Уроки рисования. Рассказы. Повесть

Эдик лег на траву, выставил увеличилку на солнышко и наблюдал, как травинка чернеет, надламывается и сгорает почти невидимым пламенем. Одна догорает, а горячий лучик уже поджигает другую. Потом третью…

Вовка натянул бейсболку пониже на глаза и не двигался. Стоял долго, вглядываясь в поплавок. Ему даже показалось, что тот качнулся. А может, померещилось? Дедушка говорит, что бывают такие видения – галлюцинациями называются. Когда долго смотришь в одну точку, то эта точка может расширяться, двигаться и даже летать. Поэтому нужно отвлекаться, водить глазами туда-сюда.

Вовка отвёл глаза от поплавка и обернулся. И обмер… Эдик был в кругу огня. Он припрыгивал, топал по траве кроссовками, но огонь, как по разлитому бензину, бежал от него, растекался окружьем, обжигал ему голые ноги. Мальчик подскакивал, приглушенно вскрикивал, готовый расплакаться.

Вовка, бросив удочку, рванулся к нему. Перепрыгнул через полосу огня, ухватил дружка за руку, потащил и, не давая ему опомниться, столкнул в воду.

Перепуганный Эдик завопил:

– Ты чив-во-о?!. – и, раздавив кукан с пескарями, рухнул в речку, как спутанный. Во взметнувшейся руке блеснуло увеличительное стеклышко и исчезло в воде.

– Сиди здесь, сгоришь! – крикнул Вовка, и хотел было бежать тушить огонь, как вдруг елочки одна за другой вспыхнули факелами, и пламя яростно захрустело по засмолившейся хвое. Мальчик испуганно отскочил.

Когда Эдик поднялся из воды, то увидел, как Вовка, сдернув с себя сорочку и, окунув её в воду, бросился догонять огонь, который шёл к лесу широким полукружьем, оставляя после себя чёрную гарь.

Над поляной испуганно заметались пичужки, взлетая из травы. Над лесом беспокойно кричали кедровки, сороки и вороны. А воздух, и без того нагретый за день, казалось, кипел, колебался над палом.

Вовка с ожесточением шлёпал рубашкой по языкам пламени, топтал сандалиями чадившие кочки и кустики, спешил: в своём воображении он уже видел огромный лесной пожар, и от страха скулил. По его щекам текли слёзы, но он их не чувствовал.

В суматохе он не заметил, как оказался в кольце горящей травы. Со всех сторон припекало. Глаза ел дым. Вовка бросился через пламя наугад и, на его счастье, выскочил на выгоревшую сторону. Жадно глотнув воздух, стал протирать мокрые глаза чёрными от сажи руками.

От реки двигался Эдик. Он размахивал футболкой, шлепал ею по траве – огненные брызги разлетались в разные стороны.

– Эдька! – закричал Вовка. – Заходи от леса!

Но Эдик его не слышал.

Со стороны деревни бежала ватага мальчишек. Они на ходу сламывали ветки, а кое-кто стаскивал с себя рубашки.

Ободрённый их появлением, Вовка вновь пошёл было в атаку на пал, но рубашки в руках не оказалось. Наверное, выронил, когда задыхался в огне, и она сгорела… Вовка скинул с себя шорты и, ухватив их за лямки, побежал к огню. Теперь он не плакал. Появление друзей ободрило его, и страх прошёл.

Огненный круг затухал. Над лугом сизым крылом висел дым. Летали перья обгорелой травы. Пал стихал.

Вскоре послышалось удалое:

– Ура-а! Победа! Наша взяла!.. – кричали Вовкины приятели.

Вовка в плавках, грязный от сажи и копоти, устало плёлся к реке, волоча за лямки шорты. Удочка лежала в воде. Поплавок прибило к берегу. Кукан был вдавлен в илистое дно, из которого торчал лишь прутик да хвосты трех рыбок. Пропал улов.

К нему подошли ребята.

– Вовка, отчего пал занялся?

Вовка пожал плечами, дескать, кто его знает? И, глянув на обгорелые ёлочки на берегу, полез в реку. Он упал в воду и с блаженством раскинул руки.

