Под водой, в небесах, на паркете. Том 1

– Туши!

– Не сметь!

– Туши!!!

К этому времени языки пламени уже полностью скрыли дверной проем и с ревом стали заворачиваться к подволоку. Густой черный дым, собравшийся вверху помещения, заставил нас пригнуть головы. Пользуясь тем, что нас уже не видно и преподаватель не сможет оценить моих действий, я приподнял огнетушитель и резко отвернул головку вентиля. Послышалось легкое шипение. Раструб ОА-5 выбросил небольшое облачко аэрозоли и… сдох. Я потряс баллоном, все еще надеясь на чудо. Увы, чуда не произошло. ОА-5 умолк навеки. Это стало понятно. Непонятно было другое – что нам всем делать дальше. Нестерпимый жар загнал нас в дальний угол. Единственный выход был отрезан стеной пламени. Едкий дым поставил нас на колени в буквальном смысле этого слова: выше дышать было уже нечем. Рассчитывать на помощь извне было по меньшей мере глупо – пока наши товарищи сбегали бы за другим огнетушителем, мы были бы уже кремированы живьем. Головы оказавшихся в огненной западне офицеров работали с предельной скоростью: в наши планы не входило ни сгорать заживо, ни задыхаться в дыму. Единственным плюсом в нашем положении было то, что мы к этому моменту полностью забыли о морозе. Обморожение или даже банальная простуда нам явно не угрожали. Положа руку на сердце, никто из нас в тот момент не имел бы ничего против того, чтобы оказаться на морозе. Гул пламени в тесной железной коробке вызывал мурашки на коже. В остальном внутри было тихо, как в могиле. Снаружи, напротив, раздавались вопли капитана 2 ранга Недвецкого, отчаянно призывавшего нас немедленно воспользоваться чудом современной техники. Увы, как говорится, сами были бы рады, но…

Первым опомнился старший нашей группы. Старый морской волк, механик с ПЛ, побывавший в своей жизни в разных ситуациях, капдва коротко бросил нам:

– Делай как я!

Набросив полы куртки на голову и пригнувшись почти до палубы, он метнулся сквозь пламя к спасительному проему выхода. Надо отдать должное всем офицерам – никто не запаниковал, не попытался спасти свою драгоценную шкуру первым. Мы молча, по очереди, выскочили сквозь бушующее пламя на площадку перед тренажером. «Очередь» образовалась стихийно – в зависимости от близости нахождения к выходу.

Я оказался шестым. И последним, кто отделался легким испугом, без ожогов. Следом за мной выскочили два капитана 3 ранга, которым повезло значительно меньше: у одного пламя опалило кисти обеих рук, у другого в добавок к рукам пострадала и шея – он плохо прижал полы куртки к телу. Все мы хорошенько наглотались дыма. Выскочив на волю, мы дружно повалились в снег, и, как по команде, оглянулись. Картина, представшая перед нашим взором, навсегда врезалась мне в память. На фоне темнеющего на глазах неба чернела коробка пожарного тренажера. Внутри плясали огненные языки. Форс пламени с ревом вырывался из проема входной двери и заворачивался примерно на метр к выступившей молодой луне. Туда же устремлялся и столб черного-пречерного дыма. Только теперь нам стало по-настоящему страшно. Мы сидели прямо на снегу и отчаянно кашляли, казалось, наши легкие, возмущенные тем, что их заставили усваивать кислород из какой-то адской раскаленной смеси воздуха и продуктов сгорания соляра, просто пытаются выбраться наружу через широко открытые рты. Пардон за подробности, но мы постоянно отплевывали сгустки черной от сажи мокроты, вырывавшейся из самых отдаленных уголков легких. Никто из нас более не ощущал мороза. Напротив, всем было жарко, хотя тела и сотрясала крупная дрожь. О том, что могло с нами случиться всего пару минут назад, мы старались не думать, просто молча смотрели, как выгорают остатки топлива в камере, чуть не ставшей нашей братской могилой. Наши сокурсники угрюмо молчали. То, что произошло на их глазах, в комментариях не нуждалось. Полнейшая безответственность одного человека и грубейшее нарушение им правил техники безопасности едва не привели к трагедии. Сам «виновник торжества», белый как полотно, носился кругами между офицерами и догорающей УТС. Руки у него тряслись, а с губ слетали нечленораздельные слова. Раз за разом Недвецкий пересчитывал всех, кто выскочил из огненной ловушки. Восемь! Восемь!!! Он только что счастливо избежал уголовной ответственности, но это еще не означало, что ее вообще не наступит. Вид у Аркадия Владимировича в тот момент был далеко не бравый…

