Зеркало

– Ты бы ей капелек дала каких сердешных, Зина…

– …а кровать-то старая – того гляди развалится на палки да скалки. И как она взовьется да заорет пуще прежнего: жизнь клятая!.. Никуда не уйти, никого не привести!.. Куда – на эту кровать ночлежную?! Да в ночлежках у америкашек побогаче обстановочка будет… А от вас что, ширмой в цветочках загородиться?!.. Орет – ну иерихонская труба, прости Господи!.. Ты слыхала?.. Я уж ей так и сяк, валидол сую – она мою руку чуть не сломала, оттолкнула, вопит: жри сама свои таблетки!..

– Зинка, а может… это… ей полечиться лечь?..

– Панечка!.. Панечка!.. Разве нашу жизнь вылечишь!..

«…Я выплыла в людское море…»

…Я выплыла в людское мореИз этой гавани табачной,Где керосином пахнет гореИ в праздники – целуют смачно.Я вышла – кочегар метели —Из этой человечьей топки,Из этой раскладной постели,Где двое спят валетом знобким.Я вылетела —В дикий Космос —Из ледяного умываньяПод рукомойником раскосым,Из скипидаром – растираньяПри зимней огненной простуде,Из общих коридоров жалких,Смеясь и плача,Вышла в людиИз той людской, где все – вповалку.

* * *

– Игнатьевна!.. Ты че там скрючилась в три погибели?.. У тебя керогаз, што ль, не зажигатся?.. Дай помогу…

– Ну, помоги… Че двигашь меня локтем-от: локоть твой больно острый. Костыль прямо…

– Да потому што отойди. Чай, свет заслоняшь.

– Чай, весь не заслоню.

– Ну вот и все. Зажгла я тебе твою бандуру. Че варить-то собралась?

– Не суй нос… Чай, все то же: макароны.

– Растолстеешь, Киселева!..

– Може, в гробу и поправлюся… Мясца хочу… Зубов нету – не угрызу уже… А молодые зубки были – ох, жилы перегрызала!..

– Ну, ну, Киселева. Че реветь-то. Вари свое спагетти.

– Да уж сварю как-нито… А керогаз-то как пылат! Как сдурел… Огонь, огонь-то какой… Огонь-то… какой…

Киселиха ставит свечу перед иконой

Огонь! Из лодкою сложенных рук —Огонь к закопченной иконеТак рвется!.. – проросший и бешеный лукИз тьмы черноземных ладоней…Забыла совсем я, сколь, старой, мне летПробило вчерась, намедни…Сварила, сварила свой поздний обед,Сходила к ранней обедне.Вчерась раздеваюсь – да што ж это, ба!.. —Гляжу – в гимнастерке… в лампасах… —Как муж мой покойник!.. Во фрунт – голытьбаВокруг офицерского баса…Замучили Федю, два дула – к виску,А я, молодая жененка,Я всех революций срамную тоскуКляла одичало и звонко!Орала по улицам и площадям,Какие вы есть, комиссары!..Работа – рабочим, овес – лошадям,А «бывшим» – сосновые нары…Я двадцать пять лет оттрубила как штык!При шмонах – смеялася лихо…Твой рот к непотребной молитве привык,Подстилка, раба, Киселиха…Ну, выпустили – как линя – в водоем!Лицо – что печеная свекла…И в разуме штой-то подвиглось моем —Как будто под ливнем промоклаИ все не согреюсь, с тех пор и дрожу,И греюсь – вот свечечку ставлюКазанской иконке! В ладонях держуГорячую желтую каплю…Огонь-то, огонь!.. Ох, безумная я,Зачем все так помню упорно —В снегу талом стирку плохого бельяИ струпьев подсохшие зерна…Зачем, Матерь Божия, выжить пришлось?..Слаба водовозная кляча.А с пенсии – гребень для сивых волос,«Подушечек» сладких впридачу…«Подушечки» я растолку молотком —Повыбиты зубы кобыльи!..Огонь ты, огонь, полижи языкомТы чернь моих щек замогильных…Все верю, все чую – с ума я сойду!Казанская, матушка, сделайТы так, чтобы в этом, о, в этом годуДушонка покинула тело!..А сколь мне там стукнуло?.. Кто его знат!..Быть может, и все девяносто…А завтра в экране покажут парадИ эти… кремлевские – звезды…

