Малиновый пиджакъ. или Культурная контрреволюцiя

На балконе третьего этажа, на фоне освещённого окна, действительно, маячил мужской силуэт, маленькой звёздочкой горел сигаретный огонёк. Танюша ещё не успела отстраниться от Юры, как с балкона донеслось: «Кхе-кхе…», и это был не кашель вовсе, это «кхе-кхе» было произнесено. И произнесено тоном, не предвещающим ничего хорошего, и грозным, и ехидным одновременно. Наверное, именно поэтому их прощание было достаточно сумбурным…

Зато, домой наш студент летел на крыльях! И если бы не этот ливень… Да, если бы не этот, прямо майский какой-то ливень, который загнал Юру в подъезд первого попавшегося дома, то не проснулся бы он сегодня таким богатым парнем. Да уж, весенний ливень в октябре! – откалывает шуточки сибирский климат, почище сысоевских!

Подъезд, в котором Юра укрылся от ливня, был большим, старинным, с истёртой за многие десятилетия ходьбы вверх-вниз мраморной лестницей, коваными перилами и облупившейся краской на стенах. Потолки подъезда украшала богатая лепнина, а в плафонах – вот чудо-то! – сохранились старинные бронзовые люстры. Надо же, какие подъезды, оказывается, есть в старом Центре, а он и не знал!

Юра поднялся на площадку между первым и вторым этажами. Высокое стрельчатое окно выходило на главную улицу города, широченный низкий подоконник был, как будто специально создан для того, чтобы расположиться на нём и любоваться, как ливень сбивает с деревьев осеннюю листву, как бешеные потоки воды несутся по тротуарам и низвергаются под землю, в ливнёвку. Он развалился на подоконнике и нечаянно столкнул на пол большой пакет из плотного чёрного полиэтилена, который здесь кто-то оставил. Пакет перевернулся, и из него посыпались деньги – розово-оранжевые десятки и надёжные фиолетовые четвертаки с медально-лысым ленинским профилем. Денег было много, очень много, и в первый момент наш студент просто растерялся. А кто бы на его месте не растерялся-то?

Месячная стипендия студента Училища искусств составляла в тот далёкий тысяча девятьсот девяностый год всего тридцатку, и с этой тридцатки нужно было умудриться сэкономить хотя бы рублей пять-семь на покупку пластинок, кассет и прочих маленьких студенческих радостей, а ведь ещё нужно было стильно упаковаться. Следование моде тоже предполагает серьёзные затраты, а за каждым рублём к родителям бегать не станешь… Но теперь всё это позади. Опустившись на колени, Юра подбирал рассыпавшиеся деньги и совершенно автоматически подсчитывал их: сто рублей, двести, пятьсот, семьсот пятьдесят, тысяча… Тысяча сто, тысяча триста, две тысячи… три тысячи… пять… восемь… двенадцать…

На пятнадцатой тысяче ему стало страшно: вдруг сейчас откроется дверь одной из квартир, оттуда в подъезд выйдет законный владелец всех этих денег? Да нет, не выйдет. Скорее всего, жильцы здешних квартир не имеют к этим деньгам никакого отношения, скорее всего, этот пакет оставили здесь какие-нибудь грабители, которые «сняли» дневную выручку ближайшего гастронома… А вдруг эти бандюганы сейчас сюда нагрянут, увидят его с деньгами, да и пристрелят, как ненужного свидетеля? Или вдруг сейчас сюда ворвётся милиция и возьмёт его, бедного студента, с поличным? Стоп! Какая милиция, какие, на фиг, бандиты? Не может быть такой крупной дневной выручки ни у какого магазина! Недавно ведь кто-то рассказывал, что дневная выручка самого крупного иркутского универмага, «Торгового Комплекса», что-то около десяти-двенадцати тысяч рублей. Да и купюры были бы разные – рубли, трёхи, пятёрки, а не только десятки с четвертаками…