Мальчишки тоже раздевались и, перебивая друг друга, рассказывали, кто из них первым увидел огонь, горящие ёлочки, Вовку с пацаном (они ещё не знали, как зовут Эдика). Откровенно удивлялись их смелости, их отваге.

– Если бы не они, – говорили ребята, – то пал перекинулся бы на лес, и тогда был бы бо-ольшущий пожар, его уже ничем не затушишь. Разве что ливень пройдет…

Эдик сидел сзади, опустив голову. Ему было стыдно, казалось, что его презирают.

– Эй, пацан, пошли купаться!

Мальчишки прыгали один за другим в воду.

Эдик обрадовано кивнул и шагнул к реке.

Тишка

Поздней осенью, вечером Алёнка возвращалась с работы. Погода была соответственной – пасмурной, прохладной. Из серых облаков пробрасывало, то дождь, то снег, и продувал ветер. Девушка под ним ёжилась и торопилась домой.

У подъезда на отмостке дома, перед крыльцом, сидел серенький котёнок и едва слышно попискивал, плакал. Ему было тоже холодно, и, похоже, он уже не имел сил.

Девушка приостановилась на крыльце. И сочувствующе спросила:

– Ты что тут сидишь? Ты чей? Вышел погулять и войти не можешь?

Алёнка открыла подъездную дверь.

– Заходи.

Котёнок не мог сойти с места, словно примёрз к фундаменту.

– Ну, ладно. Пошли вместе, а то оба тут замёрзнем.

Она взяла котёнка на руки и внесла в подъезд. Поднявшись на площадку первого этажа, присела, чтобы выпустить его из ладоней. Чтобы он сошёл, и сам сориентировался, нашёл свою дверь. Но котёнок, мелко подрагивая, перестав пищать, не сходил с рук. Только слышно было, как постукивает его сердечко. Похоже, пригревшись, уснул.

– Эй-эй, товарищ, мы с тобой так не договаривались.

Пришлось подниматься с ним на второй этаж.

В квартиру входила тихо, не брякая ключами, и стараясь не щёлкать замком.

Она боялась, что дедушка сейчас начнёт ворчать: Зачем? На что? Бабушка больная…

Бабушка болела и уже больше года была прикована к кровати. Ослепнув, она, идя на ощупь по квартире, упала и сломала шейку бедра. Пролежала в гипсе долго, но шейка бедра так и не срослась. И ворчанье деда можно было понять – ещё одна докука в доме…

Но благодаря бабушке всё обошлось.

– Не ругайся, дед. Мне всё повеселее с ним будет. Вы: кто где, на даче и на работе, а мы с ним на пару.

Так котёнок, этот серенький комочек, с белым пятнышком на груди, и прижился.

Алёнка, да и дедушка покупали для него молоко, свежей мороженой рыбки. Размораживали и кормили Тишку. Поскольку котёнок был тихим, не пискливым, видимо, весь свой голосовой запас истратил по осени, и не блудливым. Быстро привык к отведённому месту, и ходил в пластмассовый лоток, на нарванные клочки бумаги. Деликатным оказался котик, за что его и назвали Тишкой, Тихоном. И отзывчивым. Когда бабушка звала его к себе, он приходил к ней, садился на её живот и перебирал лапками, делал массаж. И облюбовал себе гнёздышко возле болезной. На этом они и подружились, стали друзьями.

Но, к сожалению, по весне бабушка умерла. Тишка долго её звал, у него прорезался голос, тосковал, запрыгивал на её кровать, но долго на ней не задерживался.

С наступлением весны, началась дачная страда. Дед уехал на дачу, которая находилась далеко от города, и приезжал домой в неделю, а то и две, один раз.

Алёнка работала в ларьке на чапика – частного предпринимателя. И работала сутки через сутки.

И начались проблемы с Тихоном. Оставаясь в квартире один, он быстро понял, что он в ней сам себе хозяин.

