Женя, Женечка, Женюсик. Virtuoso. Цикл «Прутский Декамерон». Книга 7

– Ты лучше голодай, чем что попало есть, и лучше спи один, чем вместе с кем попало, – неожиданно для меня разразился рифмой Кондрат, перефразируя Омара Хайяма и при этом наставительно подняв указательный палец. Это выражение подытожило наши сегодняшние искания, я крякнул одобрительно, и в этот момент мы как раз вошли в подъезд моего дома. Любопытно, что лестницы в нашем доме вместо обычных, стандартных 10 ступеней в одном пролете насчитывают 11, что очень удобно при подъеме и спуске. И хотя свет горел только на одном из четырех – третьем этаже, мы без труда добрались до нужного нам четвертого. Лестничные площадки, к моему удивлению, сегодня были пусты, обычно же на каждом этаже у окна или у дверей жмется в темноте парочка. Или я просто старею и не заметил, как миновали времена, когда молодежь лампочки в подъездах буквально «поедала», ну совсем как в том анекдоте: «…Вась, – сказал женский голос, – выкрути лампочку, я в рот возьму».

Крутанув ключом в замке, я открыл дверь, и мы вошли в квартиру. Пока я возился в прихожей, расшнуровывая и снимая ботинки, Кондрат скинул кроссовки, переобулся в мои тапки, прошел на кухню и поставил на газовую плиту чайник.

– Форточку открой, – крикнул я ему, – а то газом будет пахнуть.

– А она открыта, – сказал он мне, высовываясь из кухни в прихожую.

«Странно, я ее вроде закрывал перед уходом, чтобы не выстудить квартиру», – подумал я, присоединяясь к своему товарищу. Кондрат налил из заварного чайничка в две кружки заварки, долил кипяток, а я принялся намазывать хлеб маслом.

Незамысловато ужиная, мы вспоминали все перипетии сегодняшнего вечера, а также последних дней и негромко хихикали, нисколько не огорчаясь тем фактом, что сегодня у нас с женским полом вышел облом. «Да, кстати, а ведь час еще не прошел, – мелькнула у меня мысль и затрепетала надеждой, – так что девчонки вполне могут подойти».

– Может, надо было треснуть Таньке по башке, чтоб не грубила? – запоздало предложил Кондрат, аппетитно прихлебывая из кружки.

– Если бы она от этого стала хоть чуточку симпатичнее или умнее, я бы с удовольствием врезал ей пару раз, – вставил я. – А так чучелом была, чучелом и останется. Я думаю, завтра она и не вспомнит, что наболтала нам сегодня вечером.

– И то правда! – согласился Кондрат. Он встал, сполоснул под краном посуду, и мы перешли в зал. Моя постель, разложенная на диване, была не убрана с прошлой ночи, только прикрыта покрывалом. На часах без четверти час. Все нормальные люди уже давно спали, и лишь теперь, опустившись на диван, я почувствовал, как устал за последние дни. Усталость и недосып накапливались целую неделю, а за ежедневным 12-часовым трудом (а зачастую и за еженощными приключениями) отдыхать было совершенно некогда.

– Как ты думаешь, – сонный, уже едва ворочая языком, спросил я. – Девки еще могут прийти?

– Вряд ли, – ответил Кондрат. – Так как договорное время вышло. Наверное, их кто-то снял, – закончил он равнодушно и зевнул. Я быстро разделся, так как в квартире было довольно прохладно, и нырнул под одеяло. Кондрат взбил вторую подушку и полез на диван рядом со мной, укрываясь тяжелым теплым покрывалом. Он мог, конечно, пойти в другую комнату, мамину спальню, где стояла кушетка, но заявил, что ему там одному будет скучно. Я же лично, все равно как и с кем бы ни ложился, в конце концов всегда оказываюсь в щели между диваном и стеной, занимая, таким образом, совсем немного места.

Я уже почти засыпал, когда Кондрат спросил меня о чем-то, я ответил ему, это вышло смешно, отчего мы оба заржали, потом он вновь ляпнул что-то, и мы засмеялись еще громче. Пять минут спустя, вместо того чтобы спать, мы уже хохотали во весь голос: то один, то другой произносил следующую хохму, и мы заливались веселым смехом. Мы хохотали, ржали, выли и скулили, – это, наверное, была разрядка после сумасшедшей недели, реакция на перенапряжение, потому что этот истерический смех нормальным назвать было нельзя. Когда очередная вспышка хохота затихла, и диван перестал колыхаться от сотрясения наших тел, мы вдруг услышали отчетливый стук.

