Знакомые истории

Спать не хотелось. В зеркале на двери отражались фонари полустанков, которые поезд проскакивал, не замедляя хода. Снова представилось, как заходит в купе ОН, высокий, стройный, с чёрными усами. А может, опустить ему воротник? Опустила воротник – и снова: вот ОН, стройный, высокий, щёки румяные с мороза… Нет, слишком румяные, чувствуется мальчишка, а ну, вышел, вышел в коридор! Так, щёки посмуглее сделаем, пусть даже лёгкая мужественная щетина будет… Нет. Ещё бомжей мне здесь не хватало! Гладко выбрить, сбрызнуть туалетной водой, так, пошёл… вот заходит, легко опускает огромный чемодан, скидывает пальто… Стоп!!! Куда? Не то… Вернём на исходную позицию… А заступник уже уснул. Сопит, как маленький.

Ей жарко. Накушалась коньяка с капитаном, дура. Сняла одно одеяло, свернула, сделала заслон от окна, чтобы холодом не так несло. Вспомнила, как больно хватался пьяный связист, уже до того набравшийся сверх меры, сделалось ужасно обидно, слёзы навернулись, вот ведь скотина какая! Вообще убрала с себя одеяло, осталась лежать на простынке. Эй, ну где ОН там? Входите уже. Ой, нет ещё! Минуточку… Этот кружевной лифчик не нужен. Его грубо сдёрнул капитан – сразу и без разговоров, как дешёвый трофей. Сняла и засунула под подушку, закинула руки за голову: вот теперь пусть ОН входит!

У Витеньки замёрзла голова. От окна дуло. Он проснулся, решил перевернуться в сторону двери, а ноги замотать другим одеялом. Перевернулся и вдруг увидел Аллу! В окне замелькали прожектора, их мощный свет, отразившись от зеркала в двери, высветил всю её почти обнажённую фигуру на нижней полке, голову на закинутых руках. Глаза были широко раскрыты и требовательно глядели прямо перед собой! Как только не холодно? Мягко, неслышной белкой-летягой спланировал вниз.

ОН! Пришёл. Наконец-то!

Из купе они вышли по-семейному, под ручку. Виктор нёс один-единственный чемодан, в котором легко уместились вещи Аллы. Лицо проводницы выражало радостную надежду:

– Счастья вам, – пожелала она на прощание.

С вокзала заехали к Алле, в её однокомнатную квартирку, и жаркая купейная ночь продолжилась там, затянувшись на весь день и вечер. Вечером он вспомнил о родителях, позвонил им, сказал, что задержался у друзей в общежитии и что скоро приедет. Алла слушала, как он это говорит, сидя в комнате на кровати. Поняв, что Виктор сейчас уйдёт, начала одеваться.

– Нет, погоди ещё немного, – сказал молодой человек, вернувшись от телефона. – Я потом, позже, съезжу домой, и сегодня же вернусь к тебе.

И опять снял с неё голубое платье. Позже вечером действительно поехал домой.

– Витенька, где ты был? На тебе лица нет! – воскликнула мама в прихожей.

Мама не знала, что нет не только лица. Всего прежнего Витеньки больше не было. И на это смешное обращение он лишь устало усмехнулся. Его тревожило странное чувство, будто отсутствовал здесь лет двадцать, и вот совершенно случайно заехал, а тут всё по-прежнему, и мама всё так же сейчас начнёт уговаривать попробовать варёного мяса, салат и паровые котлеты, которые раньше он не переносил, но которые были, конечно же, полезнее жареных, и заранее бояться, что не станет есть суп, а потому закричит с кухни: «Я уже налила!». Дивясь самому себе, начал рассказывать о поездке, а родители смотрели на странного Витеньку, ничего не понимая. Мама бросилась накрывать стол, его усадили, принялись кормить, по привычке уговаривая попробовать то и это.

