, что никого нет. Убедилась и пошла. Проходя мимо кабинета, приподнялась на цыпочки и постучала в окно три раза. Она ушла. А, спустя некоторое время, появился он, то есть Соловейчик. Он нес один тюк материи. Положил на заднее сиденье машины. Огляделся по сторонам. Ушел назад. И вновь вернулся с еще одним тюком такой же материи. Положил туда же, на заднее сиденье. Сел на место водителя. Завел машину и уехал. Когда он въехал под арку, чтобы выехать на Восьмое Марта, я выбежал и проследил, куда повернет. Он повернул в свою сторону. Значит? Домой!

– Это – всего лишь твое предположение.

– Но я же до того слышал, как они договаривались. Речь шла о его квартире.

– Скажи, на следующий день, когда ты с ними встретился на работе, как они вели себя по отношению к тебе? Что-то необычное заметил?

– Нет. Все, как обычно… Нормально… А что, товарищ майор?

Кадочников не ответил. Но зато вновь спросил:

– Скажи, он или она тебя не могли заметить?

– Вы о чем, товарищ майор?

– О том, что они могли заметить, что ты следишь за ними.

– Ну, нет! Если бы заметили, то не могли быть наши отношения прежними. Они могли притворяться. Но – меня не проведешь. Я бы учуял все равно.

– Тут что-то не так, нет, не так, – засомневался Кадочников.

– Не сомневайтесь, товарищ майор… Чистейшей воды злостное хищение.

– Скажи еще: два тюка такой ткани… Куда им столько? Продать? Сложно. Сколько денег надо…

– Я слышал между ними разговор о том, что они намерены всю ткань разделать на отрезы по три, три с половиной и четыре метра, а потом, через знакомую женщину, продать на барахолке.

– Они и об этом говорили?

– Да. Они также договорились насчет того, как разделят между собой выручку. Шестьдесят процентов Соловейчик забирает себе, тридцать – Прошкиной, десять – торговке.

– А ты случайно фамилию торговки не слышал?

– Нет. Ее фамилия не называлась.

– Надо же: есть хоть что-то, что тебе неизвестно, – сыронизировал Кадочников и усмехнулся..

– Ваш голос, товарищ майор, звучит не так, как следует, если исходить из серьезности ситуации.

Кадочников пропустил мимо ушей замечание сексота.

– Вот что, «Тихоня», – Кадочников взял его за рукав драпового пальто с каракулевым воротником. – Скажи-ка мне еще одно: зачем тебе все это?

– Что именно, товарищ майор?

– Если бы мы платили за информацию хорошо – другое дело…

– А-а-а, так вот вы о чем?

– Именно об этом! Ради чего сотрудничаешь с органами? Не идеи же ради!

– Почему нет, товарищ майор?

– Свежо предание…

«Тихоня» обидчиво отвернулся.

– Вы, я вижу, мне не доверяете, но почему? Я вас подвел когда-то? Помните, год назад вы мою информацию также подвергали сомнению и что?

– Тогда – правда… все было точно.

– А сейчас? Почему сейчас сомневаетесь? Не сомневайтесь: идите, делайте обыск и, я вам ручаюсь, вы все найдете. Ну, конечно, если будете ходить с неделю вокруг да около, то…

– Ты полагаешь, что все так просто? Ты сообщил, я рванул и накрыл ворюгу?!

– Как хотите, товарищ майор. Я свою часть работы сделал. Сделал, как мог. Теперь – слово за вами.

– Подозрительно, но все равно спасибо. Будем думать.

– Но не долго, товарищ майор, а иначе можете опоздать.

– Будем думать столько, сколько потребуется, «Тихоня».

– Извините, я же по доброте душевной…

– Вот в этом-то я и как раз не совсем уверен.

