Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965

У Василисы дочь Людмила вышла замуж за солдата и с ним куда-то уехала. А три года назад вернулся муж Аркадий, который долгое время числился без вести пропавшим. И говорили, будто мужик совсем свихнулся. От него никто и слова не услышал, он ходил молчуном. В колхозе был скотником, водовозом, сторожем бахчи, а зимой – свинарника. Аркадий поджарый, высокий, худой, с маленьким в ладонь лицом, с птичьей головой, у баб вызывал жалость.

До войны он работал на овчарне чабаном, пропадая на кошаре сутками. Говорили, что будто бы он не хотел видеть Василису за её похабные выходки и склонность к чужим мужикам. Вот и жил, словно с закрытыми глазами, и придя уже после окончания войны каким-то потерянным, Аркадий стал ещё нелюдимей, чем был раньше…

Нина чутко ловила слухи о посельчанах, и всё, что бы о них ни узнавала, держала в себе. Бывало, нянчит сына на руках, сядет на лавочку за двором, и тут как тут соседка тётка Прасковья. И давай ей рассказывать все поселковские новости, точно для неё нет и не было ничего слаще.

– А что, Нина, бачила я, – говорила Прасковья, – Антону у городе квартиру дадут?

– Ой, не знаю, откуда вы всё это узнаёте? – удивлялась Нина.

– А чёго, рази не так бают? Антон и сам хвалывся… Моя Бранка в балке коров колхозных доила, а к ней солдат повадился ходить. Ну как его прогонишь? Ух, какой приставучий, на руках готов носить! Собирается сватать, как на третьем годе будэ служить. А вин жэве, бачила, где?

– Я ничего про него не слыхала. От вас впервые слышу.

– Ой, дак я чёго – проговорилась?

– Да ничего, я не разболтаю. Кто же не знает, что в Греблю приезжают солдаты?

– Дак вот я тож, говорю! Один раз по тёмничку Брана привела его. Гарный солдат, но невысокий, а плэчистый. Говорит, как женюсь на Бранке, дак дом из кырпыча слажу. Я у тваво Антона узнавала про кырпыч. Так вин и ухом не вэдэ. И чёго он у тобэ такив не отзывчивый? Вон же не Аркашка Василисин? Тот как сумной ходэ и худющий як кощей. Чи Василиса ёго не кормэ? А сама, какая гладкая…

Нина не ответила, молча качала сына, не зная, как уйти от приставучей соседки.

– Як же мальца назвалы? – спросила Прасковья.

– Гришей.

– Гарное имя… Так вы с Антоном скоро у город уйдёте? И как вам охота, там же огорода нэма?

– Да откуда ж я знаю, – в досаде ответила Нина и пошла во двор.

Антон принёс весть о выделении квартиры в декабре. В ту зиму снег выпал глубокий. Мороз к вечеру жал так, что на стёклах образовались пушистые узоры. Потом Нина стала собирать вещи в чемоданы и сумки.

– Сундук возьмёшь? – спросила Екатерина, волнуясь о дочери, так как недавно она призналась, что опять беременна уже почти три месяца.

– Ой, в город тащиться с сундуком, там у всех гардеробы, позорно, мамка, – ответила дочь.

– Боря смастерил себе постав, табуретки, стол. Как я не догадалась, чтобы и тебе сделал, – сокрушалась мать. – У моей сестры Нюты муж такой замечательный мастер.

– А потом всю жизнь брату буду обязана. Он полку делал месяц. Мире его забота о нас не нравится. Однажды она мне сказала: «Заставь Антона, пусть сделает». Так что обойдёмся…

Во второй половине декабря, под вечер, на грузовике Антон из города приехал со знакомым шофёром, быстро погрузили железную кровать, кухонный стол, детское корыто с высокими бортами, кухонную утварь, перину, одеяло, постельное бельё, два мешка картошки, лук, в стеклянных банках капусту, солёные огурцы и помидоры, чемоданы и сумки с вещами. Фёдор дал дочери немного денег покупать хлеб и молоко. Антон залез в кузов, помахал тёще и тестю рукой, а Нина с ребёнком на руках села в кабину и скоро машина тронулась и поехала через плотину пруда в сторону города.