Виктор молча смёл первое-второе-третье, потом всё, что было на столе, заглянул в холодильник, не закрывая дверку и не чувствуя вкуса, быстро расправился с варёной свеклой и морковью, приготовленными для завтрашнего винегрета. Пустую тарелку задумчиво вернул обратно на полку, вытащил остатки колбасы, сыра, сметаны, сел за стол и всё съел с хлебом. Испуганные родители принялись в четыре руки мазать бутерброды с маслом, он лопал, словно не замечая, запивал сладким чаем, и при этом смотрел страшно голодными глазами. Когда масло в маслёнке кончилось, сразу сказал правду:

– Я женился сегодня.

Папа вздёрнул брови, а мама так и села на ближний стул.

– На ком? – поинтересовался папа с каким-то нервным смешком.

– На девушке, конечно, – кратко пояснил сынок.

– На Ане? – пришла в себя мама.

– На Алле. И перехожу жить к ней, на днях мы подадим заявление в загс.

– А откуда… А когда ты с ней познакомился?

– Вчера вечером, в поезде. Ну, ладно, мне пора. А то троллейбусы не пойдут, придётся пешком.

– Так ты уйдёшь???

– Конечно, мам, собери по-быстрому вещи в чемодан: носки, трусы, рубашки, ну, всё необходимое.

Мама кинулась собирать вещи. Наконец-то в пришедшем незнакомце она узнала сына. Собираться Витенька по-прежнему не умел.

– Я завтра же позвоню, – сказал он, выходя из квартиры и здорово согнувшись под тяжестью чемодана.

– Сегодня! – грозно потребовал папа. – Как приедешь, чтобы сразу позвонил, а то ведь я сам позвоню! И поговорю серьёзно!

Телефон они всё же с него стребовали, но больше ничего. Следующими, кому довелось ощутить изменения, произошедшие в Витеньке, оказались партнеры на занятиях в спортивной секции. Здесь он имел легкомысленную кличку «Танцор», ибо бойцом был техничным, это признавали все, но при работе на полном контакте летал битой грушей, многократно оттачивая технику падений. А тут буквально за какие-нибудь полгода всем вдруг стало с ним трудно. Прозвище видоизменилось, Витенька сделался «Танцующим носорогом». Пришлось тренеру взять его в спарринг-партнёры, и уже у него для напарника от двух слов осталось только одно, просто «Носорог», под этим именем Виктор и вошёл в анналы местного каратэ. А в учёбе всё осталось по-прежнему, лишь перестал играть в гляделки с Анькой, но как учился на тройки с четвёрками, так и продолжил это несложное дело. Через два месяца состоялась свадьба. Витенька настолько внешне переменился, что родители с трудом признавали своего мальчика в весьма крепком серьёзном парне, когда тот забегал в гости «чего-нибудь перекусить». Витенька страшно много ел («Она его не кормит!», – возмущалась мама), кажется, ещё вырос и уж точно раздался в плечах. Откуда ни возьмись появился мощный торс и грубоватый мужской голос, лицо стало твёрже, смуглее, исчезли ямочки и румянец. Совсем взрослый мужчина. Даже Алле слегка не по себе сознавать, как за столь короткий срок ОН выполнил практически все её фантазии того милого вечера, когда лежала на нижней полке вагонного купе полуголая и гоняла его туда-сюда, перекраивая на ходу под себя. Теперь никто не мог сказать, что она старше Виктора почти на десять лет. Он выглядел на двадцать шесть, она на двадцать пять. (Уже пятый год подряд.) И всё чудесно!

Свадьба состоялась в лучшем ресторане города. Невеста затмила окружающий мир невероятной, сказочной красотой. Родители уже знали её настоящий возраст и боялись худшего – явного позора, а она оказалась голубоглазой златовласой принцессой, куда там всем мисс мира вместе взятым, и папа первым мгновенно уяснил суть дела: хлопнул Виктора по плечу и подмигнул: молодец, знай наших! Мама как бы тоже слегка вышла из комы, но предпочла сохранять на протяжении свадьбы скорбный вид, впрочем, скорее по привычке. Да и как, скажите, с такими-то кругами под глазами, после затяжного непрерывного двухмесячного плача, сразу удариться в веселье?

