Я отвезу тебя домой. Книга вторая. Часть первая

Ответ этот заставил иезуита наклониться вперёд. Заглянуть ей в глаза.

– А что насчёт горожан? Следует ли мне остерегаться их вероломства?

Заметив затаившуюся в глубине его глаз улыбку, она улыбнулась в ответ:

– Никто не посмеет вас обмануть, отец мой.

*

– Я слышал, вы вчера прекрасно погуляли с господином Рамболем?

Ужин завершился. И Клементина поднялась, чтобы по обыкновению отправиться на кухню. Там она грелась и отдыхала – смотрела, как возится с горшками и чанами Николь, обсуждала с девушками меню на следующий день. Старалась не позволить мужу испортить ей настроение. По вечерам он бывал особенно раздражителен.

Но сегодня ей не удалось вовремя ускользнуть.

И теперь Клементина смотрела на Оливье де Лоранса с недоумением. В тоне его, когда он задавал свой вопрос, очевидно слышался сарказм. Меж тем Клементина не хотела понимать его причины.

– Да, – ответила. – Мы замечательно прогулялись. Вы забыли, что сами советовали мне взять его в провожатые?

Лоранс вскочил, стукнул кулаком по столу.

– Не прикидывайтесь дурочкой! Я не имел в виду, что вы должны гулять с ним наедине! Почему вы не захватили с собой Николь? Или Клодин? Вы были вдвоём с мужчиной в течение нескольких часов. Половина Квебека видела вас, когда вы возвращались в город!

Она устало вздохнула.

– Вы забываете, что в моём теперешнем положении я навряд ли могу хоть сколько-нибудь интересовать посторонних мужчин?

– Мне наплевать на ваше положение! Есть, в конце концов, у вас голова на плечах? Или её нет? Почему, чёрт вас возьми, я должен выслушивать двусмысленные намёки от неприятных мне людей?

Клементина молчала. Она чувствовала себя ужасно. Ребёнок внутри неё зашевелился, затрепыхался и больно стукнул её в самый низ живота. Она побледнела. Сделала шаг к двери.

– Спокойной ночи, Оливье.

Он загородил ей дорогу.

– Нет, вы не уйдёте! Вы никуда не уйдёте, пока я не договорю.

Северак, до этого момента усиленно изображавший безразличие глухого, произнёс, не поднимаясь со своего места:

– Не преувеличивайте, друг мой. Господин Беранжер не имел в виду ничего, что могло бы вас оскорбить.

– В самом деле? Вы слышали, каким отвратительным голосом он произнёс это: «Вы вполне можете остаться и сыграть с нами в ла прим. Ваша жена уже вернулась. Я видел, как она входила в дом. Господин Рамболь проводил её до самого порога».

Он в точности повторил интонации Беранжера.

Северак не выдержал, рассмеялся.

– Никогда прежде не замечал в вас такого таланта к актёрству.

– Не валяйте дурака! – оборвал его Лоранс. – Разве непонятно, что он хотел этим сказать?

– Ровным счётом то, что сказал. Квебек – не Париж. А вы напрасно отказались от пары-тройки партий. Возможно, вы выиграли бы, и ваше настроение улучшилось.

Лоранс отмахнулся – замолчите. Снова повернулся к жене.

– А где вы были сегодня вечером?

– В церкви.

– Не поздно ли вы оттуда вернулись?

– Признаюсь, я с радостью осталась бы там на ночь, только бы не слышать ваших истерик, – заметила она холодно.

Договорив, Клементина решительно обогнула его и вышла из комнаты.

*

Нервы Оливье де Лоранса, в самом деле, были напряжены до предела. И он, желая расслабиться, весь вечер пил. Наливал кружку за кружкой. Севераку не предлагал – не в гостях. Захочет – вот стол, вот бутылка!

Накануне у самых стен Квебека его солдаты обнаружили мёртвым мальчишку – славного парнишку двенадцати лет. Тот каждый день на рассвете прибегал в казармы. Сидел на высоком парапете, смотрел восхищённо на марширующих по площади солдат. Мечтал о подвигах.

Лоранс, которому уже доводилось в своей жизни встречаться со смертью, на этот раз не мог похвастать выдержкой. Перевернув тело мальчика на спину, увидев залитое кровью лицо, распахнутые в удивлении глаза, раскрытый рот, он бросился прочь, упал на колени, склонился к траве. Его вырвало на глазах у его подчинённых.