– Вы… опять о том же? Почему вам, товарищ майор, нельзя поверить, что я могу действовать в ваших интересах исключительно из идейных побуждений? Извините, но я не перевариваю ворюг, а их в системе советской торговли хватает…

– Э-т-то точно! Недавно один районный прокурор на совещании так и сказал: была бы, мол, его воля, то он бы каждого второго торгаша отправил в тюрьму без суда и следствия. И ошибки, то есть невинно посаженного, не оказалось бы.

– Ну, тут он хватил лишку, товарищ майор. Как можно – без суда и следствия?

– Нельзя, конечно, нельзя. Однако все присутствующие его столь эмоциональное высказывание восприняли благожелательно. Во всяком случае, поняли, что он имел в виду. А, говоря так, прокурор лишь хотел подчеркнуть, насколько преступность охватила всю систему торговли. Как с ней бороться – никто не знает.

– Я знаю, товарищ майор.

– Ты?!

– Признайтесь, настоящей борьбы и нет.

Кадочников повернулся и внимательно посмотрел ему в лицо.

– Не понял.

– Вокруг совторговли многие кормятся – те, кто влияют на принятие решений. Вот вы, товарищ майор, получив мой рапорт, о чем в первую очередь подумали?

– Честно?

– Да.

– Подумал в первую очередь о том, что ты фантазируешь…

– Ну? А я что говорю?! Даже вы готовы с порога отмахнуться и все списать на мои, якобы, фантазии. А почему? А потому, что знаете: как только станет известно, что вы копаете под Соловейчика, – такое начнется…

– Какое «такое»?

– Ой-ей-ей… так-таки и не знаете?.. Когда в наш магазин поступает импорт, то во дворе плюнуть негде – сплошь начальство. Пока оно не отоварится – в открытую торговлю ничего не поступит. А самые большие начальники и их родня – даже и не ходят. Им прямо на службу принесут все, что надо.

– Фантазер ты, однако…

– Хотите факты?

– Если уж сказал «а», то у тебя ничего не остается другого, как идти дальше, – почти шутливо заметил Кадочников.

– Извольте, товарищ майор… С месяц назад сам лично отвозил образцы тканей первому секретарю горкома КПСС. Его супруженция, видите ли, решила выбрать что-то поприличнее для своей дочки, для ее обновки на день рождения. Надо ли говорить, что выбранное ею на прилавке никто и никогда не видел? У директора есть список лиц, которые обслуживаются с заднего хода. Сам видел.

– А ты не боишься, что все сказанное тобой будет известно твоему директору?

– Ну, – «Тихоня» опешил, даже остановился от неожиданно прозвучавшего вопроса, – надеюсь на вас, товарищ майор. Вы же не выдадите меня, правда?

– Что ты, конечно, нет. Но с другими, даже из нашего «ведомства», не слишком откровенничай. Поосторожнее, братец.

– Спасибо, напомнили, что язык лучше держать за зубами.

– Вот именно! А вообще, ты опять же прав. У торгаша, когда пытаешься ему прищемить хвост, сразу находится могущественный покровитель. Но ты не думай, что я, осторожничая, испугался. Нет! В данном случае – другое… Даже объяснить не могу.

Они стояли на перекрестке улиц Пушкина и Малышева.

– У вас, товарищ майор, нет больше вопросов? Я пойду. А то в магазине хватятся.

Кадочников протянул осведомителю руку.

– Извини, братец, что не доверяю… Я никому не доверяю. Даже себе. Не обижайся, ладно? А за информацию – спасибо. Ну, будь!

Кадочников крепко пожал «Тихоне» руку, повернулся и пошел назад, в сторону проспекта Ленина, а его осведомитель, потоптавшись чуть-чуть на месте, повернул на право и пошел по улице Малышева. Им во многом было по пути, но шли они разными путями.

