Вор

– Такое добро пропадает. С ума можно сойти.

Юрка понял, что сейчас это произойдет. Что-то загадочное, незнакомое и такое желанное. Глаза стыдливо прикрылись…

– Надоест дрочить – приходи в спальню, – долетело уже из коридора.

Так, как в ту минуту, Сапрыкин еще никогда не краснел… «Комплекс Босоножки» действовал парализующе. Неизвестно, сколько потребовалось бы времени на его преодоление, но Ляля, предвосхитив исход внутренней борьбы, возникла на пороге собственной персоной. Заплаканное лицо заставило Юрку сглотнуть подступивший к горлу комок.

– Ты готова?

– Я никуда не поеду, – холодно объявила она.

– Как?

– Как слышал. Уезжай сам, – сдув с уголка рта предательскую слезу, Ляля бесстрастно оттолкнула его и, дойдя до середины комнаты, обернулась. – Это мой дом, и я остаюсь. Ты ничего не знаешь обо мне…

На улице раздался визг тормозов.

– Уходи. Немедленно. Со мной все будет хорошо. – Она обвила его шею тоненькими веточками рук, всхлипнула и повторила: – Прошу тебя, уходи.

Исчез Сапрыкин через свое окно. Спрятавшись на пустыре, он видел, как молодчики вывели Босоножку, усадили в машину и, повернув за угол, увезли в неизвестном направлении.

Лапландец

Бывают встречи не на вечер.

И разговор не до утра, а на года.

Для душ людских словесная предтеча

Как семенам весною талая вода…

В подвал Юрка не вернулся. Знакомая торговка с зеленого базарчика, поколебавшись, сдала комнату в своей просторной квартире. Принять нужное решение ей помогли золотые серьги с фианитами, небрежно брошенные в процессе переговоров на стол. Искушение обладать ими растопило ледок подозрительности старой девы, а после того, как квартирант «ненароком» оставил на ее пальчике симпатичный перстенек, и вовсе стала родной и близкой.

– Юрочка, ты не голоден? А может молочка или витаминчиков? Мальчикам полезно, чтобы инструмент не подводил, послушай бабушку, – откровенно допекала престарелая сорока состоятельного во всех отношениях жильца.

Каждый раз возвращаясь с прогулки, он ощущал себя минным полем, готовым сдетонировать от малейшего смещения земной коры. Леди, давшая ему приют, растеряла все признаки дворянского воспитания.

При виде Сапрыкина ее сухие выцветшие губы вытягивались стрункой в предвкушении щедрого подарка, а твердый взгляд металлоискателем шарил по карманам, угадывая, где спрятан благородный сплав. Разочаровываться следопытка не умела. Не получив очередной побрякушки, она терпела до ночи, выжидала пока погаснет у квартиранта свет и давала рукам вольную. Многоопытный в прошлом специалист по ночным обыскам, сдерживая смех, притворялся спящим, а когда хозяйка натыкалась на «случайно» оказавшийся в вещах ржавый болт и глухо ворчала, он переворачивался на другой бок и безмятежно засыпал. После обильной прикормки вначале, старуха надежно заглотила золотой крючок и безропотно ждала удачной подсечки. Везло ей отныне исключительно по праздникам, даты которых жилец устанавливал сам.

Близилось Рождество. В центре города расщедрившийся муниципалитет водрузил огромную ель, окружил светящееся огнями дерево ледяной баррикадой, а на площади открыл платные аттракционы. Пустующее обычно место стало для горожан эпицентром развлечений. Юрку, как и всю счастливую толпу, захватил далеко не провинциальный масштаб к подготовке Нового года. Ходили слухи, что лесная красавица – вторая по величине в Европе после лондонского «Christmas tree», а пышностью убранства переплюнула надменную конкурентку с туманного Альбиона. Городская любимица радовала глаз ярким нарядом и архисложностью иллюминации, тешила гордые души местных патриотов. Смех, веселье, озорные гулянки не прекращались до самого утра. Как дань уважения неунывающему народу, зимушка щедро одарила город снегом и, покрыв грязные тротуары и раздолбанные дороги невинным флердоранжем, усилила всеобщее ликование. Тонкое замечание о том, что ожидание праздника лучше самого праздника, как нельзя точно соответствовало загадочной славянской душе.

Если днем Юрка пропадал в троллейбусах и трамваях, то к вечеру переносил акцент на центральную площадь. В толпе Сапрыкин приобретал странные неосознанные способности, в суть природы которых старался не вникать. Стоило мозгу уцепиться за эти мысли, мешающие наблюдать, Юра старательно глушил волны и переключался на частоту более актуальных проблем. Молодой человек легко угадывал род занятий попадающихся на пути людей, правильно оценивал благосостояние, что впоследствии часто подтверждалось, и всегда вовремя останавливался, если чувствовал потенциал собственных возможностей ниже показателей клиента. Как срабатывал механизм пророчества, он не знал. Выводы приходили сами, достаточно было собрать зримую информацию о внешности, деталях гардероба и прислушаться к интуиции. Блуждая среди городских пижонов с маской наивного равнодушия, он сначала разглядывал людей, а потом, избрав нужный объект, концентрировался на нем. Никто не замечал, как улетучивались признаки меланхолии при виде «пыхатых» снобов в дорогих одеждах. Он довольно быстро прятал огонек, загоравшийся в глазах, и сдерживал колыхающийся внутри пламень страсти до искусственного столкновения, а после мчался к елке и от души веселился.

Жизнь текла тихо и безбедно. Единственным неспокойным омутом в ее прозрачных водах чернела память о Босоножке. Но приключившаяся вскоре история оборвала невидимую ниточку с прошлым.

Он сразу выделил этого человека в толпе. Внутренний «навигатор» самостоятельно заострил внимание на высоком пожилом господине с горделивой осанкой. Юркин жизненный опыт не располагал необходимыми сведениями, чтобы классифицировать и отнести незнакомца к какой-либо категории. Одно он определил точно – уровень старика недосягаем. Посеребренная голова, прикрытая строгим кепи, утонченные черты лица, без единой морщинки, длинное с соболиным воротником пальто, относящее владельца, как минимум, к городской знати и, что особенно заинтриговало – белые лайковые перчатки, которые с неповторимым изяществом плотно облегали тонкие, совсем не взрослые пальцы. Последними штрихами в портрете вымершего аристократизма были такой же белоснежный шарф, обрамляющий шею старика по идеально ровной линии, и высокие начищенные до блеска старомодные ботинки. «Барон какой что ли?» – не сдавался Юрка. «Экспонат» требовал изучения. Сапрыкин, потеряв ощущение реальности, хвостом плелся за дедом, изредка корректируя дистанцию, а когда незнакомец неожиданно втерся в многолюдный живой поток, кинулся следом, но старик словно испарился. Беспомощно оглядевшись, пацан обругал себя за нерасторопность и в ту же секунду попал под визуальный артобстрел невидимого противника. Сквозь сонмище снующих людей проглянуло знакомое пальто. Белая полоска над воротником у стоящего в полуметре господина не оставляла сомнений – он.

– Кыш, сявка, – прошил рассерженный незнакомец. Интонации могли поразить любого. Голос в диапазоне уверенного превосходства прозвучал тихо и властно: вряд ли нашелся бы человек, устоявший перед магическим воздействием сдерживаемой у грани ярости.

– Я не сявка, – рыкнул в ответ Юрка, сжав кулаки и не собираясь отступать. Дед был на голову выше и шире в плечах, но юноша считал такое преимущество недостаточным.

– Да? – окинув белобрысого ястребиным взглядом, удивился незнакомец. – А кто же ты? – снизошел он до любопытства.

– Сапрыкин. Юрка, – за броней невозмутимости старался выдержать визуальный натиск, но голос, надломившись хрипом, подвел и предал его.

– Чего? Это ль не тот, что Жеглову Фокса стуканул? – с ехидцей воскликнул старикан, беспардонно привлекая к парню внимание окружающих.

Негодуя от возмущения и досады, Юрка отвел взгляд.

«Ну и… чего орет?»

Ладонь в белой лайке кометой описала в темени яркую дугу, шлепнула его по макушке и вновь вернулась к карману.

– Не рычи, когда со старшими разговариваешь.

Не понимая, как деду удалось прочитать его мысли, Сапрыкин совершенно растерялся. Пока он, хлопая глазами, строил парапсихологические гипотезы, старик ловко вильнул в сторону проходящей пары и мгновенно вернулся на исходную позицию.

«Ба! Как? Невероятно! Он сделал это», – завертелась карусель восторженной зависти и, забыв о правилах хорошего тона, Юрка распахнул глазищи. Уважение к мастерству раздуло тлеющий внутри уголек симпатии и дед, еще мгновение назад вызывавший раздражение, почудился добрым Санта-Клаусом. На такой рискованный пируэт Сапрыкин никогда бы не осмелился. Можно вытащить из кармана кошелек, проделав фокус незаметно для владельца, но, чтобы, играючи, умудриться снять золотую цепочку с бычьей шеи грозного фраера51, даже из-под куртки которого очевидно угадываются круто перекачанные мышцы – этого Юрка не мог и представить.

– Воздухозаборник прикрой – кишку простудишь, – едко посоветовал дед, отмечая наблюдательность собеседника и, качнув головой, пригласил последовать за собой.

Парочка вальяжно пересекла площадь и на входе в парк элегантный старик замедлил шаг.

– Как величать то тебя от роду?

– Юрка. Кудрявцев Юрка.

– Кудрявцев Юрка… – задумчиво повторил незнакомец.

– А твое имя как? – не остался в долгу Сапрыкин. Он изо всех сил старался произвести благоприятное впечатление на старика, владеющего множеством колен.

Непробиваемый дед косился по сторонам, выискивая в гулящей толпе интересных ему субъектов. Процесс знакомства затягивался.

«Выхватить бы парочку колен», – думал Юрка, ожидая ответа. То, что он услышал, озадачило, сбило с толку и где-то даже задело обостренное самолюбие.

– Вор, – коротко и ясно выдал дедок.

«А сам-то, кто?» – взъерепенился Сапрыкин. Впрочем, ума сдержаться почти хватило.

– Не зарывайся, дед, чай не крот. А то…

– Что? – презрительно процедил дед. Из-под серых бровей взгляд вызывающе упал на Юркины сжатые кулаки, откровенно приценился и вновь прыгнул на переносицу парня.

«Сейчас опять что-нибудь выкинет», – внутренне сжался Кудрявцев, но лицо старика заискрилось доброжелательностью. То ли соперник принадлежал не к той лиге, то ли просто пропала охота трепать нервы, однако незнакомец сблагодушничал:

– Видать, тебе никто не растолковывал-то понятий52.

Казалось, Юрка издевается, испытывая деда тупостью.

– Чего не растолковывал?

– Жизнь нашу53, кровью писанную, – взвился незнакомец, тяжело вздохнул и спокойно добавил: – Ладно, не сейчас.

Придя в себя, он протянул руку.

– Виктор54.

Потенциала странного деда в избытке хватало, чтобы приструнить нахалёнка. Случись эта встреча в другое время и с грубияном, от которого не веяло бы таким душевным родством, старик без долгих разговоров так бы и поступил. Но в пацане сидело нечто, отчаянно кричащее: «Мы с тобой одной крови!»

– Скажи-ка, малыш, чем ты живешь? – потянув молодого человека на аллею, спросил дед.

– В каком смысле? – опять не понял Юрий.

– В смысле смысла, – едва удержался Виктор.

Недоуменное лицо собеседника вернуло снисходительность, и старик отчеканил:

– В жизни у каждого из нас своя дорога и свой смысл. Кто-то называет их предназначением, с чем я категорически не согласен. Кто-то – предопределением. Не слыхал древнегреческую легенду о трех дочерях Мойры?

– Бабами не интересуюсь, – насупился Сапрыкин. Разумничавшийся на скользкие темы старик напомнил ему фотографию гипсовой головы с обложки заумной книги, где, вроде, речь о каких-то греках и шла.

– Хи, – дед улыбнулся и тотчас съязвил: – Может, тебя петухи55 привлекают?

С полным морозом на лице, что вполне соответствовало погоде, Юрий серьезно заметил:

– Предпочитаю кур. Обжаренных, с корочкой. Не против и цыплят табака, – в изголодавшемся теле сознание рисовало кулинарные шедевры.

Опять мимо.

– Куры56 – это те, кто стучит. Иными словами – суки, мусорские бляди57. А они долго не живут, понял?

– Пытаюсь, – развел руками Сапрыкин, – но пока не понял. Выходит, цыплят того… ну это, сам говоришь – чтоб курами не становились и не стучали?

«Не глуп», – дед отметил находчивость парня, сумевшего связать несовместимые понятия, а вслух пояснил:

– Гребни красные у них, видал?

– Ну.

– Что петухи, что куры – все они единой сущности. И цыплята их – те же гребни, перья и клювы. Ежели «табака» с корочкой из них не спечь, вырастет курка либо петушок. А они – не нашей масти. Петух – он долбится, курка – стучит. Уразумел?

Хотя Юрка понял частично, истинное понимание пришло много позже, он, сообразив, что речь идет о серьезных вещах, утвердительно кивнул.

– Да что здесь разуметь? Не нашей масти. Какая же она у нас, а, дед?

– Черная. Воровская. Слышал о такой, внучок? – отечески вопросил старик.

Не заметив, как подтаял ледок в устах достопримечательного деда, Юрий удивился открывшейся близости между собой, Виктором и любимым цветом, названного мастью.

– Черная, – трепетно прошептали губы, а мысли вдохновенно просияли:

«Моя масть…»

Зимнее имя

Мужских характеров булат

Скрестится, ослепив глаза Фортуны.

Сольются брызги искорок в карат,

Кристалл являя в мир подлунный.

Они увиделись вновь. На следующий день Юрий как никогда рано подскочил и, вняв сонным упрекам тетки Клавы, не успевшей с завтраком, заспешил к назначенному месту встречи с чувством позабытой «охотничьей» легкости.

Фактически торопиться было необязательно, ибо в запасе оставалось несколько часов, а до нужной точки – десять минут ходьбы. Тем не менее он спешил. В память намертво въелись прозвучавшие при вчерашнем прощании дружеские наставления о явлениях:

«Можно представиться, а лучше явиться. Можно уйти – не обязательно смыться. Можно отмыться, если не в душе», а в ду'ше. Представляемся все мы. Рано или поздно – каждый предстанет перед Господом нашим и будет ответ держать. Мы – за то, что крадем и воровским живем, другие – за предательство и плутовство, а мусора – за скотство. Мужику58, если согрешил, можно напиться и явиться. Бродяге59 впадлу самолично мозги дурманить и волкам60 себя на растерзание кидать. Он может явиться – не запылиться на сходняк61, может на стрелку62 или к бабе, коль запала. Опаздывать на такие мероприятия – что в грязь лицом ткнуться. Не пришел на стрелку – просквозил значит, люд тебя всерьез не воспримет. А если ты чушь без роду, имени и племени – кому ты нужен? Посему, ежели сказал – стрелка в девять тута, пропади, но будь…»

При всем желании Виктор не смог бы передать понятий преступной философии за один вечер, но прибытие Сапрыкина за два часа до назначенной встречи свидетельствовало о незаурядных способностях деда. Юрка всегда был себе на уме и мало к кому прислушивался. Виктор же первым сумел пробить брешь в ребяческой самоуверенности. Юрий не просто слушал, затаив дыхание, он впитывал, глотал жадно и с наслаждением, как хищник у водопоя после обильного завтрака ланью. Знакомые с детства слова приобретали иное значение, новый смысл интриговал и открывал невиданные просторы родственного духа. Слово Вора будто сил вдохнуло затерявшемуся в джунглях путнику, подарило колодец со спасительной водицей пустынному страннику, распахнуло небо истосковавшемуся узнику. Оно влекло, тревожило, облагораживая душу, и снова влекло дальше таинственной силой открывшейся истины.

Теперь Сапрыкин знает, кто он, ради чего и по каким принципам живет. Непримиримая бродяжья натура ночь напролет вспоминала разговор и, стыдясь глупых ошибок, краснела до астральных пят. Виктор промолчал, когда Юрка безбожно сжимал кулаки и достойно вынес примитивную глупость всех мальчишеских выходок.

«Жалкая картинка. Я, наверное, выглядел смешным. Подумать только – возомнил себя героем», – мучился пацан.

На стрелку урка прикатил за рулем черной «Волги». Припарковавшись, он вышел, аккуратно захлопнул дверь и посмотрел на часы. Незаметно к деду подобраться не удалось. Когда в отражении автомобильных стекол поплыла знакомая фигурка, по лицу Виктора растеклась улыбка.

– Круто живем, деда! Твоя? – поглаживая девственную полировку машины, спросил Юрка.

– Крутые бедра у девок, сиськи, крученные у дам, а жизня наша обыкновенная – день лётная, день нелётная, изредка – налётная.

«Ну дела… Что ни слово, то беда».

Сапрыкин, не так давно гордившийся почерпнутой у Фомы блатной феней63, приуныл.

– Ладно, не сади измену, малыш, – подбодрил дед.

– Какой я малыш? Семнадцать стукнуло!

– Ого, какой взрослый. Да одно – не в полноте покамест. У нас ведь как? Возраст не определяет отношение. Познания и поступки формируют его. Чем явственнее понимаешь, тем серьезнее воспринимают, соответственно и относятся. Отсюда и понятия воровские силу берут. Когда ухватишь суть, поймешь смысл, примешь традиции и разберешься в нюансах – тогда Воры в тебе равного признают и подход64 сделают, а пока слушай, смотри и запоминай. Может и будет из тебя толк-то, бестолковка.

– Не бестолковка я. Не бестолковка – и все тут, – заартачился Юрка. – Зови, как хошь, но не бестолковкой!

– А как Кристалл – чистяк отменный, алмаз неотесанный или изумруд безмозглый?

– Да хоть бы и Кристалл. Все одно лучше, чем бестолковка.

– Лады, Юрок. Быть тебе Кристалликом, но заруби себе на носу: кристалл дорог, пока чистотой сияет. Замараешь его, запятнаешь честь проступками – померкнет он. А с булыжника одна польза – к ногам и в реку…

Выше всяких смыслов

С какого бока грызть гранит науки,

Если теорий сторона оскоминой грозит,

А практикума грань, хотя и далека от скуки,

Но бивней мудрости безжалостно лишит?

Виктор трезво представлял, сколько терпения и сил потребуется, дабы передать Кристаллу опыт, а вместе с ним и воровскую мудрость. Выдержки старику не занимать, тем более, он знал наверняка – попробовать стоило. Слишком долго ждал выпавшего случая. Кристалл – тот редкостный тип шпанюка65, которого не придется постоянно тянуть и подталкивать. Неустанные интересы из уст парня придавали уверенности. А руки будто созданы для краж, подчеркивая исключительность ученика. Его лишь натаскать немного, нюансы разъяснить.

– Смогу… – кряхтел старик, опьяненный близостью мечты, но, бывало, уже через минуту терзался сложностью, поставленной задачи:

«Классика суеты не любит, понятия основательности требуют, нюансы толкований долгих и щепетильности. Жизнь ведь воровская удовлетворительных отметок не приемлет. Незнание одного ведет к ереси в целом…»

Вообще-то, любая наука состоит из теории и практики. Ежели относить искусство карманного мастерства к практике, то воровские понятия, их таинство, суть и смысл, наверное, принадлежат к теории. Условность здесь очевидна, ибо в отличии от основного вопроса бытия, в воровской философии постижение истины исходит не из превосходства духовного или материального, а из крепости связи между ними. Поступки и мышление не обгоняют друг друга, они сливаются в монолит и такое единство составляет воровской образ жизни. Адепт воровского мыслит особыми категориями, соответственно и поступает исходя из них, и по-другому жить не умеет. А кто-то может существовать за счет краж, но мыслить не Вором или же быть очень близким к воровской идеологии, но жить, скажем, инженером и подкрадывать по возможности. Такое раздвоение в воровской религии сродни первородному греху. И не позволяет достичь имени Вора, потому что «грешник» по сути своей не есть Вор – не родился им. И неважно, было ли отклонение от священных принципов давно, по незнанию, или еще по какой-либо причине. Ни одна из них не является уважительной. Клеймо «несоответствия» преследует всю жизнь…

По глубокому убеждению, Виктора, основной упор необходимо делать все-таки на теорию, ибо только она, мудрейшая, переносит человека к развилке, предлагая сделать выбор. Можно быть на «ты» с ней, говоря проще, разбираться в нюансах воровской морали, но ошибиться в нем – выборе. А можно раз и навсегда определиться и поверить, что сие – твое. Впрочем, без особого альтруизма, без бродяжьей прожилинки в душе – самопожертвования, как основного качества гранитного характера – с выбором следует быть осторожным. Старик знал – мало научить, нужно вложить душу в Кристалла, запалить в нем огонь так, чтобы не погасло пламя и пронеслось по всей жизни его, ибо Вор – это имя и неизменное состояние души особой касты уголовного мира.

Одни живут, не думая о смысле,Другие – в поисках всю жизнь.Для урки выше всяких смыслов —Не опорочить имени.

Сумеет ли Кристалл войти в семью воровскую – Виктор не знал. Тот вход молодому еще отыскать надобно. На картах он не обозначен, дорожными знаками не отмечен, законами не предусмотрен, а если и существует, то не наяву, а в сердце. Нет такой школы, где воровскому обучают, есть люди, живущие им. Кто так жил лет этак сорок-пятьдесят назад – автоматически Ворами звались, урками и босяками. Мало их было. Можно сказать, единицы гордое имя носили, оттого и «подход» к бродягам не существовал вовсе. Братья Воры – справедливы. Между собой в единстве жили. С пониманием относились к нуждам людским, помогали достойным, потому и потянулись к ним. А нечисти всякой – такой хватало во все времена – захотелось урвать от уважения арестантского что-то и для себя. Многие надели лицемерные маски. Кому-то может и удалось приблизиться, но ненадолго – семья66 вмиг гнойники вскрывала. Жизнь заставляла соблюдать чистоту. Чтобы впредь в их круг не просачивались приспособленцы, собрались Воры и решили строже подойти к «стремящимся», предоставив каждому бродяге, претендующему на имя Вор, не только поступками довести свое равенство, но и пройти, без предвзятости и лицеприятий, сквозь сито воровского пристрастия, до чистоты ревностного. Отсюда и возникло понятие подхода. Пояснить гражданам-обывателям совокупность всего сокрытого в подходе – задача не из простых, ибо много дезы на этот счет уже выплеснуто. «Сходняки», «крестины», «смотрины» – как только не расписывали, а никто истину толком и не отразил. Впрочем, об этом не сейчас – позже. Пока же…

Наблюдая за Кристаллом, Вор тонко подмечал нюансы, каким другой бы просто не придал значение. Казалось, живет себе шпанёнок – без имени, племени и роду, влачит бездарное существование, как тысячи подобных, а все одно – не то. Походка у него разболтанная и править надобно, речь замысловата, не точна и далека от фени и блатной поэтики – высшей формы воровского арго. А так хотелось, чтобы Кристалл отражал идеал. Руки в карманах, цвыркание сквозь зубы, мурка67 типа: «тюли-пули», «во бля!», «казя-базя» и «все дела!» – если и несут признаки специфического тюремного жаргона – все равно пережиточны. Беспредел государственного аппарата породил в стране новую генерацию – политико-бизнесовые кланы, а с ними и хаос. Предстояло защитить, расширить сферы влияния семьи, переместить эпицентр с тюрем на волю, с воли – в кабинеты, а без людей толковых, грамотных и достойных – не потянуть.

Всю энергию Виктор тратил на шлифовку камешка из столичного кимберлита. Время. Оно пролетало быстро и незаметно. Часть его, как правило, темная – по настоянию Вора тратилась на просветление. Раритетные фолианты из библиотеки старика периодически посещали обитель тетки Клавы. Ночами тонкие пальцы юноши водили по строчкам драгоценного наследия ярчайших мыслителей, помогая заполнять память духовным содержанием морали древних, а днем, после того, как Кристалл разыскивал Виктора, красиво и виртуозно наслаждались практикой.

Впервые Вор собрался показать воспитаннику жуликов68, а с некоторыми и познакомить, по прошествии трех лет. К этому дню он готовился долго. И хотя многое еще следовало отшлифовать, Виктор решился. Удерживая неискушенное дрянью69 и множеством соблазнов сознание молодого вдали от человеческой помойки, он не боялся, что оно заразится пороками и грязными страстями. Дед опасался потерять неочищенный от породы камень в мутной реке. И теперь, когда Кристалл засиял ограненным наполовину бриллиантом, страх недоглядеть сменился на боязнь передержать, ибо нигде так не сверкают и не переливаются грани, как в глазах придирчивого общества.

Просто Кристалл

Неужто редкость – ученик раскрыл талант,

И в блеске том хватил учителя инфаркт.

А если б славил не себя, а ремесло,

Лишь ощутил бы как от сердца отлегло.

По дороге на полуденную стрелку Кристалл сбил* три кошелька. Последний, тощий как глист, похоже уже коченел от голодной смерти. Брезгливо скривившись от вызванной ассоциации, карманник спрыгнул с трамвайчика и огляделся. До встречи с Виктором оставалось несколько свободных минут. Обычно в одиннадцать Вор исчезал неизвестным маршрутом, а спустя час с блажью на лице появлялся вновь. Тайну своих пунктуальных отлучек он не раскрывал, а Кристалл особо и не любопытствовал.