Он не сразу смог подняться. Сидел, прижимая ладонь к губам.

Потом встал, наконец. Подошёл к трупу.

Стрела в спине и отсутствие скальпа не позволяли сомневаться в том, что в этом убийстве виновны индейцы.

Но кто? Кто именно бросил им вызов? Жаль, что не определить, чьих рук это дело!

Он произнёс последнее вслух. Увидел удивлённые лица – почему не определить? о чём тут гадать? это стрела могавков!

Солдат, вынувший стрелу, провёл кончиками пальцев по оперенью – вот же!

Лоранс почувствовал себя отвратительно: он был глупым, бестолковым, никчёмным. Он не знал простых вещей. Он был слабым – он не мог смотреть в лицо мёртвым детям. Он не мог ничего – даже добиться повиновения от своей жены!

*

– Ваша ревность – означает ли она, что вы любите… хотя бы питаете слабость к своей жене? – спросил вдруг Северак.

– Люблю? – Оливье де Лоранс нахмурился. – Не больше, чем свою шпагу. Или вот… плащ или свои сапоги. Если бы вам… или… ч-чёрт… кому-то другому пришла мысль воспользоваться ими, я также был бы против.

Лоранс был сердит. От него требовали ответа, которого он не знал. И не хотел знать.

Клементина не давала ему ничего такого, чего он прежде не имел с другими женщинами. Если в самом начале их супружеской жизни она хотя бы притворялась, что ждёт его прихода, что рада его появлению в её постели, то теперь даже этого она делать не желала. Да и с какой стати этот нахал требует от него ответа?

Лоранс хотел было задать этот вопрос Севераку. Но не смог его проговорить – запутался в первых же слогах. Раздражённо швырнул опустевшую кружку на стол. Произнёс то, что смог:

– Да. Что моё – то моё! Как шпага или плащ! Или… с-сапоги.

– Вот как!? – воскликнул Северак. – Ну так, по крайней мере, уберегите свою жену от этого знания! И не мучайте её своими придирками, Оливье, хотя бы несколько ближайших месяцев. Если, конечно, у вас нет цели лишиться наследника.

Он бы, Лоранс, ответил этому чистоплюю, если бы не был теперь так пьян. Он сказал бы ему… Сказал бы… если бы тот не покинул его вдруг.

Глава 7. Милость или опала?

– Вот уж не мог предположить, мой дорогой Мориньер, что однажды вы предстанете предо мной в роли книжного червя!

С этими словами граф де Грасьен появился на пороге библиотеки монастыря иезуитов, в которой вот уже несколько дней проводил всё свое время его друг.

При виде Филиппа Мориньер оторвался от своего занятия, оставил бумаги, над которыми корпел уже несколько часов, спросил легко:

– Вы решили повидать меня просто так? Или у вас появилось ко мне дело?

– Я пришёл посмотреть, как вы устроились.

Мориньер улыбнулся:

– Что ж… – он простёр руку в направлении свободного кресла. – Прошу. Присядьте ненадолго. Я сейчас освобожусь.

Филипп сел, огляделся по сторонам. Стеллажи, битком забитые книгами, упирались в высокий потолок. Через небольшие окна в комнату лился холодный свет, растекался неуверенными потоками по библиотеке.

Стол, за которым сидел его друг, располагался под одним из таких окон. И Мориньер теперь вполне обходился без свечей. Но дальше поток дневного света оскудевал, и уже в нескольких шагах от окна корешки старинных книг тонули в вечном глубоком сумраке.

Не высидев и нескольких минут, Филипп поднялся. Подошёл к полкам, провёл пальцами по кожаным переплётам.

– Никогда не думал, что в этой глуши может быть столько книг! – сказал удивлённо. – Теперь я не так удивляюсь тому, что вы отказались поселиться в городе.

Мориньер поднял голову.

– Я только тратил бы драгоценное время на хождение туда-сюда и изнурял хозяев этого гостеприимного поселения ежедневными просьбами позволить мне выбрать очередную книгу или отыскать в глубинах библиотеки необходимые карты и таблицы. Находясь же на положении гостя, я могу проводить здесь столько времени, сколько нужно.

Филипп повернулся в его сторону.

– О! Могу себе представить! – воскликнул. – В таком случае, вы, по-видимому, отсюда вообще не выходите!

Мориньер рассмеялся.