Немного прокашлявшись, почувствовал, что моя левая рука что-то судорожно сжимает. Переведя взгляд на нее, я обнаружил, что это присной памяти суперсовременный ОА-5, едва не угробивший нашу группу. Зачем я не бросил его в том аду, а потащил за собой сквозь стену огня, хоть убейте – по сей день не знаю. Огнетушитель в моей руке заметил и Недвецкий. Он радостно схватил его, но оторвать мои пальцы было не так-то просто. Рука явно не желала расставаться с 17-килограммовым грузом. Пальцы не хотели разжиматься, их пришлось отгибать по одному. Проштрафившийся преподаватель схватил огнетушитель и сломя голову бросился в учебный центр. Его никто не задерживал…

Обожженные товарищи приложили к своим пострадавшим местам снег и вместе с нами молча наблюдали, как догорает огонь в железном ящике. Правда, «молча» – это не совсем верно. Мы все, как я уже упоминал, отчаянно кашляли на разные лады, словно подхватили коклюш. Мороза по-прежнему никто не ощущал. Внезапно перед нами возникла фигура Недвецкого с ОА-5 в руках. На белом, мертвом от пережитого страха лице, сияла улыбка, точнее гримаса, которую с натяжкой можно было принять за улыбку:

– Вот! Нашел! Оказывается, просто воздуха в пальчиковом баллоне не оказалось! Нечем было распылять фреон. Я заправил, можно попробовать еще раз!

Никто не произнес ни слова. Мы с интересом смотрели на своего преподавателя. Не знаю, что отражалось на наших лицах, кроме отблесков догорающего пламени, но он все понял правильно. Губы его дрожали, но, собрав остатки собственного достоинства, Аркадий Владимирович попытался как можно беспечнее сказать:

– Ну что ж, я не настаиваю, отдыхайте. Зачеты сдадите в следующий раз! Вторая группа – приготовиться!

Мороз таки достал нас. Мы встали и побрели переодеваться и зализывать свои раны. Из окна учебного класса, клацая зубами и натягивая шинели, мы наблюдали, как словно по мановению волшебной палочки появились ключи от второй двери этой железной будки, как несмотря на мороз раскатывали пожарные рукава и как нашей второй группе выдавали каски с пластиковыми забралами. Значит, можно, если хочется!

Ребята из второй группы поступили разумнее нас. Они не давали пламени разгораться, а тушили его прямо в зародыше. Чужой опыт тоже чего-нибудь да стоит! Надо отметить, что и Недвецкий не настаивал на том, чтобы дать пламени разгореться… Отработка прошла успешно. Аркадию Владимировичу повезло во второй раз: среди нас (включая и потерпевших) не оказалось ни одного склочного человека, который жаждал бы крови. Никто и не подумал жаловаться по инстанции, так что Недвецкий отделался испугом и опозданием на премьеру спектакля, за что, думается, он получил сполна от супруги…

Занятия продолжались. Нашей восьмерке, несмотря на то, что все правила техники безопасности теперь соблюдались неукоснительно, а огнетушители проверялись по несколько раз, официально проставили зачеты и разрешили более не принимать участие в тренировках. Честно говоря, сначала мы все обрадовались – уж слишком велик был пережитый стресс. С интересом наблюдали, как наши товарищи суетливо кидались тушить первые языки пламени, как некоторые сразу выскакивали через противоположные двери из камеры «крематория», как мы для себя называли УТС. Спустя три недели мы поняли одну простую истину: если мы не переломим себя и вновь не пройдем через эту камеру, у нас навсегда останется страх перед пожаром на корабле или, что еще хуже, на подводной лодке. Надо было видеть глаза Аркадия Владимировича, когда вся наша великолепная восьмерка подошла к нему на очередных занятиях по противопожарной подготовке с просьбой допустить нас до тренировок. Он был явно растроган и смущен. Лично проверил огнетушитель, нашу экипировку и сказал редкие для 1977 года слова: «Ну, с Богом!»