Невеста понравилась обоим. Но что за свадьба без драки? Да ещё такая многочисленная и разношёрстная: с двухсторонней немалой роднёй, студентами, спортсменами и коллегами. Была приглашена вся студенческая группа Виктора, все и пришли, кроме Аньки. Когда толпа вовсю танцевала, а простой народ уже перестал отличать жениха от шафера, к Виктору подошёл хромоватый официант с простодушным рязанским лицом. Вежливо склонился к уху, переорал музыку: «Вас ждут в дамском туалете!». Этот официант исполнял какие-то вспомогательные функции помощника тамады или что-то в этом роде, и буквально только что принимал самое активное участие в воровстве невесты, которую Виктору всё же удалось вернуть – с большим уроном для чужих боков, всего за сто рублей и бутылку шампанского. И теперь он взглянул на простецкое лицо официанта с подозрением.

– Кто ждёт?

Хромой приложил ладонь к его уху так, чтобы звук не ушёл в сторону Аллы, и сообщил подробности:

– Вас ожидает дама, не беспокойтесь, я провожу!

– Если опять провокация, вторую ногу сломаю, – щедро пообещал Виктор, но всё же встал, сказал Алле: – Отойду буквально на секунду, не исчезай, ладно?

После чего отправился за хромым в дамский туалет.

Показывая, что работает на высшем организационном уровне, официант повесил на двери табличку: «Закрыто по техническим причинам», и выпрямился рядом на часах.

Виктор вошёл, увидел Аньку, стоявшую возле раковины и глядевшую на себя в зеркало, обрадовался ей:

– О, пришла, молодец! А я подумал – неровён час, обиделась на что-нибудь, пойдём, там места есть.

Но Анька только смотрела исподлобья и молчала. Сегодня Витенька почему-то не выдержал её взгляда. Опустил глаза на белый кафельный пол.

– Предал, да? – взялась она за гладкие лацканы новенького свадебного пиджака, безбоязненно комкая их в кулачки.

– Кого? – удивился он, осторожно перехватив её руки.

– Любовь нашу! – воскликнула Анька, вырвала свой правый локоть, и с треском влепила пощёчину.

Тут в туалет прорвались сразу несколько страждущих женщин, хромоногий переоценил свои возможности по сдерживанию дамского напора, Анька зарыдала, а он вышел вон, горя неравномерным румянцем. Прямо перед ним стояла невеста в белом, с удивлением разглядывая жениха, разгневанно покидавшего женский туалет. Хромоногий официант поспешно ретировался к гардеробу.

– Своей смертью ты не умрёшь! – предрёк ему вослед Виктор, и пояснил Алле: – Да так, очередной розыгрыш устроили, пойдём за стол к гостям.

За столом опять кричали «Горько!».

Через семь месяцев после свадьбы родилась ОНА. Алла долгое время не доверяла своему счастью, относилась ко всему с лёгкой усмешкой, боялась сурочить, не желая привыкнуть к хорошему, снова потерять и страдать, но после того, как это свершилось, отступать было некуда. У неё был ОН и ОНА, а сама она – красивейшая женщина на земле, любимая мужем, всеми родственниками, и от того очень счастливая. Даже свекровка и та потеряла голову от счастья, готова была выполнить любое её желание, лишь бы дали поводиться с внучкой. Внучка была нарасхват.