Часть 3

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Я скажу про себя: у меня также были свои осведомители, сексоты то есть, – вполне порядочные люди, которым я полностью доверял. Но все же, получив от них информацию, старался оперативным путем перепроверить. Доверяй, но проверяй – моя аксиома. Как другие? Не знаю. Но рискну предположить, что также. Я слышал и тогда, что на Западе за поставляемую информацию платят, прилично платят. У нас же, за десятки лет службы я не помню ни одного случая, чтобы мой сексот получил бы от нашего ведомства какое-то вознаграждение. Признаюсь: в исключительных случаях для получения нужной информации приходилось прибегать к давлению. Нет, не подумайте, что речь идет о физическом воздействии. Речь-то я веду о морально-психологическом воздействии. Но это лишь в отношении лиц, за которыми, мы знали, водятся разные грешки. Не думаю, что нынче правоохранительные органы не пользуются подобными источниками информации. Уголовный мир их называет „стукачами“. Эти самые стукачи из преступной среды имеются как на воле, так и в колониях. Конечно, по возможности старались их обезопасить, но не всегда удавалось. Иногда для них стукачество заканчивалось трагически. Печально, но факт».

Вернувшись в управление, Кадочников на первом же этаже нос к носу столкнулся со старшим оперативным дежурным Савельевым. Они сегодня еще не виделись, поэтому обменялись рукопожатием.

– Что новенького, Яков Ильич?

– Ничего существенного. В основном, сегодня бытовуха.

– Значит, повезло тебе.

– А тебе, что, нет? – спросил Савельев и улыбнулся.

Кадочников ответил как-то неопределенно:

– Не скажи…

Савельев, собравшись идти, пошутил:

– Когда определишься – скажешь, идет? – он пошел, но потом вернулся. – Чуть не забыл: Семеныч тебя искал.

– Чего меня искать – не иголка. Шеф знает. Что ему надо, сказал?

– Нет. Но просил, если тебя увижу, чтобы сказал, что он бы хотел тебя видеть. Заявляет, что срочно.

– На ловца и зверь…

– Не хочешь ли сказать, что и у тебя имеется желание встретиться?

– Вроде того… Иду к нему…

«Начальнику ОБХСС УМГБ Свердловской области

подполковнику Малышеву Ивану Семеновичу

от старшего оперуполномоченного Кобякова А. В.

Р А П О Р Т

Сегодня, то есть 31 декабря, мною взята под наблюдение постоянная торговка на центральной барахолке. Означенная гражданка попала в сферу моего внимания ввиду того, что торгует отрезами чисто шерстяной костюмной ткани типа «Бостон». За несколько часов наблюдения она продала три отреза. Что свидетельствует о том, что у нее имеется какой-то поставщик-оптовик, который, скорее всего, крадет означенную ткань либо на производстве (например, на швейной фабрике «Одежда»), либо в торговой сети. По всем первоначальным признакам, ткань в большом дефиците и запросто ее не достать. Фамилия торговки (мною установлена) Симонова Юлия Аркадьевна.

Жду указаний.

Со своей стороны, считаю необходимым завтра же, в момент очередной купли-продажи, задержать ее и покупателя. Покупателя задержать и привлечь в качестве свидетеля.

Лейтенант Кобяков».

Подполковник Малышев отчаянно ругался с кем-то по телефону, когда вошел в кабинет Кадочников. Он догадался (по отрывочным фразам), что ругается Семеныч с начальником городского управления торговли; ругается из-за того, что надо закрыть какую-то торговую точку для проведения внезапной ревизии, а на том конце провода, видимо, отчаянно возражают.

Завидев вошедшего, Малышев, не прерывая телефонного разговора, рукой показал ему, чтобы тот присел и подождал. Кадочников так и сделал. От нечего делать стал прислушиваться к разговору его давнего друга и, одновременно, соперника по службе.