Конечно, он, как и все мы, вряд ли верил в бога, но 1000 лет православия на Руси прорвались откуда-то из генетического наследия предков. С богом! ОА-5 уже привычно оттянул мне руку. На этот раз пиротехнический эффект был значительно слабее. Взрыва, как такового, не последовало. Был небольшой хлопок, после чего весело заплясали язычки пламени. День был солнечный, и их почти не было видно, но густой дым начал заполнять пространство под подволоком. Сознание того, что задняя дверь открыта, а стоящие наготове с пожарными рукавами товарищи не дадут сгореть заживо, позволило собрать волю в кулак и ждать, пока пламя разгорится. Очевидно, мои товарищи испытывали те же чувства, поскольку меня на этот раз никто не подталкивал и не понукал. Снаружи тоже молчали.

Стена пламени отгородила нас от входа. Когда стало припекать, я

резким поворотом вентиля привел огнетушитель в действие. Аэрозольное облако из мельчайших частиц распыленного воздухом высокого давления фреона метнулось навстречу огню. На наших глазах свершилось чудо: пламя резко осело, заметалось по палубе и сгинуло, словно его и не было. Честно говоря, ничего более эффективного из средств пожаротушения мне не доводилось видеть ни до, ни после того памятного дня. Так состоялось наше знакомство с новой техникой. Но основной выигрыш заключался в том, что мы преодолели сами себя, свой вполне естественный страх перед стихией огня, что дважды пригодилось мне в моей последующей службе на АПЛ, и позволило не потерять голову при реальных возгораниях. Я уже верил в нашу технику и, самое главное, в свои силы.

Другим, не менее важным выводом, сделанным мною после данного инцидента, было твердое убеждение в необходимости неукоснительного соблюдения наставлений, инструкций, статей Устава и правил техники безопасности. Дежурные слова наших преподавателей о том, что каждая статья, каждый параграф, каждое правило писаны человеческой кровью, приобрели для меня совершенно конкретное значение, и я пытался донести это свое личное «открытие» до своих коллег, подчиненных и учеников всю свою жизнь, не доводя до того, чтобы они познали это на собственном печальном опыте. Судя по тому, что в моей практике и практике моих учеников несчастных случаев не было, мне это удалось, за что большое спасибо капитану 2 ранга Недвецкому и незаряженному огнетушителю ОА-5.

Как я нарушил «Брежневскую» конституцию

Адмирал Федор Соймонов вице-канцлеру сената Остерману в 1736 году писал:

– Флот уже погиб от засилья бумажек разных. Ни людей, ни кораблей, ни дел героических. Одни бумажки над мачтами порхают. Неслыханное дело приключилось: канцелярия противу флота на абордаж поперлась и флот она победила.

Спустя 241 год в Советском Союзе была принята так называемая «Брежневская» Конституция, по фамилии Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева, царствующего в то время. Можно долго спорить о ее достоинствах и недостатках, превозносить ее или хулить, рассуждать о том, чего она принесла больше – пользы или вреда, но я этого делать не собираюсь. Старые кадры, еще помнящие, о чем в ней шла речь, в любом случае останутся при своем мнении, причем разделятся на две группы, придерживающиеся диаметрально противоположных точек зрения примерно поровну, молодым та конституция просто неизвестна, да и неинтересна, впрочем, как и ныне действующая. Если сейчас остановить на улице сотню первых попавшихся молодых людей и девушек, то я лично буду весьма приятно удивлен, если хоть десять из них сможет вразумительно ответить на элементарные вопросы по Основному закону Российской Федерации, зато 90 оставшихся наверняка будут знать большинство «артистов» из последней выпечки «Фабрики звезд». Поверьте, что это не брюзжание старого адмирала, а результат многолетних наблюдений, тем более что мне пока всего лишь 51 год, и старческим маразмом, смею надеяться, еще не страдаю.

Но вернемся к далекому 1977 году. Наш РПК СН (ракетный подводный крейсер стратегического назначения) успешно сдав положенные задачи, пришел с моря и ошвартовался у плавпирса мощнейшей базы Северного флота (в то время) Гремихи, точнее – Островной. Каждый занялся своим делом. Механики расхолаживали реакторы, командир и командиры боевых частей отправились в штаб дивизии докладывать о результатах, старпомы правили бал на борту, а замполит побежал за ЦУ (ценными указаниями) к начпо (начальнику политотдела) дивизии. Следующий день, воскресенье, пролетел незаметно, и в понедельник с утра весь личный состав экипажа (за исключением вахты, находящейся на борту субмарины) собрался в казарме на политзанятия. О, это было святое. Оправданием отсутствующему на политзанятиях в те годы, как любили говорить командиры-коммунисты в фильмах о Великой Отечественной войне, могла служить лишь его собственная смерть (я не шучу!).

