Смеющийся горемыка. Остросюжетный социально-психологический роман

«Гражданин начальник УИТУ области. Пишет вам осужденный НТК усиленного режима Задорожный Е. Г.

Не ругайте меня за то, что письмо я отправил мимо цензуры, не по уставу. Понятно, что оно бы официальным путем к вам не попало…

Я хочу донести сведения об ужасном беспределе, какой ежедневно совершает руководство нашей колонии. Когда я работал поваром в столовой жилой зоны (неделю назад меня перевели на производство, собирать колеса), я ежедневно сталкивался с этим вопиющим беззаконием. Начальство зоны, используя служебное положение, набивает свои карманы тогда, когда в зоне свирепствуют туберкулез, дистрофия и наркомания. По известным причинам, я не могу вам сейчас описать, как все происходит. Я надеюсь на личную встречу с кем-нибудь из ваших помощников и надеюсь, что такая встреча произойдет очень скоро, в ближайшие дни.

С большим уважением к вам осужденный Задорожный Егор Григорьевич 25 отряд».

Письмо было не простое. Доля понял, что может стать невольным свидетелем чьих-то разборок и поспешил вернуться на прежнее место к двери. В ту же минуту ворвался «бугор» и чуть не сбив его с ног кинулся к столу, схватил листок и сложив вдвое сунул за пазуху. Лицо его казалось бледным.

– Там, начальник цеха, – с придыханием сообщил он Доле. – В цехе ходит. Я провожу вас к нему…

Криминальный случай

Доля лежал на жесткой кровати и, пытаясь хоть как-то согреться, вжимался в матрац. Лоскутное ватное одеяло он подоткнул под себя, но это не помогало. Оно, из-за своей ветхости плохо грело и, не смотря на то, что он лежал одетым, озноб нет, нет, да и содрогал все тело. Время уже приближалось к пяти часам утра, через пару часов надо было вставать и собираться на работу, а Доля от холода и вместе с ним обуревающих голову мыслей все еще не мог заснуть.

В комнате темень. Ему захотелось курить. Он, протянув руку, нащупал сигареты на табурете. Брякнув спичками, прикурил. На мгновенье увидев при свете, как идет изо рта пар.

– Когда же чертова бабушка образумится и печку начнет топить, – мысленно обругал он свою хозяйку. – Пар изо рта валит, будто я на улице.

Доля очередной раз пожалел, что в тот злополучный день, поселившись месяц назад в этот деревянный дом, заплатил старухе вперед за два месяца, как это потребовала она и, вспомнив, с каким трудом он выпросил в долг эти деньги у двоюродной сестры, чертыхнулся. Докурив сигарету, ткнул окурок в консервную банку. Полежав еще немного, вскочил.

– Нет, лучше уж я на работу пойду. Там погреюсь, – решил он. – Сегодня вечером сон все равно меня свалит и я отосплюсь досыта. Шутка ли, вторую ночь подряд не сплю, маюсь.

Надо было как-то умыться. Доля открыл дверь на кухню, подошел к умывальнику и набрал в ладони ледяной воды. Собравшись с духом, плеснул ее в лицо, и в это время заскрежетала кровать, послышалось шарканье тапочек и появилась хозяйка. Из ее комнаты пошло на кухню приятное тепло.

– Марь Иванна, вы бы печку затопили, а? Холод ведь невозможный. Уснуть не могу, – пожаловался Доля.

Бабка зевнула, привычно перекрестив открытый рот.

– Ох-хо-хо, – простонала она протяжно. – Горе с дровами-то. Ить до весны не хватит. Зимы ноне еще не бывало. Неужто у тебя холодно?

Доля сжал зубы, и от греха подальше молча ушел в комнату. Но обида все-таки вырвалась у него наружу, и он выкрикнул:

– Когда буржуйку натопишь, легко потом в тепле думается, что и другим тоже должно быть также приятно живется.

Бабка что-то пробурчала в ответ. Точно слов ее Доля не разобрал. Однако примерно понял, что она предлагает ему убраться, если что-то его не устраивает.

– Хорошо. Я так и поступлю, – сказал он себе. – Не терпеть же без конца этот холод.

Согрев кипятильником в кружке воду, Доля заварил чай, и торопливо глотая, выпил его горячим, обжигая глотку, даже не обратив на это внимание.

До зоны, кажется, рукой подать. Она перед Долей вся как на ладони под горой, всего в нескольких сотнях метров, опоясанная по периметру множеством электрических огоньков. Узкая тропка, протоптанная в снегу по крутому склону, вела прямо к КПП. Доля, чтобы не заморозить ноги в осенних ботинках, пошел быстро, часто срываясь на бег. На середине горы вдруг поскользнулся и, не удержавшись, кубарем покатился вниз. Проделав глубокую борозду, длиной не в один десяток метров, он, зарылся с головой в снег и проклиная все на свете, в особенности свою не складывающуюся судьбу, оставался лежать так, не в силах от боли в спине подняться. Скоро дикой болью дали о себе знать и околевшие ступни. Страх лишиться ног заставил Долю думать о спасении и, превозмогая боль, он начал вставать. Сначала на колени, а уже с них тяжело поднялся во весь рост. За пазуху и в рукава набилось полно снега, и Доля меланхолично принялся его вытряхивать.

– Кажется пронесло. Кости целы, а то не встать бы, – подумалось ему.

Дул пронзительный ветер. У него замерзла голова и особенно уши. Дотронувшись до них, Доля обнаружил, что нет на голове шапки. Пошарил глазами около себя и не найдя ее, отправился обратно в гору. К счастью, он почти сразу нашел шапку в метрах пяти в борозде и, нахлобучив ее поглубже, теперь уже осторожно продолжил путь на работу.

КПП долго не открывали. Полусонный солдат, впустив Долю, еще какое-то время подержал его в проходной, он никак не мог взять в толк, что мастеру делать в такую рань на производстве. Наконец, смилостивившись, открыл решетчатую дверь и Доля, насколько хватало сил, припустил в цех.

На участке сборки велоколес рано никого не ждали. Зеки спокойно дремали, сидя за столами, а в кабинете мастеров Доля увидел следы ночного пира. Мастер Журавлев ужасно громко храпел в углу на стуле и, судя по количеству стаканов и другой нехитрой посуды, пил он ночью не один. Кое-как растормошив его, Доля убежал по лестнице вниз к бригадирам. У них хорошо грела труба парового отопления, ион надеялся быстро там отогреться…

– Менты! – неожиданно раздался предупреждающий вопль.

Доля, не раздумывая кинулся обратно вверх. Журавлев, видно сразу же после его ухода опять заснул.

– Слава, убери бардак со стола! – крикнул он ему в ухо. – Прапора идут в цех.

При слове «прапора», Журавлев вскочил как ужаленный, и быстро покидав все без разбора в урну, спрятал ее в шкафу.

– Где прапора? – спросил затем он, протирая грязным полотенцем глаза. – Я не видел. Кто-то из зеков крикнул.

– Может, кому показалось спросонья, – с надеждой проговорил Журавлев и заискивающе взглянул на Долю. – Ты, Саша, ничего не видел, ладно?

Доля раздраженно пожал плечами.

– Если б я хотел тебе устроить подлость, то не сказал бы про прапоров.

– Да. Это так, – согласился Журавлев.

Он заторопился, чтобы встретить прапорщиков подальше от кабинета и вышел вслед за Долей. Двое человек в форме, как раз в это время поднялись с улицы в цех.

Уже полчаса Доля грелся возле батареи, часто обжигая то руки, то босые ноги, а окончательно согреться все не мог. Неожиданно сзади к нему бесшумно подошел бригадир Ральников и поставил пару поношенных серых валенок.

– На, Александр Васильевич, носи на здоровье, не мучайся. Ваши кожаные щегольские ботинки больше годятся для Бродвея или какой-нибудь южной стороны, но не для нашей уральской зимы.

Доля оглянулся и с благодарностью посмотрел на осужденного. И хотя этого делать было нельзя, мысленно сразу согласился с ним и молча принял ценный и даже спасительный для себя подарок.

– Игорь, прапорщики приходили в цех, ушли? – спросил он Ральникова. – Ушли. Они сегодня всю ночь по промзоне шастают, окаянные. ЧП у нас тут произошло небольшое, зек один повесился.

Доля смолчал. Это известие его не заинтересовало. Ральников, тем временем, раскрыл какой-то толстый журнал и начал вписывать туда цифры, очевидно, готовясь к сдаче смены. Но вскоре он оторвался от дела и уточнил.

– Висельник из наших бугров. Задорожный. Фамилию такую может слыхали?

Долю словно дернуло током, но не подав виду, что фамилия его заинтриговала, он равнодушно ответил:

– Вроде бы знаю. Пухленький такой, чернявый, на складе бригадиром работал?

– Он, он, – подтвердил Ральников и замолчал, снова сосредоточившись на журнале.

У Доли ясно воспроизвелся в памяти короткий текст того письма, некогда увиденного им в каморке у бугра Задорожного, в день своего первого выхода на работу мастером и следующая мысль, которая пришла ему в голову, была о том, что про письмо кто-то все же пронюхал, и парня попросту до виселицы, как говорится, довели.

– Спишут, – бросил Ральников и, отодвинув от себя журнал, ударился в размышления.

– Александр Васильевич, я вот что по этому случаю думаю. Задорожный из поваров к нам в цех пришел. Ну, а если сравнить, где житуха сытнее, так у котла наверняка лучше, чем бугром на производстве. Что у нас, к примеру, можно «толкнуть» на сторону? Да по большому счету ни хрена. Ежели только, когда прижмет, велосипедную камеру вольным отдать за пачку чая. А у поваров, что и говорить, совсем другое дело. Там всегда будешь сыт, корешей подогреешь, и еще на продажу останется. Водочку, к примеру, можно на кусок мяса обменять и опять же дурью разжиться есть на что по-любому…

Тут Ралышков сделал паузу. Налил из литровой банки в закоптелую эмалированную кружку остывшего чая и залпом выпил. Доля с самого начала догадывался, чем закончится его монолог, и ждал, когда об этом Ральников скажет сам.

– Я думаю, что Задорожный, лишившись благ, испугался грядущих трудностей и решил удавиться, – подвел итог Ральников. – Сидеть ему было еще целую пятилетку, а хотя б один день за решеткой, среди себе подобных прожить, согласитесь, очень нелегкое дело.

– Пожалуй, кое в чем я бы с тобой согласился, – сказал Доля и этим признанием вдруг вызвал целую бурю эмоций у Ральникова.

– А у вас, Александр Васильевич, есть по этому поводу другое мнение? Неужели не понятно, из-за чего он вздернулся? Лично я уверен, никто ему сдохнуть не помог. Если хотите знать…

– А ты чего кипятишься, Игорь? – прервал Доля. – Мне, по правде сказать, наплевать, как это произошло. Конечно, как человека Задорожного может жаль, а так…

Ральников нервно ломая спички прикурил. И по тому, каким тоном он спустя минуту заговорил, стало понятно, что он болезненно переживает случившееся с Задорожным и вероятно что-то не договаривает. Так потом рассудил Доля.

Жаль, что их начавшейся доверительной беседе помешал мастер Журавлев.

– Шмон, шмон, – дико вращая зрачками, сообщил он, врываясь в комнату бригадиров. В руке у него была урна с остатками пиршества.

– Где шмон? – спросил Ральников и, недолго думая, вырвал урну у Журавлева. Из нее вывалилась и с грохотом разбилась пустая бутылка.

– У-у-у! – тихо взвыл Журавлев. – Попал я, братцы. В цехе менты шмонают, сейчас сюда доберутся.

– Цыц ты! – рявкнул на него Ральников и с ловкостью дикой кошки вскарабкался по шкафам к высоко сидящему, под потолком небольшому оконцу и, открыв его, с трудом протолкнул на улицу всю урну, вместе с ее содержимым.

– Все. Концы в воду, – сообщил он. – Там никто не лазит, снегу полно, а весной уберем.

Он не торопился спрыгивать на пол, ждал бутылочные осколки. Где-то недалеко послышалось цоканье подков о железный пол. Похоже это двигались к комнате бригадиров прапорщики и положение в таком случае становилось угрожающим, все старания Ральникова могли пойти насмарку. Уже в самый последний момент Журавлев успел таки подать собранные осколки. Ральников, выбросив их вслед за урной, спрыгнул на пол и почти сразу открылась дверь. На входе появился начальник цеха Мороз:

– Вы и вы, – указал он по очереди на Долю и Журавлева. – Ко мне в кабинет…

Сказав, Мороз тотчас ушел. У Журавлева затряслись руки:

– П…ц, – упавшим голосом сказал он. – Мне хана. Он все пронюхал…

Журавлев зря волновался сильно. У начальника тогда ему обошлось. Он лишь слегка пожурил Славку за невыполнение суточного плана сборки колес и отпустил домой. На третий день после этого Задорожного похоронили, через неделю после похорон про него забыли, а на десятые сутки после случившегося по зоне прошел слух, что Задорожного будто бы сначала убили, а потом его труп кто-то повесил.

Однажды, к вечеру, завершая первую смену, Доля занимался обычным делом. Ему оставалось сходить на склад готовой продукции, и в это время его неожиданно вызвали. В кабинете начальника цеха, куда он через пару минут вошел, кроме Мороза сидел незнакомый Доле майор.

– Наверно из оперотдела, – почему-то подумал он и не ошибся.

– Майор Курганов, заместитель начальника оперативного отдела, – представился майор Доле.

Руки он мастеру не подал. Перед майором на столе веером лежали написанные бумаги и одну из них, самую крайнюю, Доля прочел. Это был рапорт какого-то оперативника в звании майора об известном всем происшествии и заканчивалось донесение словами, невольно вызвавшими у Доли улыбку.

– «Был убит насильственной смертью», – еще раз прочитал он про себя последнее предложение в рапорте и вторично улыбнулся. – Надо же такое придумать старшему офицеру. Нетрудно представить, что может сочинить тогда молодой лейтенант из их оперативного ведомства… В общем, уже напрашиваются определенные выводы…

– Чему вы там, мастер, улыбаетесь? – грубо спросил Курганов.

Доля посерьезнев, пожал плечами, не считая нужным отвечать на грубость.

– Ладно. Давайте приступим к делу, – сказал майор.

Мороз согласно кивнул и вкрадчиво обратился к Доле:

– Александр Васильевич, вы бригадира Ралышкова хорошо знаете?

– С тех пор как пришел в цех. Может месяца полтора-два, а что?

– Вопросы задаем здесь мы! – опять грубо сказал майор и начальник цеха, что также не ускользнуло от Доли, посмотрел на майора укоризненно.

– Неужели валенки, будь они неладны, всплыли, – подумал Доля, но сразу засомневался. – Нет. Из-за такой мелочи замначальника оперативного отдела не придет в цех. Какой-нибудь оперок из молодых, меня туда бы в штаб вытянул.

– Понимаешь, Доля, – на этот раз смягчив голос, начал майор. – Мы не случайно решили поговорить с тобой. Ты ведь когда-то в милиции работал?

– Да. Служил, – коротко подтвердил Доля. – И в каких службах?

– В разных…

Майор скупо улыбнулся:

– Ну, это не столь важно. Все равно навык какой ни есть, а имеешь в оперативных вопросах. Ведь каждый милиционер должен быть прежде всего опером, не так ли?

Доля, не ответив на вопрос, снова неопределенно пожал плечами. Он уже смекнул, что от него хотят эти двое, и ждал, когда, наконец, с ним заговорят по существу.

– То, что я сейчас сообщу, будет являться тайной, – предупредил Курганов.

Доля кивнул, показав готовность сохранять конфиденциальность. После чего майор, кашлянув, продолжил:

– Так вот, Доля… Не далее как позавчера проведена экму…, экзак…, – Курганов явно запутался в названии малознакомого термина, и Доля, мигом сообразив о чем должна идти речь, решил ему подсказать.

– Эксгумация, – быстро произнес он.

– Да, да, именно она, – косо взглянув на мастера, подхватил майор и отбросив излишнюю спесь, торопливо заговорил. – Понимаешь, Доля, в результате повторно проведенной экспертизы выдано новое заключение. В нем говорится, что Задорожного силой повесили, а не сам он накинул на себя петлю. Проще говоря, его убили и вся петрушка в том, что последний, кто его видел живым – это бригадир Ральников и он у нас, естественно, стал в убийстве главным подозреваемым. Ваша задача, поговорить с ним по душам… – майор прервался и красноречиво пошевелил растопыренными пальцами. – Ну, например, какие у них были взаимоотношения, была ли в тот день между ними ссора и так далее. Понятно?

– Я, конечно, поговорить смогу. Но почему выбрали меня? С ним все мастера в хороших отношениях.

– Александр Васильевич, оперотдел доверяет вам как бывшему работнику правоохранительных органов, – подключившись к разговору, напомнил Мороз. – И потом, у оперативных работников колонии есть информация, что вас с Ральниковым связывают не только служебные, а и дружеские отношения…

– Например, валенки! – резко вставил майор.

– Ах, вон оно что, – подумал Доля.

Ему сделалось неприятно. Он даже обозлился на обоих офицеров, а заодно на себя и на Ральникова, и, сжав губы, отвернул голову.

– Ну. Ну. Ты уж не сердись на нас. Это я так, про между прочим. Носи на здоровье. Зимой валенки ох как нужны, – снисходительным тоном сказал майор и тем самым еще больше разозлил Долю, и он густо покраснел.

– Вам должно быть известно, что я носил их неделю, пока не купил новые, а те, потом, вернул Ральникову.

– И правильно сделал! – воскликнул Мороз. – Иначе это могло стать началом далеко идущих последствий. Ральников считал бы себя вправе требовать с тебя за эксплуатацию казенных валенок, к примеру, водку, ну и потом так далее, сам понимаешь…

– Так точно, – поддакнул майор Курганов. – Случались такие факты. Доля не стал ввязываться в полемику. Доказывать сейчас, что он не новичок, и неплохо знает правила жизни за колючей проволокой, не было смысла. Тогда пришлось бы многое рассказать о себе, а это не входило в его планы. Ему бы просто не поверили…

– Они уверены, что взяли меня на компру и хотят, чтоб я на них поработал. Хорошо. Я не стану разубеждать начальников, приму их предложение. Так будет лучше. По правде говоря, мне и самому уже интересно узнать, кто на самом деле убийца, подумал Доля и, соглашаясь с ними, заверил. – Насчет Ральникова я обещаю, что от меня зависит, сделаю. Но оговорюсь – у меня есть сомнения в том, что убил Задорожного он. На него это не похоже. Ральников кругом положительный, да и не было никакого смысла ему мочить Задорожного.

Мороз с Кургановым, ухмыляясь, переглянулись.

– Дай-ка ему, Анатолий, почитать приговор на Ральникова, – приказал Курганов. – Пусть знает, с кем дело имеет.

Мороз, засмеявшись, открыл ящик письменного стола и, покопавшись в толстой папке, вынул оттуда несколько отпечатанных на пишущей машинке листков.

– Возьми, Александр Васильевич, познакомься, узнаешь кто такой Ральников.

Взяв листки, Доля начал читать и в описательной части приговора с первых строк открыл несколько ошеломляющих для себя фактов из преступной биографии бригадира.

– «… года гр-н Ральников Игорь Сергеевич на почве неприязненных отношений затеял ссору со своим отцом Ральниковым Сергеем Андреевичем в частном доме по адресу ул. Вокзальная, 2. Вскоре ссора перешла в драку, в ходе которой Ральников, сорвав висящую на стене бельевую веревку, соорудил из нее петлю, а затем накинув ее на шею отца, стал его душить, вследствие чего, через несколько минут от удушения наступила смерть Ральникова С. А.…»

– Ни черта себе, – мысленно воскликнул Доля, положив листики обратно на стол Мороза. – Вот тебе и Ральников… Но постой! Как же он в таком случае связан с администрацией? Они же наоборот должны были отвести от Ральникова всякие подозрения. Ведь скорее всего Задорожного пришили из-за того самого письма, а в нем то как раз речь шла о преступлениях администрации… Короче одни загадки. Уж очень сильно кажется теперь все запутанным…

– Что? Задумались, мастер? – ехидно поинтересовался Курганов. Доля ему не ответил.

– Иди, Доля, да больше ни за кого из зеков не подписывайся, – посоветовал Курганов. – И запомни – мы рассчитываем на твою помощь.

Придя вечером домой, Доля заварил в стеклянной банке пару пакетиков вермишелевого супа, поужинал и, перекурив, завалился в постель. Бабка печь пока так и не топила. Единственным источником тепла, согревающим избу была ее буржуйка, но в Долину комнату тепла от нее попадало мало.

– Уйти бы, да некуда. Обещали с общежитием помочь, но когда это сбудется, неизвестно, – посетовал он, выключив свет.

В темноте послышались шаркающие бабкины шаги.

– Вроде ко мне старуха прется, – рассержено подумал Доля.

Шаги между тем заглохли перед его дверью. Некоторое время стояла полная тишина, потом раздался тихий стук в дверь его комнаты и после этого скрипучий старушечьий голос.

– Не спишь, квартирант? Буди поди-ка во двор, да наколи дров, печь истопим.

Доля радостно дернулся на кровати.

– Марь Иванна, дак дрова же там есть. Большущая поленница у хлева стоит…

– Это, милок, на запас. Пущай еще постоит целехонькой. Зиму ноне длинную предрекают…

Доля больше ни о чем ее не спрашивая, накинув у порога старую хозяйскую телогрейку, выскочил в ограду, а оттуда выхватив из колоды топор, на улицу. Там возле стены, под окном дома он давно заприметил сложенные неряшливо, уже почерневшие от времени чурки.

Умел Доля колоть дрова с детства, так долго ли умеючи наколоть их три-четыре беремя? Не прошло и часа, как он блаженно опустив веки сидел на табурете у печки слушая вечную музыку огня, чувствуя как по телу медленно разливается долгожданное тепло. Думать о сегодняшнем разговоре с Кургановым и Морозом ему не хотелось, к тому же стало клонить ко сну. Но его мозг, привыкший смолоду напряженно работать, не расслабляться до конца даже в редкие счастливые минуты, вот и сейчас как бы издалека, краешком заставлял его полусонного размышлять и анализировать по поводу тех событий, невольным участником которых он стал за прошедшие два последних месяца…

– Шел спать бы ужо, – протарахтела над ухом старуха.

Доля встрепенулся и послушно отправился в свою комнату. Любовно погладил ладонью русскую печь, кожей ощутив чуть затеплившиеся кирпичи, и лег.

– Почему Ралышков как будто оправдывался передо мной в то утро? И вообще кто я для него, всего лишь вольный мастер? Может он надеялся, что я его слова в точности передам кумовьям и они мне поверят?.. Как бы не так. Он явно тогда не договорил. Но про что?.. Завтра же утром скажу начальнику цеха, чтоб немедленно перевел меня в ночь, к бригадиру Ральникову…

Третья смена началась в обычном, установленном инструкциями, порядке. Доля, убедившись, что все осужденные приступили к работе, зашел в помещение бригадиров. Ральников был там не один. Выложив захваченную с собой начатую пачку грузинского чая на стол, Доля уходя сказал, что скоро вернется, и чтобы ему заварили чай…

Скоро дверь в его кабинет открылась. Ральников пришел к нему сам. В руках у него дымились две эмалированные кружки. Бригадир выглядел усталым и, как показалось Доле, очень удрученным.

– У тебя, Игорь, руки трясутся, – прямо сказал он, увидев как у Ральникова дрогнули руки, когда он ставил кружки на стол.

Ральников ему не ответил и на предложение сесть, лишь молча кивнул головой. Некоторое время они, не разговаривая, вместе прихлебывали круто заваренный чай. Доля настраивался на трудный разговор. Он чувствовал, что Ральников тоже хочет высказаться, но, видимо, как и Доля, не знает с чего начать.

– Тебя вызывали? – спросил, наконец, Доля.

– Да, – кратко ответил Ральников и тяжело вздохнул.

Похоже он опять замкнулся. Но Доля уже тонко уловил тот момент, когда ему надо придержать свой язык и терпеливо дождаться той минуты, когда Ральников заговорит о злободневном первым.

– Меня даже на сутки вывозили в СИЗО, – спустя некоторое время признался Ральников.

Доля этого не знал и несколько удивился.

– С чего бы вдруг? Ты разве под следствием?

Ральников отодвинул от себя кружку с остатком остывшего чая и внимательно посмотрел Доле в глаза. Потом опустил голову.

– Понимаете, Александр Васильевич, – тихим голосом проговорил он. – Меня загоняют, или скорее уже загнали в угол, а пожаловаться или просто поговорить у меня не с кем. В вас я вижу прежде всего человека. Причем как и все зеки нашего отряда думают – человека с правильными понятиями…

Бригадир прервался и снова пристально взглянул в Долины глаза. Доля, поощряя его откровенность, одобрительно несколько раз махнул головой. Ральников неожиданно встал, повернулся к нему спиной и задрал нательную рубаху:

– Вот, поглядите, Александр Васильевич, что со мной там сделали.

Долю, уже достаточно повидавшего на своем веку, трудно было чем-либо удивить, но на этот раз увиденное задело его до глубины души. Чуть выше поясницы по обеим сторонам спины виднелись два больших багрово-синих кровоподтека.

– Ни фига себе! – присвистнул он.

– По почкам били. Самый любимый ментовский метод, – сказал Ральников. – Они хотят, чтобы я на себя взял Задорожного…

Ральников попросил закурить. Покурив, он едва не расплакался, Доля увидел, как глаза у него повлажнели.

– Понимаете, Александр Васильевич, когда мы с вами на эту тему говорили, я же тогда верил тому, что Задорожный по своей воле вздернулся. А теперь нет.

– Это почему же? – быстро спросил Доля.

– Я сопоставил некоторые факты… Во-первых, не было бы у кумовьев никакого резону на меня мокруху весить. Во-вторых, незадолго до смерти Задорожного дергали в штаб. По слухам к нему на встречу приезжал какой-то высокий чин из лагерной системы. Просто так к нашему брату, сами знаете, не ездят, а вскоре после той встречи Задорожного не стало. Ну и, в-третьих…