– Не беспокойтесь. Бертен не позволяет мне зачахнуть над книгами. Не имея возможности повлиять на меня во всём остальном, он, как минимум, внимательно следит за тем, чтобы я не пропускал обедов. Кстати… Я оставлю вас на минутку.

Он поднялся, вышел за дверь. Вернулся в самом деле спустя минуту.

Филипп не только соскучиться, но даже глянуть толком в разложенные на столе бумаги – не успел.

Подошёл, склонился над картой, провёл по ней пальцем – Святой Лаврентий, Квебек, Виль-Мари, какие-то форты, обозначенные на бумаге мелким кривым частоколом.

Заметив Мориньера, остановившегося за его спиной, Филипп спросил:

– Зачем вам всё это? Что вы собираетесь делать?

Тот улыбнулся, взялся складывать пожелтевшие, испещрённые чернильными значками, листы:

– Вступить в свои сеньориальные права. Король подарил мне земли, я пришёл на них жить.

– Вы шутите?

– Разумеется, нет.

– Неужели вы в самом деле думаете, что его величество оставит вас тут надолго?

Мориньер справился с бумагами, сложил их стопкой на краю стола, захлопнул книгу.

– Я не собираюсь гадать о сроках, Филипп. Я намерен жить здесь так, как если бы это было навсегда.

*

Сложив бумаги, Мориньер пригласил Филиппа жестом следовать за ним.

Они тихо затворили за собой двери в библиотеку, спустились по узкой лестнице, расположенной в конце коридора, прошли по двору – мимо церкви, конюшни, коровника. Два монаха в чёрных рясах пронесли мимо них вёдра, наполненные только что надоенным молоком.

Монахи замедлили движение, приветствовали Мориньера и его гостя, потом пошли дальше – к фермам, где молоку суждено было превратиться в великолепные сливки, творог, сыр. Они шли, стуча деревянными башмаками по выложенной из камня дорожке.

Филипп де Грасьен обернулся, проводил взглядом сутулые, сухощавые фигуры братьев.

– И надолго вы тут собираетесь оставаться? – спросил.

– Тут?

– В монастыре.

– А… Не знаю. Пока не завершу все дела. Но задерживаться мне нет резона. Я должен успеть сделать слишком многое до того, как ляжет снег.

*

Мориньер остановился в большом, специально выстроенном для странников, доме. В эти дни в каменном двухэтажном здании, расположенном на территории монастыря иезуитов, больше никого не было. Но Мориньер знал, что случались дни, когда в доме для гостей яблоку негде было упасть. Здесь находили приют собственно иезуиты, возвращавшиеся из далёких миссий – усталые, измождённые, порой изуродованные, едва живые. Здесь останавливались путешественники – вместе со всем своим скарбом, своими проводниками и своими впечатлениями. На этой территории, отгороженной от остального мира частоколом, находился их рай. Тут они отдыхали, набирались сил, делились своими знаниями. Они составляли карты, писали отчёты.

Здесь царствовал Разум Новой Франции.

*

Пока они шли по длинному, узкому коридору, Филипп думал о том, что место это очень подходит его другу – своей основательностью, сдержанностью, даже суровостью.

Мориньер не был убеждённым аскетом. И его парижский дом мало чем отличался от домов прочих аристократов. Он был прекрасно обставлен, заполнен предметами искусств и массой великолепных безделушек. Но Мориньер – во всяком случае, так всегда казалось Филиппу – не придавал обстановке ровно никакого значения.

Роскошь, как таковая, не привлекала его. Мориньер превосходно обходился минимумом удобств. Оттого, попав в Новую Францию, он, должно быть, в самом деле чувствовал себя вполне комфортно.

*

Комната Мориньера оказалась ровно такой, как ожидал Филипп: ничего лишнего – кровать, стол, пара стульев. И камин.

Это, последнее, очень обрадовало Филиппа – он тут же пододвинул стул к огню. Протянул к пламени руки.

Дрова едва занялись. И в комнате было ещё холодно.

Какое-то время Филипп молчал – пытался согреться. Мориньер тихо беседовал с появившимся на пороге слугой. Когда, выслушав приказания, тот исчез, Филипп поднял на Мориньера взгляд.

– Что ж, – сказал он. – Я бы мог признать, что вы устроились неплохо, если б сам не купался теперь бессовестно в роскоши, будучи гостем в доме господина губернатора. Но не завидуйте мне, Жосс. Положение королевского посланника – я никогда бы не поверил, не ощути этого сам – имеет и свои отрицательные стороны. Господин д`Авогур готов горы свернуть ради того, чтобы мне угодить. Однако это же создаёт определённые проблемы.

Мориньер повернулся к Филиппу.

– Именно поэтому я бы советовал вам не задерживаться надолго в доме господина губернатора, а снять небольшой домик в Верхнем городе. Там есть несколько вполне приемлемых.

– А вам откуда это известно?

Мориньер улыбнулся.

– Почему это вас удивляет? Вы ведь должны помнить, что я никогда не пренебрегал возможностью…

Он прервал речь, потому что в этот момент дверь распахнулась, и вместе со слугой, чувствовавшим себя, кажется, вполне довольным, в комнату ворвались аппетитнейшие ароматы, заставившие Филиппа сглотнуть слюну и совершенно забыть, о чём они там теперь говорили.

*

– Однако… – произнёс Филипп де Грасьен, ошеломлённо глядя на выставляемое на стол великолепие, – если бы я не пересекал океан вместе с вами и не знал бы, кто составлял вам в этом путешествии компанию, я подумал бы, что вы привезли сюда свою любимую кухарку, свою… как её там…

– Разумеется, нет, – засмеялся Мориньер. – Агнес осталась в Париже. И я не нанял кухарку здесь. Просто Бертен… мой незаменимый Бертен на следующий же после нашего прибытия день подружился с хозяйкой трактира, что располагается на той стороне Соборной площади. И теперь я имею возможность иногда обедать в своей комнате.

Он уселся за стол:

– Присаживайтесь же, Филипп! Вы ведь не ждёте, что за вашей спиной встанет лакей, чтобы подносить вам ко рту чашу с вином и вытирать салфеткой ваши губы? Даже здешний губернатор не позволяет себе таких излишеств. Хотя вот уж кто в этом городе обладает всеми задатками Цезаря!

Филипп благодушно слушал легкомысленную речь друга. Молчал. Думал: совсем недавно этот человек был на пороге величайшего краха.

*

Он вспомнил худощавую фигуру Мориньера у окна королевской приёмной.

Людовик сделал тогда всё, чтобы его приглашение выглядело арестом. Он приказал, чтобы у лестницы Мориньера встретил начальник королевского конвоя, герцог де Жевр, – тот самый, что так громко страдал, когда его величество не доверил ему арест Никола Фуке.

Де Жевр торжествовал. Он так давно ждал момента, который позволил бы ему восстановить его репутацию доверенного лица короля.

Он остановил гвардейцев, сопровождавших Мориньера во дворец, расставил их по обеим сторонам ступеней. Сам направился следом, поднимался чуть позади «арестованного». Молчал, улыбался довольно.

Завидев тогда эту улыбку герцога, Филипп сжал кулаки. Он готов был убить мерзавца!

Впрочем, злость его быстро утихла. И сам он вскоре, вслед за всеми присутствовавшими в тот час в приёмной, не сумел удержаться от улыбки.

Мориньер шёл по центру зала размашистым шагом с видом господина, получившего приглашение на дружеский ужин к приятелю. Герцог же, бывший заметно ниже Мориньера, вынужденно семенил чуть позади.

Де Жевр желал выглядеть хозяином положения, а смотрелся получившим нагоняй слугой.

Он осознал это не сразу. Он заметил неладное, уже войдя в приёмную и пройдя её наполовину. Расступаясь, освобождая путь Мориньеру, все, находившиеся в этот момент в помещении, переводили взгляд с величественно вышагивающего «арестанта» на него, герцога де Жевра, и…. улыбались.

Он пришёл в бешенство, но ничего не мог с этим поделать. Если бы он замедлил шаг, он попросту отстал бы от «арестованного».

Заметив Филиппа, направлявшегося к Мориньеру, де Жевр в ярости выставил руку.

– Не приближайтесь, граф! Приказ короля!

Мориньер улыбнулся.

Приветственно кивнул. Прошёл прямо к тому самому окну, возле которого ему пришлось потом простоять более часа, чувствуя спиной присутствие торжествующего де Жевра.

Он стоял неподвижно, словно изваяние. Повернулся только, когда прозвучало его имя – король ожидал его.