* * *

– Тамарка!.. Че ты – ночь-полночь – стучишь?.. Че набатывашь, как в набат?.. Младенец твой орет как резаный по ночам, да ты ишшо моду взяла не спать?.. Какая тебя муха укусила в голу задницу?.. Самая сласть сна, а ты…

– Тетя Паня, горелым пахнет. Проводка горит. Из вентиляционных ходов – дым!..

– Окстися. Какой дым. Под носом у тя дым…

– Галка!.. Че путаешься под ногами, дура девчонка, иди спать ложись, не мети рубахой половицы…

– Мамка, я ноль-один вызвала.

– Ты че!.. Правда, што ль!..

– Сказали – сейчас приедут.

– Быстро в постель!..

– А че торопиться-то. Какой он – огонь? Поглядеть хочу. Мамка, а Петька спит?..

– Спит, умница моя. Пожарку вызвала! Умница моя… Не бойся… Не бойся с мамкой ничего…

– Пахнет горелым… Мам, вон огонь! Вон он! Хвосты лисьи!..

– Да, хвосты… Только шубу не сошьешь… Паня, буди всех! Всех!

– Милые! Милые! Вставайте! Пожар! Горим! Горим!

– Что?.. Кто придумал?.. А запах-то… А полыхает вон!..

– Это он, сволочь. Граф Борис Иваныч. Утюг оставил в кладовке. А сам заснул.

– Эй, Борис Иваныч!.. Спит… Свои брильянты под подушкой охраняет, а нам – гори синим пламенем?!..

– Вставай, контра проклятая!..

– Пожарнички, родненькие, вы уж потушите за ради Христа… Дети малые у нас…

– Уж потушили, бабы. Не нойте. Счастье ваше. Дом-то… деревянный коробок. Еще минут пятнадцать – и все рухнуло бы… к едрене-фене…

– Пожарники! Братаны! Водочки тяпнем?.. За жизнь!..

– Мамка, мамка, да почему горелым пахнет, аж плакать хочется, а голуби на крыше – не сгорели?..

Пожар

Лютая, зверья сила огня.Судорга ног – к подбородку.Страшно, огонь. Вдруг возьмешь ты меняВ гулкую рыжую глотку?Пасть твоя светлая. Зубы остры.Дом наш качается, пьяный.Так вот горят – первобытно – кострыВ наших песцовых буранах.Это Борис наш Иваныч, наш граф,Житель крысиной кладовки,Тощая щепка, – спал, ноги задрав,После крутой голодовкиТак запродав с аметистом браслет,Что на паршивую сотнюСнедь закупил и поел на сто летВпрок – хоть сейчас в преисподню!.. —Гладил рубашки… Дрожание рук,Сытости радость тупая…Как он оставил включенным утюг —Плача, сопя, засыпая…И загорелось в щелях и пазахКрасной сухой круговертью.И загорелся в ребячьих глазахДикий азарт передсмертья.Взрослые – те лишь вопили одно:«Дом бы сгорел этот нищий!..Иль в новоселье попьем мы вино,Иль повезут на кладбище!..»И, спохватясь, прижав руки ко рту:«Родненькие!.. Погасите!..Все переможем – всю голь-нищету,Только нам дом наш спасите!..»Шорох – из шлангов – вонючей воды!Гари древесная пряность!Перед тигриною пастью беды —Я, не мигая, уставясь…Рядом со мною – Петюшка ЗвонцовВ черных трусах доколенных —Ласковых не докричишься отцов —Сгибших, застреленных, пленных…Рядом со мною картежник СократВ бязевом женском халате —Там, в его комнате, знаю, лежатТрое – все в дым! – на кровати…Рядом со мной Киселиха стоит,Жесткая, будто двустволка!Сходен с болотной кикиморой вид,Светят глаза, как у волка…А за лопаткой угластой ее,Весь в первобытных сполохах,Пьяный Валера – дыряво белье,Грудь – вся в наколках: эпоха…Саня, не бойся! Тамарка, держись!Этот пожар – что он сможет?Он не сожжет поднебесную жизнь —Кости земные изгложет.В небе январском – горелый салютВиден сквозь детские веки.«Жить вам осталось – пятнадцать минут!»Жить нам осталось – навеки.Что суждено? Вдоль по свету – с сумой?..В пахоту – слезные зерна?..…Русый пожарничек,Ангел ты мой.Спас ты мой Нерукотворный.