Шестнадцать тысяч… шестнадцать сто… шестнадцать триста… шестнадцать пятьсот… Деньги толстым слоем покрывали весь пол лестничной площадки. Юра собирал их и засовывал обратно в пакет, а их, как будто, не становилось меньше. Когда перевалило за двадцатку, его осенила догадка: да ведь это же кто-то собрался покупать автомобиль, вон, и сберкасса рядом! Сняли деньги с книжки… Догадка вспыхнула и тут же погасла, словно брошенный в лужу сигаретный окурок. Юрке даже показалось, что он услышал характерное шипение. Какой автомобиль, скажите пожалуйста?! Нету, ну, нету в Совецком Союзе таких автомобилей, которые могли бы стоить такие деньжищи! Даже иномарки, которые гоняют сюда из Владивостока, стоят дешевле… А здорово бы было купить собственную тачку, не обязательно иномарку, можно и нашу «Волгу ГАЗ-24»! Он представил, как подруливает на своём авто к училищу, или как после окончания занятий говорит Тане: «Тебя подвезти? Поедем, прокатимся!» Вот тогда-то уж точно никто не станет глумливо «кхе-кхекать» с балкона! Эх, скорее бы собрать эти деньги, и скорее бы этот ливень кончился. Нужно бежать домой, понадёжнее спрятать находку, а завтра с утра можно будет уже и начать новую жизнь. Жизнь Богатого Студента.

Завтра наступило. Юра сидел на кухне, пил чай с бутербродами и прикидывал, на что он ещё потратит в прямом смысле слова свалившееся к его ногам богатство. «Нет, сразу же всё тратить не надо, – думал он, – такая удача бывает один раз в жизни, и из неё нужно извлечь максимальную выгоду. Нужно вложить деньги так, чтобы они начали приносить доход. Может быть, открыть какой-нибудь кооператив – паспорт у меня уже есть, – или поехать за товаром в Китай, начать челночить?… Машина подождёт, главное, правильно вложить деньги…»

Кстати, а куда он их вчера положил?

В мозгу студента третьего курса снова пронеслись, одна за другой, картины вчерашнего вечера: вот они с Таней гуляют по городу, заходят во двор, целуются, вот он спешит домой, приходит, наскоро ужинает, и падает спать в самом радужном настроении… Стоп! А где же весенний ливень в октябре, где роскошный старинный подъезд с лепниной и бронзовыми люстрами, где засыпанная деньгами лестничная площадка? Где, наконец, чёрный пакет из плотного полиэтилена, в который он утрамбовывал четвертаки и червонцы? Где?! Нет места ни майскому ливню, ни пакету с деньгами, ни этому парадному подъезду с коваными перилами, да и самого этого подъезда, кажется, в природе не существует…

Юра подходит к окну, смотрит на улицу. За окном солнечное октябрьское утро, клёны в последнем золоте и рябины в багрянце. Сухой асфальт перед домом, детская площадка. Не было! Не было ничего: ни ливня, ни подъезда, ни мешка с деньгами, это сон был, сон! Яркий предутренний сон мальчишки-студента, сорвавшего вчера настоящий, «взрослый» поцелуй и упавшего спать счастливым. Вот облом-то…

Грустный шёл наш студент на занятия. Перед тем, как выйти из квартиры, услышал вдогонку голос отца:

– Так ты же говорил, что у вас первых двух лекций не будет? Куда собрался?

– Да спутал я всё, пап, – обернулся Юра, – есть лекции, есть. Это просто сон был…

Или, всё таки, не сон? Юра вспомнил, как вчера они вдвоём стояли в тёмном дворе, как прижималась и таяла в его объятьях эта хрупкая девчонка… как с балкона раздалось это дурацкое «кхе-кхе». Нет, ЭТО был не сон! А значит, всё ещё только начинается!

Наркомовские сто грамм для сенбернара Лорда

Из цикла «Живой уголок (без Дурова, но с дурнем)»

На нашей «собачьей площадке» Джоя уважали. Уважали, вместе с ним, и меня. Трудно, согласитесь, не уважать парня, который привёл сюда выгуливать собаку страшной породы – Колымскую Сторожевую. Так ведь, я не только Джоя приводил, мы на «площадку» приходили вчетвером: Джой, две огромных доберманихи, Грета и Соня – ну, и я, их хозяин, на поводке…

Предки Джоя, правда, на Колыме не служили. Его папаши всего лишь несли службу по охране Иркутского СИЗО-1, где работал кинологом мой друг Кирилл. У Кирилла была собака породы водолаз. Однажды, когда жена в очередной раз выставила Кирилла вместе с собакой из дома, тот целый месяц жил на работе. Ну, и водолазиху свою на тюремном питомнике поселил. Джой на свет появился в результате любви, вспыхнувшей между кроткой водолазихой и свирепым конвойным волкодавом. А породу «колымский сторожевой» уже я Джою придумал, чтобы отвязались, наконец, с расспросами о его происхождении.

«Собачья площадка» наша возникла стихийно. Есть в центре города Иркутска огромный и пустынный остров Конный. С материком он связан небольшим железнодорожным мостиком: лет тридцать назад здесь начали строить детскую железную дорогу, потом строительство на четверть века забросили, а несколько лет назад, всё же, закончили. Так вот, на остров Конный мы с собаками ходили выгуливаться в те времена, когда этот мостик уже был построен, а всего остального счастья ещё и в помине не было.

На острове было хорошо, привольно! Два с половиной квадратных километра бурьянов, кустов, небольших оврагов, кочек, и – ни души! Спускай собак с поводка, и пусть носятся себе хоть весь день. Никто не подойдёт к тебе и не начнёт компостировать мозги относительно того, почему это ваши собачки тут без намордников шляются. Мы до сих пор иногда приходим сюда с Жулей-Колбасой.

Но я немного отвлёкся. Итак, «собачья площадка» возникла достаточно стихийно. Не одни ведь мы такие умные, что догадались Конный остров для своих прогулок приспособить. Сюда, вне зависимости друг от друга, стали приводить своих собак многие жители центральной части города. Особенно полюбился остров тем «собачникам», чьи «маленькие четвероногие друзья» имели рост от полуметра в холке и выше. Ну, и собакам, понятное дело, остров полюбился. А что до владельцев, то «рыбак рыбака видит издалека». Пока наши псы гоняют по всему острову, мы все успели перезнакомиться друг с другом. Приятно, знаете ли, наблюдая за своими четверолапыми-хвостатыми-ушастыми, поговорить с понимающим человеком, находящимся «в теме», о главном – о них, четверолапых-хвостатых-ушастых – и очень любимых!

Иркутск – город не маленький, но исторический центр города довольно компактный. Поэтому, совсем неудивительно, что, перезнакомившись друг с другом, мы вскоре стали перезваниваться, корректировать совместные прогулки: «Подожди, Джой, сейчас позвоним Найдиному папе. Если он с работы пришёл, пойдём гулять с Найдой! А если он задерживается, позвоним маме Грея…». Так по собакам друг друга и знали: хозяйка Грея, папа Найды, Байкалов хозяин… Иногда даже, созвонившись и договорившись заранее, устраивали совместные пикники. Пока собаки колбасятся друг с другом, жарили шашлыки, и, порою под коньячок-водочку вели разговоры, опять же, о них, о собаках. Правда, потом от этой практики отказались. Слишком уж выразительно смотрели питомцы на своих хозяев, которые, сволочи, пожирают МЯСО, и не делятся.

Среди прочих на остров частенько приходил и Пётр Иванович, владелец или, по здешней терминологии «папа», полугодовалого щенка-сенбернара по кличке Лорд. Этот Лорд своими манерами и поведением напоминал, скорее, телёнка. Для малыша не существовало понятия «чужой», будь то человек или собака. Он был готов ластиться к каждому, кто попадал в зону его прямой видимости. И, конечно же, «Маленький Лорд» очень скоро стал любимцем всей нашей импровизированной «площадки». Его ласкали не только хозяева других собак, но и сами собаки относились к большому малышу вполне дружелюбно, и даже прощали ему некоторые выходки, за которые другого бы и поучили.

Хозяин Лорда, Пётр Иванович, как оказалось позже, происходил из номенклатурного слоя партийных работников. Был прежде первым секретарём какого-то райкома или горкома где-то в провинции, а незадолго до самоликвидации СССР перебрался в областной центр. Он даже, кажется, успел побыть каким-то депутатом, не помню, российского или областного уровня. Но, глядя на то, как он трепетно относился к своему «Маленькому Лорду», я иной раз ловил себя на мысли: «Ишь ты! Значит, не такой уж закостенелый партийный чинуша наш Пётр Иванович, раз собак любит!» Я однажды так прямо ему и заявил, что вызвало с его стороны весёлый смех, и никаких последствий в наших отношениях не имело.

Как-то Пётр Иванович, вопреки нашей ежевечерней «прогулочной» традиции, не пришёл вместе с Лордом на остров. Не было их на прогулке и на следующий день, а на третий день, возвращаясь с работы, я повстречал Петра Ивановича на улице. Вид у него был просто убитый.

– Что-то вас с Лордом уже два дня не видно, – спрашиваю его, – может, случилось что?

– Роман, беда у нас, у Лорда чумка. Мы не сразу это дело заметили, а теперь врачи говорят, что всё, поздно… Умрёт Лорик. Он второй день лежит, плачет, ничего не ест, рвёт его всё время. В ветеринарку его возил, там говорят, усыплять надо… Прямо, проклятие какое-то: у нас до Лорда Граф был, тоже сенбернар, и тоже до семи месяцев прожил, а потом от чумки умер. А до него Барон, и тоже пять месяцев всего прожил…

– Так вы что?! – недоумеваю я, – не успели одну собаку угробить, уже вторую в квартиру тащите? Сдурели?! – меня просто взорвало на этих словах, – не знаете, что ли, что если животное от чумки умерло, то потом, год, как минимум, другую собаку в квартиру брать нельзя?! Вы хоть кварцевали квартиру-то после смерти своих… прежних аристократов?

Молчит Пётр Иванович, и видно по нему, что никакой обработки он не делал, и вообще ботаник он, а не собаковод. Хоть и номенклатурный работник… И жалко его, взрослого дурака, и по шее ему бы дал, честное слово!… А ещё больше жалко маленького Лорда, который по дурости своего хозяина теперь умрёт. Впрочем, может быть, ещё и не умрёт? Спрашиваю Петра Ивановича:

– Судороги у него уже начались?

– Нет, – говорит, – не начались.

Видно, что знает дядька: судороги при чумке это уже верный конец.

– А водкой, – спрашиваю, – его поил? Серу горючую давал? Витамины, глюкозу, циклоферон, церукал колол? – от раздражения я уже с ним на «ты» перешёл.

– Нет, – говорит, – а что, надо?

– Конечно, надо! – уже ору на него, – беги домой, дядя, по пути возьми в магазине водки, хорошей, не дряни какой-нибудь! Выпоишь Лорду, примерно, полстакана, если пить не будет, разведи кипячёной водой до стакана, но лучше чистой влей! Потом позвонишь мне, я продиктую, какие лекарства надо брать, схему уколов расскажу! Ну?

Пётр Иванович не заставил себя ждать. В глазах у дядьки надежда загорелась, теперь он хоть знает, что делать нужно, быстренько простившись, побежал. Через час звонит, говорит, что выпоил Лорду полстакана чистой водки, я ему названия лекарств стал диктовать, какие дозы инъекций должны быть, объясняю, сколько раз в день колоть, куда колоть, как… Он мне потом ещё раза три или четыре звонил, докладывал о здоровье «пациента». Пошёл Лорд на поправку!

Целый месяц они с Лордом на нашей «площадке» не появлялись, до самого лета. А как лето наступило, наши собаки вместе с моей матушкой на дачу переселились, и до самой осени я на «площадке» нашей бывать перестал.

Закончился сентябрь. Вернулась в город мама с целой батареей банок варенья, компотов, солений и прочих маринадов. Приехала с ней и наша свора. И опять мы стали каждый вечер совершать наш ежевечерний моцион на Конном острове. И в первый же день нас атаковал заметно подросший Лорд, живее всех живых, и даже слишком! На радостях с ног меня сбил и доберманиху Соню опрокинул.

– Роман! – ещё издали закричал Пётр Иванович, – ужо тебе, аспид! Что мне теперь делать прикажешь? Из-за тебя это всё, из-за тебя! – и кулаком мне грозит, а сам смеётся.

– Что не так, – говорю, – что опять случилось? Лорд, я смотрю, вполне себе жив-здоров, чем вы, сударь мой, недовольны?

– Да насоветовал ты мне лечение, – кричит «лордов папа», – из-за тебя теперь Лорд пьяницей стал!

У меня ступор. Ничего не понимаю. Ничего. Лорд пьяницей стал?! Из-за меня?!

– А кто мне его велел водкой лечить? Я его и лечил, и он, как видишь, жив и радуется! Но ведь он теперь каждый день требует свои полстакана! Я домой прихожу, он меня встречает, хватает за полу пиджака и к бару тащит. И, пока не налью ему сто грамм, не отпускает! Пробовал его обманывать – налью стакан, он меня отпустит. Я стакан убираю – а он рычит, и башкой своей телячьей меня бодает: дай, мол, выпить! Потом ходит полдня косой, углы сшибает по квартире, кайф ловит. Скоро огурец с селёдкой потребует…

– Погоди, – говорю, уже начиная догадываться, в чём дело, – скажи мне честно, дядя: ты его тогда, когда я тебе сказал, напоил водкой, а потом ещё поил что ли?

– Ну да, я его и на следующий день водкой поил, и потом ещё. Весь курс лечения: инъекции, витамины, церукал, камфара, циклоферон, ну, и водка. Все три недели.

– П****ц, – против воли вырывается у меня, – дядя Петя, ты просто идиот. У меня спросить мог? ВОДКУ ПРИ ЧУМКЕ СОБАКЕ ДАЮТ, КАК ЕДИНОВРЕМЕННОЕ ОБЕЗЗАРАЖИВАЮЩЕЕ СРЕДСТВО. Знаешь такое слово: «Е-ДИ-НО-ВРЕ-МЕН-НО-Е»? А ты, стало быть, каждый день?…

– Ну да… Я же думал, что это, ну, типа «наркомовские сто грамм» собаке, как в войну солдатам… я ж не знал… Я же думал, что это для поддержания морального духа…

– Знаешь что, Пётр Иванович, – на этом месте живущий во мне собачник уступил место живущему во мне же закоренелому антисоветчику, – вот гляжу я на тебя, и начинаю понимать, как это в 1991 году ваш «союз нерушимый» удалось опрокинуть с пол-пинка. Я другого понять не могу: как это вы умудрялись им столько времени управлять? Вам ведь не то, что судьбу страны – вам, коммунистам, даже судьбу щенка доверить нельзя!

Знаете, что он мне на это ответил? Он ничего не ответил. Он обиделся.

Отучить Лорда от нехорошей привычки удалось только через пару месяцев. Я присоветовал его хозяину постепенно разбавлять эти «наркомовские сто грамм» водой.

Буряты-колхозники в общаге филфака

Из цикла «Адская кухня-13»

Общага голодала. Натурально. Вся. Той стипендии в сорок рублей, что выдавали старосты каждый месяц, хватало, конечно, на чай-хлеб-сахар-макароны-сигареты, но ведь всё это нужно было ещё и купить. А с провиантом в городе было туго в тот голодный 1989-й год. Без талонов продавали, разве что, хлеб, но ведь и талоны отоварить получалось далеко не всегда. Очереди, очереди, очереди на несколько кварталов и несколько часов, как символ перестройки и ускорения.

Как-то, помнится, в магазине на 1-й Советской сахару всем желающим не хватило, и тогда возмущённые тётки, отстоявшие четыре часа кряду на февральском ветре перекрыли уличное движение. 1-я Советская ведёт из Центра в аэропорт, и по ней на самолёт спешил какой-то важный обкомовский функционер. Получился конфуз и скандал: обкомовца, вылезшего из «членовоза» и принявшегося сочным ораторским басом разгонять толпу, чуть не побили те же тётки. В ответ на речь партийного чиновника они заявили, что улица будет перекрыта, пока в магазин не завезут сахар. В результате, сахар завезли, и член все-таки успел на свой рейс…

Но студенты в тот год ещё не перекрывали улиц и не бастовали. Студенты, жившие в общаге, приспособились решать проблему пропитания иначе. Они узнавали адреса местных однокурсников, живших дома с родителями, и вроде бы «случайно заходили на огонёк» в обеденное время. И так каждый день: то одни «случайно» зайдут, то другие, то третьи, и всё к обеду подгадывают. Как же их за стол не посадить? Традиции гостеприимства обязывают…

На городской рынок студенты не ходили даже в экскурсионно-познавательных целях. И без того известно, что кило говядины стоит 25 – 30 рублей, кило свинины от тридцатки и выше, а про баранину уж и вовсе говорить не хочется. Нет, конечно же, иногда обитатели одной комнаты вскладчину покупали тот же кусок говядины, приносили его в общагу, и, закрывшись, варили суп. Но запах-то не утаишь! В результате, если ты не достаточно нагл, чтобы послать всех подальше, не достаточно хитёр, чтобы не поддаться на увещевания из-за двери и не обладаешь достаточными физическими габаритами, чтобы, выйдя в коридор, сурово спросить: «Ну, чё надо-то?!», то ты обречён делить свой в муках сваренный суп, кроме соседей, ещё с двумя-тремя халявщиками из соседних комнат. Халявщиков кормить не хотелось никому, поэтому, традиция тайного суповарения полностью сошла на нет. Голодно было в общаге осенью 1989-го…

Те двое бурят студентами не были. Вернее, были, скорее всего, но лет за десять до того. А осенью 1989-го года они были тем, кем были – деревенскими бурятами. А у деревенских бурят есть такая добрая национальная традиция – мясом питаться. Для этого они занимаются у себя в деревнях и улусах скотоводством, а по осени режут скот, и часть мяса оставляют себе на зиму, а другую везут в город и продают на Центральном рынке. О ценах я уже чуть раньше рассказал.

И вот, эти буряты, забив скот, загружают пару коровьих туш, хрюшку и барашка в бортовой грузовик, и едут в город, на Центральный рынок. Торговать. Из своей деревни выехали они ещё затемно, надеялись попасть в город к обеду, но что-то там у них случилось с машиной, и в результате, в город они въехали только к вечеру, когда рынок закрылся. И по всему выходило, что в городе им придётся заночевать.

Ни одному, мало-мальски уважающему себя буряту, ни осенью 1989 года, ни сейчас, не приходит в голову, оказавшись в чужом городе, тащиться в гостиницу или проводить сомнительную ночь на вокзале. Вместо этого, любой, мало-мальски уважающий себя бурят отправится в ближайшую студенческую общагу! Потому, что каждый бурят немного, но шаман и знает безотказное шаманское заклинание, благодаря которому ему будет обеспечен в любой студенческой общаге от Санкт-Петербурга до Владивостока и ночлег, и стол, и кров. Гарантия – сто десять процентов! Хотите узнать это старинное шаманское заклинание? Пожалуйста! Только предупреждаю, сколько б вы ни экспериментировали с ним, у вас ничего не получится, потому что вы не буряты, а следовательно, и не шаманы. А у бурята получится! Просто, он придёт в любую общагу, и произнесёт перед первым попавшимся студентом это заклинание: «Буряты здесь живут? Позови!» И всё, вопрос решён! А в том, что в каждой студенческой общаге найдётся хоть один студент-бурят, вообще сомневаться не приходится. Если кто не знает, буряты – первый в Российской Федерации народ по числу имеющих высшее образование на душу населения. У них, кажется, 97% дипломы имеют. Так что, если вдруг в общаге не окажется ни одного студента-бурята, то это, выражаясь словами известного английского поэта и философа, будет какая-то неправильная общага…

Короче говоря, те двое, что везли на рынок мясо и застряли в дороге, подчаливают к филфаковской общаге. И произносят своё магическое заклинание. А в общаге живут, среди прочих, двое студентов, Гомбо и Зорик, и кто-то из них в нужный момент оказывается поблизости. Дальше уж совсем просто: Зорик (или это был Гомбо? – да какая разница!…) подходит к комендантше и говорит, что брат, однако, приехал… однако, надо переночевать… брат, однако-то, с другом, так что пару матрасов пли-из… завтра уедут. А «брат» украдкой суёт коменде нежно-голубую пятёрку со Спасской башней, и вопрос решён!

А едва оглядевшись в комнате студентов-земляков, гости произносят:

– Однак-то, выпить нада! За знакомство! – и извлекают на свет Божий пару пузырей…

Я уже говорил, что среди других добрых бурятских обычаев, есть один, который мне особенно нравится: буряты питаются мясом. И закусывают тоже. Правда, у Гомбы и Зорика мяса сейчас нет, но оно есть у гостей в кузове машины. И значит, праздник состоится! Правда, гостям не совсем удобно. Поднимаясь на четвёртый этаж, они обратили внимание, что остальные студенты смотрят на них как-то… не совсем одобрительно, что ли… А встреченная ими на площадке факультетская красавица Ритка демонстративно отвернула носик, и гости услышали, как она шепнула подружке: «Фу-у!… Буряты…» И что-то там такое про исходивший от них запах сказала. И пошла к себе в комнату – пить жидкий «кофейный напиток» (85% ячменя, 10% цикория, 5% кофе) и читать «Чётки» Ахматовой и «Камень» Мандельштама. Она вообще была эстеткой, а ты, малыш, пока прервись ненадолго и сходи, плюнь в глаза тому умнику, который рассказывал тебе, будто в Стране Советов все народы были братьями, и никакой межнациональной неприязни в помине не было. Была, малыш, была, и никогда никуда не делась. И если ты уже сбегал и плюнул, то мы продолжаем.

Итак, подготовку к празднику жизни гости вместе с хозяевами решили проводить не в комнате, а непосредственно на кухне: там и места больше, чтобы мясо разделывать, и плитка мощнее. Гости совсем не думали, что их кулинарные приготовления произведут такой фурор на всё население филологической общаги, а Гомбо и Зорик, никак не думали, что именно в этот вечер и на этой кухне вдруг обнаружится, что у них в общаге столько друзей! Иначе, чем ещё можно объяснить, что через каждую, буквально, минуту, на пороге кухни появлялся кто-нибудь из здешних обитателей и весело приветствовал их:

– О, привет, Зорик! Здорово, старина! Готовите? Праздник у вас? Клёво! Зайдём, поздравим!

А когда кулинарные приготовления были закончены и вся четвёрка переместилась в комнату, действительно, туда стали заходить и поздравлять, присаживались «на две минуточки», выпивали-закусывали и, пожелав счастья «имениннику», быстренько убегали… Спустя десять минут таких «посиделок» один из «квартирантов» недоумённо глядя на хозяев, спросил: