Я не хочу, чтобы люди унывали. Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

Я не хочу, чтобы люди унывали

Сборник рассказов, сказок, пьес, сценариев, статей

Светлана В. Абакумова

© Светлана В. Абакумова, 2017

ISBN 978-5-4483-7853-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Перед вами первая книга Светланы Абакумовой, режиссера и художника, сборник рассказов, сказок, пьес и сценариев. С пятого класса школы Света хотела стать писателем. Была уверена, что готова к такому труду, писала новеллы и сказки (слушатели признавали ее рассказы интересными). Но с публикацией книг в нулевые годы дело не вышло по финпричинам, и дело писательское пришлось отложить. Семья, работа, дети… Круговерть дел.

В 1990 С. Абакумова поступила на факультет искусствоведения и культурологии Уральского госуниверситета.

В госуниверситете рецензирование преподавала Юлия Константиновна Матафонова, а литературную критику Леонид Петрович Быков, и учили они основательно.

После окончания факультета искусствоведения С. В. Абакумова сотрудничала с рядом газет Екатеринбурга, писала статьи и заметки для газеты «Уральский рабочий» под псевдонимом «С. Терпуг». А для «Вечерки» под псевдонимом «С. Муксун».

Ей платили мало, не прожить. А времени уходило много.… С официальной журналистикой покончив, Светлана пошла работать пресс-секретарем яблочной партии на выборах, а потом пресс-секретарем Хит-парада детской песни «Пять с плюсом». Еще она писала картины, занималась графикой и батиком, преподавала рисование в школе, потом полтора года отдала дизайну ресторанов в фирме 7F.

Специальности искусствовед также оставалась зачетной: Абакумова организовывала выставки, акции, писала релизы, собирала (чужие) литературные сборники, боролась за сохранение памятников истории и архитектуры, например, пассажа.

Когда, в 2012 году, пассаж в центре города всё-таки снесли, эта несправедливость так потрясла Светлану, что она решила навсегда расстаться с Екатеринбургом и отправилась в Москву на ПМЖ.

В столице работала реквизитором на Мосфильме, снималась в массовке в сериалах и «голубых огоньках» (это с образованием художника и искусствоведа!). Платили примерно около тысячи рублей в день (смена с 7 утра и до вечера). Обошла многие студии, предлагая услуги режиссера и сценариста, но нигде не ее взяли, хотя сценарии брали. По интернету нашла работу на ТВ в Перми, но в том краю жить было не у кого, негде.

В Москве она снимала койку в общежитии, а потом комнату на Тимирязевской. Зимой 2013 года вернулась домой и бросилась снимать документальное кино, засучив рукава: в Москве возможности снимать кино не было никакой, потому и вернулась домой (на базу).

Первый свой сценарий С. Абакумова написала в 2006 году о Евгении Малахине (Буке). Заявка отправилась в Госкино, заняв второе место в номинации, но денег не дали. Фильм «Легенда о старике Букашкине» снимался почти два года на 30 000 рублей из фонда депутата Е. П. Артюха. Понятно, что никакой зарплаты Светлана не получала, деньги ушли на монтаж и озвучание. До этого она работала бутафором, художником на фильме Алексея Федорченко «Первые на Луне» (2003—2004), с этим вот повезло.

В 2010 году Светлана при арт-движении «Старик Букашкин» организовала студию «Букашкин Телесинема» (закрылась к 2013 году). Ну а после возвращения из Москвы – студию «Светтсон». На этих студиях была снята большая часть фильмов режиссера-рассказчика Абакумовой. Тематика фильмов – жизнь людей искусства, художников, ювелиров, краснодеревщиков, etc, а с 2013 года огромная тема дети войны. Светлана опросила 18 человек, фронтовиков, тыловиков, детей войны. Были сняты фильмы «Художники пришли с войны», «Дети войны», «Сад «Ветеран», «Кетов, Георгий-Победоносец», «Диалектика дизайна», «Гладков из Бреста», «Брыжко: Воевал, рисовал, учил рисовать…», «Волочаев: Интервью художника о войне», «Михаил Гуменных», «Бессмертный полк», «Музей Гуменных», «Нина Костина».

Волею судеб, в 2006 году попав в индустрии кино, Светлана освоила профессии оператора, монтажера, звукооператора, вынуждена была сама писать сценарии. И это до того вошло в привычку, что фильмы по чужим сценариям она не снимала.

Хотя, отметим, для неигрового кино – сценарий, как круги по воде: всё равно жизнь отрихтует всё по-своему, по другому.

Кино стало основным делом жизни С. Абакумовой, потеснив литературу. С 2012 года С.В.Абакумова член Союза Кинематографистов РФ, Гильдии режиссеров, известный в стране кинодокументалист, участник российских международных фестивалей.

В целом по жизни, бедность дюже потопталась на судьбе С. В. Абакумовой. Ей пришлось пережить много дней голода, болезней и унижений, а также, работать за копейки, за прокорм (например, в театре музкомедии). И даже выйти на два года замуж за грузчика продуктового магазина, чтобы не умереть с голоду. Порой ее выручала система В. Маяковского – ходить по гостям на ужин по определенным дням. Но этот период недоедания и стеснения в средствах, к счастью, не затянулся более чем на полжизни – лет на двадцать с некими рецидивами. Покровителей у нее не было, а сопротивление семьи ее занятиям творчеством было постоянным (и подспудное, и открытое). Но Светлана кино и живопись не оставляла, не оставляет и не оставит никогда: она остается верной призванию.

Светлана свыше десяти лет являлась вольнослушателем курса драматургии Николая Коляды. Бывая на читках мэтра и студентов в период с 1995 по 2006 гг., С. Абакумова стала свидетелем становления славной школы уральской драматургии.

Название книги взято не из текста книги, а из интервью кинорежиссера, в тексте вы таких слов не найдете.

Книга первая, но не последняя. Готовятся к изданию «Записки режиссера», и толстый сборник воспоминаний «Свердловский андеграунд», а также книга стихов Светланы Абакумовой. Приятного знакомства, душевного чтения!

С.Т.

О ВОЗВРАЩЕНИИ ДОМОЙ

…Много лет назад хаживал по этим улицам и переулкам один стриженый под мальчика ребенок в шортах (или брюках) с застежкой по боку – вообще-то это была девочка, да только очень боевая и самостоятельная.

Этот ребенок очень любил собак, домой приводил – кормил, обнимал, целовал в носик, беседовал, пока мать была на работе. Мать к вечеру приходила с завода – «почтового ящика» и требовала, без уступок: уводи собаку на улицу! у нас нельзя, у нас негде. В ответ ребенок рыдал и кричал, что это не простая собака, что это теперь его собака, они друзья и даже братья, и если уйдет эта черная большая собака, то и он уйдет навсегда, вместе со своей собакой!

В слезах, чувствуя себя последним предателем, не сдержавшим слова любви, уходил ребенок за порог, и мать свернутой газеткой шлепала по спине запутавшуюся в редкой мебели дворнягу… и вот они идут по улице рядом, в последний раз. Никогда больше собака не подойдет к этому дому, ее обманули, ей обещали тепло и подстилку, еду и любовь. Никогда больше ребенок не увидит такую умную, красивую, добрую, преданную, послушную, замечательную, большую черную собаку! Она все понимает, к ней так тепло прижиматься! Нет, не будет больше радости в жизни, одно большое горе!

Никогда не будет у него пса!

Да хаживал тут один стриженый ребенок в очочках, с заклеенным белой бумажкой правым стеклом! Вообще-то это была девочка, да только очень боевая и самостоятельная, она и революцию, чтобы освободить детей всего мира от гнета взрослых, мечтала сделать, и за права негров переживала – красила кожу акварельными красками в черный цвет. И истребление индейцев Северной Америки еще.… Не смогли ей взрослые объяснить, почему так получилось с индейцами, почему белые так жестоки? Дядья-дембеля смеялись, а мать хотела объяснить что-то, она пробовала, но не смогла дать вразумительного ответа. Подружки, девчонки – соседки со второго этажа больше интересовались косметикой своих старших сестер, песенниками со слюнявыми переводными картинками, наклеенными меж текстов с грубыми ошибками по правописанию, открытками и журналами мод, они кивали, что это свинство с индейцами, но быстро отвлекались, и не сопереживали, не понимали вовсе, что это трагедия общечеловеческого масштаба.

С ней, очкариком, хорошо гулять в парке – рыть ямки и охотиться с луком и стрелами за толстыми лысыми дядьками, хорошо стрелять в круглую мишень на дереве, красить перья гусей в красный цвет, делать индейские головные уборы из белых перьев, как имя то ее? Гуанако? Гуанако- вождь краснокожих.