Приходя домой, Алёнка зачастую удивлялась его оригинальным методам хозяйствования. Возможно, в понимании животного, его деяния представляются вполне благопристойными, и вызывали восхищения и развлечения. Но для человека – они не вписываются в разумный стандарт. К примеру, оброненный с подоконника цветок в горшочке. Видимо, мешал Тихону созерцать улицу, и он спихнул цветок. И земля, рассыпанная на полу, представляла собой мини дачный участок. Как будто вдохновлённый, дизайнер раскатывал её, или сам катался по ней, испачкав лежащий на полу ковёр. Да и сам изрядно выпачкался, работая на этом земельном участке.

Разминая лапки, котик изодрал диванную подушечку. Потом этими коготочками, цепляясь за шторы в большой комнате, оборвал их. А чтобы на кухне было светлее – сорвал с окна занавески.

На что только от скуки, от одиночества не пойдёшь, чтобы развеселить себя и сюрпризами удивить домочадцев. К тому времени, за время проживания в благоприятных условиях, Тишка округлился, заматерел, и в весе прибавил основательно, поэтому некоторые вещи, попадая под его лапки, уже не удерживали его вес, или изменяли свою форму до не узнаваемости. А весенняя мартовская энергия, выражалась в нём молодецкой удалью.

Но при возвращении самих хозяев, он умел перед ними прогибаться, ласкаться, при этом подмурлыкивая. Но не всегда эти подхалимские ужимки его спасали от наказания. Ну, что заработал, то и получай. Однако, и после трёпки он оставался мягким, добродушным, виноватым, и послушным. За что получал полагающийся обед или ужин.

Но оставаясь один, от скуки, по-хозяйски он проделывал всё, на что хватало у него фантазии на эти и новые безобразия.

И, может быть, такая шаловливая жизнь продолжалась бы бесконечно, если бы его забавы не пересеклись с дедушкиными забавами, или с тайной.

Ещё при жизни жены он имел заначку – в туалете за санузлом. За унитазом была ниша, прикрытая щитом, покрашенная белой краской под цвет керамической плитки и санузла, совмещённого с ванной. Щит не доходил до потолка сантиметров десять, видимо, для вентиляции. И дедушка, как и полагается рачительному мужчине, узрел в том положительный нюанс. Этот щит из дээспэ также не доходил и до пола, на такой же промежуток. Дед не раз снимал этот щит, отвинчивая на нём шурупы, и знал санитарное состояние этой ниши – чистая, как сейф в сбербанке. То есть этот скрадок отвечал всем казначейским требованиям – скрытое и недоступное посторонним лицам место.

После получки или аванса, дедушка сворачивал трёх-пяти-десяти рублёвые купюры в шарики или квадратики и забрасывал их в нишу сверху. А при необходимости вынимал снизу эти заначки.

Во время похорон бабушки, он, казалось, все деньги оттуда выгреб. И на некоторое время забыл об этом сейфе. Но нашлась проныра, выкатила из него пару шариков. И один из них Тишка гонял по квартире.

То, что обнаружились деньги – это даже порадовало. На тот же бензин пригодятся. Но то, что сейф стал достоянием общественности, хотя бы в мордочке этого шаловливого плутишки – это было грубейшим нарушением охранной этики.

За это дед вынес коту строгий приговор – сослать варнака на вынужденное поселение за двадцать пятый километр от города!

И приговор сам привёл в исполнение – увёз этого солиста и эквилибриста на машине на дачу.

Кому-то, может быть, такая мера наказания была бы в тягость, но только не Тихону. Оно для него оказалось неописуемым наслаждением. Правда, вначале к новым условиям отнёсся несколько насторожено: то там птичка чирикнет, то ворона каркнет, мышки где-то прошуршат… Не привычно как-то.

Домик, куда Тишку поместил его инквизитор, немного пугал, не понравился. И странные запахи, скудная обстановка, одна кровать с панцирной сеткой. Как только он на ней спит, скрипучей, провислой? На окошках белые шторочки и подоконники очень узкие, не попрыгаешь. Печь с непонятным запахом, на ней хозяин что-то готовит – запах приятный, рыбный.

Потом дедушка накормил его ухой и подал молоко в какой-то банке. Фу, как-то не красиво, не эстетично. Что за сервис! Но такая уж судьба у осуждённых.

На следующий день вместе с хозяином поработали на огороде. Дедушка копал лопатой, а котик гонял по огороду мышей. А что, интересно даже стало. Одну поймал и принёс хозяину, положил перед лопатой, придушенную. Хозяин поблагодарил и даже погладил.

Тихон хвост трубой, ему ещё веселее стало, за птицами гоняться начал.

Вечером, умаянные работой, покушав, оба труженика отошли ко сну.

На следующий день, и последующие, работа на даче продолжалась в том же ритме и режиме. Но ареал знакомства с местностью и с местным населением у Тихона постепенно расширялся. И его эта беззаботная и свободная жизнь всё более увлекала. Он всё чаще возвращался домой поздненько. А иногда приводил с собой компанию, которая хороводилась у ограды за углом дома, не то пели хором, не то страдали. Оказывается, среди котов и кошек тоже есть попса.

Как-то дед предупредил:

– Будешь поздно приходить, на пороге спать будешь.

Но Тихона, похоже, и эти условия устраивали. А чтобы хозяин не гневался, стал в благодарность приносить мышей-полёвок и клал их ему в полуботинки или в сандалии, в которых хозяин работал.

Дедушка вначале удивлялся и высказывал этому охотнику благодарность. Но обувь прятал.

Лето прошло у обоих дачников быстро и плодотворно. Как потрудились, так зиму и покормились.

Осенью хозяин собрал урожай и вывез его в подвал гаража. А вместе с ним, разумеется, и отбывавшего трудовое наказание помощника.

По возвращении, Тихон обрадовался свой подружке, долго намурлыкивал ей все дачные новости. За что Алёнка ласково поглаживала его и внимательно слушала. Правда, и быстро засыпала.

Но постепенно жизнь в родных пенатах, которые когда-то его пригрели и помогли стать на ноги, начали томить. Не тот простор, не те забавы и не тот коллектив. Он даже сбавил в весе, и думал, что та привольная жизнь так и закончится.

Он просто не знал, что времена года чередуются, повторяются.

Однажды он почувствовал весну. Стал испытывать волнение, беспокойство. При этом состоянии хотелось петь, чего он порой не мог сдержать и выражал его возгласами на разные мотивы. Порой они сами вдруг, непроизвольно стали вырываться из него. Иногда такие песни доносились с улицы, под окнами. Их выражали ему подобные исполнители. И он им подпевал. Порой ночами. Но сольные концерты раздражали домочадцев. И как-то, в гневе, дед запустил в него тапком. Обидно было – не оценен талант. Но ненадолго, через пару ночей, другой тапок опять согнал его с подоконника.

И дедушка понял: пора этого солиста-эквилибриста вывозить из города за двадцать пятый километр.

И они уехали на дачу.

Кому-то такая мера наказания, ссылка, покажется строгой и, может быть, несправедливой. Но для Тишки радость неописуемая. И за такое счастье он был готов даже на подвиги. И в благодарность, хозяину налавливал полёвок. Когда дед забывал обувь на крыльце, то вся эта добыча складывалась в неё. Видимо, полагая, что из таких камер, придушенные мыши не разбегутся и хозяину будет приятно.

Так что, поутру, когда дедушка выходил на огород, перед порогом, а чаще, в его сандалиях или в полуботинках лежала мышка. И так, видимо, входя в благодарственную эйфорию, на порожке выкладывались по пять-семь подарков. И однажды в дедовом сандалии лежал крот. Ну, как такого напарника тоже не благодарить. Ему и первая чашка молока и кусочек колбаски, курочки или рыбки на закуску.

Потом Тишка потерялся. Не было его почти неделю.

Дедушка забеспокоился, ходил по соседям, дачникам. Справлялся, не видел ли кто-нибудь из них серого кота с белой манишкой на груди. Кто-то пожимал плечами, много их тут лазает… Кто-то – видел, и черных, и серых, и белых, но без прописных данных.

А один сосед пожаловался:

– Он, паразит, стащил у меня курицу, прямо из сумки.

Дедушка отвечал:

– Да нет, это не мой. Он у нас не вороватый. В кражах замечен не был.

– Ну, тогда чей-то другой, тоже с манишкой на груди. Прибить его мало.

Через неделю он всё-таки объявился, и принёс в качестве извинения мышку, положил её к ногам хозяина.

Дедушка поблагодарил, но строго спросил:

– Не ты ли у соседа курицу стащил? Где живёшь, там не блуди.

На что Тихон пропел:

– Мня-у… – и потёрся об его ноги.

Внучка, выпросив у Чапика выходной, на дачу приехала на маршрутном автобусе. Привезла мороженого сома, который за поездку подтаял, молока, хлеба, пакет сахара.

Немного посидев на веранде, поговорили о новостях в городе, о работе.

Потом взяв тяпки, вышли на огород.

Окучивая картофельные грядки, вдруг услышали на веранде грохот – что-то тяжёлое упало на пол.

– Что там? – удивлённо спросила внучка.

– Ох, я сейчас и задам этому, ворюге! – ответил дед и поспешил к дому. Следом побежала и Алёнка.

Им навстречу из двери веранды выскочил Тихон, держа в зубах рыбину, весом и объёмом больше её похитителя. Дед, было, погнался за ним, но кот с разбегу взмахнул на забор, с него на улицу, и был таков.

– Вот жулик! Вот проказа! – возмущался дед, возвращаясь. – Ты видела? Вот это, силища! Такую рыбину стащить! Откормили басурмана…

Вошли на веранду. На полу валялся кирпич, а на столе крышка от кастрюли. Кастрюля тоже была сдвинута к краю стола, каким-то чудом не упала на пол.

– Вот, прохвост! – продолжал выражаться дед и в то же время удивляться: – Как он смог кирпич с кастрюли столкнуть? Я ж его на крышку специально положил.

Алёнка, смеясь, сказала:

– Если бы кирпич не сдвинул, тогда бы кастрюлю на пол сронил, и всё равно бы рыбку поймал.

– Вот плут! Поймаю, уши надеру. Вот чем мне тебя покормить перед дорогой?

– Ничего, чайком обойдёмся, – ответила внучка.

И они за чаем оба смеялись и удивлялись.

Два дня Тихона не было. И дед подумал, что кот совсем сбежал, блудня.

Но нет. Он пришёл в полдень через неделю. И не один.

Он шёл по бровке дорожки к дому и за ним такая же серенькая кошечка. А следом за ними четыре котёнка с белыми манишками на грудках, как у Тихона.

Тихон привёл своё семейство деду на показ.

Теперь понятно стало, для кого он стащил рыбину.

Ну, что ж, придётся ставить на довольствие.

Дед вынес из дома бутылку молока и чашку. Поставил её у крыльца и налил в неё молока.

Ушёл обратно в дом.

А утром в его рабочих полуботинках лежали два придушенных крота.

И рядом с обеих сторон обуви – две мышки-полёвки.

Концерт на полустанке

Второй день военные эшелоны не останавливаются на полустанке. Идут на проход. Тоскливыми глазами голодные ребятишки провожают их с бугра в путь, и мысли детей летят за ними вслед. Где-то там, далеко на фронте, дерутся с фашистами их отцы.

– Ну ладно, пацаны, не куксись, – сказал Кеша, подросток лет четырнадцати, худощавый, в выцветшей большой командирской фуражке. – Давайте репетировать. Вадька, играй, Ленька и Мишка, пойте.

Вадик, бледнолицый, русоволосый мальчик, поднёс к губам тальниковую дудочку, и, зажимая поочередно небольшие дырочки на ней, стал выводить мелодию чем-то похожую на песню «Катюша».

Леня и Миша, глядя в сторону ушедшего эшелона, звонко запели:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой…

Другой мальчик, держа руки в карманах – так поддерживал широкие штанишки – старательно вытанцовывал тяжёлыми ботинками что-то похожее на флотскую чечётку.

В стороне от них группа ребят выполняли физические упражнения. А один мальчик переворачивался и ходил на руках вверх тормашками. Но то ли от неумения, то ли от слабости в руках, он постоянно падал, ударяясь головой о землю. Отлеживался.

Двое других – боролись. Было заметно, что они поддаваются друг другу, но сопели и кряхтели на полном серьёзе. Девочки кружились на полянке, подгадывая под посвист Вадиковой дудочки и песни ребят.

Все остальные, не участвующие в репетиции, сидели и стояли вокруг артистов.

– Колька, хватит валяться. Поднимайся.

Мальчик, только что упавший на голову, неохотно поднимался и, натянув свалившуюся пилотку до ушей, вновь принялся за аттракцион.

– Венька, Пашка, не халтурьте. Разве так борются? Индюки.

Кешины замечания вызывали одобрения, смех у публики.

– Ты, Федька, не стой. Егози ногами, – поторапливал он плясавшего.

Федя умоляюще посмотрел на Кешу.

– Да я не мóжу. Ноги болят.

– А ты не думай о них. Ты думай, для чего ты это делаешь.

– Дык я, коли счас собью их до мозолей, потом плясать как буду?

Кеша, неодобрительно хмыкнув, неохотно согласился.

– Ладно, отдыхай, – и, повернувшись к окружающим, скомандовал: – А вы подпевайте.

Дети недружно запели:

Выходила на берег Катюша,

На высокий берег, на крутой…

Кеша дирижировал.

Солнце садилось. Вечерело. Ребята с надеждой посматривали на восток, ожидая, что из туманной зыбки вот-вот появится очередной эшелон. Боялись, что ночь, опустившись на землю, оставит их голодными. Солдаты подкармливали детей, платили им гонорары натуральными продуктами за их концерты. Но вот проходили часы, проходило и желание петь, плясать, ходить «на голове». Подступало уныние.

Кеша предложил рассказывать по очереди всякие истории. На этот раз очередь выпала маленькой девочке. На вид ей было лет шесть-семь. Худенькая, боязливая. Когда Кеша сказал:

– Давай ты, – она спрятала лицо в ладони и задрожала всем тельцем.

– Ну, разнюнилась. Тебя что, бьют что ли?

– Я… Я не умею.

– А тут никто не умеет. И все врут безбожно.

– Я и врать не умею…

– Ну и не ври. Рассказывай, как сюда попала? Откуда ты?

Девочка нерешительно поднялась и, глядя с бугра вниз на полустанок, на нити-рельсы, бегущие на восток, откуда должен появиться эшелон, идущий на запад, на фронт, сказала:

– Я из Черной Грязи…

Дети рассмеялись.

– Ха-ха! Из грязи, а сама белая, как снег.

– Нет-нет. Я из деревни такой. Её почему-то назвали так.

Кеша поднял руку.

– Дайте человеку говорить. Ври дальше.

– Я не вру, – обиделась девочка. – Я вправду жила там с мамой и бабушкой. Был у нас ещё один ребёнок, Кирюша. Он был маленький. Когда пришли немцы, бабушка околела. Ей было жалко поросёнка, его немцы зарезали. А вечером стали всех выгонять из домов, и мы убежали в лес. Было холодно, и Кирюша замёрз. Мы его похоронили в лесу под елочкой в снегу. Потом поморозилась я. Мама сняла с себя тужурку, шаль и надела на меня. Мы с ней две ночи шли к пушкам. Они бабахают, и их далеко было слышно. А днём мы прятались. А потом мама не могла идти. Мама сказала, чтоб я одна шла к пушкам. Я не пошла. Куда я от мамы? – девочка тяжело вздохнула и стёрла с глаз слёзы. – Потом мама померла… Я тоже легла помирать. Сначала я долго лежала и плакала. Жалко было бабушку, Кирюшу и маму. А потом уснула. Видела во сне папеньку. Он меня на руках качал и пел мне песенку. Мне было с ним хорошо. Потом я проснулась у тётеньки Вари. Она меня отогревала и натирала жиром. Говорила, что меня нашли солдаты, что теперь я буду жить с ней, как дочка. – Девочка опять всхлипнула. – А тётенька Варя подорвалась у колодца на какой-то страшной мине, ей ноги оторвало… Потом я долго сидела одна в земляном домике и плакала. Мне было жалко маму и тётеньку Варю. Я сильно кушать хотела… Потом я пошла искать маму. Хотела возле неё помирать. А дяденька Володя на машине отвёз меня в приют. Только не сюда, а в другой, оттуда меня потом привезли сюда.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.