Виктор окончил институт ни шатко, ни валко, два последних года подрабатывая на стройке. Зато дела на работе, куда он пришёл с новеньким дипломом, пошли очень хорошо, и в двадцать пять лет стал главным инженером строительно-монтажного управления, имея в активе не только медвежий бас вкупе с внушительной внешностью, но и способность управлять сотней людей так, чтобы абсолютное большинство их считали его не «парнем, что надо», а «мужиком, каких мало». Таким его создала Алла. Понимая это, он был ей благодарен, что избежал обычного периода разброда и шатаний, колебаний, поисков себя, неуверенности в своих силах. У него есть семья, две девушки, с которыми ему замечательно живётся, и для них он сделает всё необходимое, и даже в десять раз больше требуемого! Пусть никто не сомневается! А никто в нём и не сомневался.

Семейное счастье длилось долго, очень долго – пока ей не исполнилось тридцать семь, а Виктору двадцать семь. Он к этому времени стал уже настоящим руководителем и входил в узкий круг серьёзных мужчин города вполне самостоятельной фигурой. Начиная с их свадьбы и по сей день муж всегда выглядел немного старше её, чуть-чуть, буквально самую малость, это было очень удобно, и никаких вопросов у знакомых даже не возникало, как однажды грянул гром среди ясного неба: она вдруг ощутила, что заметно постарела по сравнению с ним. Внезапно, как бы ни с чего. Это она-то, так следящая за собой? Алла ничего не могла понять. Неужели – всё? Но почему? Да нет, не может быть, самые-самые годы пришли! Она умножила свои старания по омоложению лица, сначала терапевтическими мерами, без счёту бросая деньги на кремы, маски, массажи, потом настала пора микрохирургии: убрала морщинки у глаз, на шее, сделала подтяжку. Всё возможное и невозможное свершила, что от неё зависело, с единственной целью: остаться милой, любимой и единственной, пока не поняла, что дело, оказывается, вовсе и не в ней.

Это не она старела, это он вдруг начал катастрофически молодеть! Первый раз Алла заметила невероятное совершенно случайно, потому что произошло оно прямо у неё на глазах. Вечером Виктор говорил с кем-то по телефону, и вдруг расхохотался непривычно звонким мальчишеским голоском. Алла бросила удивлённый взгляд – и заметила, что не только голос изменился у мужа, но и ямочки на щеках вынырнули, и глаза блестят не привычной деловой сталью, а задорной весенней лужицей. Виктор поймал изучающий супружеский взгляд, бурно залился краской. Покраснел, как девушка на выданье от неловкого слова. Это он-то? Который даже в гневе всегда умел сохранить лицо? Она всё поняла и не стала ничего выяснять. Зачем? Бесполезно. Каким всеобъемлющим было счастье, настолько точно предрешён его близкий конец. Зря надеялась, что бог по доброте душевной перевыполнил давнюю её отчаянную мольбу, снизошёл к неуверенной дурочке, а оказалось, что всевышний тоже действует строго в рамках договора, давая не меньше, но и не больше прошенного, а значит, ей наперёд теперь известно: он уйдёт.

Да, это был уже не ОН, а просто муж, он. Алла перестала летать на крыльях и начала ждать развязки. Но ещё три года Виктор медленно и верно молодел, а она жила осторожно, боясь неловким движением разрушить воздушный замок, оставшийся без фундамента, пока в один ужасный день брак сам собою не рухнул. Ей было уже сорок, ему тридцать, они прожили вместе десять лет. Он ушёл к своей бывшей однокурснице, сказав, что первая любовь не стареет. Какая такая любовь? Где она была столько-то лет? Муж промолчал. Так молча и ушёл. После этого мать с отцом отказались разговаривать с ним даже по телефону, трубка передавалась брату или падала на рычаг, но что его по-настоящему угнетало – это появившееся во взгляде дочери выражение, сродни тому, какое было у Аллы, притиснутой в углу капитаном. Перед ней, единственной он чувствовал себя навсегда виноватым, однако изменить ничего уже было нельзя.

