Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

И ее муж по жизни боялся репрессий, боялся, что и за ним придут из органов, потому что он из семьи священнослужителей. Страх репрессий оставался и после войны. Дед умер рано, до срока, – да и то сказать, он был старше бабушки на 18 лет.

…

Все ж любовь всё превозмогает. В конце 70-х, начале 80-х я ходила по деревне в клешах с бахромой, и бабушка бранилась на меня из-за такой одежды, но все идеологические разногласия нам не мешали понимать друг друга. У нее вместо икон висел портрет Брежнева, Баба Ага считала его красивым, умным: я смотреть на него не могла, даже через силу. В чулане мною были развешаны портреты рок-музыкантов, (провисели долго), и надпись «Щит и меч! Честь или смерть!» еще вроде бы сохранилась. Странно это сейчас читать, все ж я девочкой была, а не парнем.

Еще вспомню из глубокого детства огородного: в 5 лет я носила красивую фуражку погранцов, с кокардой, и дембельский зеленый френч дяди Васи (по колено он мне был). Мамин брат Вася как раз пришел из армии, с острова Даманского.

На груди моей сверкал, помазанный клеем, вырезанный из открытки ко дню Победы, орден Победы. Автомат из дерева, крашенный черной акварелью, я таскала за плечом, маршируя по огороду. Вот в этом раннем детстве я мечтала пойти в армию солдатом, и почему детей в армию не берут (ведь потом охотка пропадет!)

Но не срослось.

Помню еще, с кузиной Светкой Болтик, мы сорганизовались жарить бобы в самодельном камине, сделанном из серых камней в шалаше, в центре огорода. А бабушка, заметив дымок, быстро прибежала к нам с руганью, затушила огонь, за ухо схватив меня, притащила в дом и в срочном порядке отправила домой, в Свердловск, прочь из Мосино. Очень рассердилась, что мы дом спалим и огород, – жара стояла июльская, сухотень.

Может, поэтому я в детстве собиралась сделать революцию против угнетения детей взрослыми. И все взрослые надо мной ржали (а бабушка мне об этом напомнила в 38 лет, да и моему сынку рассказала). Но вот я о подготовке революции совсем не помню!

Что-то мне, видимо, помешало, а сейчас уже и поздно – пора думать о революции в экологии. Мой сын, когда слушал от прабабки эту историю, падал со стула со смеха. На бис слушал и на бис падал. Хорошо, что не с полатей. Он валялся на полатях днем, рано не вставал, спал до двух, как и я дитя асфальта, дитя города, как и я. Городские и деревенские люди сильно различаются!

В деревне жизнь правильно идет, у хороших людей. А я не стала учительницей в деревне: хотя, Галя звала меня в Клевакино преподавать и обещала всё устроить, де у них учителей по языку и истории не хватает.

Я ж стала художником и режиссером.

О Гале. Подруга детства моего познакомилась на танцах с парнем приезжим, шефами с Качканарского ГОКа, что приезжали по разнарядке урожай убирать (было в советское время такое правило – шефствовать над селом). Вышла замуж за этого парня, сменив фамилию Соколова – на Баранову. Но после 6 лет жизни в Качканаре в замужестве, вернулась-таки обратно в родную деревню врачом, сменив на этом посту свою мать-фельдшера… Гале не пожилось с мужем, она говорила, что он был жесток с нею. Но она долго не уезжала (жалко подушек и перин, жалко приданое бросить).

Дома Галину назначили заведующей Клевакинской больницы и дали в Клевакино квартиру. Эти деревни близко друг от друга, простым глазом видать. Живет она, должно быть, в Клевакино. Галин сын Андрей вырос, он – дока по автослесарному делу, у него дом, гараж, машины и мотоцикл. Галин папа, комбайнер Коля Соколов перенес тяжелый инсульт, потом второй, он и мама Аля ушли в мир иной и похоронены на общем Мосинском кладбище, где и мой дед похоронен и баба Ася-Соф. Школу старинную с садом купил новый русский и сделал из нее баню-сауну, его Галина Димкой кличет. Детей там не хватало для комплекта и школу закрыли, после того, как деревню Мосина признали бесперспективной.

…Дом-избушка без бабы Аги в Копырино опустел. Бабушки не стало 30 июля 2004 года.

Похоронена она в Перми, на Северном кладбище, где живет четверо ее детей, пятеро внуков и много правнуков. Там она обычно зимовала, на лето возвращаясь в деревню. Остальные потомки жили и живут в Каменске и в Екатеринбурге.

Бабушка скопила на похороны свои столько денег, что и на сорок дней осталось, и на памятник хватило (она постаралась так сделать, чтобы детям своим не доставлять неудобств). Вот такой был ее характер.

Агнии Ивановне Адриановской, в девичестве Шиховой, исполнилось 86 лет.

Бабушка писала стихи. Ровным, красивым округлым почерком исписана толстая тетрадка, мне ее стихи очень нравятся, но я, конечно же, субъективный читатель, потому что мне всё нравится, что сделано бабушкой. И носки-варежки, ею связанные, и супы ее с картошкой, и стихи, и мудрые побасенки.

Бабушка человек сильной воли, с оптимистичным взглядом на жизнь, справедливый, прямой, великодушный, веселый. Разве таких людей сейчас где встретишь?

…За 7 дней до кончины, баба Ага ходила с Женей, той Женей – тоже уже старушкой, в церковь. (В бога бабушка открыто стала верить в преклонном возрасте). Вышли они из церкви, попрощалась она с тетей Женей, всем поулыбалась и пошла на остановку. По пути ей становилось так плохо, что три раза она ложилась на землю, от слабости, но потом упрямо шла вперед; до дома своего бабушка дошла (жила она у Нины, старшей дочери) и присела на лавку у подъезда. Там ее и нашла соседка. Побежала к Нине Адриановской, – вызвали скорую. Обширный инфаркт. Положили бабу Агу в больницу.

За два дня до смерти, в больнице она сказала дочке Злате: «Передай всем, кто спросит: Чему быть, того не миновать!»

– А чему быть? – спросила Злата

– Тому не миновать.

Умерла бабушка в палате больничной, в пятницу, в здравом уме и трезвой памяти. В 2 часа дня спросила она у плачущих дочерей своих, Тани и Златы: «Где свердловчане? Кто еще приедет?»

Остальные ее дети с внуками, и каменские, и свердловские, поднимались по лестнице: на пять минут опоздали проститься с бабушкой.

Слов у меня много, как и потомков у бабушки Аги, прародительницы нашей, а всё ж слов не хватает.

Нет больше на земле Агнии Ивановны – царствие ей небесное!

ПТИЧКА МЕДОВ

сценарий

Время действия: 2000-е годы

Место действия: Екатеринбург, квартира, концертная площадка в Доме актера.

Действующие лица:

Сергей Медовщиков, «Медов» (55 лет) – автор-исполнитель, он же мануальный врач

Алена – его жена, 26 лет

Дочки и сынки Сергея и Алены

Гостья на кухне, журналистка, 40 лет

Замредактора журнала «Урал»

Слушатели на концерте и др.

Часть 1. Квартира Сержа. Внешне он похож на птичку-воробушка – такой же маленький, худенький и быстрый. Работает массажистом, лечит детей, взрослых, старух, даже спортсменов. Руки у него золотые. Ему доверяют, и поэтому к нему очередь из «болящих». Дома у него отстроен кабинет на первом этаже.

Кухня 3х-комнатной квартиры: Сергей перебирает струны дорогой акустической гитары, сидя на табурете. У него слушатели – из домашних и гостья, журналистка.

Он не может усидеть, когда поет Бродского, он вскакивает и поет, вытянувшись стрункой: поет голосом, дребезжащим и глуховатым, как металлическая сурдинка. Его слушают две женщины. Одна молодая, с ребенком на руках – его жена Алена. Сергей недавно вторажды женился, и родили они сначала дочку Зою, а потом сына Егора и потом снова сына.

…гармонию слушаем, медитируем.

Устав петь, Сергей глотает чай из маленькой чашечки и отвечает на вопросы. Серж Медов – это он, наш герой.

Так меня звали еще в школе, я пришел в новый класс, учительница воскликнула, что это – уже шестой Сергей в классе: и пусть он зовется на французский манер – Сержем.

Итак, Серж Медов, знакомьтесь! Бывший художник-оформитель, бывший юнга, нонешний массажист, поэт, писатель (пишет он, помимо песен, мемуары об эпохе своего послевоенного детства – и их печатают в журналах, влёт).

А песни его о любви, например «Бархатное лето» – хит всех курортов российского юга.

Большая часть песен написана на стихи поэтов Серебряного века – Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Гумилева. А потом и Бродский полюбился Сержу.

Играет он на гитаре скромно, считается, что поет в пределах двух октав, но несмотря на столь небольшой арсенал используемых средств, поет-то как классно, наш герой!

У него выпущено 5 альбомов на студии звукозаписи «НП Рекордз» Виктора Зайцева. Еще Серж организовал и ведет Поэтический клуб любителей поэзии Бродского. Он говорит, что понимает все движения души поэта, причем так же, как свои.

И с Аленой он познакомился, используя свое служебное положение, статус «звезды», – узкого круга почитателей таланта – но звезды: Аленка, студентка универа, с филологического факультета, пришла к нему в клуб. Все разошлись после заседания, а студентка—филологиня осталась. Вот там-то они сговорились, он зазвал ее слушать музыку к себе домой, и вскоре они поженились. Девушка приехала к Сергею жить постоянно, переехав от родителей из Нижнего Тагила.

Часть 2. Дом актера

Серж распевается, глотает чай перед концертом. Настраивает гитару. Ему чуть-чуть некогда, но он все ж отвечает на вопросы смишников:

«В 20 лет работал в оперном театре Перми. Поехал на гастроли, и там сорвал голос. Потому что пел с ангиной. С тех пор с театром пришлось завязать. Но душа не успокоилась, душа просила песен. Первую песню я написал еще в 14 лет. И писал потом песни всю жизнь. Лет в 30 с лишним пошел поступать в консерваторию. Прослушав мои сочинения, комиссия резюмировала: «У вас – изумительное чувство гармонии, вы готовый композитор. Вам нечему учиться в консерватории! Не приняли».

И Серж продолжил свой композиторский и исполнительский труд без диплома (тому подтверждением афиши его многочисленных концертов).

В Доме актера бард дает полноценный концерт в поддержку журнала «Урал», который «умер, готов умереть» как редкое явление культуры в условиях нового российского капитализма. Серж сам напечатал билеты, сам сбегал по фирмам – билеты продал.

Продал, и вот зал полон. Собранные деньги от билетов Серж торжественно вручит редактору журнала Олегу Капорейко.

Зрители слушали Сержа долго. Это в основном женщины разного возраста, больше пожилого.

Концерт длится уже 4-й час, но никто не уходит. Я заметила и присягну, что приняв его один раз, люди навсегда доверяют ему.

Сергея всегда будут слушать внимательно и хлопать в восторге. Только два мужика дошли до бара и поправились коньяком, но они потом вернулись. Серж все делает очень основательно и профессионально; случается, основательно-занудно. Он представитель старой русской интеллигенции и чужд «клипового» сознания, так он заявляет.

Концерт, кстати сказать, посвящен творчеству Александра Вертинского. И Сергей чем-то внешне напоминает Вертинского. Те же морщинки, те же жесты, такая же прическа. Так же завораживающе звучит его голос. Он поет свои песни, а песни В. ставит на пластинках, представляете себе – концерт с пластинки – вертак на сцене, рядом усилок!

Человек творческий всегда найдет себе поприще и не свернет с него. Сделает то, к чему призван, во что бы то ни стало.

Сергей Медовщиков, как птичка – легок на подъем. И без страха делится своей жизненной энергией. Забавный, харизматичный, он совсем не типичен. А также очень добросердечен, отзывчив. Он старомоден и сознательно зациклен на Вертинском, потому что они одной крови, так считает Серж.

Человек он милый нам, ангел во плоти.

И денег он ни у кого не просит. Сам зарабатывает, а песнями-концертами журналу помогает. Кому от этого плохо? Всем хорошо. Летят цветы на сцену. Зам. редактора Капорейко деньги принял на подмогу журналу.

Сейчас триумф Сержа. Селфи тогда не было. Аплодисменты были. Жена Алена с младшим ребенком ждет его у лестницы…

ПОЭТИЩЕ

Напротив входа в старое, запущенное кладбище в центре города, в красивом желтом, оштукатуренном доме с полуколоннами и круглым окном под сводом, жил 50-летний господин, поляк наполовину, наполовину еврей, еще мальчиком эвакуированный на Урал с родителями в Великую Отечественную войну. …стал он не киевским башибузуком, а уральским интеллигентом. Полный, чуть ли не толстый, кареглазый, вальяжный как киноактер с запоминающимся лицом из семьи РаджКапуров, – гулял он с собачкой, пуделечком Глашей, по улицам микрорайона в модном заграничном пиджаке и знакомился с разными девушками, которые обычно заинтересовывались милым песиком. О песике разговор и завязывался. Далее следовал обмен телефонами, приглашение в гости, в дом с круглым окном под крышей.

….

Войт, друг своих друзей, они звали его за начитанность «Профессором», нарцисс, он жил внешне очень хорошо, упокоившись на лаврах своих мифических подвигов, их он сам же и сочинял. …Если барон Мюнхгаузен всегда был готов к подвигу, то этот нет, категорически не готов. Готов был Войт говорить часами о преследованиях КГБ и тяжестях диссидентской жизни в России. В Сибири, в ссылке, говорил он, стихи писал да с девками романы крутил. Он, конечно же, начитан, образован, и со вкусом у него в порядке. Культуртрегер по жизни, бескорыстно подтягивал других к красоте во всех ее проявлениях.

Притон был его в доме? нет-нет, не притон, очаг культуры. Бах, свечи, витражи (это по советским-то временам встречалось нечасто), подставки, подсвечники, светильники и висюльки вместо дверей, фужерчики, шарфы и импортные майки, и другие красивые вещи. Он любил красоту.

Его жена догадывалась, наверное, о девах, которых он приглашал домой в ее отсутствие. Она уезжала на пять дней проводником на поезде пару раз в месяц, а радушный хозяин поил и кормил делегации гостей, которые сам наприглашает, на ее же деньги. На пенсию по диабету третьей группы немного попьешь. Жена, по его словам, прощала ему все эти общения, считая его лучшим мужчиной на свете, так я думаю. Или ей было все пофиг? Или жить ей негде было окромя родителей? …но я все же, склоняюсь к мысли, что она его крепко любила.

Обычно, услышав краешек телефонного разговора, говорила: «Ты на свидание? опять наши девочки самые-самые?». «Да, лучшие – иначе и быть не может!», – отвечал он. Может она им гордилась, а может любовь напополам с чувством ревности взбадривала ее после тяжелой работы, напоминала начало их знакомства, хипповую юность ее?

Он жаждал любви, любви, любви. Маскируясь умными цитатами и шутками, он все ж таки мог по-настоящему влюбиться и переживать на все сто, хотя семью берег и к жене относился с уважением. Зачем человека обижать? говорил он разгулявшимся не в меру девчонкам. Приходило ли в его породистую голову, что он есть альфонс, живущий на заработок жены, и должен быть ей благодарен за это по гроб жизни? Нет, наверное, тогда нет, он был слишком высокого о себе мнения, – а сейчас мейби иначе. Ни с кем он жену никогда не обсуждал. Вообще никого не обсуждал, не сдавал на плохие слова, был крепкий парень в этом плане. Таня его, выйдя замуж за него, бросила факультет иностранных языков, всякие переводческие дела, и пошла работать проводником на железную дорогу, чтобы поддержать мужа, находящегося в вечном творческом поиске и не способного к работе, тупой и унылой, как он объяснял. Он ей вместо дитяти достался, хотя она младше его на десять лет.

Он считал, что был диссидентом, и это давало ему право не работать. Сначала с волчьим билетом после отсидки его не брали на работу в редакциях, а потом он привык, смирился. «А в Сибири, я писал стихи, это было самое счастливое время моей жизни», – говорил он.

Писал он, с двадцати до сорока лет, обычные лирические стихи, в год по десятку – не более (нигде, увы, не напечатанные). Их всего тетрадка, из которой он иногда строчки зачитывал людям, к которым был расположен…

Не гений. А мы-то думали, что наш Войтик гениальный поэт, считали мы так с Ленкой в свои 26.

Войтик еду готовил, чистил квартиру, ухаживал за собачкой, пока жена ездила с поездом до Москвы и обратно, и принимал бесконечные делегации гостей. Гостеприимство поистине русское.

Жизнь – это вечный праздник неги, который он сам себе и своим гостям устроил, одиножды принятым волевым решением. К людям Войтик был настроен дружелюбно. Страну и власть критиковал, ругал, бранил, и каждый день поднимал еврейский вопрос. Кричал, волнуясь, что будут погромы (!), и во всех бедах и несчастьях страны обвинят опять евреев – безродных космополитов. И надо когти рвать с русской женой отсюда в Израиль. Здесь не жизнь – здесь голод и обнищание.

– С Родины гонят, гонят с Родины! – возмущался он.

– Что ты милый, никто тебя не гонит! Живи спокойно, останьтесь! – говорила я.

– Нет, будут погромы…

– Кто их устроит, ну кто пойдет евреев громить?

– Шовинисты, их полно. Надоела дурь политиков, надоела холодная зима, унижения, бедность… хочется жить без этого.

– Ну а я? я шовинист российский, а?

– Ты нет, тебя мать действительно не научила различать людей по национальному признаку, ты в этом ничего не понимаешь: с тобой о евреях говорить бесполезно, ты даже очевидные лицевые признаки не различаешь.

Действительно, в конце 80х – начале 90х годов была голодуха, можно было полдня проходить по магазинам Пионерского микрорайона и не купить теста и капусты для пирога. Пустые прилавки. А также лука, молока, мяса, масла, сыра, колбасы пресловутой, рыбы и многого другого, чего сейчас навалом на рынках и в магазинах. В пустых витринах бодро строилась газировка в стекляхах, и лежали россыпью сушки, а также лавровый лист. За все остальное надо было биться с утра в очередях. Иль иметь блат!

Мне, например, помогли американские посылки для студентов с детьми, и мы пережили голодную зиму 1991-го на сое, бобах и рисе из огромной американской коробки, которую с трудом дотащили до моего дома и холодильника два парня из универа.

«Итак, полжизни я с тобой в России пожил, полжизни ты со мной в Израиле поживешь!» – говорил Войт жене.

Собирались они в палестины всерьез, вещи распродали – недорого впрочем: чем ближе к отъезду, тем стремительнее падали цены. Они таки уехали, бросив квартиру, мебель, книги, большую часть одежды. Взять не было никакой возможности! Вещи и накопленные деньги (кроме малой фиксированной суммы) – брать тогда евреям с собой не разрешалось. Это неправильно – ведь они это заработали на работе, на наших же предприятиях, жд, в наших же учреждениях. Получается, обокрало их государство, стыдобушка!

Жить по приезду Войтики стали в городе Хайфа, там колония «русских евреев». Танюша выучила иврит, у нее легко шли иностранные языки, и устроилась на работу в аптеку, а пан поэт учил-учил в шестимесячной школе родной язык, да так ничего и не выучил, остался с русским языком – поэтому на работу опять его не взяли. Как и в России, стал сидеть дома и полнеть. Его родная стихия, как оказалось, это русская литература, язык Пушкина, Тургенева, Набокова, и от нее он так и не смог оторваться, несмотря на тысячи километров.

…Так и сидит в жару в уютной квартире, ест, готовит, – общаться не с кем, скучает по русским девам, пишет им письма с видами Земли обетованной; твердит им, что русские женщины самые умные и самые красивые в мире.

Когда уезжал Войт, то громко плакал, вытирая носовым платком лицо. Поел моего пирога с картошкой на прощание и спросил: Когда еще уральской картошечки поем? – совсем по-стариковски. Подарил моему сыну подарки и сказал «Учись хорошо в первом классе!». Мне альбомы свои по искусству и коробку одежды притащил. …Всё даром, всё, что хотел сначала распродать. В газету «Ярмарку» объявления давал, потом плюнул и с уральской щедростью всё раздал знакомым. Я овсяного цвета жилет, вязаный, носила долго.

…Жалко, что уехал хороший человек. Порою нам его не хватает, пусть и тунеядец он по советским понятиям был.

Старится там наш плейбой, в ихнем Израиле.

В доме с колоннами, что напротив, ремонт не делали давно, он утратил былой блеск и величие, там, небось, живет какая-то простая семья, – квартира Войта занята.

В окнах – шторки. А вдруг позвоню я в дверь на третьем этаже, и поэт откроет дверь мне? Вид напротив дома улучшился – на кладбище церковники возвели каменную ограду вместо унылого зеленого деревянного забора.

Погромов не было, но началась чеченская война, первая, потом вторая.

И наши евреи, бывшие сограждане, живут рядом с Ираном и «арабскими террористами», – из огня да в полымя, из мира на войну их забросило.

Мне кажется, что там ему скучнее без нас, чем нам без него. О поэте-плейбое мы редко здесь вспоминаем – в текучке активного творчества, выставок, конференций, работы и учёбы. Некогда притормозить, вспомнить о Войтике, как ласково называли мы его с подружкой Ленкой, – и она теперь в эмиграции в США, вышла там дважды замуж, сперва за летчика Матье, потом за еврея Дэвида. Здесь ее мужа, Леву Пластока, бизнесмена, убили очередью из автомата бандюки, отобрав впоследствии 3-комнатную квартиру. Отдельная песня. Его долго искали. Нашли по весне – машина оттаяла на дороге в Шадринск. Ленка была испугана этим происшествием и из Штатов на похороны не приехала; да и то, развелись они накануне отъезда. Недавно Ленка приезжала отчима своего хоронить. Побыла и быстро уехала. Дочь ее, Юля, тоже там живет, под Нью-Йорком, где-то. Внука Лене родила.

А мне тоже свезло выйти замуж за актера, парня-волжанина, из Нижнего Новгорода, мы прожили с ним менее 5 лет…

Этот рассказ о пане-поэте написан, чтобы совсем не позабыть хорошего в сущности человека.

ЗИМА – СЕРЕДИНА ЖИЗНИ

Зима, холода. Из окна дует. 1996-й год. Фрамуга от намерзшего слоя льда частично не закрывается. Авария теплосети в подвале дала клубы горячего пара, которые намерзли ледяными торосами на подъездной двери и на окнах. Дверь гостям отпирать я выходила с молотком или кипящим чайником – чтобы лить на заклинивший замок, иначе никак. Сейчас у меня мерзнут пальцы, когда я печатаю на компьютере. Вспоминаются детские книжки с описанием военных зим в тылу, без дров. Подумываю всерьез о перчатках. Сходила – поискала перчатки, не нашла, нашла варежки, их за лето погрызла моль, и печатать можно, просовывая по два пальца на руке в дырочки.

Вчера в редакции газеты «Главный Проспект» встретила Сергея Молодцова, он пришел туда в гости, будучи уже не журналистом «Главного проспекта», а шеф-редактором газеты «Двойной Экспресс».

– Ты ли это Света? – сказал он с сомнением, – Ты уже выздоровела? А Кречет сказал, что ты на операции, что всё плохо у тебя. Смотрю, ты не ты, а гость с того света.

– Сделали операцию да, уже, я вылечилась, я здорова: да я это, я. Поверь.

– У нас в редакции и во всей мэрии отключили свет, электроэнергии нет – компьютеры не работают, женщины укутывают их шалями от холода. Никогда ведь в середине ноября не было раньше таких морозов, за двадцать градусов.

– Да, не было. Осень поздняя, зима ранняя. А гонорар за август ты мне будешь платить?

– Нет пока. Не ты одна в таком положении, у нас денег нет на гонорары. Да и что там платить, у тебя всего 20 рублей за статью, у нас гонорары маленькие, стоит ли переживать?

– Не стоит. В газете «На смену» мне год тянули выплату за сентябрь 1998 года, а потом заплатили мелкую сумму, рекорд в Книгу Гиннеса – 6 рублей, новыми деньгами. Так что ваша газета не одна такая плохая.

– Ну да. Я когда умру, ты напиши обо мне, Света.

– ?

Позавчера я отметила свой День Рожденья. Были Ната с Сережей, Таня, Галя с Хавьером из Испании, он здесь живет второй года с перерывами на лето. Кто не пришел? – многие из приглашенных не пришли. Серж Медов заболел дизентерией, у мамы заныла шея, или она укатила картоху в Мосино по снегу собирать, а это свято деревенским. Нет вру, картоху она копала в сентябре, когда у меня была свадьба в Доме работников Культуры;

а нынче, она была с подарочком накануне – это такой конвертик, а в нем сто рублей одной картинкой, и две брошюры, сейчас скажу их точное название, а: «Радуга прав» – брошюры, созданные для просвещения женщин, относительно их прав, гарантируемых законодательством РФ, при поддержке Американской ассоциации юристов, одна про развод, другая про домашнее насилие.

Еще принесла картошки, свеклы, морковки и полкочана капусты. Я из овощей сделала салат. Еще испекла пирог с картошкой. Таня купила тортик «Земляника», Хавьер, сосед испанский, – конфеты. Были водка и вино «Кабриолет», да вот только вино «Кабриолет» вкус подрастерял свой тягуче-изысканный со времен существования Музея молодежи. Много воды утекло, so that весной, на презентации альбома Сергея Медовщикова, вино сие было вкуснее (я даже подумала, что это португальский портвейн бокалов батареей стоит на столе!). Спросила у Сержа в интервью, что это за вино, вот тогда мы с ним и познакомились, впервые. Он бард известный в городе – голос сорвал, будучи хористом оперного театра 20 лет назад. Уйдя из театра, стал писать песни и их исполнять, а на хлеб зарабатывает массажем и телепажем. Завидный жених. Разведенный мужчина, а дочь взрослая (дочь выходит замуж за художника Лукинова с киностудии, на 30 лет себя старше!).