– Вы что, в самом деле? – продолжал кричать в трубку Малышев. – Мне это надо или вам, в первую очередь? У вас воруют. Мы намерены схватить за руку расхитителей соцсобственности… А вы? Что вы?.. Ну, знаете ли… Я?! Грублю? Вам? Поговорите с моими подчиненными, они расскажут, как звучат мои грубости… Это правда: вы – не мой подчиненный, но и я не ваш слуга… Не надо меня пугать… Вы правы, я тоже коммунист и готов блюсти интересы партии… Да, что вы!.. Вот, а я-то думал, что интересы партии и государства – это одно и тоже. Значит, ошибался… Извините, но у меня нет желания дальше с вами заниматься демагогией… Что?.. Кончайте вы с этим: план, план… Не надо прятаться за необходимостью выполнения плана по товарообороту… Не надо, говорю я вам!… Повторяю: наш разговор теряет смысл: или вы назначаете внеочередную ревизию в магазине, или я иду в горком КПСС и ставлю этот вопрос там, в отделе торговли… Итак… Что вы решили?.. Выходит, закрываете магазин на ревизию все-таки?.. Мудрое, скажу я вам, решение… Что?.. Издеваюсь?… Ни в коем случае! Всего наилучшего.

Малышев положил трубку. И, обращаясь уже к сидевшему молча Кадочникову, сказал:

– Вот так всегда: чуть что, пошевелиться не успеешь – тебе сразу в рыло интересы партии. Мерзавцы! Они, видите ли, идейные, все понимают; они, видите ли, настоящие партийцы… А кто я тогда? Зачем я-то ловлю хапуг? Не за тем ли, чтобы защитить интересы партии?

– Ладно тебе, Семеныч, пузыри-то пускать.

– Тебе хорошо говорить… Тебе не приходится так-то вот…

– Почему? Думаешь, если мы «уголовка», то у нас все гладко? Считаешь, нам не звонят? Не угрожают? Нет, также напоминают и о партийности, и об идейности. Недели две назад (наверное, ты слышал) задержали на пятнадцать суток сыночка командующего УралВО. Он во Дворце металлургов дебош устроил, к девчонкам приставал. Слышал бы ты, каково было мне выслушивать маменьку это великовозрастного балбеса; каких только угроз не наслушался. Кстати, пришлось отпустить – от греха подальше. Будь моя воля – ни за что бы не отпустил.

– И что это на нас нашло? Разнылись…

– Верно, не стоит тратить на такие пустяки время, тем более, что все равно ничего не изменим… Семеныч, а я к тебе по делу.

– Да? Но и я хотел с тобой переговорить по одному делу, но не нашел на месте. Слушаю, с чем пришел? А потом и насчет своей проблемки выскажусь.

– Семеныч, от своего информатора я узнал, что совершено хищение соцсобственности. Место совершения преступления – подсобные помещения магазина «Светлана»…

– Что, опять? – удивился Малышев.

– Что ты имеешь ввиду?

– В прошлом году мы уже вели оперативную разработку. Даже уголовное дело в отношении директора было возбуждено.

– И что?

– Из-за противоречивости свидетельских показаний вынуждены были прекратить уголовное преследование.

Кадочников недоверчиво смотрел на Малышева.

– Только ли по этой причине?

– Разумеется, не только. Покровители-то у него оказались, знаешь, где?

– Могу предположить.

– Так что… дохлое это дело.

– Я так не считаю, – возразил Кадочников.

– Почему?

– По моей информации, сейчас совершил кражу не директор, а его заместитель…

– Кто? Соловейчик?!

– Ты его знаешь?

– Конечно. Он мне тогда порядочным показался. У тебя точная информация?

– Думаю, да. Я встретился с информатором. Уточнил детали. Никаких сомнений не осталось.

– А что он унес?

– Два тюка костюмной ткани типа «Бостон» по 50 метров каждый.

– Ничего себе. Куда он с таким богатством?

– Мой информатор сам слышал, что у Соловейчика есть знакомая базарная торговка. Намерен разделить тюки на отрезы и через торговку продать по частям…

– Погоди-ка… Невероятное совпадение! – воскликнул Малышев. – Сегодня утром мне положил на стол рапорт лейтенант Кобяков. Он докладывает, что взята под негласное наблюдение некая Симонова Юлия Аркадьевна, постоянная торговка на центральной барахолке.

– Чем она торгует?

– По сведениям Кобякова, она скупает краденое и продает. Ее там все знают.

– Семеныч, а мне можно прочитать рапорт?

– Изволь.

Малышев достал из стола лист бумаги и передал Кадочникову. Пробежав глазами корявый текст, Кадочников заметил:

– Все ясно… Все сошлось… Круг замкнулся.

Малышев почесал начавшую уже лысеть голову.

– И что будем делать?

– То, что пишет Кобяков, – брать надо.

– Кого?

– Ясно: сначала – торговку, а потом и… Дело это сугубо по твоему ведомству, тебе и карты в руки.

– И не поможешь?

– Как не помочь… Мои оперативники – в твоем распоряжении.

– Они понадобятся сейчас же. Давай пару мужичков. Сведу их с Кобяковым. Самому-то Кобякову нельзя участвовать непосредственно в задержании торговки. Он там постоянно работает, ему и дальше работать. Не надо, чтобы его видели вместе с милиционерами.

– Как скажешь, Семеныч, – Кадочников встал. – Я пойду к себе. А ты, обмозговав план действий, скажешь, в чем конкретно помощь потребуется.

Часть 4

Из воспоминаний полковника милиции Плотника:

«Нас двоих – меня и еще одного такого же молодого и начинающего опера – вызвали к начальству и сказали, что мы должны задержать на центральной барахолке (тогда она размещалась за Южной, в сторону Вторчермета) профессиональную фарцовщицу и доставить в управление. Поручение – элементарное. Оно и понятно: нам, молодым и неопытным, пока что серьезного еще не доверяли. Нам лишь сказали, что там же, неподалеку будет находиться опер из ОБХСС, в штатском, и он подаст знак рукой, когда следует начинать. Проблем никаких не предвиделось. Единственное, чего я, например, опасался: задержание будет производиться, как я понял, в самый момент совершения купли-продажи, придется поэтому задерживать и ни в чем неповинного покупателя (он-то не знает, что приобретает краденое), который может отказаться следовать с нами, который может поднять шум на барахолке. Знаете, ведь, как в таких случаях бывает. А лично мне не хотелось шума».

Старшина Плотник, старший сержант Еременко (оба в форме МГБ) и Кобяков (в штатском: в фуфайке, серых валенках фабричной работы и цигейковой поношенной изрядно шапке) в половине одиннадцатого вышли из управления, пересекли площадь, свернули направо, на 8 Марта (там тогда была остановка трамваев, идущих в сторону Южной). На остановке проторчали, наверное, с полчаса. Трамвая №5 (Уралмаш – Южная) все не было. Наконец, он показался на перекрестке, свернул в их сторону. Остановился. Трамвай был переполнен. Входившие и выходившие отчаянно толкались и ссорились нещадно. Арбитром выступала седенькая вагоновожатая, которая из своей кабины пыталась утихомирить спорящих. Тащился трамвай долго до своего кольца. Наконец-таки все трое вышли на Южной. Кобяков пошел вперед, чуть поодаль – двое других. Предосторожность – не лишняя. Этим же трамваем наверняка приехали и завсегдатаи барахолки и, увидев Кобякова вместе с ними, с людьми в форме, могли что-то заподозрить.

Дистанцию они держали и на барахолке. Людей было немного. Очевидно, из-за погоды – метельно и холодно. Плотнику и Еременко не трудно было держать все время в поле зрения Кобякова. А он вертелся возле одного деревянного прилавка. Издали они не видели, что там выложено на продажу.

Первым заметил поданный Кобяковым сигнал (поднятая кверху рука как бы приветствовавшая кого-то из знакомых) сержант Еременко.