А на самом деле всё произошло случайно. Виктор заметил Аньку в длинной очереди к соседней кассе в универсаме, точнее, сначала почувствовал на щеке обжигающий серый взгляд, повернулся и увидел её. Смотрел, смотрел – нет, не поворачивается. Так и не пожелала. Глупая девушка, однокашники же, такое знакомство глупо не поддерживать, когда-нибудь и он бы ей обязательно пригодился. Для своих ребят Виктор ничего не пожалеет, всем поможет. Вот, кстати, её бывшему мужу, их же одногруппнику, уже помогал. И здороваются они всегда за руку, и даже пару раз гуляли в общих компаниях, какие могут быть претензии между своими людьми? А эта нос воротит. Ну и чёрт с тобой! Расплатился в кассе, быстро выскочил на улицу, сел в машину, и тут на крыльце образовалась Анька с двумя сумками в руках. Ищущим взором обшарила толпу прохожих, ничего не нашла, и потащилась на автобусную остановку. Да, хорошая мысля приходит опосля. Желаем приятного пути! Поздоровалась бы – подвёз бы обязательно. А так – нет, не станет даже окликать, не в его правилах. Аккуратно развернулся и уехал. Но независимо от того, что думал, предпринял действия совершенно в ином направлении: вдруг со всем своим организаторским талантом взялся за проведение вечера встречи на пятилетие окончания института. Создал оргкомиссию, бесплатно предоставил помещение ведомственного кафе, влупил кучу собственных денег, чтобы сделать взносы участников чисто символическими. Анька жила со своими родителями-пенсионерами, работала на мелкой технической должности.

Оргкомиссия пригласила на вечер встречи всех без исключения, разослав именные открытки, кроме того, сделали объявление в газете, по радио и на телевидении. Все были поставлены в известность, почти все пришли, в том числе и Анька. Стол получился отменным, культурно-развлекательная программа – как на студенческом капустнике. Виктор решил за вечер выпить один бокал красного вина, но потихоньку, чокаясь со всеми. Когда очередь дошла до Аньки, бокал оказался пуст.

– Как всегда, – сказала Анька, – на меня тебя никогда не хватает.

Виктор посмотрел ей в глаза и усмехнулся – её бывший муж тоже был на встрече, с ним Виктор уже чокнулся.

– Да, не получается у нас с тобой напиться как следует, давай хоть поговорим, что ли!

Они присели в сторонке, народ уже вовсю танцевал, Виктор посмотрел ей в глаза и затих. Количество ресничек стало меньше, а может, это из-за того, что она гуще их теперь мажет?

Оставшийся вечер так и просидели молча на отшибе от веселья, на приём к нему пытались пробиться раздухарившиеся однокашники, но два члена оргкомиссии пресекали эти попытки в корне, ненавязчиво охраняя уединённость. Что касается бывшего мужа, тот уехал раньше всех, что-то заторопился, видно, дела. А они ушли последними. Как организатор он решал необходимые вопросы по уборке помещения приглашёнными сотрудниками, и отвез её домой на служебной машине. На прощание они ещё минут пятнадцать постояли – смотрели друг на друга возле её дверей. Молча. Потом шофёр тоже молча отвёз его, встревоженного и смущённого, домой.

Жене Виктор ничего не сказал. Что говорить? Слов не было, один долгий взгляд продолжительностью в целый вечер. Только вот как-то не по себе. С чего бы это? Он чувствовал глупую неуверенность, какую сто лет уже не ощущал. Два дня пребывал в задумчивости, на третий позвонил Аньке и предложил встретиться. Она отказалась. Виктор не настаивал. Всё правильно, так и надо. Но к пяти часам поехал встречать её с работы, опять посидели молча в кафе, потом гуляли, как школьники, в запущенном старом парке на окраине города мимо разломанных скамеек. Оба имели вид несколько потерянный и были явно недовольны тем, что с ними происходит. Небось не маленькие, предчувствовали, каким боком всё потом выйдет. Но поздно, поздно размышлять бездумным головам, когда две руки давно нашли, стиснули друг друга, обнялись крепко, неразлучно.

