– Я сфотографировал их тогда. Это я сюда поднимался по лестнице. И решетку на окнах два месяца назад снял тоже я. Она в моем гараже. Можешь убить меня. Но интуиция и опыт говорят мне, что ты должна жить иначе. Ты каждую зиму ездишь на чужие дачи, чтобы писать пейзажи, словно у тебя не может быть своей дачи… Ты просто не знаешь себе цену. Очнись, тряхни своей головой, приди в себя, вспомни, что ты женщина… Брось своего адвоката, он по сравнению с тобой ничто… Те деньги, которые он тебе дает, ты можешь заработать за пять минут… Ева, я обещаю тебе, что, если ты сейчас откажешься, ноги моей больше здесь не будет. Решай.

Стало очень тихо. Ева слышала тяжелое дыхание Гриши, он весь взмок, доказывая неправильность ее образа жизни, и вряд ли сейчас он думает о своих процентах. Она давно знает Гришу: многое он делает для души. Вот и сейчас он пришел только ради нее. Трезвый.

– Посмотри, у меня лицо не в краске? – Она придвинулась к нему и поцеловала его в щеку. Необычайная легкость охватила ее, когда она представила вдруг, как резко может изменится ее жизнь. Обманчивый ветер перемен коснулся ее лица. – Ладно, зови своего коллекционера, – выдохнула она. – В конце-то концов, мне надо освобождать мастерскую. Столько уже накопилось, а я все пишу…

***

Коллекционера звали Майкл Робертс. Он ни слова не знал по-русски. Они разговаривали с помощью Гриши. едва этот худенький светловолосый американец вошел в мастерскую, как Ева сразу же поняла – он знает, что ищет. Выбор был сделан, он остановился напротив полотна «Желтые цветы», написанного в сюрреалистическом стиле.

Гриша вывел Еву на кухню.

– Я не поняла: он что, берет всего одну картину? Ты же говорил обо всех? Ты разыграл меня? Ради нескольких долларов ты мучил меня здесь полчаса!

– Спокойно, птичка. Я сделал тебе такую рекламу, что твои «Желтые цветы» уйдут сейчас за пять тысяч баксов. Тебя устраивает цена?

Она широко раскрыла глаза: пять тысяч долларов!

– Устраивает. Десять процентов – тебе…

– Никаких процентов. Он платит уесть тысяч, тебе пять, мне одну. и решетка на окна за мной. А ты в течение недели уезжаешь отсюда, идет? Куда хочешь, пользуйся моментом… – Гриша волновался, пот горошинами катился по его круглому полному лицу.

Они ушли, забрав картину. Ева почувствовала, что чего-то лишилась, ей было даже немного больно, но на кухне, на столе, лежали пять тысяч долларов.

Раздался звонок. Она взяла трубку.

– Ева? – услышала она знакомый голос с акцентом. – Я хочу вас видеть. Это Бернар, вы меня узнали?

– Узнала.

– Я звонил вам, вас не было дома?

– Да. Вы где?

– Скажите «да», и я закажу здесь, в Париже, для вас билет. Вам надо будет только забрать его в аэропорту. Я хочу, чтобы приехали ко мне в гости. Запишите мой телефон! 40—74 03 54. Почему вы молчите? Что у вас с телефоном?

– Я слышу вас, Бернар. Я записываю…

– Вы приедете?

– Приеду.

– Запишите адрес…

И тут их разъединили. Ева от волнения не знала. куда себя деть. В квартире было тихо, но ей постоянно мерещились голоса, ей казалось, что мастерская наполнена людьми, собирающимися скупить все ее картины. Она вошла в мастерскую и посмотрела на то место на стене, где еще недавно висела картина «Желтые цветы». Теперь там было пустое месть. Она писала ее осенью, на даче Драницына. Она жила у него больше недели, много работала, шли дожди, рано темнело, они с Левой долгое время спали в разных комнатах, переговаривались перед сном, но в конце концов он не выдержал… Это был осенний роман, красивый, непродолжительный, плодотворный: той осенью Ева написала более двадцати натюрмортов и несколько вещей формального плана. Прав Гриша: жизнь продолжается, не могли же эти «цветы» висеть здесь до конца ее дней? Нет, конечно.

Она почувствовала голод. Вспомнила о том, что в холодильнике пусто, и позвонила Грише.

– Как ты думаешь, Гришенька, я правильно поступила? – спросила она.

– Нет слов, – ответил Рубин, он был уже пьян и еле ворочал языком. А она хотела пригласить его в ресторан.

Но появился Вадим. Увидев Еву в черном вечернем платье с открытой спиной, он пришел в восхищение. Блестящие волосы красиво уложены на затылке, в ушах – длинные, до плеч, агатовые серьги.

– Я хочу в ресторан, в тот, где нам подавали улиток и

петуха в вине. Я хочу есть, я умираю от голода.

Это был, скорее, бар, чем ресторан, под скромным названием

«Bistro Francais». Ева заказала теплый зеленый салат с

козьим сыром, дюжину улиток в чесночном соусе, блинчики «Сюзетт» и суфле «Гран-Марнье». Вадим заедал французскую настойку петухом в вине. Это был праздник живота, праздник жизни. Только вот Ева выглядела несколько рассеянной. Она смотрела куда-то мимо Вадима и о чем-то думала.

– Мы встречаемся с тобой уже больше года, – проговорил Вадим, стараясь не смотреть на Еву и кроша булку в тарелку с соусом. – Ты знаешь, что я люблю тебя. Я многое прощаю тебе, но ты продолжаешь встречаться с другими мужчинами.

Этот Рубин, зачем он тебе нужен? А Драницын? Скажи, ведь это из-за него ты поехала в Подвал? Ты же сказала мне, что между вами все кончено.

Ева подняла на него глаза.

– Ты сошел с ума, Вадим! Мы пришли с тобой в ресторан,

чтобы отдохнуть, а ты несешь здесь, бог знает что… Какой Драницын, какой Рубин, о чем ты? Я живу так, как мне хочется. Я предупреждала тебя в самом начале, что не потерплю насилия. Или ты считаешь, что я должна сидеть дома, работать, а все свое свободное время проводить только с тобой? Тебе уже недостаточно, что я провожу с тобой ночи?

Мне это скучно.

Прав был Гриша, тысячу раз прав: она не так живет. Она ушла в себя, а Вадим лишь усугубляет это одиночество. Зачем так болезненно любить? Почему бы ему ни радоваться своей любви? Он сидел перед ней, опустив голову, обиженный взгляд его был теперь обращен на растерзанного, пропитанного вином петуха. Вадим в постели, словно стакан молока на ночь: регулярный и полезный. С Левой было намного веселее. Лева был непредсказуем.

Вадим положил руку на ее ладонь. Жест был настолько естественным и непроизвольным, что в душе Евы что-то перевернулось. Она наклонилась к нему и заглянула в его глаза. Какая печаль, какая невыразимая грусть сквозили в его взгляде! Как же он боялся потерять ее!

– Я люблю тебя, Ева. Я не могу без тебя. Я знаю, что ты

решила бросить меня. Я это чувствую. И этот звонок ночью…

Она почувствовала себя предательницей. Она провела с ним

ночь, она позволяла ему любить себя, а сама в это время

вынашивала, как незаконное дитя, мысль о скором отъезде в Париж. А ведь он ничего не знает. Он ничего не знает о Бернаре, о ее тягостном ожидании следующего звонка, когда он назовет ей день отъезда и время… Как же может она быть такой жестокой? И когда она стала такой?

– Едем к тебе, – неожиданно сказала она и поднялась из-за стола. – Немедленно. Я хочу тебя, Вадим. – Она схватила его за руку и, не помня себя от желания обнять его, почти выбежала из бара.

Мокрый асфальт блестел черным глянцем, в нем отражался голубой и желтый свет фонарей. В такси Вадим крепко обнял ее за плечи и прижимал к себе с такой силой, что, казалось, боялся, будто она сбежит. Свободной рукой он обнажил ее колено, и теперь, в темном салоне машины, оно белело и выглядело страшно непристойно. Ева легко коснулась рукой чуть ниже живота Вадима. Как же странно устроен человек!

Быть может, разумом она и противилась мужчине, а плоть стремилась к плоти, и Ева слепо подчинялась этому, стараясь не думать об инстинктах.

В его спальне пахло дождем, запах которого врывался через открытое окно, капли его блестели на подоконнике. Вадим нежно промокал влажный лоб Евы, она, обнаженная, лежала, положив голову на его плечо, и курила.

– Значит, ты хотела уехать без меня?

Она убрала волосы со лба и кивнула.

– Я хотела начать новую жизнь, понимаешь? Мне казалось, что я буду больше писать, что я изменюсь, стану совсем другой. А какой человек не хочет перемен?

– Я, например. Я хочу, чтобы всегда лежала вот так же, положив голову мне на плечо, чтобы мы всегда были рядом, чтобы ты встречала меня на пороге, пусть даже со своими противными кистями… Выходи за меня замуж, Ева.

Она не пошевелилась. Замужество у нее ассоциировалось в основном с детьми, а к этому она еще не была готова.

Внезапно ей захотелось домой.

Закутавшись в простыню, она подошла к окну. Москва светилась мутными от дождя огнями, шелестели потемневшие кроны деревьев, где-то внизу, в подворотне, скулила брошенная собака.

– Я хочу домой, – сказала Ева. – Ты же знаешь, я могу работать даже ночью. Кроме того, теперь я боюсь за свою мастерскую. Надо будет завтра утром позвонить Смушкину, чтобы он со своими ребятами как можно скорее поставил решетки. Я пойду, а? – Она оглянулась и увидела, что Вадим отвернулся к стене. Он обиделся. И так будет всегда.

Она легла рядом. Закрыла глаза, и ей почудилось, что на соседней улице, в пустой квартире, раздался телефонный звонок. «Алло, Ева, почему же ты не берешь трубку…»

***

Перед самым отъездом Ева нашла в себе силы отключить телефон. Она закончила в тишине и полном затворничестве новую работу под названием «Петух в вине». Сюжет был таков: все наоборот – петух с кроваво-красным гребнем сидит за столиком в кафе, а мужчина и женщина, разрезанные на кусочки, но улыбающиеся, лежат на тарелке, рядом соусник с майонезом, кудрявый свежий салат, розовые креветки, вазочка с белым жасмином.

Она работала больше месяца, устала, ждала и наконец приняла решение поехать одна, не дожидаясь приглашения и билета. Не хотелось зависимости. Ее провожал Гриша. Обещал никому не сообщать ее адрес и телефон.

– Не боишься, птичка? – спросил Гриша. Он выпил слегка там же, в аэропорту, когда они ждали посадки. В ресторане он продиктовал ей названия улиц, даже дал какой-то телефон.

– Мне ничего не нужно. Твои знакомые – общие знакомые. Я сама. – Она нежно взглянула ни него.

– Почему ты ни разу не оставила меня на ночь? Я для тебя слишком толст? Почему? Ты глупая, Ева, все не тех выбираешь.

– Наверное, Гришенька.

– Квартиру надежно заперла? Решетки на окна поставила?

– Поставила. – Она не сказала ему, что для надежности спрятала все свои работы у Глеба Борисовича. – Вот только цветы пришлось поручить соседу.

– Могла бы и мне оставить ключи.

– Зачем? Не представляю, как бы ты ухаживал за моими бегониями… У тебя и так много дел.

– Дела бы подождали, тем более что твоя мастерская представляет для меня больший интерес… Но ты же ненормальная, думаешь, пять тысяч долларов – это такие большие деньги? Ты проживешь их очень быстро. Постарайся снять квартиру где-нибудь на окраине. Дешевле будет. В крайнем случае, как кончатся деньги – позвони, я тебе вышлю или передам через знакомых. В этом ты можешь быть уверена. Да, вот чуть не забыл: если тебя захочет найти Майкл, ему тоже нельзя будет сообщить твой адрес?

– Смотри по обстоятельствам, Гриша, мне трудно сейчас что-либо предугадать. Ведь я и Вадиму ничего не сказала. Я хочу от всех и всего оторваться. Улететь.

– Ты ведешь себя, как влюбленная женщина. Очень странно. Я был уверен, что ты поедешь туда со своим адвокатом. – Он посмотрел на часы.

***

Париж встретил Еву хмурыми тучами и теплым дождем. В куртке, джинсах и легком свитере, с небольшой дорожной сумкой в руке, она стояла в аэропорту перед телефонной кабиной и не знала, с какой стороны к ней подойти. Номер она выучила наизусть. Искушение было столь велико, что она с огромным трудом заставила себя отойти от телефона и пошла по оживленной узкой улочке, куда глаза глядят. Она впитывала в себя запахи, звуки и те непередаваемые ощущения, какие дает сознание того, что ты находишься в незнакомом тебе месте.

Она двинулась наугад по бульварам в поисках хотя бы временного жилья. Не зная ни одного слова на французском, она мола бы спросить кого-нибудь из прохожих на английском и наверняка отыскала бы гостиницу намного быстрее. Но ей не хотелось ни с кем разговаривать. Чувствуя необычайную легкость во всем теле, она пошла по Парижу, как по музею, рассматривая красивые здания, большие, утопающие в зелени площади, пока не вышла к Северному вокзалу. Миновав площадь Клиши, она попала на авеню Батиньоль и долго плутала, пока не оказалась в тупике Бово, в самом верху предместья Сент-Оноре, на углу авеню Гош. Для этого ей пришлось, изнывая от усталости, набрести на парк Монсо, окруженный со всех сторон решеткой с золоченными пиками, напротив которой выстроились в ряд роскошные особняки. На дверях первой же гостиницы висела табличка «Мест нет» на французском и английских языках. Здесь же, на мраморной доске, была надпись: «Комнаты на сутки, неделю или месяц. Водопровод, центральное отопление». Ева толкнула тяжелую застекленную дверь и оказалась в мрачном холле, где за конторкой сидела девушка с круглыми очками на носу и что-то записывала.

– Мне нужна комната, – сказала Ева по-английски и замерла в ожидании ответа. Она, как и все русские, не верила тому, что писалось на дверях гостиниц. К тому же она так устала и проголодалась, что у нее прости не было сил продолжать поиски приличной гостиницы.

Девушка оторвала взгляд от конторской книги и внимательно осмотрела посетительницу.

– Очень маленькая комната на втором этаже вас устроит? – Она говорила по-английски немного лучше Евы. – Три тысячи франков в месяц.

Ева сочла цену вполне приемлемой и согласилась, заплатив

вперед за неделю. Девушка, ее звали Клотильда, провела Еву

на второй этаж и показала ей комнату. Достаточно просторная,

с широкой кроватью, шкафом, письменным столом и двумя

креслами. Рядом с комнатой находилась маленькая, выложенная

голубым кафелем ванная. Из разговора с Клотильдой Ева поняла, что за отдельную плату здесь можно поесть утром и вечером. Она попросила записать на листочке адрес и телефон гостиницы и поставить в комнату телефонный аппарат.

– Ужин через полчаса, – сказала Клотильда и, ободряюще улыбнувшись, закрыла за собой дверь.

Вот и все. Теперь она совершенно одна. Что ее ждет в этом сказочном и немного нереальном городе? Она подошла к окну. Перед ней открывался вид на небольшую узкую улочку, почти скрытую пышно разросшимися каштанами. Вдоль улочки стояли прижатые к друг другу небольшие, красного кирпича дома с витринами и яркими полотняными козырьками от солнца. Людей почти не было видно, хотя дождь и прекратился. Ева открыла окно и вдохнула воздух. Париж пах мокрым асфальтом, кофе и свежеиспеченным хлебом: должно быть, внизу находилась кухня, где готовилась пища для постояльцев.

Ева достала из сумки блокнот, ручку с черными чернилами и набросала все, увиденное ею в тупике Бово.

После ванны, накинув на плечи зеленый купальный халат – собственность гостиницы, – Ева вернулась на успевший полюбиться ей за это короткое время подоконник, достала сигарету и закурила. И только теперь поняла, как же проголодалась. Через четверть часа в дверь постучали, вошла Клотильда с подносом. Жареный цыпленок, салат, булочки, масло, крохотная баночка с джемом и кофе в кувшинчике.

***

После ужина она провалилась в сон. ей снился аэропорт Руасси и великое множество телефонных будок, дождь синего цвета, пузырящиеся лужи, какие-то незнакомые люди… Сон оборвался – это стучали в дверь. Ева моментально проснулась. Она вновь увидела улыбающуюся Клотильду. Та принесла новый ярко-зеленый телефон. «Ну, что смотришь, позвони Бернару», – оставшись одна, сказала себе Ева и взяла трубку. Она представила, какое у него будет удивленное лицо в тот момент, когда он услышит ее голос. А что, если трубку возьмет его жена? А ничего, собственно. Ева назовет свое имя и попросит Бернара. Она набрала номер и замерла. Трубку взяли не сразу. Но потом Ева услышала чистую русскую речь. Голос был женский.

Ева представилась.

– Отлично. Он ждет вашего звонка уже больше месяца. Сейчас я передам ему трубку.

Она услышала голос Бернара. Он не скрывал своей радости.

– Где вы остановились? Вы можете сказать?

Ева взяла листочек и продиктовала адрес и телефон.

– Я рад, Ева, как я рад! Если вы не устали, я сейчас приеду за вами. Но на это уйдет некоторое время.

– Я не устала, Бернар, я только что поспала. Приезжайте.

Вот и все, вот и кончилось ее одиночество. Сейчас приедет Бернар и увезет ее отсюда. Куда? Зачем?

Она принялась лихорадочно собираться. Вытряхнула из сумки все свои вещи и оставила выбор на черном платье, в котором была последний раз с Вадимом в бистро. Но потом вдруг подумала: а что, если Бернар собирается отвезти ее к себе домой, а не в ресторан или бар? Она быстро переоделась и, когда постучали в дверь, была уже в джинсах и свитере. Она едва успела подкрасить ресницы и губы, расчесать свои длинные волосы и решила не закалывать их.

Она сказала по-русски: " Да!», и дверь отворилась. В комнату вошел Бернар. Он был в вельветовой куртке и джинсах и показался Еве намного моложе, чем там, в Москве. Похоже, он и сам не знал, как ему себя вести. Он подошел и быстро схватил ее за руку, но потом как-то неловко приобнял и коснулся губами ее виска. Она закрыла глаза и стала ждать продолжения, но он сразу же отпустил ее и сел в кресло.

– Почему? – всплеснул он руками. – Почему ты не позвонила мне? Почему не выкупила билет? Я ничего не понимаю.

– Я работала, во-первых, а во-вторых, хотелось побыть одной.

– Я не понимаю, но скажу, что я нашел для тебя здесь

работу. Я за этим и звонил. Это хорошие деньги, думаю, вы согласитесь…

Ева, сначала не обратив внимание на его слова, заметил, что он обращается к ней то на «ты», то на «вы», и решила снять эту проблему, обратившись к Бернару на «ты».

– Ты нашел мне работу? Но зачем? Что я могу здесь делать? – Она продолжала верить в то, что Бернар ничего не знает о ее занятиях живописью.

– Потом. Это потом. Сейчас мы поедем на остров Сен-Луи, в ресторан. Джинсы? – Он улыбнулся. – Это все?

Ева достала платье и пошла в ванную – одеваться. Что это за остров – Сен-Луи? От волнения она дрожала и никак не могла попасть в рукава. Наконец она надела платье, расправила тонкую ткань на груди и бедрах, отметив про себя, что сильно похудела за последние дни, подправила макияж и подняла волосы, заколов почти на макушке. «Лучше бы он не приходил, столько волнений, столько всего непонятного…»

Она заперла комнату и отдала ключи Клотильде, которая читала у себя за конторкой. Она что-то спросила по-французски, Ева не поняла, Бернар быстро перевел:

– Она спросила, будешь ли ты ночевать здесь?

– Да-да, – поспешила ответить по-английски Ева и отвернулась, чтобы не встречаться взглядом с девушкой. Она даже не хотела видеть выражение лица Бернара, настолько неловко себя почувствовала.

Возле гостиницы стоял большой белый автомобиль. Бернар помог ей сесть, обошел машину, сел на свое место и вдруг повернул к Еве лицо. Его черные волосы блестели от бликов уличных фонарей, голубые глаза смотрели как-то жалобно. Почему?

– Я хотел тебя видеть, звонил Фибиху, я ждал, я очень ждал… – Он привлек ее к себе и поцеловал в губы. Он целовал ее долго и нежно, а она вспомнила его появление у себя в квартире, их застолье, разговоры и подумала, что, если бы он так поцеловал ее там, в Москве, она могла бы жить в Париже уже больше месяца.

***

По дороге Ева призналась Бернару, что она не голодна и ее вполне устроит какой-нибудь бар или кафе, где они могли бы спокойно поговорить и обсудить дальнейшие планы. Она сказала, что намерена в Париже работать. Но, произнося последнее слово, поняла, что проговорилась и сейчас он спросит, чем именно она намерена заниматься. Но Бернар, похоже, не обратил внимания на ее слова.

– А кто та женщина, которая взяла трубку? – спросила Ева, чтобы перевести разговор на другую тему.

– Моя жена, Натали. Тебя удивило, что она говорит по-русски? Она русская.

Ева вздрогнула, как если бы ей плеснули в лицо кислотой. Потом она долго смотрела в окно, воспринимая Париж теперь уже по-другому. Она не радовалась ни теплой, напоенной ароматами цветов ночи, ни присутствию рядом с ней мужчины, о котором так много думала. Даже сигарета, которую он ей предложил. показалась ей горькой.

В маленьком баре они взяли по коктейлю, и Бернар спросил, что случилось и почему она загрустила.

– Я никак не могу привыкнуть к мысли, что я уже не в Москве. Мне почему-то страшно.

– Это пройдет. У меня тоже так было в Москве, я проснулся, и оказалось, что я не дома. Я всегда буду рядом, ты всегда сможешь рассчитывать на меня.

Она горько усмехнулась. В баре было немного посетителей, в основном молодые парочки, забредшие сюда, чтобы выпить, посидеть, а потом вновь отправиться гулять по ночным парижским улицам. На столиках горела оранжевые светильники, спокойный усатый бармен не спеша смешивал напитки и улыбался вновь вошедшим. Ева заметила, что, когда они только вошли сюда, он в знак приветствия помахал рукой и Бернару.

Около полуночи Ева запросилась домой. Она так и сказала: домой.

– Ты никуда не поедешь. Ты будешь жить у меня.

– Я не могу. А как же жена?

– Мы разделили дом, она живет на второй половине. У нее сейчас наверняка гости. Кроме того, она хочет познакомиться с тобой. Она безумно любит русских.

Ева ждала, что вот сейчас Бернар расскажет ей о своей жене

– как они познакомились, как случилось, что она, русская, оказалась в Париже, но он молчал, смотрел на Еву и прерывал это молчаливое рассматривание лишь для того, что заказать еще выпивку.

Когда они вышли их бара, он сказал:

– Не могу еще поверить, что ты здесь. Мне снится сон?

Как бы и ей хотелось, чтобы это был сон! Во сне позволено все. Во сне она бы непременно уступила ему и поехала с ним хоть куда, даже к нему домой, она бы позволила ему целовать себя до утра, она бы многое спросила у него и рассказала бы сама. Но это был не сон, она шли по улицам обнявшись, и Ева ничего не понимала. Зачем ему было приглашать ее, если он живет с женой? Он воспринимает ее как русскую путешественницу, искательницу приключения или любви?

И все же это был сон. Они вернулись в машину, и Бернар вновь поцеловал Еву.

– Мы не должны этого делать, – сказала она и отвернулась к окну.

– Почему? Я же так ждал тебя, я постоянно думал о тебе.

– Я не знаю. Я не могу. Не спрашивай меня. Ты же сам все понимаешь.

– Разве ты приехала не ко мне? – И вновь эти глаза,

которые просят если не любви, то хотя бы нежности.

– Нет. Я приехала не к тебе. Отвези меня в гостиницу.

Они быстро мчались по пустынным ночным улицам, проехали по мосту через реку. «Должно быть, Сена».

Вдруг он резко затормозил, вылез из машины, обошел ее и открыл дверцу. Ева поняла, что должна выйти. Ей стало не по себе.

– Ни к тебе, ни ко мне, – сказал он, взяв ее за руку, и повел за собой через дорогу. Они вошли в ярко освещенный подъезд дома, где консьержка поздоровалась с Бернаром, поднялись на третий этаж, прошли долгий гулкий коридор, пока не остановились напротив какой-то двери. Бернар достал ключи и отпер замок. – Ни к тебе, ни ко мне, – повторил он и закрыл за собой дверь.

И тут случилось то, чего она больше всего боялась. Он набросился на нее и стал страстно покрывать поцелуями ее лицо, шею, плечи, грудь. Платье, словно вторая кожа, медленно сползло вниз, обнажая ее тело.

– Я… Я ждал тебя… – Он вел себя так, будто всю жизнь ждал этой минуты. Подхватив Еву, Бернар отнес ее куда-то вглубь квартиры. – Я знаю, ты приехала ко мне. Я не должен был уезжать, не должен был оставлять тебя одну в Москве… Я звонил… – Он уложил ее на постель и принялся судорожно раздеваться. – Я звонил, а трубку взял мужчина… Он находился в твоей комнате… Ты была там?

Она уже лежала на спине и не могла пошевелиться. Бернар, продолжая ласкать ее, раздвинул ей колени.

– Ты была там? Ты не хотела взять трубку?

– Нет! – крикнула она, но он ей зажал рот своими губами. Она почувствовала на бедрах его горячие руки, и все смешалось в ее сознании. Она слышала только стук деревянной спинки кровати о стену и вздохи мягкого, словно наполненного воздухом, матраца. Бернар был сильным мужчиной, он, не давая ей времени опомниться, то опрокидывал ее на спину, то поднимал на своих сильных руках и подбрасывал вверх, то захватывал сзади и проникал в нее, что-то бормоча по-французски и целуя ее спину и затылок.

Он угомонился только под утро. Они уснули обнявшись. Ей показалось, что она спала одну минуту, между тем, когда она открыла глаза, был уже полдень. Солнце заливало комнату. Она увидела белый потолок и спускавшийся почти к самой постели прозрачный, как мыльный пузырь, светильник. Бернар, не открывая глаз, обхватил ее обеими руками и сказал:

– Не отпущу. – И она услышала где-то совсем рядом биение его сердца. – Буду держать тебя вот так всегда, чтобы ты не уехала.

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3