*

Когда за Мориньером закрылись двери, атмосфера в приёмной продолжала оставаться крайне напряжённой. Присутствующие по-прежнему забывали дышать. Они почти не двигались, не говорили, смотрели настороженно на двери в кабинет, около которых стояли навытяжку два королевских гвардейца. И навряд ли кто-нибудь из них мог бы объяснить в тот момент, отчего судьба Мориньера – этого непобедимого воина – так теперь волновала их.

Только спустя несколько часов Филиппа, наконец, пригласили войти.

Он ждал этого. Людовик приказал ему не отлучаться из приёмной.

– Вы можете нам понадобиться, – произнёс холодно.

Чего ожидал от него монарх, Филипп не знал. Знал только, что и его судьба в тот день тоже висела на волоске, потому что, потребуй тогда от него Людовик отречься от друга, он, Филипп, оказался бы в безвыходной ситуации. Он не мог отказаться от служения своему королю. И он не мог бы отступиться от их с Мориньером дружбы.

*

Когда Филипп вошёл в кабинет, Мориньер и Людовик стояли друг напротив друга. И было очевидно, что они простояли так довольно долго. Многое уже было сказано. И с лица Людовика сошло наконец ставшее привычным за последние дни выражение бессильной ярости. Он был взволнован, крайне утомлён, но одновременно с этим уверенно-горделив, как и всегда прежде.

Мориньер же, державший руку на эфесе шпаги, был до странности бледен. Казалось, завершившийся разговор отнял у него все силы.

Скользнув встревоженным взглядом по Мориньеру, Филипп обратил всё своё внимание на короля.

– Входите же, господин де Грасьен, – махнул Людовик рукой, заметив, что тот остановился у дверей. – Входите. Убедитесь, что ваш друг жив и здоров. Хотя, признаюсь, были моменты, когда он находился на волосок от гибели.

Филипп склонился перед королём, потом, выпрямившись, удивлённо воззрился на Мориньера, на губах которого вдруг заиграла странная усмешка.

– Подойдите ко мне, друг мой. Подойдите, – говоря это, Людовик сам приблизился к Филиппу, взял его под руку, провёл к своему столу. – Вам выпала великая честь служить вашему королю там, где в ближайшее время потребуются усилия самых верных, самых славных наших сынов – в Новой Франции.

Филипп поклонился ещё раз, демонстрировал готовность исполнить любой приказ его величества. Не выказал ни малейшего удивления, бровью не повёл, услышав, сколь долгое путешествие ему предстоит.

Потом Людовик долго говорил с ним: давал задания, советы, мешал требования с пожеланиями.

– Полный и подробнейший отчёт – вот что нам нужно будет от вас. Вы, дорогой мой друг, должны привезти его из Квебека в следующем году.

– Я, ваше величество? – спросил Филипп. – Не мы?

Он обернулся к Мориньеру.

– Только вы один, – повторил Людовик. – Ваш друг останется за океаном на неопределённое время. Очень неопределённое.

Людовик подошёл к Мориньеру, взглянул ему в глаза.

– В вас, мой дорогой, слишком много энергии. Мы долго думали, как нам с вами быть. И решили, что вам следует найти для этой вашей энергии лучшее применение, чем то, что вы демонстрировали тут в последнее время. Вы останетесь в Новой Франции. Вы меня поняли?

Это «вы меня поняли» прозвучало гораздо менее высокомерно, чем всё, что было сказано прежде. И Мориньер, взглянув на короля, вдруг улыбнулся:

– Я всё понял, государь.

Филиппу показалось в тот момент, что король едва удержался от привычного жеста. Он протянул руку, приготовился коснуться плеча своего слуги. Потом остановился, замер, уронил руку.

*

– Что тогда произошло между вами и королём? – спросил вдруг Филипп.

Мориньер положил вилку на край тарелки, поднял на друга взгляд.

– Простите, я не вполне понимаю, о чём вы сейчас спрашиваете.

Филипп и сам осознал в этот момент, что вопрос его прозвучал слишком неожиданно – откуда Мориньеру было знать, в какие дебри завели его, Филиппа, размышления?

Между тем, он думал и всё никак не мог понять, чему тогда он оказался свидетелем? Свершению величайшей несправедливости или проявлению величайшей же милости?

Он вспомнил, как резко говорил Людовик с Мориньером в кабинете и как потом вдруг вышел под руку с ним в приёмную. Улыбался, изображал довольство и уверенность. Ласково похлопывал его, Филиппа, по плечу и милостиво кивал, когда они с Мориньером прощались с его величеством на пороге приёмной.

– Уверен: ничто не может быть для вас слишком сложным, – сказал им, склонившимся в глубоком поклоне, Людовик.

Филипп не был уверен в своём праве задавать вопросы. И всё-таки он спросил.

– Я хотел бы понять, что это для вас было, Жосслен? Величайшая милость или опала?

Тот посмотрел на него долгим взглядом.

– И то, и другое.

Глава 8. Уттесунк

На землях онондага заседал Большой Совет. Сахемы уже выкурили свои трубки, уже огласили имена всех погибших за последний год. Проявили, как полагается, скорбь. Воздали каждому дань уважения.

Девять сахемов от могавков, восемь – от сенека, девять – от онейда, десять – от кайюга и четырнадцать – от онондага. Все они собрались у подножия Великого Дерева Мира, чтобы высказаться и договориться, наконец, насчёт того, как быть с проклятыми гуронами. Долгая война с ними истощала ходеносауни4 – людей длинного дома.

Уттесунк, сын Дайо-Хого, великого сахема могавков, хотел бы тоже быть на этом Совете. Он бы высказался, проголосовал за войну. Но ни возраст, ни положение пока не позволяли ему этого. Он мог только надеяться, что сахемы примут то решение, которого он так желал.

Он ждал, когда вернётся в деревню делегация, принимавшая участие в Совете. Думал: если повезёт, они, могавки, снова отправятся воевать. И он тоже уйдёт с воинами.

Уттесунк готов был к войне. Он ждал её, чтобы иметь возможность снова проявить свою доблесть.

*

Он сидел у входа в длинный дом, ждал своих товарищей, с которыми собирался охотиться. Смотрел на большую белую собаку, которая явилась неизвестно откуда и вот уже второй день оставалась у порога дома, в котором он жил.

Уттесунк смотрел на пса, молчал. И тот глядел на него, не двигался.

– Ты пришёл, чтобы стать жертвой? – спросил наконец молодой индеец.

Животное вздохнуло и улеглось у его ног.

– Так и будет, – сказал тихо Уттесунк. – Когда придёт пора, ты будешь преподнесён Таронхайвакону, как того требует обычай.

Он ласково коснулся рукой головы пса.

– Оставайся.

Уттесунк не удивился появлению собаки. Ведь несколько ночей назад ему явился Таронхайвакон – сын бога Неба и внук богини Земли. Явился в плаще из собачьих шкур, уселся на его ложе, коснулся его груди – так, что горячие иглы пронзили тело Уттесунка. Ему снилось, что он проснулся. И между тем он точно знал, что спит.

Таронхайвакон долго пристально смотрел на него. Потом сказал:

– Ты хочешь прославиться? И вместо того, чтобы идти за славой, ждёшь, когда она сама придёт к тебе?

Он покачал головой укоризненно.

– Иди и охоться. Там, на тропе охоты, ты найдёшь всё, что тебе нужно.

– Что это – всё? – спросил Уттесунк, усаживаясь на ложе.

– Твоя охота будет удачной. Твоя добыча будет велика, твоя жизнь переменится. Иди и охоться, – повторил Таронхайвакон.

Едва проснувшись тогда, Уттесунк направился в дом к матери. Он не стал разговаривать со своими товарищами – пророчество жгло его уста. А он знал, – каждый индеец знает это с детства! – пока пророчество не исполнится, о нём можно рассказывать лишь членам семьи.

Мать встретила его радостно. Поставила перед ним горшок с варёными бобами. Выслушала его. Сказала:

– Ты пережил шестнадцать зим и прошёл испытания. Ты мужчина и воин. Тебе не нужны мои советы, чтобы решать, следовать ли выбранным тобой путём.

Она улыбнулась, заметив смущение сына.

– Иди и делай то, что велел тебе Таронхайвакон.

Уттесунк был доволен.

Он вернулся в свой дом. Подозвал ещё двух молодых сородичей – тех, с которыми всего несколько лун назад проходил обряд посвящения в воины. Сказал:

– Если мы убьём лося, в деревне будет праздник. А, возможно, нам повезёт, и мы выследим не одного лося, а целое стадо. Я знаю, там, за рекой, в осиннике, часто пасутся лоси. Если мы убьём их, мы обеспечим мясом деревню. Можно ли от этого отказываться?

Его друзья согласились – нельзя.

Надо только сказать Учителю. Он будет недоволен, если они без его разрешения пропустят тренировки.