Итак, мы собрались в казарме. С последним писком сигнала точного времени появился замполит. Выглядел он очень торжественно.

– Товарищи подводники! Мне выпала великая честь доложить вам о том, что в нашей стране только что принята новая конституция – Основной закон Союза Советских Социалистических Республик! Это значит, что мы еще уверенней пойдем к нашей цели – коммунизму!..

Дальше я, каюсь, отключился, размышляя о более приземленных вещах: где найти прокладки для насосов общесудовой гидравлики, кому поручить съездить на склад за ЗИПом и АСИ и, главное, что делать с компрессорщиком первого отсека мичманом Мироновым, ушедшим в очередной глухой запой. Поток моих мыслей тек параллельно журчанию монолога замполита, не пересекаясь с последним, но где-то на уровне подсознания я, очевидно, все же отслеживал его, ибо две последние фразы капитана 3 ранга повергли меня в шок:

– К следующему занятию законспектировать конституцию. Вопросы есть?

Я недоуменно огляделся, наивно полагая, что ослышался, но квадратные глаза моих товарищей подсказали, что смысл фразы дошел до моего сознания без искажений. Стояла гробовая тишина.

– Вопросы есть? – замполит явно был доволен собой.

– Есть! Конституция – это закон, где каждое слово, каждая запятая, каждая точка строго выверены и утверждены. Как же ее конспектировать? Ее следует только переписывать слово в слово. Любое сокращение может непреднамеренно исказить смысл, будут неприятности…

– Мое дело приказать, а как сделать так, чтобы не было неприятностей – ваша забота. Вопросы есть? – перебил меня замполит.

«Ладно, сейчас заботы будут у тебя», – решил я про себя. Дождавшись перерыва, перешел дорогу и поднялся в штаб дивизии. Начпо, капитан 1 ранга был у себя. Учитывая его доброжелательное отношение ко мне, я мог позволить себе неуставное обращение:

– Разрешите войти, Виктор Иванович? Можно задать личный вопрос?

Величавый кивок.

– Как правильно конспектировать конституцию?

Я постарался придать своему лицу самое невинное выражение, прикинулся, как говорят на флоте, шлангом. Брови начпо резко поползли вверх, глаза же – округлились.

– Ты что, после вчерашнего не отошел? – он был явно обескуражен.

– Так я же вообще не пью, Вам это хорошо известно, Виктор Иванович. Замполит приказал законспектировать, а как это правильно сделать – не поясняет.

Шланг свернулся в бухточку.

Пауза затягивалась. Я «ел» начпо глазами.

– Это он малость погорячился, – принял решение каперанг – Скажи замполиту, пусть немедленно зайдет ко мне.

Бросив радостно: «Есть!», – я, предвкушая бесплатное развлечение, побежал в казарму. Вызов начпо с политзанятий не предвещал ничего хорошего, и замполит явно растерялся. Вернулся он спустя примерно четверть часа в весьма расстроенных чувствах. Щеки его пылали. Проходя мимо меня, он прошипел сквозь зубы:

– Ты еще вспомнишь сегодняшний день!

– А что случилось?

– Сам знаешь! – замполит был в бешенстве.

Конституцию нам конспектировать не пришлось, но я приобрел «заклятого друга». Этот день я действительно вспомнил спустя примерно месяц. Наш РПК СН готовился к выходу в море. Шли авральные работы, грузились продукты, торпедный боезапас, секретчик пополнял свои «закрома», мотаясь между штабом дивизии, штабом флотилии и субмариной с какими-то объемными запечатанными пакетами. В тот момент, когда я по своим трюмным делам шел из кормы в нос, на проходную палубу третьего отсека спустился наш командир, контр-адмирал Фролов. Он был в шинели, от него веяло морозом, он был явно не в духе, что свидетельствовало о том, что он прибыл прямиком из штаба. Я остановился, пропуская адмирала. В этот момент из своего закутка выскочил секретчик, старшина 1 статьи.

– Товарищ командир! Приказ министра обороны, только что из штаба дивизии.

Фролов чертыхнулся, но остановился и взял листок из рук Сергея. В спокойной обстановке Виктор Павлович обычно пользовался очками для чтения, в тусклом свете проходной палубы его попытки прочитать текст на расстоянии вытянутой руки успехом не увенчались. Я и старшина 1 статьи терпеливо ждали, впрочем, обойти командира и секретчика в узком проходе мне было все равно нереально, а последний ждал дальнейших указаний. Еще раз вспомнив чьих-то родственников, командир протянул приказ министра обороны мне и скорее попросил, чем приказал: «Прочитай вслух».

Номер приказа, если мне память не изменяет, был 160, он предписывал сократить до минимума количество служебных бумаг и прекратить «бумаготворчество» (я впервые столкнулся с таким термином), о чем, естественно, доложить по команде в письменном виде. Фролов на секунду задумался.

– Тенгиз, возьми тетрадку за 2 копейки… – для молодежи: я не ошибся, тогда действительно были такие цены. – Сделай выписку из приказа и доведи под роспись до всех офицеров.

– Товарищ командир! Ваш приказ противоречит приказу Министра обороны! Он приказывает сократить количество бумаг, а вы – завести целую тетрадку!

Контр-адмирал возмутился наглости лейтенанта.

– Выполнять! Немедленно! Если хотите, можете обжаловать мой приказ в вышестоящие инстанции, но только после его исполнения и в письменном виде! Кстати, тем самым сами нарушите приказ Министра обороны, можете заодно пожаловаться и на себя, – Виктор Павлович не был лишен чувства юмора.

Мне оставалось только ответить: «Есть!» – и повернуть назад, в пятый отсек, где располагалась моя каюта, за тетрадкой, но допустить, чтобы последнее слово осталось не за мной, я не мог в принципе. Когда тяжелая переборочная дверь надежно отделила меня от 3 отсека и командира, я, проходя по верхней палубе 4 отсека, позволил себе процитировать вслух (по памяти и близко к тексту) Ф. Энгельса:

– Правильно говорят, что если армия не воевала 10 лет, то превращается в бюрократический аппарат!

Я был доволен хоть тем, что высказался по данному вопросу. Высказывание своих мыслей вслух в нашем государстве всегда было чревато непредсказуемыми последствиями, поэтому отсутствие видимых слушателей в 4-м отсеке меня скорее порадовало, чем расстроило. Как я заблуждался! Моя бабушка, Анна Николаевна Борисова (светлая ей память!), потомственная дворянка, пережившая две революции, репрессии 30-х, 40-х, и 50-х годов, потерявшая мужа, известного писателя, в печально знаменитом 37-м, всегда меня предупреждала, что и стены (в данном случае – переборки) имеют уши. Я на собственном опыте убедился, что в нашей стране нарушаются законы физики – скорость «стука» многократно превышает скорость звука. По сей день не знаю, кто меня тогда «заложил», точнее, как тогда говорили, «проявил бдительность».

Забыл сказать, что все время, прошедшее с вышеупомянутого политзанятия, замполит в буквальном смысле этого выражения «дышал мне в затылок», ожидая любой оплошности с моей стороны или со стороны моих подчиненных: ему был нужен только повод, а уж что-что, а расправляться с неугодными политорганы всегда умели. Правда, расстрел перед строем, как в первые годы советской власти, или пуля в затылок, как в 30-е, мне уже не грозили, но при большом желании и некотором старании любой замполит мог добиться исключения неугодного офицера (после ряда выговоров с занесением в личное дело и без оного) из рядов КПСС, что автоматически влекло за собой списание с РПК СН – на стратегических ракетоносцах пионеры и беспартийные не служили.

Когда отворилась дверь каюты, я разлиновывал тетрадку, вспоминая известную поговорку о том, что произойдет, если поручить дураку молиться. На пороге стоял мой «заклятый друг» в шинели. Лицо замполита сияло лучезарной улыбкой. Мне показалось, что у него не 32 зуба, как у нормального человека, а по меньшей мере 700, как у белой акулы.

– Тенгиз Николаевич, будьте так любезны, собирайтесь, пойдете со мной. Я жду Вас на корне пирса, – капитан 3 ранга был изыскано вежлив.

– А что произошло? У меня сейчас начинается проворачивание механизмов.

– Ничего, я с механиком договорился. А что произошло – узнаете на месте, – замполит закрыл за собой дверь.

Еще не зная, что произошло, я понял одно – мне каюк.

Быстро переодевшись, выскочил на пирс. Полтора километра до штаба дивизии мы прошли молча. Когда миновали особый отдел при КГБ СССР, мне стало легче на душе. Так же молча поднялись на второй этаж, где располагался политотдел дивизии. Оставив меня перед дверью начпо, каптри вошел в кабинет. Последующие десять минут показались мне вечностью. Мысленно еще раз перебрал все свои прегрешения, но ничего достойного внимания столь высокого начальства не припомнил. Когда замполит торжественно распахнул дверь кабинета, ослепительная улыбка все еще украшала его лицо, а манеры были столь же безупречны, хотя в голосе явно чувствовалась издевка:

– Тенгиз Николаевич, прошу!

Я не успел переступить порог, как вздрогнул от удара кулака по столу. Стакан с карандашами и настольный календарь подпрыгнули.

– Товарищ лейтенант! Я отдам Вас под трибунал! – начпо явно не шутил, и мне стало не по себе.

– За что, товарищ капитан 1 ранга?

– За нарушение самого святого, что у нас есть – нашей новой конституции! Не успели на ней еще высохнуть чернила, а Вы ее уже нарушили! Конституция, которую с такой надеждой ждал весь советский народ!.. – начпо понесло – Я не посмотрю, что Вы с отличного экипажа, отличник БП и ПП! Отдам под трибунал, чтобы другим неповадно было!

– Товарищ капитан 1 ранга! Я не припомню, чтобы нарушил какой-либо закон, тем более – конституцию! – я окончательно успокоился, понимая, что все вышесказанное не имеет ко мне никакого отношения и налицо явное недоразумение.

– Хорошо! Вы знаете, что агитация за войну по новой конституции является уголовным преступлением?! – Виктор Иванович изменил тактику.

– Знаю, товарищ капитан 1 ранга, но еще раз повторяю: что-то не припомню, чтобы я агитировал за войну!

– Как же так? Вы только что во всеуслышание заявили, что если армия не воевала 10 лет – превращается в бюрократическую машину! Мы не воюем более 30 лет! Значит, мы уже совсем обюрократились? Так что, в угоду Вам надо срочно начинать боевые действия? Что Вы молчите? Нечего сказать? Будете утверждать, что Вы этого не говорили?! Отвечайте! Это Ваши слова?

– Разумеется, нет, товарищ капитан 1 ранга. Это слова Фридриха Энгельса!

Повисла напряженная тишина. Виктор Иванович медленно багровел. Мой замполит, напротив, стал белым как мел и начал зеленеть. Я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться.

– Выйдите в коридор и подождите! – начпо выразительно посмотрел на капитана 3 ранга.

Выйдя из кабинета и плотно прикрыв за собой дверь, я дал волю чувствам, рассмеявшись, правда, беззвучно. Настроение было просто великолепное. За дверью стояла полная тишина, шло совещание. Погруженный в свои мысли, я не заметил, как она вновь приоткрылась. На лице каптри застыла маска утопленника, пролежавшего под водой по меньшей мере месяц.

– Заходите.

Голос был сдавленный, что с «чувством глубокого удовлетворения», как писали в те годы наши газеты, отметило мое сознание.

Мое повторное появление в кабинете начпо уже не сопровождалось звуковыми эффектами. Лицо и шея Виктора Ивановича немного посветлели, но все еще оставались пунцовыми.

– Энгельс, говоришь? Найдешь – твое счастье!

Кивок головы в сторону книжного шкафа. Проследив направление начальственного кивка, я уткнулся взглядом в полное собрание сочинений В. И. Ленина. Чуть ниже на полке стояли труды К. Маркса и Ф. Энгельса. Незадолго до описываемых событий я сдавал кандидатский минимум, в том числе и экзамен по марксистко-ленинской философии. Готовясь к последнему, мне пришлось перечитать и изучить много первоисточников, в том числе и «Антидюринг» Ф. Энгельса, поэтому поиск нужной цитаты не занял много времени, но я, каюсь, намеренно оттягивал момент своего триумфа, наблюдая за мрачными, напряженными лицами политработников. Наконец, я торжественно положил раскрытый на нужной странице том сочинений Ф. Энгельса перед Виктором Ивановичем. Дословно цитата звучала так: «Любая армия, проведя в мирных условиях 10 лет, превращается в бюрократический аппарат и утопает в бумагах». Прошло около 28 лет, возможно, я переставил пару слов местами, но суть от этого не пострадала, гарантирую.