На следующий день и головы так закружились, что пришлось срочно снимать квартиру. На три года стали тайными, даже сверх тайными любовниками. Меняли явки, конспиративные квартиры, иногда дело доходило просто до смешного: встречались среди бела дня на улице на пять минут – просто посмотреть друг на друга и разойтись. Наступила ужасная жизнь. Поразительно радостная и дико плохая, нестерпимая для всех троих. В конце концов он всё-таки ушёл к Аньке. Точнее говоря, они сняли очередную квартиру и стали жить вместе. Впрочем, квартирный вопрос его совершенно не занимал. Ему предложили возглавить очень крупную стройку, и он согласился. Что им с Анькой квартира? Тьфу. Будет. И ещё не одна.

Новая секретарша начальника управления Верочка прибежала с утра в канцелярию забрать почту.

– Наш начальник такой весёлый мужчина, – сказала она Матильде Афанасьевне, – представляете, вчера сделала опечатку в одном документе, так он минут десять над ней хохотал не переставая, а потом подарил мне орфографический словарь, и даже подписал его: «Секретарше – от шефа. Больше, Верочка, меня так не смешите!». Вы слышали, он женится на молодой? Как романтично…

Матильда Афанасьевна, почётная пенсионерка организации с седой лошадиной чёлкой и седыми усами под вдумчивым носом пережила на своём месте четырёх начальников управления, и даже не улыбнулась с утра жизнерадостной секретарше.

– А ты знаешь, сколько было твоему шефу, когда он женился на прежней жене? – спросила она сощурившись.

– Нет, а сколько?

– Двадцать. Женился студентом на тридцатилетней женщине.

– Боже мой! Неужели правда?

– А знаешь, сколько ему сейчас лет?

Верочка потупилась. Она знала, но не хотела выдавать производственную тайну. Матильде Афанасьевне шестьдесят два, ей на тайны плевать.

– Ему сейчас тридцать, и он снова женится на тридцатилетней!

– Как интересно…

– А знаешь, на ком он женится, когда ему будет под сорок?

– Ну, что вы такое, Матильда Афанасьевна, говорите?

– Если не будешь делать орфографических ошибок, увидишь, голубушка, сама – снова на тридцатилетней, у него явный бзик на тридцатилеток. Кстати, тебе, Верочка, сейчас сколько?

– Ну, двадцать.

– Тогда открываются блестящие перспективы. Учи орфографию – и вперёд, дерзай!

Ох и язва эта Матильда Афанасьевна!

ВАЛЕРЬЯНОВЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕК

Немигающие, огромные, жёлто-зелёные глаза прямо перед лицом, от них некуда деться. Такой сон в детстве снился не раз и не два. Родители легко объяснили причину, оказалось, когда был Тёма ещё совсем маленьким, повадилась кошка Мурка в детской кроватке отдыхать, на груди спящего младенца: её уберут, она обратно запрыгнет – натурально с ума свихнулась. Устроится на спящем, лапки под себя подожмёт, и сидит, в лицо смотрит, не шелохнётся.

– Это она за дыханием следила, принимая нос за мышиные норки, мышку караулила, – высказывала предположение мама, желающая всё всегда объяснить до конца.

– Не знаю, что думала своей кошачьей головой, а делать ей в детской кроватке нечего», – довольно хмуро комментировал отец.

Мать рассказала и про то, как однажды в раннее воскресное утро отец взял да отвёз не поддававшуюся никаким увещеваниям Мурку на трамвае до конечной остановки, выпустил гулять в пригородной лесопарковой зоне, а сам вернулся обратно на том же трамвае. Мурки не было два дня, на третий объявилась – нашла кошачьим чутьём дорогу и прямым ходом – в Артёмкину кроватку. Тут за дело пришлось взяться ей самой. Усадила любимицу в корзину и отвезла на автобусе в деревню, где отдала кому-то делом заниматься – мышей ловить. Из деревни Мурка не вернулась: слишком далеко, а скорее всего, понравилось ей жить на новом месте.

Кошку Мурку Артём со временем забыл совершенно, только близкие жёлто-зелёные глаза, выпуклые, словно бы стеклянные в своей глубокой прозрачности, врезались в память отдельно, сами по себе, знаком непонятной угрозы. Висели, к примеру, в доме над столом часы-ходики с небольшим маятником, гирьками, нарисованной на циферблате кошачьей мордочкой, вполне симпатичной и вырезанными на месте глаз отверстиями. Когда маятник качался туда-сюда, с такой же скоростью глаза мелькали в этих отверстиях туда-сюда, туда-сюда. Загляделся на часы четырёхлетний Артём, долго – долго смотрел да вдруг как заревёт! Пришлось родителям убрать и ходики с мордочкой. Данный факт собственной биографии зафиксирован уже без подсказок старших, вызывая лёгкое подобие стыда: как-никак мужчина, реветь которому в любом возрасте не полагается. Других проблем до школы не возникало. Просто не держали дома ни кошек, ни собак. Позднее, когда появились школьные друзья, выяснился неожиданный феномен: стоило ему прийти в гости к однокласснику, в квартире которого имелась кошка, та немедленно, прямо с порога начинала ластиться к Артёму, тереться спиной, впрыгивать на колени, в глаза заглядывать, мурлыкая и сколько не отпинывай исподтишка, не отталкивай, не давай щелчков по носу, ничего не помогает: лезет и лезет, будто валерьянки обнюхалась или от него запах валериановый чует и потому явно не в своей тарелке.

Если к знакомым или родне на праздник всем семейством идут, та же история: мигом дуреет кот и давай о его праздничные брюки со стрелками бока чесать, шерсть линючую обтирать. Хоть не ходи в кошачьи дома, весь с головы до пят будешь в шерсти да волосах. Люди, чьи домашние питомцы выказывали Артему искреннее расположение, видя такое дело, с радостной улыбкой торопились сообщить, что их кошка всегда узнаёт хорошего человека, к плохому ни за что не идёт, мол, кошка такая у них мудрая.

Встречались иногда на жизненном пути Артёма Евгеньевича граждане, к которым тоже коты лезли напролом, как к нему, но те – ничего, даже откровенно радовались этому обстоятельству, играли с ними, оказывали встречную любовь, ничуть не тяготясь привязанностью постороннего домашнего животного. А у Евгеньевича с детства в мозговых извилинах застряли неподвижные глаза Мурки, потом вовсе аллергия разыгралась. Задыхается от одного запаха. Нет, не любит Артём в кошачьем обществе находиться. Дурно ему: в носу чешется, горло першит, будто красного перца подсыпали, глаза слезятся, чихать начинает. Никакие лекарства не помогают.

Жениться со своей кошачьей аллергией Артём Евгеньевич долго не мог. Впрочем, начало было, как всегда, чудесным. Встречались они с Любашей почти ежедневно недель семь, не меньше. Очень девушка Артёму нравилась. Каждый вечер то в кино идут, то в театр, а потом её домой провожает пешком, разговаривая обо всём на свете, и таким сладким был поцелуй при расставании, что голова кружилась оставшуюся часть ночь медленно и плавно. Очень-очень приятно. Утром встанет, а пол ровно палуба в кругосветке так и плывёт под ногами от непрекращающегося радостного кружения. И вот пригласила Любаша молодого человека к себе домой, как полагается, с родителями знакомиться. А он про себя решил сразу прийти с цветами, дорогими подарками для всех членов семейства – просить руки и сердца. Пора жениться, чувствует, что пора. «Сделаю предложение», – решил серьёзно. Донельзя счастливый, наглаженный, надушенный, с новым платочком в кармане нового костюма, направился в гости к любимой девушке, как самый настоящий жених. Нравится ему Любаша настолько сильно, что невозможным казалось более выдержать отдельное существование, смерти подобно самой страшной любое промедление в этом вопросе, словно сжигание на медленном огне заживо.