– Вставай, Кондрат, – радуясь тому, что мой товарищ лежит с краю, сказал я. – Иди, открой девчонкам.

– Итить твою мать, – сказал Кондрат, с неудовольствием вылезая из теплой постели. – И где их, сучек, до сих пор носило, ведь начало второго уже.

Он выскользнул в прихожую, затем послышался щелчок наружного замка.

Спустя четверть минуты он заглянул в зал, и я включил торшер, рожа его выражала недоумение:

– Там никого нет, – воскликнул он.

– А кто же тогда стучал? – удивился я. – Это они, стервы, постучали, – уверенно добавил я, – а потом спустились этажом ниже и теперь играют с нами в кошки-мышки. Иди и скажи им, чтобы не баловались, а то в качестве наказания заставим по квартире передвигаться исключительно на карачках и голышом.

Голова Кондрата исчезла, затем из коридора послышался его голос:

– А ну быстро поднялись в хату, мать вашу, уже поздно шуточки шутить.

Вытянувшись под теплым одеялом, я ждал, чтобы эта мудотня поскорее закончилась, дверь закрылась, и в комнату вошли девчонки. И тогда передо мной откроется дилемма: кого из них уложить в свою постель – Ленцу или Ольцу. Наконец послышался щелчок замка и в комнату вошел… Кондрат. Он был один.

– Нет никого, – заявил он.

– А с кем же ты разговаривал?

– В пустоту кричал, – усмехнулся он.

– Странно, видимо смылись, – пробормотал я. – Ну, и хер с ними. – Я повернулся к стене. – Будем спать.

Кондрат улегся, намотав на свои длинные ноги покрывало, и мы вслух стали перебирать кары, которые обрушим на головы Оли и Лены, как только доберемся до них. Перебрав вслух несколько вариантов, один суровее другого, мы наконец успокоились, но сон уже не шел.

И тут опять послышался довольно громкий стук.

– Иди, Кондрат, – сказал я. – Только случайно не спугни их. Дай им вначале войти, и тогда мы начнем проводить экзекуцию.

Он соскочил с дивана и крадущейся походкой направился к дверям. Затем я услышал щелчок. Когда же мой товарищ спустя минуту вернулся, на его лице было написано крайнее изумление.

– Больше не пойду, – заявил он громко. – Сам иди с ними разбирайся.

В это время опять постучали.

– Уж я-то им, поверь, души-то повыну, мать-перемать! – Я вскочил, остатки моего терпения слетели с меня вместе со сброшенным на пол одеялом.

Я бросился к двери, мгновение – и я распахнул ее настежь.

Никого. Я перегнулся через перила и, стоя босиком на ледяных ступенях, заорал на весь подъезд:

– Поймаю, письки наизнанку выверну. А ну, мочалки, бегом сюда!

Мой голос эхом заметался по лестничным пролетам. Ни шороха внизу, ни шепота, никто не вышел, никто мне не ответил. Весьма этим озадаченный, я вернулся в квартиру и с силой хлопнул дверью. Прошел в комнату. Несколько секунд мы с Кондратом, уставившись друг на друга, хлопали глазами, ничего не понимая.

– Ну, не ерш твою мать? – в сердцах воскликнул я, и вдруг, в это самое мгновение дверь в спальню, которая до сих пор была закрыта, прямо на наших глазах стала медленно открываться. Мы с Кондратом, в состоянии, близком к обмороку, оторопело уставились на нее.

– Да, ерш твою мать, – сказала дверь маминым голосом, а затем перед нами предстала и сама мама в белой ночной рубашке.

О, Господи! Если бы из той комнаты к нам сейчас вышла, ну, хотя бы, скажем, тень отца Гамлета, я бы удивился не больше.

– Мама?! – выдавил я из себя. – Ма-ма!

Кондрат приподнялся и сел на диване.

– Ага… мама, – произнес он растерянно.

– Да мама я, мама! – раздраженно сказала моя мама, – только объясните, какого черта вы мне спать не даете?

После секундной растерянности мы с Кондратом расхохотались во весь голос.

– Я стучу вам, стучу, чтобы вы успокоились, – продолжала мама. – А вы все хохочете, дверями хлопаете и спать мне мешаете.

– Откуда же ты тут взялась, мама?! – еле справившись с собой, спросил я. – Ведь ты в Тирасполе, и еще, кстати, вызвала меня туда на завтра. Вернее, уже на сегодня.

– Так уж получилось, – сказала мама, тяжело вздохнув. – Я погавкалась с сестрой уже после того, как дала тебе телеграмму, и тут же собравшись, уехала от нее, так что еще успела на междугородний автобус. А теперь давайте спать, вы, жеребцы, – закончила она и поглядела на часы. – Два часа ночи.

С этими словами она удалилась в спальню и закрыла за собой дверь. Мы с Кондратом, поглядев друг на друга, хохотнули, на этот раз уже сдерживаясь, еле слышно, затем улеглись на свои места.

Я повернулся к стене и закрыл глаза, а Кондрат выключил торшер.

И в этот самый момент вновь послышался стук. Кондрат включил торшер и стал его внимательно разглядывать, решив, видимо, что стук как-то связан именно с ним, я же в очередной раз вылез из постели.

– Ты что-то хотела, мама? – спросил я, осторожно приоткрывая дверь в спальню.

– Нет же, леший тебя возьми, спи давай! – ответила мама сонным и сердитым голосом.

– Так это не ты стучала сейчас? – спросил я.

– Нет, конечно, ты с ума сошел!

«Возможно, она и права», – подумал я, аккуратно прикрывая дверь в ее комнату и направляясь к входной двери. Рывком открыв ее, я оказался лицом к лицу с… Сашей Паниковским. Лицо его было синим от холода, а недавно еще франтоватые усы покрылись инеем и скорбно повисли. К нему сбоку жалась какая-то незнакомая мне худощавая девчонка лет 17—18, одетая в легкую болоньевую куртку.

– Она согласна, – сказал Паниковский, подталкивая свою девчонку перед собой к двери.

– С чем согласна? – не понял я, удивленно поглядев на девушку.

– Она согласна, что нас будет трое, – нетерпеливо повторил Паниковский. – Только давай, поскорее впусти нас, а то мы совсем уже тут замерзли.

Я беззвучно засмеялся и отрицательно покачал головой:

– Не могу, мама дома.

У Паниковского от этих слов широко раскрылись глаза. Всего несколько часов назад я рассказал ему, что мама в Тирасполе, что она нашла мне там невесту и ждет меня туда назавтра.

– Мы посидим тихонько на кухне и не будем вам мешать, – сказал он, думая, что я чего-то не договариваю, и что мы в квартире находимся с девушками (вариант с мамой он не принял).

– Ребята, давайте жить дружно! – почти плачущим голосом сказал я. – А теперь спокойной ночи, see you tomorrow, увидимся завтра.

С этими словами я закрыл дверь.

Часы на стене показывали четверть третьего.

Новелла вторая. Блюз

Коктейль

Коньяк 50 мл.

Апельсиновый сок 40 мл.

Лимонный сироп 10 мл.

Положить в бокал лёд, добавить ингредиенты, слегка перемешать, подать с соломинкой.

В любые века и эпохи

покой на земле или битва,

любви раскаленные вздохи — нужнейшая Богу молитва

Игорь Губерман

Эту девчонку я увидел впервые в тот самый день, когда вновь, после почти трехлетнего перерыва устроился работать в бар: она пришла к открытию, первой сделала заказ, после чего просидела у стойки со стаканом сока в руке чуть ли не до самого закрытия. Хотя мне и сложно было в первый-то день и работать, и наблюдать за клиентами в баре, я изредка бросал на неё взгляд, и моё сердце наполнялось радостью, что существуют в этом мире такие милые хорошенькие девушки. Позднее, спустя несколько месяцев, мы в дружеском разговоре с ней выяснили, что это оказалось простым совпадением: я вновь стал работать в баре кафе «Весна», а Валентина – так звали девушку, которая несколько месяцев тому назад приехала в наш город и поступила в медицинское училище, – в тот самый день решила впервые в своей жизни посетить бар.

Затем она стала приходить в мой бар с регулярностью примерно раз или два в неделю – по ее же собственным словам, слушать музыку, пить экзотические цитрусовые соки, которые ни в каком другом месте невозможно было найти в продаже, и таким образом, как я теперь понимаю, наслаждаться самостоятельностью, свободой и взрослостью.

Юная стройная 17-летняя девчушка-дюймовочка – росту в ней было ровно метр пятьдесят – с короткой, до плеч стрижкой золотисто-рыжих, слегка волнистых волос. Лицо круглое, ангельски-наивное, носик небольшой, пухленькие губки нежно-кораллового цвета в форме сердечка, розовые щечки с ямочками, огромные зеленые глаза и в дополнение к этому – абсолютно невинное выражение лица. Ну, не девушка даже, а просто большой ребенок.

Внешне ее нельзя было спутать ни с кем; вернее, она так сильно отличалась от окружающих, что более подходящего лица, например, на роль инопланетянки, если бы это понадобилось, найти было нельзя. Поведение Валентины лишь подтверждало впечатление, что девушка слегка не от мира сего: она приходила в бар одна, ее привлекательное лицо всегда было маловыразительно и неулыбчиво, и при этом еще немного насторожено. Ловя на ходу мой взгляд и едва слышно здороваясь, она проходила в укромный закуток, образованный углом стойки и стеной бара, взбиралась на высокий пуфик, едва там помещавшийся, и, оставшись там наедине с собой, надолго замирала.

Валентина никогда со мной не заговаривала первой, просто заказывала и затем медленно цедила через соломинку сок, сидела так час, порой два, глаза полузакрыты – очевидно, она была погружена в собственные раздумья или же слушала музыку. И лишь изредка, когда я был чем-то занят, она бросала на меня быстрый внимательный взгляд, но тут же опускала глаза, если замечала мой ответный взгляд. Расплатившись, она также молча уходила, прощаясь со мной еле заметным кивком.

В первый раз, помнится, она заказала апельсиновый сок, и в последующие посещения свой заказ почти не меняла, причем приходила только в будние дни, когда в баре не было слишком много посетителей. Я даже специально, когда не предвиделось больше поставок, оставил для нее на складе ящик апельсинового сока и никому, кроме нее, этот сок не наливал, но и он в один прекрасный день закончился. В очередной раз, когда она пришла и попросила апельсиновый сок, я извинился и предложил ей любой другой сок – на выбор, а в качестве компенсации – морального ущерба, так сказать, – налил рюмочку апельсинового ликера, сказав с улыбкой: «Вы позволите мне вас угостить?».

Она кивнула и впервые мне тогда улыбнулась, и я отметил для себя, что даже улыбка у нее необыкновенная и очень ей к лицу. Ее всегдашнее молчание я относил к проявлению скромности, поэтому никогда не решался заговаривать с ней первым, боясь нарушить тот наш с ней безмолвный диалог глазами, который мы вели вот уже несколько месяцев подряд; казалось, скажи я одно лишнее слово, и она, эта девочка из сказки, улетит как облачко, испарится, и я никогда ее больше не увижу. А я уже привык к ней, к ее посещениям, мне, признаться, было приятно ее видеть, а когда она больше недели не появлялась в баре, я ждал ее уже с нетерпением и даже начинал беспокоиться, считая ее своим счастливым талисманом, так как она была моей самой первой клиенткой.

В тот вечер, когда я налил ей ликер, она попросила к нему стакан яблочного сока. Не знаю, что она тогда думала обо мне, и думала ли вообще, но уже тогда я почему-то был уверен, что у наших с ней отношений, о которых тогда я еще и не мечтал, есть будущее, вернее, каким-то образом я предчувствовал это. Как-то раз, в один из долгих и скучных зимних вечеров, когда она сидела в своем излюбленном закутке – тогда, помнится, она ничего не заказала, а просто сидела и слушала музыку, мягко улыбаясь каким-то своим мыслям, я, ни о чем ее не спрашивая, поставил перед девушкой чашечку кофе и маленькую, величиной в наперсток, рюмку рижского бальзама – по своему вкусу. Она поблагодарила меня улыбкой, и тогда я решился спросить ее, что она заказывает в те дни, когда в баре работает мой напарник Женя.

– Я прихожу сюда только в те дни, когда работаешь ты, – просто ответила она.

Надо ли говорить, насколько приятны мне были эти слова; никакого смысла в них я не искал, решив, пусть наши отношения развиваются и дальше вот так же, неторопливо, естественным путем.

Так как Валентина всегда приходила в бар одна, изредка возникали ситуации, когда кто-то из клиентов подходил пригласить ее на танец или просто заговаривал с ней, – такая хорошенькая девушка, естественно, не могла остаться без внимания со стороны парней и мужчин. Постоянные клиенты не беспокоили ее, часто встречая здесь Валентину, они считали, что она моя девушка, и этого им было достаточно. Когда же подходил кто-либо из непостоянных посетителей, я, зная, что она не танцует, с улыбкой говорил им об этом, а некоторым, менее настырным, для того чтобы понять, что им тут ничего не светит, хватало и одного моего строгого взгляда.

Прошло уже что-то около года со дня нашего знакомства, когда произошел один неприятный инцидент, который, впрочем, сдвинул наши с Валентиной отношения с мертвой точки, а затем и вовсе сблизил нас.

Обычно она приходила в бар еще засветло, а уходила, когда на улице было уже темно. Так произошло и в тот раз: около половины десятого вечера она встала, кивнула мне на прощание и покинула бар.

Однако буквально через несколько секунд после ее ухода я услышал чей-то сдавленный крик, донесшийся с улицы, и тут же выскочил наружу, предполагая, вернее, даже будучи уверен, что это именно ее голос. И действительно, неподалеку от бара в свете уличных фонарей я увидел Валентину, бьющуюся в руках какого-то подонка, который ее куда-то тащил. В одно мгновение ярость вскипела во мне, и я крикнул, бросаясь за ними вдогонку:

– Эй, парниша, ну-ка погоди минутку!

Однако парень, не обратив никакого внимания на мои слова, вывернув девушке руку за спину, поволок ее к машине, до открытой дверцы которой оставалось пройти несколько шагов. Приблизившись к ним в несколько быстрых шагов, я узнал в этом парне записного городского хулигана по имени Сережа.

– Че тебе надо, ты, фуфел? – рявкнул он, не сбавляя хода, хотя прекрасно видел и слышал, кто его зовет, так как находился в этот момент ко мне лицом.

«Очень невежливо – по меньшей мере» – пронеслось у меня в голове. Несмотря на то, что его действия по отношению к девушке мгновенно пробудили во мне бешенство, я не терял хладнокровия, мозг работал быстро и четко.

– Мне кажется, этой девушке с тобой не по пути! – приблизившись к ним, выдохнул я ему прямо в лицо.

– А тебе какое дело? – опять нахамил Сережа, повышая голос.

– Ты со мной некрасиво разговариваешь, а с девушкой некрасиво поступаешь, – сказал я, стараясь сдержаться и не выплеснуть наружу бурлящие во мне эмоции. – Однако я тебе все это прощаю: отпусти ее по-хорошему и сваливай отсюда, тогда будем считать, что ничего не было.

Однако Сергей, у которого на этот счет были свои умозаключения, подтолкнул девушку к машине, а сам стал, повернувшись ко мне, в некое подобие боксерской стойки. В следующую секунду из машины, с водительского места, вылез младший брат Сергея – Василий, который вразвалочку направился к нам. Сергей, почувствовав в его лице поддержку, осмелел и подступил ко мне:

– Что ты возомнил о себе, Савва, тебе, значит, можно трахать кого тебе захочется, а нам нет?

– Если она не хочет идти с тобой, о каких таких траханиях вообще может идти речь, – усмехнулся я. И, обращаясь к Валентине, сказал строго:

– Я прошу тебя, вернись, пожалуйста, в бар.

Сережа тем временем широко, по-крестьянски, замахнулся, – я стоял к нему вполоборота, – и ударил в… пустоту, так как я, конечно, предполагал, что от этого хулигана можно ожидать любой подлости, и все время держал его в поле зрения. Я попросту отшатнулся в сторону, а когда он после неудачного выпада сумел-таки восстановить равновесие и выпрямиться, я шагнул ему навстречу и зарядил по челюсти наотмашь открытой ладошкой слева. От этого удара он упал на асфальт, как сноп сена. Я не стал бы, может быть, этого делать – так сильно бить, но на его месте передо мной тут же вырос второй брат, который сложением был помощнее, но тоже молодой и горячий. Василий – брата же бьют! – шагнул вперед, в его руке щелкнул выкидной нож. Я поневоле отступил на пару шагов назад, так как дело принимало нешуточный оборот.

К месту драки уже приближались прохожие и зеваки, даже из бара выскочили несколько человек и направились к нам – естественно, ведь там, где ссорятся и дерутся, всегда интересно, есть на что поглазеть. Валентина, проигнорировав мою просьбу уйти, тоже находилась среди зрителей – я видел, как ярким пятном выделяется ее красная куртка среди темных одежд окружающих.

Василий не торопился, собираясь, судя по всему, попугать меня при всех и унизить, надеясь, что я побоюсь ножа, или же он ждал, когда с земли поднимется его брат. Не подходя близко, он сделал несколько неопасных выпадов, на которые я никак не прореагировал, и тогда он решил, видимо, что я не понимаю всей серьезности момента, и дико завизжал:

– Пошел вон, падла, а то я тебя сейчас урою, зарежу как свинью.

– Спрячь ножик, сопляк, – сказал я ему миролюбиво, покачав головой из стороны в сторону, словно читая мораль маленькому мальчику, – не то отберу и засуну его тебе в задницу.

Вася опять завизжал, на этот раз, думаю, чтобы приободрить себя, и, замахиваясь ножом, шагнул вперед, – в толпе вскрикнула какая-то девушка, возможно, это была Валентина. Между нами оставалось не больше метра, когда я, выхватив из-за пояса нунчаку, резким взмахом ударил Василия по руке, державшей нож, и сразу же, пустив нунчаку оборотом, лупанул его два-три раза по голове. Нож упал на землю, Василий, согнувшись от боли, схватился за пострадавшую руку; за ушибленную голову ему хвататься было уже нечем, и он так и остался стоять, лишь немо, как рыба, открывая рот.

Кучка зрителей вздрогнула и расступилась, кто-то ойкнул, и в образовавшийся между ними проход ворвался Сергей, до сих пор мирно лежавший на том месте, где я его вырубил. Я наклонился, подобрал с земли нож и шагнул ему навстречу. Сергей остановился и, защищаясь, вытянул руки перед собой – двигался он в эту минуту медленно и еще медленнее, вероятно, соображал, видимо, еще не окончательно придя в себя после нокдауна. Я сунул нунчаку обратно за пояс, а нож в карман, затем нехитрым обманным движением поймал кисть Сергея на болевой прием из боевого самбо, заломил руку так, что он вскрикнул и, подавшись вперед, упал на колени.

– Не крути больше девочкам руки, а то я тебе в следующий раз откручу кое-что посущественнее.

С этими словами я отпустил его руку, он, вставая, резко метнулся в сторону, но, не удержавшись на ногах, споткнулся и упал, отчего зрители засмеялись, загигикали, освистывая его, я же, сочтя инцидент исчерпанным, быстрым шагом направился в бар.

У стойки к этому времени собралась целая очередь из клиентов; некоторые, уже начиная раздражаться, громко требовали бармена, другие, видевшие все происходившее на улице, живо обсуждали все нюансы драки и указывали на меня пальцем. Я шмыгнул в подсобку, вымыл руки, вернулся на рабочее место и теперь только заметил Валентину: она стояла у стойки, лицо ее было искажено гримасой то ли страха, то ли отвращения, девушку всю колотило. Я сказал ее одними губами: «Зайди», она поняла меня, открыла дверцу, прошла за стойку и скрылась в подсобке. Там она могла переждать какое-то время, успокоиться, умыться и привести себя в порядок, что она, собственно, и сделала. Я работал и слышал, как она в подсобке за моей спиной плещет водой в умывальнике; я специально пока не входил, давая ей возможность побыть одной, прийти в себя, а когда мне все же пришлось войти, первое, что я увидел, это были ее огромные заплаканные глаза. Всхлипнув, она потянулась, шагнула мне навстречу, и я обнял ее со словами: «Ну-ну, все уже закончилось, девочка моя, теперь все будет хорошо!» И она застыла, прижавшись ко мне, холмики ее грудей уткнулись мне в живот, а ее маленькие хрупкие плечики продолжали содрогаться от плача.

Мне пришлось погладить ее, как маленькую девочку, по голове, усадить на нерабочий мармит – электроплиту, заменявшую в подсобке стул, после чего я вернулся к клиентам.

Вечер завершился мирно и спокойно, продолжения конфликта не последовало, никто не лез ко мне разбираться, выяснять отношения, милицию так и не вызвали, а может, просто не успели, так как все быстро закончилось, да и братья-хулиганы куда-то подевались, и машины их поблизости тоже не было видно.

Поторапливая время, я с трудом доработал до закрытия. Валентина до сих пор не показывалась из подсобки. Собрав со столиков пустую посуду, я отнес ее в умывальник; входя я ободряюще улыбнулся девушке. Вскоре из подсобки послышался шум льющейся воды, и я улыбнулся сам себе, поняв, что Валентина принялась мыть стаканы.

Около полуночи мои клиенты мирно разошлись, и я, закрыв за последним посетителем дверь, вернулся и заглянул в подсобку. Валентина рассматривала себя в зеркало, висевшее на стене, ее глаза были слегка припухшими от недавних слез. Увидев меня, она повернулась и сказала: