День одиннадцатый

Наверное, он был даже красив. Но скука и даже не то что брезгливость и высокомерие, а больше равнодушие застыли на его лице, окаймленном светло-каштановыми волосами, в безразличных синих глазах. Усыпанный камнями камзол его и припудренное лицо делали молодого мужчину еще более похожим на одну из статуй собственного дворца.

«Но я же должна… – не отступала Чарли, вглядываясь в его застывшее лицо, ловя скудные жесты. – Ради благополучия моей страны, моего народа. Будущих потомков, в конце концов. Так мучительно и сладко одновременно осознание собственного вклада, прикосновения к великому – силе любви. И пусть я не знаю, как действовать в ставшем уже моим стремлении скрепления браком двух сердец, созданных друг для друга, но даже эти благие намерения способствуют моему собственному духовному росту, работе сердца и ума. Раньше мой мир заканчивался оградой тетушкиных хозяйств, а теперь он безграничен. Прежде, любя фехтование, я любила, по сути, только себя и лиц воображаемых, а теперь могу свою жизнь посвятить во благо кому-то, кроме себя, совершив реальное дело, перестав жить фантазиями. Как давно я ждала этого! Правда, даже сама не ведая…»

Чарлиз напрасно ждала того момента, когда голос вельможи, представляющего ее имя и уже не существующее положение, стихнет, и принц обратит на нее свое внимание. Чарли удостоилась формальной улыбки короля, очевидно, не внимающего монотонному голосу распорядителя и тут же перебросившего ровный, одобрительный взгляд на стоящую после Чарлиз девушку, тем самым повелевая начинать речь о следующей персоне после уже названной. Чарли ничего не оставалось делать, как, глубоко вздохнув, отойти от королевского трона. Объект ее внимания так и не взглянул на нее.

По правде сказать, ей совсем не так представлялась встреча с принцем. Она ждала от него дружественной, пусть несколько высокомерной, но все-таки толики внимания.

Чарлиз в последний раз обернулась на него. Он что-то говорил королю, веками прикрыв глаза и не смотря на собеседника. Во всем его облике чувствовалось, что он знал себе цену, как и то, что на любой его жест тут же слетится весь дворец. Выполнят любую его просьбу и будут, не отрываясь, смотреть на него, будто карликовые собачки на своего хозяина. Но он ничего не требовал.

Внимание Чарлиз переключилось на то, чтобы среди толпы вновь прибывших гостей и старожил дворца глазами отыскать Викторию и, пока она лично не представлена ей, передать через прислугу письмо тетушки. Она берегла в душе надежду, что хотя бы Виктория окажется именно той принцессой из сказки, что рассказывала ей тетушка. Но никого вокруг, подобного этому образу, она не встречала.

После представления последней дебютантки под легкий мотив играющего соло фортепьяно гости и придворные окончательно перемешались в зале, разбредясь по кружкам, неспешно и вальяжно беседуя друг с другом. Среди колышущегося моря людей, их слов и жестов, Чарли почувствовала нехватку воздуха, ощутив на себе давление окружающей реальности, от появления которой в сновидениях девушка в страхе просыпалась посреди ночи. Словно неожиданное спасение, двери залы широко распахнулись, запуская процессию, состоящую из ярко и по последней моде разодетых дам, во главе с блистательной, вихрем сшибающей с ног горделивой красавицей, что, играя веером и взглядом, казалось, шла прямо на Чарлиз.

Это определенно была Виктория. Это не могла быть не она. Величественная, точно рожденная для трона, подходящая для него даже больше его высочества (это было очевидно даже для Чарли), сверху вниз бросая снисходительные дружественные взгляды, она плыла по зале, в каждом присутствующем рождая ощущение неоспоримой силы и превосходства ее нечеловеческого божества. В первые секунды Чарлиз обомлела, впрочем, вскоре поняв, что уже влюблена в графиню, и никакие силы не смогут разрушить эту любовь к ее особе.

Да и как можно было не полюбить ее? Как тот, кому суждено было быть супругом ее светлости, с горячностью, пусть даже совсем не свойственной ему, еще не припал к ее ногам и с радостью во взгляде не предложил свою фамилию и какое-нибудь герцогство? Как он мог? Чарлиз, вмиг присоединившись к тете и подчиненным короля, живущим при дворе, в городах и провинциях, не могла этого понять.

Осмелясь подойти только к личной прислуге графини, что, проследовав за яркой процессией фрейлин, осталась в зале прислуживать своей госпоже, Чарли передала письмо тетушки, не зная, чем себя занять в ожидании ответа графини. Очевидно, кругом все знали друг друга или уже познакомились, находясь в привычных, милых сердцу дворцовых интерьерах и кружках по интересам, а она, стоя в одиночестве, сомневалась, имеет ли право к кому-нибудь подойти, не будучи никому представленной лично.

Да и сложно было, вот так, из леса и деревенской глуши, оказавшись во дворце, освоиться бедной загнанной девушке, знавшей более о природе и живности, нежели о людях и их словах. Притом Чарлиз не любила сплетен. Но часто становилась предметом их, лишь подтверждая негласный закон человеческих взаимоотношений: «Либо ты говоришь о ком-то, либо слушаешь про себя, иначе быть не может».

– А вы случайно не из рода Эддинов? Я прослушала ваше представление, – неожиданно появившись перед Чарли, поинтересовалась пожилая женщина в тяжелом и цветом и формой бархатном платье.

– Я… Да, по материнской линии, – растерявшись, Чарлиз опустилась в низком реверансе.

– Узнаю их черты в этом лице, – старушка с интересом вглядывалась в лучезарные глаза Чарли, не оставив без внимания ее небольшой тонкий нос, поднятый кверху, и светло-русые, с оттенком меди, вьющиеся легкой волной волосы, касающиеся широких, больше восточных, скул.

– Как давно их нет при дворе, – с неподдельным вздохом сказала она. – Когда они были, здесь царила честность и искренность, а теперь… – не договорив, словно в осуждении, она покачала головой.

«Мне показалось, или эта почтенная женщина осуждает главный дом в государстве? Нет, этого не может быть…» – подумала Чарлиз.

– Двор великолепен! Он сверкает всеми цветами радуги и камнями, – вслух заметила она, стараясь увести разговор от настроений осуждения.

– Да, но свет способен ослеплять, застилая собой реалии пространства, оставляя человека наедине только с обманом собственных иллюзий, – отпарировала ее собеседница.

«Наверное, при дворах всегда находятся те, кто критикует настоящее. Так было всегда и везде. Вот и эта дама не исключение», – объяснила себе Чарли.

Чарлиз слышала о таких людях. Они есть в каждом обществе, будь то дворец или хижина бездомных. Замечая новое лицо, они подходят к нему, как правило, с двумя целями – либо пожаловаться на жизнь, либо для провокации нового человека.

– С какой целью ты здесь? Почему решила вернуться? – она обратилась к Чарли, будто обращалась не к ней, а ко всем поколениям женщин ее рода, связавших когда-то свою жизнь с двором.

– Я… слышала, что графине Виктории требуются фрейлины и…

– Ах да… – перебила ее старушка. – Требуются. И часто. Особенно охотно она принимает на службу обездоленных и благовоспитанных, но не за их достойные качества, а напротив, за терпимость ее оскорбительного отношения к ним. Притом ни один кавалер при дворе не удостоит подобных сироток и взглядом, потому они никогда не составят конкуренцию Виктории в мужском внимании и комплиментах, адресованных ей одной. Слишком много золота тратится ею для поддержания своей внешности и напускной роскоши, чтобы она терпела ровню подле себя. Кичась сделанной красотой и своим богатством, она добивается, чтобы ни у кого не возникло и доли сомнения в соответствии именно ее положения положению супруги будущего короля, а, если этот брак сорвется, желает оставаться лакомым кусочком для других женихов, – заключила женщина.

– Можем ли мы переменить разговор? Прошу, давайте не будем говорить о графине? – взмолилась Чарлиз, защищая свою любовь и своего ангела от осквернений.

– А в услужение принцу, – спросила она, чтобы окончательно уйти от темы о Виктории, – кто-нибудь требуется?

– Нет, – отрезала почтенная старушка. – Принцу нужен друг. Настоящий, верный, душевный. Вот кто ему действительно нужен.

– А разве гармоничный брачный союз не сможет подарить ему друга, а народу счастье?

– Мне нравится глубина и невинность твоих суждений. Нет, определенно, мы должны с тобой поговорить в более спокойной остановке, – произнесла собеседница Чарлиз, увидев, что на ее новую знакомую обратила внимание Виктория, не отрывающая от нее взгляда. – В любом случае… – старушка посмотрела на принца, продолжающего восседать на троне с безучастным лицом, тогда как отец его с интересом и оживлением общался со своими подчиненными.

– …все мы живем только счастьем и благополучием нашего принца – ставленника Господа на земле… – произнесла она с нежным материнским чувством и патриотизмом, заставив Чарлиз вновь впасть в растерянность. Старушка не сквернословила про всех подряд, и была совсем даже не зла, как можно было подумать. По какой-то, ведомой только ей причине она невзлюбила обожаемую Чарлиз Викторию, но с такой же силой любви предана была и молилась за холодного чопорного принца.

Женщина заметила на себе изучающий взгляд Чарлиз, пытающийся понять причину ее слов, и, улыбнувшись, добавила:

– Я знаю, твоей семье многое пришлось пережить, но вижу, что ты смогла остаться милой Шарлоттой Эддин.

– Это моя матушка, не я…

– И что с того? Она была такая же, как ты. Такая же нежная, скромная и открытая душой. Настолько, что даже, как и ты, не быв представленной мне и даже не узнав моего имени, раскрыла свое и начала со мной самую искреннюю беседу – это дорого стоит.

– Деточка, – торопливо произнесла женщина, видя, что Виктория и ее свита уже пересекают зал, направляясь к уголку, где расположилась она и Чарлиз, понимая, что, будучи разведенными в этой зале, не мудрено, они могут больше не встретиться в ней, либо сети Виктории не дадут это сделать.

– Обещай мне, что навестишь бедную старушку. Приходи в гости, а я расскажу тебе все, что помню о матери… Твоей матери, – она ласково посмотрела на нее. Не теряйся, – она взяла Чарлиз за руку. – Дора Кристиан, дом, что напротив шоколатье, приходи, – повторила она.

– Обещаю, – ответила Чарлиз. Она даже не успела поблагодарить миссис Кристиан за приглашение, как услышала позади себя приятный, с резкими нотками, женский голос, полностью накрывающий собой и заставляющий Чарлиз непроизвольно на себя обернуться.

Повернувшись вполоборота, Чарли увидела перед собой высокую молодую женщину с широкими покатыми плечами и холеными белоснежными руками, ту самую, что пленила ее взор.

Ту самую Викторию.

Не любознательные, но хитрые блестящие глаза ее впивались в незащищенное маской кремов и пудры лицо перед собою, замерев на этом лице, словно считывая информацию по любому его движению. Ее темно-каштановые волосы, убранные в высокую прическу, были украшены небольшими, но сильно распушенными экзотическими перьями и нитями драгоценных камней, на переливы и блеск которых нельзя было не обратить внимание.

Но Чарли не могла оценить роскошь облика графини. Не отрываясь она смотрела в бездонные своим карим цветом глаза и не могла различить их склонностей. Они завораживали наивную девушку своей магической привлекательностью, и она с легкостью приписывала их обладательнице легкий нрав, умение радовать и радоваться жизни. Но даже если бы взгляд графини обнажал бесконечную хитрость и желание использовать людей в своих целях, разве могла неопытная душа различить то? Стоило Виктории взглянуть на нее, как Чарлиз, и без того влюбленная в ее, безусловно, сильное женское начало, терялась еще и в гордом, властном взгляде, вблизи еще больше светящемся уверенностью в своей силе.

Викторию невозможно было не уважать и не восхищаться, потому что графиня умела проникнуть в любую душу и, довлея над ней, по необходимости ее забрать. Тех, кому удавалось закрыться от этого влияния, можно было пересчитать по пальцам. Но именно в этой малочисленной остаточной армии находился принц и те, кто в какой-то момент, смея противиться ее решению, наталкивались на сильный волевой характер, тон и необходимые воздействия, в итоге склоняющие к подчинению.

Но Чарлиз и не пыталась проверять на себе способности Виктории. В глубоком почтении она склонила голову перед ней, как перед женщиной, которой, без усилий оной, уже подчинилась. В преданном взгляде ее сквозило глубокое уважение и готовность служить всем сердцем. Но Виктория не поняла этого, непривычного для себя, бесхитростного и бескорыстного взгляда.

– Я прочла письмо ваших родственников, дорогая Ча… Чарлиз, – запнулась она. – И очень рада, что вы прибыли к нам. – Она улыбнулась широкой располагающей улыбкой. – Я очень люблю девушек из провинции. Они очень милы и пахнут травами, – с доброй усмешкой, пребывая в восторге от собственного остроумного плетения слов, произнесла графиня.

– Благодарю, миледи, – Чарлиз вновь скромно опустила голову, и Виктория поняла, что общение с ней труда не составит и можно без церемоний вести разговор.

– Я очень рада знакомству с вами. И надеюсь быть вам полезною, – посчитав, что она должна выразить все свои чувства и намерения, пока представилась возможность, продолжила Чарли.

– Что же заставило вас принять решение остаться при дворе? – участливо поинтересовалась графиня.

Чарлиз не смогла быстро собраться с мыслями и сформулировать цель своего визита в столицу, но должна была отвечать, причем не забывая об осторожности, иначе ее могли посчитать сумасшедшей.

– Я…

– Вы, – Виктория взглядом заставила своих фрейлин, все время их разговора стоящих за ее спиной, отойти еще дальше, оставив ее наедине с Чарлиз.

– Вы можете довериться мне, друг мой, – вкрадчиво сказала она, подойдя к Чарлиз ближе и взяв ее за руку. – Так, как бы вы доверились самому близкому человеку. Что привело вас сюда? Если позволите, я предполагаю, ваш приезд и служба полностью зависят от цели, которую вы преследуете. Мне хотелось бы узнать вас лучше, поняв, какое стремление движет молодой женщиной, покинувшей родные места, что крайне далеко отсюда… – графиня, чуть заметно нахмурив лоб, сосредоточенно смотрела на Чарлиз.

– Я приехала чтобы… способствовать… надеюсь, позволительно так это вам говорить, за… му… – Чарлиз раздумывала, как лучше преподнести Виктории истинную цель ее поездки, чтобы не смутить, не напугать и не отдалить ее от себя. Она хотела бы рассказать все и сразу. Виктория поняла бы. Чарли знала, что обязательно бы поняла. Такой блестящий, уверенный в себе человек не может по-другому. Но мысли путались, а светских манер недоставало. Каким образом предложить свою кандидатуру на помощь Виктории в вопросе ее замужества, она не знала. Со стороны ее правда может звучать чересчур дерзко и нелепо.

Но Виктория сама пришла на помощь.

– Замужеству, вы хотели сказать? – она подняла вверх брови. Эта была единственная реальная сила, по ее разумению, что могла вытащить нетитулованную обедневшую провинциалку из ее глухого леса на старости лет в среду женихов.

– Да, – обрадованно подтвердила Чарлиз, полагая, что этого достаточно, а графиня узрела самую истину, вмиг избавив Чарли от необходимости уточнять, чье замужество она имела в виду.

– Вот и прояснили, – сказала Виктория, заключив про себя: «Какие же бесцеремонные, наглые, бесконечно наглые эти деревенские девицы! Меня выводят из себя бесприданницы! Ничего, я помогу тебе. Выберу для тебя самого „достойнейшего“ женишка. Разбежалась, как же! Много вас таких вокруг ходит и бродит. Даже я, эталон, еще не уверена, что пристроена наверняка, что уж говорить об отбросах», – думала она, смотря на Чарли с застывшей печально-добродушной задумчивой улыбкой.

– Я помогу вам, чем смогу, в этой нелегкой задаче, дорогая. Обещаю. Как я понимаю вас, бедняжка!

Чарли не знала, что Виктория никогда не смогла бы сделать того, что пообещала. Бесконечная зависть к лицам женского пола, с каждым из которых она неосознанно соперничала, постоянно жила в ней, родившись вместе с графиней. И даже неважно, к чему определенно. Мысль о том, что благодаря ей жизнь кого-то сможет наладиться, а не быть сплошным страданием и стенаниями о помощи, заставляла ее зеленеть от злости.

– Вы поняли меня с полуслова? – решилась уточнить Чарли, уже почти освободившаяся от груза скрываемой в сердце истины.

Виктория уверенно кивнула.

От переизбытка окрыляющего чувства признательности Чарлиз с благодарностью поцеловала руку женщины, которой мысленно в ту секунду поклялась в своей верности и поставила перед собою единственную главную цель – выдать графиню замуж за принца.

– Я хочу, чтоб вы знали, за нас с вами небеса! – расчувствовавшись и не имея душевных сил, чтобы сдерживать в себе столь благородные порывы и ободряющие вести, проникновенно призналась Чарлиз.

«Что несет эта умалишенная? С каждой секундой ее неоправданная самонадеянность вместе с ней мне все противнее и противнее», – подумала Виктория, никогда не признаваясь себе, что самой самонадеянной женщиной во всем государстве является именно она.

– Друг мой, Ча… Чарлиз, – заключила графиня, взглядом призвав своих фрейлин приблизиться к ним, выяснив все, что ей было нужно, и порядком устав от общества неимущей блеклости, – я сделаю тебя моей пятой фрейлиной, но я хочу просить об одном… Ты же не хочешь поставить меня в затруднительное положение?

– Нет, что вы! Как я могу? – искренне изумилась Чарлиз, с самого появления Виктории пребывая в сетях ее обаяния.

– В таком случае, милая, избавьте меня от страданий произносить это длинное и сложное для запоминания и произношения имя, договорились? Мне кажется, цвет этих глаз больше подходит Лиз, тем более у нас традиция – ранг фрейлины соответствует ее имени, чем выше – тем имя длиннее, и наоборот. Достаточно простая и удобная для всех традиция, не так ли? К тому же лаконичное и скромно-обаятельное имя Лиз как нельзя лучше гармонирует с внутренним миром честной непритязательной девушки, не так ли?

Чарлиз слушала Викторию с открытым ртом и не знала, что ответить. Предложение Виктории отказаться от собственного имени выглядело обыкновенной причудой. Впрочем, Чарли могла отказаться и от многого другого, только чтобы служить ей, поэтому безропотно произнесла:

– Бесспорно, миледи.

– Вот и отлично, – расслабленно произнесла Виктория. – На этом и остановись. Поскольку Лиз уже принята на работу, я буду обращаться к новой фрейлине, как и к другим четырем, доверительно, без дистанции, на «ты». Итак, Лиз, следуй за остальными, они тебе все покажут и разъяснят. – И, машинально кивнув Чарлиз на прощание, уже забыв о ее существовании, Виктория отошла к кружку уже давно бросающих на нее взгляды военных мужей.

А Чарли в оцепенении и с низко склоненной головой, продолжая находиться под гипнотическим для себя обаянием Виктории, провожала ее благодарным взглядом.

Глава 7

Их звали Петронелла, Габриэлла, Памела и Белла. Тех фрейлин, что составляли свиту Виктории, а сейчас, обступив Лиз, как они ее знали, и не отводя восьми глаз, разглядывали девушку. Старшие из них, и по возрасту и по положению, Петронелла и Габриэлла, единственно допускаемые близко до себя Викторией, были самыми яростными фанатиками ее и поклонницами, оставшиеся три служили более «устрашением», нежели надобностью для графини. Виктория знала, что внушает ужас величия уже одной своей длинной процессией, тянувшейся за ней повсюду, куда бы ни ступила ее нога. На роль последней в ней и, как всегда, самой бедной, скромной и исполнительной девушки и была принята Чарли. Пятой фрейлине более всех других доставалась роль груши для битья, необходимой Виктории и ее любимицам для насмешек, шуток, розыгрышей, если рядом не находилось, помимо них, других объектов. Если не считать закрытых, для узкого круга людей, приемов, свита графини была неразрывно с ней связана. В комнате каждой фрейлины на стене подле кровати висел колокольчик, часто звонящий разом для всех них, призывающий наравне с прислугой в покои Виктории. Ей было не наиграться живыми куклами во время бодрствования, потому она использовала их по вечерам и ночам тоже. Графиня любила шум и беготню вокруг себя, непременно в соединении с услужливым тоном и живым заботливым участием.

Чарлиз не оставалась на приеме ни секунды более, под конвоем младших фрейлин отправившись на ознакомление с основными помещениями дворца. Исходя многочисленные коридоры и лестницы вверх и вниз, Чарли тем не менее сделала вывод о том, что основное здание имеет пять этажей, срединный из которых занимали комнаты короля и принца. Если бы на то была воля его высочества, он не позволил бы никому бывать на третьем этаже, но король, оставаясь монархом, являлся более гостеприимным хозяином, поэтому этаж был многолюден, и даже графиня Виктория часто посещала его. Король, имевший связь с матерью Виктории на протяжении многих лет, питал к молодой графине отчасти родственные чувства, если вообще знал, что это такое. Так или иначе, он отвел Виктории покои на следующем, предпоследнем этаже. Последний, пятый, большей частью пустовал, если не считать комнат некоторых придворных, в том числе покоев фрейлин, занимающих небольшое пространство в восточном крыле дворца. Поднимаясь все выше и выше по лестнице, процессия с Чарли наконец их достигла. Нарядные коридоры, богатые убранством и красным бархатом, здесь сменились на неокрашенное дерево, коим была оббита стена между шестью дверьми, следующими в ряд друг за другом. Самая последняя комната, у дальней стены, пустовала. Дверь ее была открыта, а застеленная покрывалом кровать и необжитый, без личных вещей, вид подтверждали это.

Памела и Белла, что, введя в курс дела, должны были помочь обустроиться Чарли, оказались бесполезными помощницами, зато превосходными болтуньями и сплетницами. Как только они оказались вдалеке от высшего общества, а значит, от чутко слышащих ушей и острых взглядов, они принялись обсуждать знакомых персон, на свое несчастье в течение дня успевших повстречаться им на пути. Их диалог был настолько пустым и быстрым, что Чарлиз, вначале пытавшаяся уловить его смысл, через несколько минут перестала напрягать разум в этом понимании, признав, что не успевает и не вычленяет ценности из него, потому она углубилась в собственные размышления.

– Если бы Элла сегодня еще оставалась пятой, то он точно не посмел промолчать и ответил ей за недавнее оскорбление в свою сторону.

– Да, он имел бы на это право. Она всегда поступала грубо и невежественно. Вспомни, как она ушла. Ничего даже не сказала.

– Да, просто ушла.

– Одного не пойму, почему?

– Я была уверена, что она упадет графине в ноги, ведь неправа.

– Ей было так хорошо во дворце, на таком значимом положении! Хотя в последнее время ее словно подменили… Да и как она могла, в трезвом рассудке и добром здравии, без объяснения, не отвечая на призыв графини приблизиться, напротив, сбежать от нее?

– Такое ощущение, что ее околдовали.

– Без темных сил здесь не обошлось, точно.

– Даже если это была банальная гордость, – предположила Памела, – нам не нужны гордячки, определенно нет.

Неразлучные приятельницы в течение получаса обсуждали внезапный для них уход предыдущей до Чарли, пятой фрейлины, у которой в какой-то момент разум возобладал над слепым поклонением графине, не позволив дольше сносить нападки Виктории исподтишка. Приняв решение молча удалиться из дворца она тем самым сознательно ставила крест не только на карьере и удачном замужестве, но и на приеме в свете. За время этой беседы Чарлиз успела через единственное окно своей комнаты осмотреть задний двор, на который оно выходило, развязать узелок с самыми необходимыми вещами, а именно: небольшим образком с ликом Спасителя, расческой, косынкой и двумя старенькими простыми платьями, и разложить все по местам.

– Что теперь делать? – она решилась перебить их занимательную беседу.

Фрейлины, замолчав, с непониманием уставились на нее.

– Я имею в виду, – пояснила Чарлиз, – каковы обязанности фрейлин? Как проходит их день? – девушку уже порядком изнурила пустая болтовня двух подруг, и только жажда приступить к работе поддерживала бодрость против желания прилечь с долгого пути.

– Как проходит день Виктории, так и наш. Всегда по одному распорядку, – ответила Белла.

– По утрам графиня оповещает о своем пробуждении каждую из нас, правда, возможно, в разное время, но с одной целью – чтобы мы присутствовали при ее утреннем туалете. Мы помогаем ей одеваться, передаем последние новости или ответы порученных нам посланий. После завтрака или чая гуляем в парке, как и по окончании обеда. Если погода не располагает к тому, проводим время в приемной зале, где, исходя из надобности графине, поддерживаем беседу с великосветскими лицами, прислуживаем, можем вязать или вышивать, к примеру. После ужина, когда начинает смеркаться, – проводим время в тех же залах, но уже на званых вечерах или балах.