Хорошо и интересно с ней строить города и клеить театральные декорации и кукол из большой коробки, которая есть у нее, с надписью «Золотой ключик». Но в Африку – нет, зачем им Африка?

Этим легкомысленным хохотушкам нельзя доверить свой важный план, все равно ничего не поймут.

Два года подряд ходил ребенок искать Африку. С 5 до 7 лет он делал эти броски. Несколько раз. Расист наоборот, скажете вы, ничего подобного – просто романтик, наивное сердце, горячее простодушное. На белых-то людей в садах и коридорах дома – общаги он уже насмотрелся, а негров и индейцев еще не видал. На юг, по улице Московской, до самого конца. Она простирается на юг, эта улица, трамвайных путей на ней тогда не проложили, скоротать дорогу на трамвае не удастся, это сейчас легко доехать до конца Московской. Про карту разговоров не было. Компас был, но как его повернуть, совсем непонятно. Просто ребенок знал, что там юг и шел туда. В сторону Химмаша, скажете вы?

Идет, идет, под лучами солнца, под дождиком, до парка, до леса; в лесу под кустом важно расстилает газетку, раскрывает отцовскую черную военно-полевую сумку (отец живет в другом городе), достает картоху в мундире, консерву, фляжку с теплой водой, хлеб, соль, лук, перекусывает. Консервная банка никак не поддается, консервный ключ не может причинить ей большого вреда, – силенок у ребенка маловато. Ну что ж, банку в сумку и пойдем дальше. Вообще-то даже не верится, что взрослые могут доставать еду из этих цельнометаллических цилиндров, это же крепкое железо!

Что будет делать, когда наступит ночь, он не знал. Забраться на дерево? Лечь спать на траву? Стрёмно это, спать на земле! Придется вернуться домой, и начать поход в следующий раз, быть может, удастся дойти до Африки, до захода солнца. И с наступлением темноты ребенок поворачивал назад, и обессиленный проходил эту же самую улицу, теперь уже – с конца в начало. Сто домов с одной стороны, сто домов с другой.

На остановке, на углу трех улиц, озверевшие от многочасовых поисков, соседи метались на посту, и как только голова ребенка, посверкивая очками под фонарем, показывалась в десяти-пятидесяти метрах от дома, его хватала из засады за шиворот крепкая рука, например, крановщицы Раи. И волокла насильно, с тычками в бок, на третий этаж родного дома (сопротивление было бы бесполезно). Дома уже был накрыт стол, на столе сыр с дырочками на тарелке и тортик в коробке без крышки, мороженое – любимые кушанья ребенка, …онемевшая от горя мама, говорившая шепотом на непонятном языке, крики воспитательной направленности из ртов соседей, залетавших в комнату, чтобы посмотреть, ну как все происходит…

Заедание куском сыра усталости и горечи от того, что все так происходит, еще кусок сыра, недонесенный до рта, и сон, как болотная трясина. Во сне еще раз перебираются, перемываются впечатления дня.

На ключе-источнике набираем воду. Болтаемся по лесопарку до темна, не зная где устроиться на ночлег. Там били ключи. Там росли желтые деревья. В сентябре – последняя ходка (на зиму тяга к странствиям отпадала сама собой). Путь назад. Через всю улицу в сто домов по одной стороне и в сто домов по другой. А там, у дома, за квартал, стояли посты из горячих соседок на перекрестках и остановках. Манили руками и словами, манили – подманивали – приездом папы из Артемовска, живущего в другом городе. Мать покупала тортик, сыр, мороженое, то есть все то, что совершенно определенно ребенок любил. Но измученному человеку торт в рот не лез, он падал на кровать и засыпал.

Через несколько недель или пару месяцев история повторялась. На юг, упорно на юг, в Африку… никто не смог ни помочь, ни понять, ни отговорить. Страха не было.

Непуганый безумец – Нансен, Амундсен! Одинокий путешественник. А если бы разрезали его на кусочки да пустили на пирожки? Ха. Пирожки с очками, придумать такое!…

Когда прошло время, и детство прошло, вместе с желанием дойти до Африки,…что осталось от непуганого борца за свободу детей? Наверное, остался протест против своего пола. Почему? Мальчишки были определенно лучше по крепости характеров и общечеловеческим качествам, чем девчонки. С ними можно было дружить, разговаривать о важном, о жизни; с девчонками же разговаривать было не о чем. Сплетни этому ребенку были не нужны, перенаряды во взрослые платья тоже, девчонки раздражали его своей манерностью, слезливостью, глупостью, снобизмом юных сопливых принцесс-красоток, пустыми, на его взгляд, играми. Претензиями не по делу, мелочной склочностью и ябедничаньем, а так же тем, что можно определить как женская стервозность. Даже бантики, банты и бантищи на головках девочек были явно лишними в мудрой жизни, чем-то таким зазря привнесенным.

Вот детский сад в старом доме – уникальный образец деревянного модерна рубежа веков, уральцы строили свои дома в стиле модерн из бревен, потому что дерева было навалом. Европе же приходилось обходиться камнем и кирпичами. В этом садике не было удобств, например унитазов, детям просто выставляли горшки, зато там был камин и огромный рояль, и красивые большие окна с рокайльными узорами из темного дерева по краю. И там был друг, настоящий друг, мальчик Сережа по фамилии Завей-борода.

Это то, что ребенок получил взамен Африки, взамен собаки, взамен одиночества – получил друга.

УТКА

Хахаль мамкин утку привез, она стала жить в деревянном ящике, повязанном платком поверху вместо крышки. У утки было прострелено правое крыло, подобрали ее на охоте. Она волновалась ночью, билась крыльями о стенки посылочного ящика, и ребенок гладил изгиб ее шейки и маленькую горячую голову, ночи напролет. Тогда только, только так утка затихала.

Утром, уходя в школу, ребенок застилал комнату – всю, и кровати, и пол, и стол, газетами, и выпускал утку из ящика. Та летала на сломанном крыле по комнате 18 квадратных метров и гадила беспощадно, с плотностью ковровых бомбардировок. Всё, всё, всё было устряпано светло зеленой жидкостью с серыми вкраплениями более твердых составляющих. Птица как бы уверяла, отпустите, а то хуже будет. Ребенок после школы час убирал газеты, и тряпкой оттирал, то, что попадало мимо, если газеты сдувало волной при налете. Посещения гостей-одноклассников исключались. Кто же из них, учеников начальных классов аглицкой школы, не заколдобится, увидев такой гадюшник? Мать тоже была недовольна, и требовала убирать комнату тщательнее. Ела утка хорошо, хлеб с молоком, но тосковала ужасно, чтобы она не сбила себе грудь о стекло, дверь на балкон всегда завешивали шторой.

Птица исчезла через пару месяцев. Хахаль, то есть мамкин друг-охотник, внезапно пришел и забрал ее. Мамка убеждала, что повез ее на Украину, чтобы там выпустить на волю. Но сказано это все было с каким-то таким нехорошим смешком, что ребенок заплакал и стал спрашивать, не съели ли эту утку, ни за что, ни про что? ведь уже холодно, и крыло у нее криво срослось, куда же ее увезли, что за Украина – разве там зимы не бывает? Лыжи, школа, сомнения.

Соседка Райка – крановщица стала женихов приводить со стройки, она жизнь мамкину починяла на свой лад, а та закрывалась от нее на английский замок, пряталась, грустила, все ждала охотника, который почему-то не ехал. Раиса просила подростка Гарика из соседней комнаты на балкон залезть – дверь открыть, и укоряла мать за то, что та прикидывается спящей. Высокая сильная татарка, с вечными бигуди под красной газовой косынкой, и сама сигала с балкона на балкон на высоте третьего этажа, если дома Гарика не было, а были его мать или сестра, черте что! Мама брала рюмку с водкой, держала на весу в тонкой руке, морщилась, когда выпивала и через силу улыбалась незваным гостям. Она ждала охотника, а его все не было. Все чаще она лежала на диване, уставившись в одну точку на потолке, не реагируя на системные запросы ребенка. Или сидела с книжкой Поля Валери, которую он ей подарил.

– Это хандра, – говорила она ребенку.

– Что такое хандра?

– Это меланхолия.

– Что же такое меланхолия? – спрашивал ребенок, не понимая.

– Это грусть.

Но из-за чего грустить, когда солнце светит и можно пойти на Ленина, 5, за мороженым, там самое вкусное мороженое, и все вокруг так интересно, кругом мир и разные люди, ребенку было совсем непонятно. Даже пластинки звезд французской эстрады мать больше не крутила на проигрывателе, и ребенок не решался поставить сказку в гнетущей тишине. Этот блестючий проигрыватель «Сириус М» принесли вдвоем на руках мама с охотником, счастливые и мокрые от первого весеннего дождя, год назад.

«Ей уже много лет, она стареет, а в ТРИДЦАТЬ лет она состарится окончательно, она сама так говорит, она состарится и умрет, так долго не живут!», – думал ребенок, со страхом ища следы новых морщинок вокруг маминых глаз на заострившемся от ожидания лице и на руках.

– Что ты там разглядываешь?

– Ты умрешь, у тебя уже 5 морщинок на лице, тебе скоро ТРИДЦАТЬ! Их с каждым днем все больше, этих морщинок! – ужасался ребенок.

– Не бойся, я не умру, – смеялась мать, – Что ты, что ты, не говори глупостей, морщинки бывают у всех, посмотри на бабу Тасю, сколько у нее морщинок, а она все живет и жжет свою керосинку, да тебя по заду веником хлопает.

Эти слова успокаивали ребенка на какое-то время, но не навсегда. Он любил свою мать и больше всего на свете боялся ее смерти.

И вот охотник приехал однажды, как всегда без предупреждения. В объятиях – захрустели чьи-то кости. Ребенок подбежал справиться об утке, но двухметровый блондин легко отмахнулся от ребенка, сунув в подарок перочинный ножичек.

– Утка… как она улетела? – беспокоился ребенок, – Где ее выпустили? Все ли хорошо у утки?

Но мать сказала: «Не приставай к дяде Валере, видишь, он устал с дороги, возьми монетку, купи себе фиников; ступай на улицу – погуляй».

Больше разговоров об утке не было. Ребенок уговорил себя, что у утки всё хорошо, что она нашла себе стаю и улетела на юг, в Африку с последним клином.

Несколько дней спустя ребенок познал ужас потери, всю глубину отчаяния. Мать не пришла домой. До 11 часов вечера он крепился, ожидая мать, потом, не закрыв дверь, выбежал на пустынную лестницу и зарыдал. Никогда мать не задерживалась так поздно, она опаздывала на полчаса – на час самое большое. На рев вышла соседка баба Тася, она забрала ребенка к себе и он еще два часа сидел на стуле, пялясь в телевизор «КВН», сглатывая слезы. Бабка была немногословной: «Придет твоя мать, никуда не денется», вот и все утешения от щедрот ее эвакуированной в войну, белорусской души. Ребенок с компанией днём доставал ее своей беготней по общему коридору, в котором она несла «вахту» у керосинки, готовя еду себе и взрослой дочери, зорко бдя, кто к кому заходит. И бесконечными проделками – попытками забраться на чердак, запалить спичкой самострел, грохотом, хохотом и плачем он давно переполнил чашу терпения «этой святой» женщины. А тут еще ночь маета,…хотя, конечно, жалко ребенка. Что мать, мать – известное дело, молодое!

Да что-то вот мою Людку никто замуж не берет, скромная шибко, да и красоты не лишку, перезрела в девках, давно рожать пора, – думала бабка.

Ребенок стирал слезу за слезой, мотал сопельки на рукав светло-зеленой импортной кофты, но говорить не мог, боялся бабки.

– Она умерла, – думал он. Никогда она не пропадала, никуда не уезжала, бросив меня. Никогда не приходила так поздно. Если мама жива, она бы пожалела меня, она бы помнила, что я, что я тут… Не могла же она бросить меня? Забыть про меня? (слезы).

В двенадцать часов ночи он уже ни во что хорошее не верил, ни на что не надеялся, он похоронил и себя и мать вместе. В час ночи мать приехала, пьяная и счастливая. Небрежно поблагодарив бабу Тасю, повела ребенка домой, открыла самозахлопнувшуюся дверь ключом, и стала целовать ребенка, дыша ароматом дорогого вина. Она смеялась, в ответ на слезы ребенка целовала его в нос и макушку и повторяла «Да я же тебя люблю! Я была в аэропорту, провожала дядю В. на самолет». Ребенок никогда не видел до этого мать выпившей и пугался ее незнакомого смеха и винного запаха, неадекватности реакции и бесшабашной раздрызганности жестов. Но с другой стороны, мама жива, да! и она явно счастлива, она веселится посреди ночи, как все это уместить в голове?

Больше охотника ребенок не видел. Он уехал и забросил насовсем их не очень-то нужное ему семейство. Кто-то из маминых подруг в разговоре сказал, что он женился на некрасивой сестре-двойняшке из КБ 108, а ребенок услышал краем уха и почему-то запомнил.

Мать справилась с собой и через пару-тройку лет вышла замуж. Вышла за своего нового начальника, он как раз разводился с женой. Начальник переехал к ней жить из частного дома на Уктусе с двумя чемоданами книг и кучей фотопринадлежностей. Но это уже другая история – из отрочества…

Сашка, сын Раисы-крановщицы, стал почти что, другом ребенка – стриженой девчонки, вернее, у нее уже отросли светлые косички, но очки никуда не испарились. Почти другом… пока они не подрались зимой из-за татаро-монгольского ига. В школе проходили татаро-монгольское иго. Во дворе на снегу, под сочувствующие крики из окон и подъезда «отпусти девчонку немедленно!» Сашка завалил девчонку в честной борьбе на лопатки на чистый снег и возопил «А мы вас триста лет в рабстве держали!». Встав на ноги, она крикнула «А мы всё равно вас победили!» и потребовала реванша. Но он снова ее повалил, и позорно ткнул ранцем в сугроб.

Тут уж она с горечью поняла, что время драк на равных с мальчишками прошло, и что ей придется покинуть лагерь победителей, пришло такое время. И отступить в лагерь девчонок, придется признать себя девочкой, позорное поражение не оставило ей другого пути. Как-то там примут ее, в новом сообществе, нужна ли там она

ОВЕЧКИ В НЕБЕ

…Клубок линий и нитей. Что это – человеческий мозг?, нет. случайное переплетение запутанных нитей, и из него постепенно возникает нечто воздушное, изящное. Это белая овечка, пушистая, тонкорунная. Игрушка!

На наших глазах линии превращаются в личико 4-летнего мальчика с ясными, любопытствующими глазками.

Июнь. Стемнело. Наступает ночь. Синий цвет за окном. Поют ночные птички в городе. Кухня типовой квартиры девятиэтажного дома.

Папа заснул, сидя на кухне. Он мечтает, – мы пока не догадываемся о ком, – но некоторые приметы бытия раскроют эту тайну. Он мечтает о своей жене. Ее нет. Исчезла, ушла, испарилась, улетела на время или навсегда. Ее нет нигде, ее не найдешь – хоть все углы обыщи в доме.

Под столом разноцветные пакеты, в них мусор невынесенный за неделю. В раковине хрустальная пепельница, чашка для кофе, красные чашки МакПик, посуда для микроволновки, засохшие чайные пакеты, сковорода – все вперемешку. Расставлены по столу в беспорядке. Мужчина заснул и видит жену свою по имени Тата. Ее имя аппликацией вышито на ярком розовом фартуке, что висит на гвоздике у дверей.

За час до этого: мальчик лежит под неудобным толстым ватным одеялом. Он смотрит на отца: – Пап, я опять не засну.

Папа шепотом отвечает мальчику: – А ты считай овечек.

И овечки, кудрявыми пятнышками мягко отделяются и слетают с ласково улыбающихся отцовских губ. …Овечки – белые, круглые как колобки: они такими и должны быть – добрыми и красивыми.

Папа берет с комода небольшую овечку и кладет рядом с мальчиком на подушку.

Ночь. Машины едут по окружной трассе рабочего района, водитель одной машины вдруг одуревает – он видит овец, летящих в небе. Водитель второй машины тоже понять ничего не может. Девушка в его машине красит губы и не верит шоферу, который кричит ей что в небе овцы. Она крутит пальцем у носа и говорит: это самолет. Самолетик действительно есть, он несется высоко; за строительными кранами мигают его опознавательные огоньки.

Открытая форточка в доме мальчика. Ветром вдруг окно распахивается настежь. И в него влетает нечто и материализуется. Во что? В овечку. У овечки на спине два прозрачных крыла, как у стрекозки, – они длинные и почти невесомые на ощупь. Овечка складывает их и встает на задние ножки на пол.

Мальчик не спит, он дремлет. Он считает овечек. Они веером летят над рабочим районом города.