* * *

– Дочка. Не смей ходить туда к нему в кладовку. Слышь, не смей!.. Он тебя там гадкому научит. Не ходи! Весь сказ!

– Буду ходить.

– Вот Бог послал козу! Упрется рогами!.. Говорят тебе – не ходи! Медом он тебя там, што ль, кормит?..

– Нет. Читает.

– Во-он што!.. Артист какой!.. Мало тебе учительша в школе читает!.. Я книжки покупаю – дорогие…

– Это сказки. А Борис Иваныч мне правду читает.

– Ишь ты!.. Правду! Ну и какая она у него, правда?..

– Настоящая.

Кладовка

…Старый граф Борис Иваныч,Гриб ты, высохший на ниткеДлинной жизни, – дай мне на ночьПоглядеть твои открытки.Буквой «ЯТЬ» и буквой «ФИТА»Запряженные кареты —У Царицы грудь открыта,Солнцем веера согреты…Царский выезд на охоту…Царских дочек одеянья —Перед тем тифозным годом,Где – стрельба и подаянье…Мать твоя в Стамбул сбежала —Гроздьями свисали людиС корабля Всея Державы,Чьи набухли кровью груди…Беспризорник, вензель в ложкеКраденой, штрафная рота, —Что, старик, глядишь сторожкоВ ночь, как бы зовешь кого-то?!Царских дочек расстреляли.И Царицу закололи.Ты в кладовке, в одеяле,Держишь слезы барской боли —Аметисты и гранаты,Виноградины-кулоны —Капли крови на распятыхРотах, взводах, батальонах…Старый граф! Борис Иваныч!Обменяй кольцо на пищу,Расскажи мне сказку на ночьО великом царстве нищих!Почитай из толстой книжки,Что из мертвых все воскреснут —До хрипенья, до одышки,Чтобы сердцу стало тесно!В школе так нам не читают.Над богами там хохочут.Нас цитатами пытают.Нас командами щекочут.Почитай, Борис Иваныч,Из пятнистой – в воске! – книжки…Мы уйдем с тобою… за ночь…Я – девчонка… ты – мальчишка…Рыбу с лодки удишь ловко…Речь – французская… красивый…А в открытую кладовкуТянет с кухни керосином.И меня ты укрываешьГрубым, в космах, одеялом,И молитву мне читаешь,Чтоб из мертвых – я – восстала.

* * *

– А-а-а!.. Мамочка, не бей!.. Мамочка, не надо!.. Я больше никогда!.. не буду… А-а-а-а!..

– Ты, злыдень поганый. Заел мою жизнь. Так тебе. Так тебе. Так тебе. Так. Дрянь. Дрянь. Дрянь.

– Мамочка!.. Не надо до крови!.. Не надо по голове… А-а-а!.. Прости, прости, прости, а-а!..

– У, поганец. Всего искровяню. Всего искалечу. Места живого не оставлю! Весь в отца. Весь. Получай. Получай. Получай.