Екатерина видела, как соседки, Прасковья Дмитрукова и Наталья Волоскова, с дочерьми по обе стороны двора Зябликовых смотрели на них. Екатерина украдкой ото всех всплакнула, вспомнив, как сама на родине уезжала с приданным из родной деревни Кухтинки к Фёдору, в село Аргуново, где он жил. Мать Мария Григорьевна украдкой концом головного шерстяного платка вытирала слёзы… Вот так и она никогда бы не подумала, что так же, как и её мать, будет прощаться с дочерью с таким ощущением, что всё лучшее и плохое осталось позади, а отныне начинается нечто важное, но такое, что уже никогда не вернётся та жизнь, когда они жили все вместе. Вот и Борис не пришёл проводить сестру, на скотне была как раз дойка, а Мира сидела с дочкой, которая родилась три дня назад.

«Это хорошо, что Нина будет жить в городе, – грустно думала Екатерина. – Мне вот не удалось остаться в Москве…». Она посмотрела на Фёдора, оказывается, он тоже расчувствовался.

– Куда мы её отпустили, – сказал он. – Он здесь что хотел, то и делал, а в городе ему будет своя воля.

– Да ну, Фёдя, он не драчливый, может только голос повышать, у него он лужёный, – говорила Екатерина, стараясь успокоить мужа. Мы теперь одни остались, но скоро из армии Витя придёт. Я сон видела…

– А письмо давно было от него? И ему надо на свадьбу собирать, – сказал Фёдор.

– На той неделе писал, что готовится к прибытию. А насчёт свадьбы, ох, Федя, не загадывай раньше времени…

– А что тебе Паранька говорила о зяте и Марье Терешиной? – вдруг спросил муж.

– Ничего, а что она могла сказать? Что бы она ни говорила, я ей всё равно не верю, сплетни по свету собирает…

– Это ты так думаешь, а мне донёс мой недруг… Гоню я коров, идёт на деревяшке Прон Овечкин и с насмешкой: твой зять сватался к Машке Терешиной.

– Фёдя, что тебе говорят, ты тоже серьёзно не принимай? – Я видела, как Параня с Проном шептались у него на лавочке, – поспешно проговорила Екатерина, – чтобы нас поссорить с Антоном.

– Не перебивай, зачем им это надо? Гертруда корову выгоняла и тоже на меня как-то смотрела, будто никогда не видела. Я спросил: «Чего меня разглядываете»? Она засмеялась, и говорит: «Федька, я слыхала, что ты зятя в город выгоняешь, если не нужен, отдай мне, он мне хорошо столбы на забор вкопал…».

– А, то-то он как-то пьяный заявился, наверно, к Никону шёл, а Гертруда и перестрела его… И слава богу, что уехали от нашего стыда подальше.

Фёдор достал папиросу и закурил, придерживая коробок спичек обрубком руки, зажёг спичку и прикурил, выпуская облако дыма.

О Терешиной Фёдор не стал больше продолжать разговор, он думал о сыновьях. Одного уже пристроили, теперь был на очереди младший. А там можно жить спокойно, Фёдор Савельевич подумывал завести овец. В посёлке этим делом занимался уже несколько лет Павел Жернов. В колхозе он хоть и не числился с момента исключения, когда арестовали, но всё равно иногда в МТС находил себе работу по ремонту техники. Фёдор с бывшим председателем никогда уже не примирится, так крепко засела в душе давняя-предавняя обида. Сейчас он перевёл с женой разговор на обзаведение овцами и Екатерина поддержала его затею. Он решил больше не откладывать написание заявления председателю Корсакову на приобретение двух ягнят женского и мужского вида. Для этого он уже собрал полагающуюся сумму денег…

А между тем время летело, в конце зимы Мария Терешина родила вторую девочку. И по посёлку опять разнесли слух, будто её ребёнок от Антона. Екатерине эти слова передала сваха Анисья, а та услыхала от Ульяны Половинкиной. От кого эта, Екатерина не допытывалась, но слух оскорблял не только Нину, но и родителей. Значит, Гертруда недаром смеялась над ними осенью, когда узнала о том, что Нина и Антон уходили жить в город. Хотела бы она взглянуть на дочку Терешиной, так ли она похожа на зятя, или это злые языки разнесли сплетни, увидев Антона во дворе с Гертрудой, помогавшего ей вкапывать столбы. И как же она могла допустить, чтобы женатый мужчина сошёлся с её дочерью? Вот в это Екатерина и отказывалась верить, теперь она боялась, чтобы до Фёдора не дошёл этот слух. А то не миновать скандала.

Глава семнадцатая

Сталин не раз вспоминал своего первого заместителя Николая Алексеевича Вознесенского после того, как впервые услышал, что тот якобы передал на Запад двести тридцать шесть секретных документов, в которых теоретически и конспективно говорилось о дальнейшем развитии плановой экономики в СССР. Как могли пропасть сотни работ из сейфов органов Госплана? Впервые об этом ему доложил Н.С.Хрущёв, затем Г.М.Маленков. Он им не поверил, тогда Иосиф Виссарионович пригласил Л.П.Берию.

– Лаврентий, что я слышу о Вознесенском, он шпион, у него пропадают документы из сэйфа? Ты об этом что-либо слыхал? Ведь ты с ним хорошо ладил? – и зорко взглянул на того, увидев, как тот слегка потупил взор и непроизвольно усмехнулся.

– Не знаю, что вам ответить… Да, слухи нехорошие. А Никите и Жоре можно верить? Они сами комиссию назначили для проверки. Мне Игнатьев звонил и тоже подтвердил. Говорил, что за доллары продавал секретную информацию. И потом книгу написал под названием «Политэкономия коммунизма». И там есть глава о сотрудничестве с европейским сообществом. Вознесенский мне тоже говорил об элементах рыночных отношений в период современного развития капитализма и построения коммунизма и замены социалистического соревнования прямой конкуренцией между предприятиями и коллективами. Я помню, когда возглавлял НКВД, мне докладывали, что Вознесенский писал пятилетние планы неодинаково: для всех предприятий предлагал свой подход. В атомной промышленности он придумал шкалу поощрений за рациональные предложения и персональные разработки. Конструкторы работали не единым коллективом, а на принципе конкуренции. Соревновательный принцип по Вознесенскому ведёт к припискам и очковтирательству, а конкуренция, как на Западе, подключает к делу творчество, не признавая коллективное авторство. Шкала премиальных! Вот и судите, Иосиф Виссарионович, кто есть Вознесенский? Он стремится перейти хоть сейчас от планирования к рыночным отношениям, что, в конечном счёте, развалит социалистическую экономику. И стандартизацию думает упразднить, готов был отказаться от госта качества! Привить экономике термин: эстетика производства в условиях конкуренции. И эта перманентная теория будет называться теорией политической экономики коммунизма.

– Мы ему это не позволим! – степенно ответил Сталин, пристально глядя на Берию. – Мы не откажемся от социалистического соревнования в пользу буржуазных ценностей, а конкуренцию – ми ему позволим ввести на двух предприятиях, которые подстроим под его теорию. Эксперимент нам нужен. Искать лучшие формы экономического развития мы ему позволим. Я и сам пишу работу: «Экономические проблемы социализма в СССР». А ти, Лаврентий, найди его последнюю работу, мне надо с ней познакомиться…

Разговор с Берией укрепил веру Сталина в то, что Вознесенский, всеми признан как блестящий теоретик и практик. Он разрабатывал все пятилетние планы; и как непревзойдённый специалист, мог заменить плановую экономику на рыночную, которая была принята в Германии и других странах Европы.

Ради того, чтобы проверить своего любимца и до конца выявить его свободолюбие и желание без обиняков навязывать своё мнение, Сталин в тот год решил необоснованно снижать цены на товары первой необходимости. Он тогда почти со всей страны созвал лучших экономистов, чтобы в споре за социалистический путь экономики прийти к убеждению, прав ли Вознесенский, который убеждал его, вождя народов, в принятии необходимого ему решения? Он выступал за более свободное планирование выпуска товаров, подлаживаясь не под интересы государства, а под материальные нужды и духовные запросы советских людей. А для повышения покупательской способности необходимо было поднять зарплату.

– Вы, Николай Алексеевич, нас хотите убедить, что ваша свободная экономика приведёт страну к коммунизму, а что если расшатает социализм, который мы так упорно строили и продолжаем строить? – заговорил Сталин на одном из заседаний Политбюро.

Он посмотрел внимательно на стоявшего Вознесенского. А потом с зажатой в руке трубкой, указал тому на стул.

– Вы садитесь, мы перед вами походим и послушаем вас, – продолжал размеренно ходить Сталин. – Все тут старые коммунисты: и Микоян, и Каганович, и Молотов, и те не понимают, что за хозрасчёт ты нам навязываешь?

– Очень простой, товарищ Сталин, – отозвался Вознесенский, привстав, но хозяин усадил того жестом руки, в которой держал трубку, не глядя на него. – Чтобы поднять заинтересованность рабочих, инициативу, стимулировать изобретательность, ответственность за то задание, которое взялись они выполнить.

– Это как же понимать? Никто никому нэ указ, а технологическая цепочка? А норма выработки будет их касаться? – спросил сурово Сталин, который привык к прямодушию и открытости своего главного экономиста, который в годы войны мог так разумно наладить работу оборонных и гражданских предприятий в едином технологическом цикле, что каждый рабочий сознавал – на него смотрит вся страна. И трудились, хотя действовал суровый закон военного времени, который дисциплинировал рабочих, не позволяя им опаздывать, за что тогда строго карались.

И Сталин был уверен, что именно этот страшный закон организовывал народ, не позволял расхолаживаться, поднимал сознательность рабочих, а неэкономический принцип Вознесенского – не снижать норму выработки, но и не повышать, так как сам цикл выпуска боевой техники не допускал простоев из-за нехватки комплектующих деталей.

– Разумеется, ответственность за конечный результат, стимуляция премиями, но далеко не всем одинаково…

Тогда Вознесенский сумел убедить в своей правоте не только Сталина, но и членов Политбюро. Ещё во второй половине тридцатых годов Николай Алексеевич уверял и сумел убедить, что планирование недолжно строиться на душу населения любого вида товаров, оно должно зависеть от перспективного роста населения с нарастающими темпами с учётом всех возрастов…

Немалую роль в производстве всех видов товаров Вознесенский отдавал культуре и эстетике. Но особенно в косметике и парфюмерии. А также в изготовлении дорогих вещей и сувениров, не отставая от лучших образцов западных стран.

Когда Сталин пошёл на поэтапное снижение цен, как мы знаем, он обошёл Вознесенского, и советовался с Маленковым, так как в этом отношении последний был сговорчивей Николая Алексеевича, который в глаза Сталину всегда говорил правду. Но тогда ему было интересно услышать, какой даст тот ответ, когда он назовёт Вознесенского, который был для Маленкова как кость в горле…

В одной беседе с ним о предполагаемом понижении цен, что было тотчас после войны, Вознесенский тогда сказал без обиняков:

– Товарищ Сталин! Если мы это сделаем прямо сейчас, дефицита мы не устраним. На базаре всё равно все продукты в несколько раз дороже, чем в государственной торговле. Впрочем, товаров нет в достатке, потому цены высокие. Я уже говорил – возникает диспропорция между потреблением и неудовлетворительным производством. Мы должны за два года на европейской части страны восстановить народное хозяйство, тогда можем говорить о снижении цен. Хотя даже в этом случае они не будут оправданы: чем больше товаров, тем они дешевле и тем выше в них потребность. Я не хочу вам объяснить простые законы экономики, которые вы хорошо знаете. Поэтому понижение цен – это не вынужденная мера, которая для экономики обернётся эскалацией, а совершенно непродуманная, рассчитанная на улучшение жизни народа. Товаров нет, у нас всё в дефиците, а мы будем понижать, чтобы только удовлетворить или облегчить жизнь людей…

– А мне советуют товарищи сэкономить на пайках, на приплатах, или даже оклады сократить на треть. Этим самым мы покроем дефицит бюджета. Что нам лучше повысить: зарплату или снизить на товары цены? – Сталин смотрел пристально, держа руку с трубкой чуть на весу в согнутом положении.

– Повысить резко выпуск товаров, снизить их себестоимость. Но для этого ресурсов недостаточно, затраты на их производство мы не сможем снизить при низкой эффективности производственных мощностей. От этого зависит и производительность труда.

– Ничего, товарищ Вознесенский, ресурсы обязательно появятся. Вот как наладим станкостроение, хотя строительство новых электростанций уже ведём. Зачем нам немецкие станки, американские машины?

Сталин и сам понимал, что страна нуждалась в перевооружении новой техникой заводов и фабрик. При этом он завидовал Вознесенскому за его способность улавливать ситуацию почти на лету и видеть экономические выгоды вживую, что было дано далеко не каждому…

В разные периоды своего общения с Вознесенским, когда его теперь не было в живых, Сталин, как никогда, ощущал себя экономически беспомощным человеком. Он перечитывал его научный труд «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» и вспоминал, как впервые его читал ещё в машинописном виде и как провёл над ним не одну бессонную ночь; и делал синим карандашом пометки, делал вставки и был даже горд, что есть у нас истинного пролетарского происхождения экономисты. К этой работе он возвращался не раз, пока она около года находилась у него на прочтении. А потом с его резолюцией пошла в печать.

Когда ему принесли последнюю работу Вознесенского «Политическая экономика коммунизма», над которой он работал в пору домашнего ареста, Сталин прочитал её за несколько ночей. И тогда у него возникло непреодолимое желание на её основе написать свою по экономике работу и сделать акцент на стоимости, которая его всегда интересовала…

Он, разумеется, и от себя скрывал, что был несвободен от зависти и думал грустно: «Почему я нэ такой, как Вознесенский, ум мой не так устроен, консерватизмом я страдаю…».

Когда ему доложили о пропаже более двухсот секретных документов по планированию, он вознегодовал. Выходит, Вознесенский не зря ездил в Германию знакомиться с немецкой экономикой. Вот тогда он и мог вполне передать немцам секреты своего ведомства.

Но, тем не менее, зная хорошо Вознесенского, его непревзойдённую никем из соратников принципиальность, преданность своему делу и скромность, Сталин долго не хотел в это верить. Однако в последние годы у него обострилась мания подозрительности к своему ближайшему окружению. Недаром он отстранил Молотова с поста министра внутренних дел, поскольку тот разъезжал по странам Запада и мог там встречаться с соотечественниками, которых выслал ещё Ленин, да и с тем же перебежчиком Керенским. Вот они могли настроить Молотова против него с целью уничтожения самым коварным способом.

Сталин также подозревал и Анастаса Микояна, который ему всегда казалось, мечтал сесть на его место, и по той же причине отдалил от себя Лазаря Кагановича. Хотя все трое для него не представлялись серьёзными соперниками. Он даже А. Жданова не рассматривал как своего возможного преемника. А когда тот неожиданно умер, Сталин перебирал в памяти всех, кто мог быть заинтересован в его смерти. И он вспомнил, как в 1946 году между секретарём ЦК А.А.Ждановым и Г. М. Маленковым, который в 1944 году стал заместителем Сталина, а через два года был введён в секретариат, между ними разыгралась борьба. Сталину же всегда был ближе Жданов своей безупречной преданностью, за это он перевёл того к себе поближе.

А сверхинициативный и даже бескомпромиссный Маленков, хоть и выказывал себя верным соратником (что даже стремился угадывать направление мыслей вождя, который у него весьма часто интересовался его мнением о политической благонадёжности руководителей наркомата и секретариата), тем не менее, именно своей всеядностью, что ему до всего было дело, он и наводил Сталина на догадку: «Почему Георгий так старается? Я поставил его всего лишь везде надзирать за кадрами, – размышлял вождь. – А он суёт свой нос даже туда, куда я не прошу. Почему он ссорится со Ждановым? Неужели как баба ко мне его ревнует? Это хорошо демонстрирует Берия. А Маленкову и Вознесенский не по вкусу, и Жданов. Ну, этот Берия, дождётся у меня за то, что ссорит людей. Я ему поссорю! Потому я и отстранил от ведомства госбезопасности, чтобы был ко мне ближе. Он хорошо умеет угождать. Лис, большой лис! Такой тем и опасен! С Маленковым Берия дружит, с Хрущёвым заигрывает, знает, что Никита, хоть и шут гороховый, но исполнительный. В рот мне заглядывает. Все оспинки на моей коже пересчитал. И Булганин чего к этой тройке прилепился? Я за то его и снял с поста министра обороны. Армию такому прохвосту-карьеристу было опасно доверять…

Нет, Хрущёв на заговор не способен. А вот Берия… с Маленковым могут объединиться. Кстати, Маленков мне всё о Булганине докладывает. Вот Каганович привёл Георгия в правительство для того, чтобы быть верной ищейкой врагов народа. Он с этой задачей хорошо справлялся и ещё готов напасть на след любого. Но зачем он так заводился со Ждановым? Ненависть у обоих к оппортунистам, либералам, космополитам. А вот между собой не ладили. И что привело к выводу Маленкова из секретариата. А потом Жданов вдруг умер! Не мог же Маленков врачей подговорить? А теперь для него первый враг стал Вознесенский. Что он на него прёт? Вот он и его погубил, а я всем и поверил. Сами документы выкрали из сэйфов, а обвинили Вознесенского! Но как я могу это доказать? Всех бы их надо расстрелять, вот только с кем тогда работать?..»

Сталин вдруг почувствовал сильное головокружение, а в ногах слабость, но об этом никому не сообщил. Он боялся говорить своему окружению о том, что уже часто повторяются недомогания. В такие дни, уже, будучи некурящим, он стал заговаривать о новом преемнике П. П. Пономаренко – прославленном партизане, слава которого, как и Жукова, не давала ему покоя. Но уже не отдавал себе отчёта в том, что этот человек, которого называл, моментально становился тайным врагом Берии, Маленкова, Хрущёва. А Булганин буквально всей душой трепетал при упоминании Пономаренко, которого побаивался, как бывшего прославленного партизанского командира и которого так высоко отмечал Сталин.

Между прочим, и Молотов, у которого, как известно, жена была еврейка, подозрительно относился к Пономаренко, наслышанный о его нелюбви к евреям. Поэтому такой преемник многих не устраивал вдвойне.

Сталин знал, как Маленков самостоятельно изучал политэкономику, старался поначалу дружить с Вознесенским, просил у него книги. Но Николай Алексеевич, хоть и не был мнительным, а больше доверчивым, в отношениях с Маленковым проявлял твёрдость и перед ним не очень откровенничал по вопросам экономики? Особенно его интересовала стоимость и планирование как два из главных законов.

Маленков, чувствуя сдержанность председателя Госплана, про себя раздражался; его круглое, припухшее лицо напрягалось. И он уходил прочь. А потом Маленков стал испытывать к главному экономисту, нет, вовсе не зависть, а злость, что тот держит его на расстоянии. Но так, впрочем, было не всегда, хотя члены Политбюро и члены ЦК не очень раскрывали свои знания друг перед другом, так как издавна сложился как-то сам по себе дух негласного соперничества. Но и Сталин его также поддерживал, чтобы никто из его окружения крепко не сдружился, не сходился во взглядах и чтобы они неукоснительно подчинялись исключительно одному ему.

Дух товарищества, однако, витал лишь весьма условно, не пронизанный, не подчинённый их единому делу служения народу. За многие годы и Каганович, и Микоян, и Молотов, и Ворошилов, и Маленков, и Хрущёв, и Булганин, и, тем более Берия, выработали свои мировоззрения. Но они их все скрывали, находясь в подчинении той государственной системы, которой было безразлично то, что они думали каждый в отдельности. Они были такими же винтиками, как и все, кто находился на службе у государства. Но их характеры и мировоззрения зависели друг от друга. Сталин это отлично понимал как никто. Для него явно непредсказуемых в аппарате, по существу, уже давно не было… Но он ошибался: они были, о чём до конца так и не узнает…

Винтики вращались вокруг своей орбиты, не меняя траектории, параметров. И было весьма трудно кого-либо заподозрить в инакомыслии. Сталин не был бы вождём, если бы не задавал тон в управлении государством. Берия улавливал настроение хозяина, даже ход его мыслей. Задумав оттеснять Сталина от государственных дел, он думал, что это делал только ему в угоду. Если высказывались им взгляды о будущем, надо было подготавливать почву для постепенной смены обстановки, которая бы для хозяина протекала весьма приятно и ему бы удобно жилось…

Берия собрал необходимый компромат на главного охранника, секретаря Поскрёбышева, медсестру-хозяйку Валентину Истомину, лечащих врачей во главе с академиком Виноградовым.

И Сталин, который не мог уже по старости всех контролировать, поверил Берии, что почти в одночасье была произведена замена всей охраны. А на место начальника охраны генерал-лейтенанта Н.С.Власика заступил ставленник Берии Орлов…

Всё это смахивало на стариковскую беспомощность и сентиментальность, коли Сталин проникся такой трогательной заботой соратников и поверил во все их небылицы? Хотя были они подготовлены и конкретными провинностями. Поскрёбышев якобы потерял умышленно секретные документы, за что хозяин бил его лицом по столу и заставлял найти бумаги. Валентна Истомина якобы была обвинена в связи с начальником охраны, академик Виноградов был обвинён в смерти А.А.Жданова и в подмене лекарств Сталину. А Власик ещё раньше обвинялся в особо крупных растратах рыбных деликатесных консервов. Так что все они получили как бы по заслугам.