– Мамочка!..

– Гаденыш.

– Анфиса, открой!.. Слышь, Анфиса, открой, дверь ногой высажу!.. Не бей мальца. Это ж подсудное дело. Засудят тебя, клячу.

– Мой!.. Что хочу, то и делаю!..

– Да он глянь как пищит – душа в теле кувыркается!.. Мочи ж нету слушать!.. Нас хоть пощади!.. Че издеваесся-то над беззащитным, ведь он малек!..

– Пусть знает тяжелую материнскую руку.

– А ну – до смерти забьешь?..

– Горшок с возу упадет – кобыле легше будет.

Пьета. Плач над избитым ребенком

Лежит на медном сундуке,И в плечи голову вобрал…Кровь да синяк на синяке.Ты много раз так умирал.Петюшка, не реви ты… Слышь —Твоя в аптеку мать ушла…За сундуком скребется мышь,И пылью светят зеркала.Бьет человека человек.Так было – встарь. Так будет – впредь.Из-под заплывших синих век,Пацан, куда тебе смотреть?!Хоть в детской комнате мужик —Противней нету, – а не бьет…Петюшка, ты же как старик:В морщинах – лоб, в морщинах – рот…Не плачь, дитя мое, не плачь.Дай поцелую твой живот.О Господи, как он горяч…До свадьбы… это заживет…И по щекам катят моим —О Господи, то плачу яСама!.. – и керосин, и дым,И синь отжатого белья,И гильзы, что нашел в золеНа пустыре, и маргаринРастопленный, и в серебреБереза – светит сквозь бензин,И лозунги, и кумачиНад дырами подъездов тех,Где наподобие парчиБлатной сверкает визг и смех! —И заводская наша гарь,И магазин – стада овец,И рубит рыночный наш царьМне к Ноябрю – на холодец,Набитого трамвая звон,И я одна, опять одна,И день безлюбьем опален,И ночь безлюбьем сожжена, —А ты у матери – живой!Пусть лупит! Что есть силы бьет!Не плачь. Я – плачу над тобой,Пацан,Родимый мой народ.

* * *

– Дяденька, дяденька! Иди сюда, на кухню… Здесь у мамки блины холодные остались… Щас найду… Вот они – под миской… На…

– Дочка!.. Спасибо тебе, Бог тебя наградит…

– Дяденька, да ты не плачь, а ешь… У тебя слезы в бороде.

– Милашечка… И-эх!.. это все ништяк, а вот добрых душ на свете мало – ох, штой-то не видать…

– Дяденька, а почему у тебя гармошка – красная?

– Потому что песня моя – прекрасная.

– Спой! Спой, пока Киселиха не пришла! А то она если услышит – щас завоет. И будет петь «Когда мы сходили на борт в холодные мрачные трюмы…» Я ей рыбок подарила, мальков, живородящих, а она только все свечку перед иконой жгла, а рыбок не кормила – и уморила. Спой!

– И-эх, гармошечка жалобная, стерлядочка жареная!..

– Дяденька, а из чего твоя вторая нога сделана? Из дерева?..

– Дочка, дочка!.. Из дуба мореного… Это меня – под Кенигсбергом шарахнуло… Пахнет от меня крепко?.. Я нынче имянинник – беленькой купил…

– Пахнет. Как от дяди Валеры.

– Слухай песню! Неповторимую.

Одноногий старик играет на гармошке и поет

Время наше, время наше,Стреляное времячко!То – навалом щей да каши,То – прикладом в темячко…Рота-рота да пехота,Всю войну я отпахал —Отдохнуть теперь охота,А вокруг кричат: нахал!Инвалид, инвалид,Головушка тверезая,К дождю-снегу не болитНога твоя отрезанная?..Так живу – в поездахДа во крытых рынках.Папироса в зубахДа глаза-барвинки.Государство ты страна,Тюремная решетка:То ли мир, то ли война —Два с полтиной водка!Я протезом гремлюДа на всю Расею:Поплясать я люблю —От музыки косею!Эх, музыка ты моя,Клавиши играют!..До исподнего бельяВ тюрьмах раздевают…Кушал Сталин знатный харч,А Хрущев ест икру…Я в подвале – плачь не плачь —Так голодным и помру!Выдают мне паек:Соль, картошку и ржаной!Эх, куплю себе чаекДа на весь четвертной!..Так чифирчик заварю,Да попью вприкуску,В окно гляну на зарюЗимних далей русских:То не белые поля —Алые полотнища!То родимая земляФлагами полощется…Флаги винны, флаги красны —Сколько крови пролито!..Неужель снега напрасноКровушкою политы?..Помню: стылый окоп.Тишь после взрыва.И под каскою – лобМыслит, потный: живы…Да, живой я, живой!И пою, и плачу,И гармошки крик лихойЗа пазуху прячу!И протезом об пол – стук!Деньги – в шапку?.. – в каску!..Друг, налей, выпей, друг,Да за эту пляску…

* * *

– Вон, вон пошла. Цаца заморская.

– Давно ль из своей Тарасихи примыкалась сюды, детишек чужих нянькала… На портниху выучилась – и думает, все, золотое дно…

– А сама-то дура стоеросовая – другая б на ее месте жила так жила! Какие б заказы брала, у богатеньких… А эта – блаженненькая: то бабке слепой сошьет за пятерочку – цельно зимнее пальто, из огрызков, то истопницыной дочке из пес знат каких обмотков – свитер наворачиват…

– А руки золотые!

– Да ну. Так-то всяка баба может. Нашла што хвалить.

– Да она втихаря-то берет платья-то блестящие, с люрексом, шить. Свадебные… еврейским невестам… у Герштейнов-то свадьба была!.. а я лоскуток нашла. Точь-в-точь такой, как платье у Фирки. Под ейною дверью.

– Вот оторва!.. И ведь тихо шьет, как крыса корабельная, сидит – машинки-то не слыхать…

– Вон, вон костыляет. Задом вертит. Подпоясалась, как сноп.

– А че? Талия у нее ниче. Как у Софи Лорен.

– Тю!.. Да она брехала однажды – бухая што ли, была?.. – што у нее каки-то старики деды, взаправду из Италии родом были…

– Сочинят!..

– Деревенска она и есть деревенска. Кака тут Италия. Под носом у няе Италия.

– А на всех как с башни глядит. С прищуром.

– Скулы-та каки широкие. Как сковорода, лицо. Италья-а-анка!.. Тьфу…

– Это к ней ходит?.. Лабух из ресторана?.. Степка?..

– А как же. Днюет и ночует.

– Да она с них со всех деньги берет. А в ресторане за вечер – знашь, сколь можно нагрести?..

– Ушла… Дверью-та как хлобыснула! Как бомбу взорвала. Портниха лупоглазая. Вот всех люблю, всех люблю в квартире. А ее нет. Гордая! Не здоровается. Да Степка, хахаль, тоже оторви и брось. Давеча – трезвон! Открываю. Он стоит, еле держит ящик с вином. «Я звонок носом нажал, извините», – грит…

– Если все хахали ейные будут носами на звонки нажимать…

– Или еще чем…

– Губищи толстые, морда румяная, ну чисто доярка!.. И што они все в ней находят?.. Портниха… Нянька…

– Санька! Муфту забыла!

– Пальчики итальянски застудишь!

– Личико от мороза в мех не спрячешь – обморозишь щечки – куды Степка-та будет целовать?..

– Все туды.

– Закрой форточку, Зинаида. Кончай над человеком измываться.

– Да она все одно не слышит. Са-анька!.. Не упади на каблуках, корова!..

– Кости переломат – есть кому полечить.

«Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка…»

Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка.Я сегодня ночью шила до трех.Ты обхватишь руками – и страшно, и знобко,Зубы друг об дружку стучат, как горох…Я, гляди, – лиловой крашусь помадой!Амальгаму зеркал проглядела до дна…Я безумная. Нету с собою сладу.Я с тобою – как пьяная: без вина.Я люблю тебя, я люблю тебя, Степка!Ох, зачем я в кабак твой поесть зашла?!А ты брямкал, горбясь, по клавишам топким,Из-под пальцев твоих – моя жизнь текла…Моя жизнь: изба в Тарасихе вьюжной,Ребятня мокроносая, мамкин гроб,Да отец-матерщинник, кривой, недужный, —Поцелуй его помнит росстанный лоб…Моя жизнь: чужие орущие дети,Подтираю за ними, им парю, варю, —Рвущий деньги из рук шестикрылый ветер,И капрон на ногах – назло январю!Моя жизнь – бормотанье швейной машинки,Проймы-вытачки – по газетам – резцом,Бабий век, поделенный на две половинки:С гладкокожим лицом – и с изрытым лицом…А тут сел ты за столик, заказал заливное,Взял исколотую, крепкую руку мою —И я холод небес ощутила спиноюУ великой, черной любви на краю!Я люблю тебя!Ты – хрупкий, с виду – хлипкий,А на деле – весь из железа, из тугих узлов:Ты рояль свой кабацкий разбиваешь с улыбкойПеснями нашей жизни – песнями без слов!Песни трамваев, буги-вуги магазинов,Твисты пельменных, комиссионок, пивных —Я их танцую и пою – во бензинах —Сиренью щек и гвоздикою губ шальных…Да, я молодая еще!Я люблю тебя, Степка!Соседки кричат: «Шалава!..Красный фонарь повесь!..»А мне ни с кем еще не было так нежно,так кротко, так робко.И никогда больше ни с кем не будет так,как с тобою – здесь.

* * *

– Мамка! Сбей мне масло.

– Петька, отвяжись.

– Сбей! Из сметаны.

– Отвяжись!

– …Возьми, Анфиса, у меня в холодильнике стоит в банке.

– Не возьму. Ты небось мужу к щам купила.

– Муж перебьется. А Петька твой в рост пошел. Косточки вытягиваются. Корми дитя, Анфиса!

– Да я тебе щас денежку…

– Спрячь свое серебришко. Чай, не червонцы за сметану отдала. Не хлюпай носом!.. А хоть бы даже и червонцы.

Анфиса сбивает сметану в масло для Петьки

Не в судорге, не спьяну,Не в куреве-дыму —Сбиваю я сметануДа сыну моему.По лестнице по нищейБрела с работы я…Востребует и взыщетГолодная семья!О, в керосинной шалиПод форткою дрожа —Как руки удержалиСлепую боль ножа?!И, сгорбившись на кухне,Где лампа – волчий глаз,Где тесто грозно пухнетИ квохчет керогаз,В бидоне, ложкой, плача,Сметану сыну бью —Лохмата и незряча —За всю-то жизнь мою!За мыльные лохани.За смертное белье.За то, что потрохамиПлачу за бытие.За наше процветанье,Что царственно грядет.За наше подаяньеУ заводских ворот.За пропуск постоянныйК изношенным станкам.За ящик деревянныйУ тьмы отверстых ям!И, бешена, патлата,Сметану в масло бью —До завтрашней зарплатыУ рабства на краю,До детских ртов галчиных,Где зубы – как огни! —До матюга мужчины,До ругани родни,До магазинов пьяных,Где жиром пол пропах —Ну, вот она, сметана!Густеет на глазах…А я ее сбиваюВсю ночку, до утра!Живу и выживаю —На выдумку хитра!И, если лютый холодЗатмит и слух, и речь —Я в наш родимый голодНайду, чего испечь.

* * *

– Степка!.. Ты?..

– Я.

– Че трезвонишь-то?.. Фу, весь в снегу… Заходи…

– Саня дома?

– А куда ей деться, Саньке твоей?.. Дурище… Сидит на своей финской машинке строчит, тебя поджидает… Пенелопа!..

– Но, но. Еще заикнись, зява…

– Звиняйте – любовь вашу задел… Пойдем вмажем, Степка, а?.. По маленькой…

– Я уж к большенькой… приложился.

– Э-эх!.. И тут ты меня обскакал!.. И к Саньке первым пристоился, и коньяк «Белый аист» за пазухой нянчишь – классный ты мужик, Степан!.. Ван Клиберн ты наш!..

– Гончаров, падла!.. Осторожней на поворотах.

– Я всегда только закрытые… повороты… делаю. Ну – по чуть-чуть!..

– Вали. Огурца нету.

– А Санька с тобой… за компанию – тоже?..

– Нет. Она – только огурцы любит.

– А… тебя?

– Будешь в скважину подглядывать – быстро окривеешь. Понял?

Одинокая песня Степки – Сане

Да, я лабух в ресторане,Многоженец!..Четвертак в моем карманеДа червонец.Все скатерки в винных пятнах,Шторы – в жире!Все мне до хребта понятноВ этом мире.Ресторан ты мой вокзальный,Работенка!..Держит баба так печальноРебятенка…В толстой кофте, в козьей шали,Лик – невесты,Из какой далекой далиЗдесь – проездом?..Закажи блатную песню —Я сыграю.На своей работе – честноПомираю.Мне грузин две красных сунет —Между жором…Саксофон в меня как плюнетСоль-мажором!Ты, рояль мой гениальный,Я – твой лабух!Ресторан ты мой вокзальныйВ спящих бабах!Эти – спят, а те – хохочут,В рюмку глядя,Рысьими очьми щекочут,Все в помаде…И в плацкартном ресторанеДа в мазутномКак тебя я встретил, Саня,Серым утром?Ты зашла. За столик села.Как – с гостями!..Я твое увидел телоПод шерстями.Напряглась во мне пружина.Я рванулся.Бритый на тебя детинаОглянулся.Я не помню, что мы ели,Что мы пили…Помню – мы одни – в постели —Вместе – были.И под грубыми рукамиПианистаТы горела вся, как пламя —Мощно, чисто!Целовал холмы, ложбины,Лоб горячий…Санька, ты ж была с мужчиной —Что ж ты плачешь?..Но, пылая головнею,Вся сияя,Ты сказала: – Я с тобою —Умираю…Кипятком по сердцу дикоХлестануло.Ах, портниха ты, портниха!..Все… Уснула…И тогда в ночи безбрежной,Тьме кромешнойЦеловал живот твой нежныйИ безгрешный.Целовал большие рукиВ тайных венах,Что обнимут все разлуки,Все измены.Целовал ступни корявые,В мозолях,Что прошли путями ржавойБабьей боли.И, горящими губамиСкул касаясь,Будто во сиротском храмеПричащаясь, —Я заплакал над тобою,Саня, Саня,От мужской забытой болиВоскресая,Оттого, что я – лишь лабухРесторанный,Что судьба не любит слабых,Окаянных!И во сне ты ворохнулась…Блеском – зубы…И царевной улыбнуласьПухлогубой…И клещами рук я сжалТвои запястья —Будь я проклят, я держал,Держал ясчастье.…А наутро – ну, дела…Адресочек мой взяла…С губ лиловою помадойКак усмешка потекла!..«Ночевальщик… Извини…Коммуналка… Не одни…»Сыр нарезала ломтями.Глаз кошачьих – вбок – огни.«Да, у нас тут ванной нет…Да, в сортир – купи билет…Щас яичницу пожарю —Гады, отключили свет!..Значит, кухня… Керогаз…Зырканья запавших глаз…Обзывают… Лучше в петлю —Чем вот так вот – каждый раз!..»«Много было мужиков?..»«Был один – да был таков…Да и я не из таковских:Норов у меня суров…»«Да уж вижу… Жрать давай…»«Ешь – да живо вылетай!..Нынче от соседок будет:Отошлют и в ад, и в рай…»«Че робеешь?.. Им ответь!..»«Нагрублю – и так жалетьБуду этих баб поганых,Что уж лучше – помереть…»«Саня, Санечка, постой!..»«Выметайся. Не впервой,Степка, расстаешься с бабой,Да с такою – не святой…»А сама-то – жмет виски,Радугою слез белкиТак сверкают…Саня, Санька —Крик протянутой руки…

* * *

– Сократ! А Сократ! Ты че по квартире в дамском халате расхаживашь? Стыды!..

– Проиграл я все подчистую, баба Зина. Продулся.

– Чай, можно и отыграться!..

– Пробовал. Не та масть идет… Несчастная страна, баба Зина. Несчастный я.

– Ну, в любви-то тебе должно везти – по уши в любви, небось, сидишь!..

– Не сбывается поверье, баба Зина… Холодная земля. Несчастная земля. Несчастный я.

– А где б ты был счастливый?..

– В Афинах. В Пирее. Зачем отец нас сюда привез! Зачем ему надо было уезжать! Мне Афины ночью снятся. Просыпаюсь – на подушке пятна от слез. Зубами скриплю. Я от этого холода сдохну, баба Зина.

– Ох, Сократушка!.. Ты бы водочки с Валерой Гончаровым выпил – може, полегшало бы?..

– Карты лучше. Водки выпьешь – и спишь как убитый. Или бормочешь ересь. А за картишками всю ночь сидишь. И чувства разные: то страх, то ликуешь, то – сердце замрет, бьет, как птица лапками…

– Ты ж проигрался!

– Отыграюсь я, баба Зина. Отыграюсь.

Картежники

Нет, здесь столы покрыты не сукномЗеленым, – а гнилой клеенкой.Хруст огуречный снега – за окном.И вьюга плачет звонко.А мы сидим. Глаза обведеныБессонной черной метой.О карты! Вы меж мира и войныЛетящие планеты.Засаленной колодою трясу.Сдаю, дрожа руками.Я Дамы Пиковой площадную красуПью жадными зрачками.Табачный дым – старинный гобелен…На вилке – сердоликом —Селедка… Позабыт и фронт, и плен,И дочкиного крикаПредсмертный ужас, и глаза жены,Застывшие небесно…И этой близкой, яростной войныХрип и огонь телесный…Забыты гимнастерки, ордена,Зенитки и разрывы…Ох, карты!.. Лучше всякого вина,Пока мы в мире – живы…И бабий, теплый нацепив халат,Очки на лоб подъявши,Играет насмерть в карты грек Сократ,Афинский шкет пропащий.Играет врукопашную, на дзотВрага – бросает силы:Эх, черная одна лишь масть идет,Собака, до могилы!..Таращатся бессонные дружки.Ползет под абажуромЗмеиный дым. Валятся из руки:Валет, король с прищуром…И, козырь огненный бросая в гущу всех,Кто сбился ночью в кучу,Смеешься ты, Сократ! И хриплый смех —Над лысиною – тучей.И шавка тявкает меж многих потных ног,Носков, сапог и тапок!И преферанса медленный клубок…И близкой кухни запах…И – ты пофилософствуй, грек Сократ,Тасуя ту колоду,Между картин, что ведьмами глядят,И рыжего комода,И слоников, что у трельяжа в рядТак выстроились чинно —О том, что нету, нет пути назадВ горячие Афины, —А только есть седые игроки,И костью пес играет!И бубны бьют!И черви – близ ногиПолзут и умирают!И пики бьют – наотмашь, под ребро!И под крестами – люди…Играй, Сократ.Проматывай добро.Твой козырьзавтра будет.