Подлог. Собрание сочинений. Том 5

Они вышли из машины, Ирина любовалась, как кормятся чайки, как бесстрашно бросаются за добычей крупные птицы, Алексей назвал их бакланами. Из ближних камышей выплыла стайка уток и быстро понеслась вдоль берега. Ирина ждала, и Алексей обнял ее сзади, поцеловал в шею.

– Ирочка…

– Не надо слов, Алеша.

Она резко обернулась и, охватив его голову руками, крепко впилась в губы. Он подхватил ее на руки и занес в дом.

– Ира, я постельное чистое постелил…

– Да пропади оно пропадом, – выдохнула Ирина, сбрасывая платье…

…Они вернулись в село поздно ночью, остановились у рощи.

– Ира, я не обманывал тебя там, в постели, я действительно, люблю тебя. Влюбился, как только увидел.

– Алеша, это от избытка эмоций, бывает, не бойся, я не придам твоим словам значения, и не буду напоминать.

– Я тебе не нравлюсь? – по-мальчишески с обидой спросил он.

– В том и беда, Алеша, что нравишься. Но ты женат, и у тебя дети. Потому я ни на что не претендую, и прошу тебя о перспективах наших отношений не говорить. Если сможешь – будем встречаться. Нет – проживу, жила же раньше.

– Ты говорила, что замуж не выходила… – эта фраза далась ему с трудом.

– Ты об этом… Алешенька, ошибка молодости, попался вот такой же симпатюля, думала, до гроба, оказалось – до первой податливой юбки. Я возненавидела его, но и только. Ошибка молодости. У тебя их не было?

Алексей смутился:

– В этом смысле – не было, я сразу женился. Хотя это и есть ошибка. Я с ней разведусь.

– Алеша – без меня! Я не хочу делать детей сиротами. К тому же ты член партии, тебе не разрешат, я так слышала.

– Давай пока не будем об этом. Созваниваться нельзя, девушки на коммутаторе слушают разговоры, тем более – наш. Лучше приеду на стройку, или ты приходи в кабинет, договоримся.

Ирина грустно улыбнулась:

– Не ожидала, что ты такой практичный, после первой встречи условия назначаешь. Молодец!

Алексей испугался такой реакции:

– Ирочка, прости, но надо же как-то договориться? Какой практичный, зачем ты так?

Она потянулась к нему, прижалась к щеке, прошептала:

– Не знаю, зачем обидеть тебя хотела, милый мой председатель. Может, все зло на мужчин выместить? Прости. Ты очень хороший, даже слишком. Мне было так сладко, Лешенька, родной мой…

Так со слезами и вышла из машины, а он долго еще сидел ошалело, пока ощутил ее слезу, скатившуюся в уголок рта. Соленая слеза, искренняя.

Кажется, кричала вся больница. Мужчина средних лет, ожидавший приема у терапевта, вдруг завалился на бок, сполз со стула и потерял сознание. Терапевт Валентина Алексеевна выскочила из кабинета, позвала процедурную сестру, та прибежала со шприцом и горстью ампул:

– Что вводить, Валентина Алексеевна?

– Подожди, я пытаюсь измерить давление.

Подбежала заведующая:

– Что с ним? Пульс? Давление?

– Давление за двести.

– Что вы стоите! Введите ему… Что у вас есть?

– Индапамид, метапролол.

– Так вводите же, хоть что-то, пока он не умер у нас на руках. – Она обернулась, поняла, что сказала лишнее: – Больных прошу удалиться, быстро!

После укола мужчина открыл глаза.

– Где у вас болит? – спросила Валентина Алексеевна. – В груди? В плече? Голова не кружится? Успокойтесь, сейчас вас поместят в палату.

Принесли носилки, двое больных аккуратно уложили мужчину и унесли в палату. Валентина Алексеевна ушла с ними. Ирина Николаевна села на стульчик, голова кружилась, руки дрожали, подташнивало. «Видимо, давленье подскочило, так все неожиданно. А, кажется, я правильно себя вела». Встала, пошла в палату к новенькому:

– Валентина Алексеевна, будем сами лечить или подключим районную?

– Сами, Ирина Николаевна. Это Карташов, рабочий из соседнего совхоза. Он уже был у меня, работает трактористом, я просила руководство подыскать ему другую работу, мне ответили, что он сам не согласился на легкий труд.

Заведующая строго посмотрела на пациента:

– Почему вы отказались выполнить рекомендации доктора?

Карташов помолчал, собрался с духом:

– Они мне предложили сторожем пойти в мастерские, на семьдесят рублей. А у меня трое в школе учатся, жена техничка в конторе, на полторы сотни мы заживем. Потому и отказался.

Заведующая гнула свою линию:

– У вас серьезное нарушение работы сердца, резкие перепады давления. А это в наших условиях очень опасно. Если что случится с вами, семье будет еще труднее.

Валентина Алексеевна вмешалась:

– Да они не имели права предлагать ему ночную работу, это с гипертонией-то! Ирина Николаевна, это безобразие!

– Хорошо, разбирайтесь с больным. Я непременно доеду до совхоза.

Только она вошла в кабинет, прибежала медсестра терапевтического кабинета:

– Ирина Николаевна, не могу кардиограмму снять, аппарат не работает. А больной жалуется на сердце.

– Скажите доктору, пусть готовит к отправке в район.

Вошла Валентина Алексеевна:

– Он не транспортабельный, Ирина Николаевна, вдруг инфаркт, мы его погубим.

Заведующая кивнула:

– Отправьте машину за прибором ЭКГ, пусть сестра едет, вам помощь не нужна?

Валентина Алексеевна подошла к заведующей:

– Ирина Николаевна, на вас лица нет, у вас явно давление.

– Не надо беспокоиться, я просто переволновалась. Идите к больному, я отдохну.

«Надо вести себя спокойней, не вмешиваться в такие ситуации. Дам повод для кривотолков. А с оборудованием надо уже сейчас решать, не дожидаться нового корпуса».

После обеда с трудом дозвонилась до конторы совхоза, нашла директора, попросила о встрече. Он согласился на четыре часа, надо быстро ехать. Старенькая «скорая помощь» покатилась через мост в соседнее село.

О директоре совхоза Ирина навела справки. Мужчина под пятьдесят, Еремеев Иван Сергеевич, давнишний руководитель, ко всяким переменам относится с осторожностью, скуповат на совхозные средства и собственность, с людьми грубоват, но при нужде помогает. В общем, заключила Ирина, не подарок, хотя расчеты на поддержку совхоза были серьезные.

Не все знала она об Иване Сергеевиче. Молодым парнем попал на фронт, в учебных подразделениях из вчерашних эмтээсовских трактористов быстро делали водителей танков и отправляли на передовую. В первом же бою его танк подожгли, Еремеев крикнул экипажу, чтобы спасались, кто как может, а сам горящую машину погнал навстречу тем, кто его только что подпалил. По нему били, но не попадали, немецким танкистам тоже жить хотелось, и они разворачивали свои машины от сумасшедшего русского. Иван догнал одного, ткнул стволом в башню, а во второй ударился всем корпусом. Как он выбрался через нижний люк – не помнит, очнулся на руках своих ребят. «Ты своим горящим танком осветил своим товарищам путь атаки, и они рванулись вслед за героем, сметая на своем пути все вражеские укрепления. Так была достигнута очередная победа» – писала тогда дивизионная многотиражка «Сталинские танкисты». Ребята потом рассказали, что сметать все на пути не получалось, Иван, точно, остановил два танка, но другие ощетинились и приняли бой. Пехоты много полегло, да и танкисты не все встали в строй после боя. Однако Ивана зауважали, комдив прислал орден Красной Звезды, старшина выдал дополнительные сто грамм всей роте. Потом была Курская Дуга, три танка подбили под Иваном, а он выскакивал, оставался живым. Получал машину с ремонта, и опять в бой. Так и дошел до Праги, где служил еще пять лет. Домой вернулся, а изба пустая, мать умерла, отец погиб, братья погибли, один он без единой царапины вышел из войны. Долго не женился, дождался, что соседская девчонка Клавка звякнула в окно. «Дядя Ваня, ты на вечерки пошто не ходишь?». «Не до вечерок, со смены приду, пожрать надо чего-то сварить, то да се – и полночь». «Ты допусти, я тебе варить стану». «Ну, вот еще, придумала. Иди, играйся». «Не хочу. Меня к тебе тянет». «Ну и дура. Нашла себе магнит. Я на десять лет старе тебя, так что не дури». «Буду дурить. Открой двери, я хоть приберусь у тебя». Весь вечер девчонка мыла пола и обметала стены, всю одежду на улице перетрясла, всех клопов керосином вытравила, пока Иван во дворе матрас с одеялом хлопал. «Ты матрас в сенках раскинь, в избе угоришь от карасина. Клопов откормил, как жеребцов. Пошли, мы с мамой нынче баньку топили, отмойся хоть чуток, с грязи ведь лопашься. Господи, и приглядеть за тобой некому». Отмылся в бане, Клава чугунок супу принесла, накормила. «Ладно, пошла я». «Посиди, хорошо с тобой». «Да я бы осталась, только ты не зовешь». «А что старе я, что люди скажут?». «Хоть чо пусть говорят, а ты мне люб, и тянет к тебе». «Тогда оставайся, Клава, я ведь тоже тебя отмечал, но стеснялся». Так и поженились, в этой избе и троих детей родили, а потом Иван в партию вступил, на курсы бригадиров съездил, пять лет бригадой командовал, пока не избрали председателем колхоза. Тут секретарь райкома вызвал и велел ехать в техникум, договорились, таких вот практиков с семилеткой примут и будут обучать, так получил диплом механика, хотя искренне считал, что месяцы в техникуме псу под хвост брошены. Потом колхоз преобразовали в совхоз, он стал именоваться директором. Так же материл бестолковых механизаторов, так же громко, правда, без мата, отчитывал не очень старательных доярок, за поломки взыскивал вплоть до денежных начетов, говорил: «Ты не мое, ты народное угробил. Всей страной тебе трактор делали, а ты нигрол забыл залить в задний мост после ремонта. И кто ты после этого? Враг! Потому стоимость ремонта по твоей вине оплатишь. И не реви, что у тебя дети малые, ребятишек делать навострился, а простых вещей про технику не знаешь! Будешь платить, а дернешься – я тебе весь вынужденный простой припаяю!». Мужики кряхтели: жестковато, но ведь директор по всем статьям прав. Вот с таким человеком предстояло иметь дело заведующей участковой больницей.

– Здравствуйте, Иван Сергеевич! – Ирина сразу от порога смело прошла вперед и подала руку вставшему изо стола мужчине. – Меня зовут Ирина Николаевна, я заведующая участковой больницей, которая обслуживает и население вашего совхоза.

– Неправильно выразились, в совхозе есть рабочие и служащие, а население в сельсовете, – без улыбки возразил Еремеев, но гостья явно была настроена на бойкий разговор.

– Хотя вы формально правы, я буду вам возражать. Совет, к сожалению, кроме печати и флага, ничего не имеет, все материальное находится в ваших руках. Кроме того, у ваших рабочих и служащих, как вы выразились, есть семьи, дети и старики, и все они время от времени пользуются услугами нашей больницы. Согласитесь, что тракторист будет работать лучше и производительней, если знает, что в семье порядок, что все здоровы.

Иван Сергеевич повозился в кресле, что было дурным признаком, но Ирина об этом не знала и продолжала улыбаться.

– Если вы хотите сказать, что эту обстановку создает участковая больница, то вы явно преувеличиваете, дорогая Ирина Николаевна. – Еремеев в упор на нее посмотрел. Этого взгляда никто не мог вынести, смущал, сбивал с толку упорный, убежденный взгляд. Но Ирина неожиданно согласилась:

– Иван Сергеевич, если б вы знали, насколько вы правы в своей критике. И мне до слез обидно, что возможности наши крайне ограничены. Потому и начали строить новый корпус. Приезжайте, посмотрите, определитесь, чем можете нам помочь.

Еремеев был явно не готов к такому повороту, потому растерялся:

– Это почему я должен вам помогать?

– Не вы и не мне, Иван Сергеевич, а ваш совхоз своей больничке. Панков помогает, Хевролин помогает, область дает деньги и фонды. Не можете вы оставаться в стороне.

Еремеев встал, походил по кабинету:

– Что сегодня крайне необходимо?

– Цемент, половая рейка, оконные и дверные блоки. Я слышала, у вас работают настоящие столяры, даже на выставку возили свои изделия.

Еремееву это польстило:

– Да, есть мужики, руки не из… то есть, как надо, руки растут. Молодцы. Что, это правда, что Панков всю кладку кирпичную на себя взял? Молодец! Давай так, доктор, договоримся: не гоже совхозу в стороне стоять, столярку мы тебе сделаем. Скажи, сколько же тебе годков?

Ирина засмеялась:

– Иван Сергеевич, женщине такие вопросы нельзя задавать. Мне двадцать четыре года.

– Ты не обижайся, Ирина Николаевна. Если мне человек люб, я его по имени и на «ты» называю, а если хочу на место поставить, перехожу на официальный тон.

– Вы как Толстой.

– Какой Толстой?

– Писатель Лев Николаевич, ну, тот, что «Войну и мир» написал. Если собеседник ему был неприятен, и он хотел поскорее завершить разговор, переходил на иностранный язык, которого тот не знает. И беседе конец.

Еремеев помолчал.

– «Война и мир». Хорошо сказано. Войну знаю досконально, а мирной жизнью еще не жил. Все битва, то за урожай, то за молоко. Ладно, удачно ты приехала, праздник сегодня большой, у нас с Клавдией четверть века совместной жизни.

– Серебряная свадьба?

– Какая свадьба, Иринушка, бит да граблен поженились, ни у меня, ни у нее перемены трусов, извиняюсь, не было. Но подняла советская власть, троих сыновей вырастили, один в армии, один в институте, а старший пошел по партийной части, в обкоме служит. Горжусь. Ты забегай к нам, Клавдия моя совсем как девчонка, на десятку меня моложе. Робит, как все, родила троих, а вот будто вчера пришла ко мне. – И вытер набежавшую слезу.

– Иван Сергеевич, спасибо вам за этот прекрасный разговор, за жизнь вашу богатую, за сыновей. И супруге передайте поздравления и пожелания здоровья и счастья. Да, Иван Сергеевич, чуть не забыла: у нас ваш Карташов, надо бы ему подыскать работу, пока подлечим.

– Сделаем. Я его на технику безопасности поставлю. Жаль, хороший тракторист.

– Мы его вернем в строй, не переживайте. А размеры дверей и окон я вам завтра привезу.

Еремеев оправился, вышел на средину кабинета:

– Не теряй время, я сам завтра заеду, поеду в район и забегу, полюбуюсь, что там друг мой Панков настроил. До встречи, Ирина Николаевна, дорогая, счастливой дороги.

Она вышла, изумленная и потрясенная этой встречей. После работы попросила водителя Славу увезти Еремеевым подарок, в областном городе купила в универмаге шикарный комплект постельного белья, как раз кстати.

В начале недели на утренней планерке она попросила врачей, фельдшеров и медсестер составить список необходимого оборудования и инструментов. В среду все сдали свои заявки. Ирина просмотрела и ужаснулась: столь много всего нужно. Районная больница ничем не поможет, надо выходить на Медснаб. А как? Единственный способ – взять доверенность в бухгалтерии и заручиться письмом главного врача. Бытов на ее подробный телефонный рассказ отреагировал мрачно:

– Ирина Николаевна, вы задаете неразрешимые проблемы. Во-первых, столько сразу никогда Медснаб не даст, во-вторых, нам оплачивать нечем. Наконец, в-третьих – вы что, хотите организовать вторую центральную больницу? Для участковой весь минимум оборудования у вас есть, работайте. Вы и так всю область на уши поставили со строительством.

Ирина дождалась конца тирады и твердо сказала:

– Петр Петрович, прошу вас в ближайший час никуда не отлучаться, я еду к вам.

– С заявлением? – испугался Бытов.

– Не дождетесь! – и положила трубку.

Через час она вошла в бухгалтерию районной больницы и скромно попросила главбуха выписать ей доверенность на получение в Медснабе зубоврачебного кресла.

– Галя, выпиши Ирине Николаевне доверенность в Медснаб.

Ирина подошла к столу Гали.

– Что получать, надо написать. – Галя приготовилась заполнить графу.

– Да напишите одним словом: медоборудование, – беззаботно подсказала Ирина.

Главбух напомнила, чтобы доверенность подписал главный врач.

– Имейте в виду, только кресло и оплатим, – предупредила еще напоследок.

Бытов взял доверенность, прочитал, снял очки:

– Ирина Николаевна, вы со мной шутки не шутите, я такую доверенность подписать не могу, средства на приобретения очень ограничены, а вы размахнулись: медоборудование! Мне главбух позвонила: только одно кресло. Все!

– А я и не собираюсь два брать, Петр Петрович, вы что так расстроились? Даю вам слово, что счет вам будет предъявлен только на кресло. Вас мое слово устраивает? Подписывайте, меня машина ждет.

Выходя из кабинета главного врача, Ирина еще не могла сама себе ответить на вопрос, а как же оплачивать все остальное? Чувствовала, что решение где-то есть, но какое?

В Березовку вернулась к концу дня, так ничего и не смогла придумать. И вдруг екнуло: Иван Сергеевич. Вот кто ей подскажет, как быть. Подняла трубку, попросила уже знакомую телефонистку найти Еремеева. Нашли уже дома.

– Иван Сергеевич, извините за беспокойство, но дело срочное.

– Что случилось, Ирина Николаевна, жалуйся.

Ирина подробно обрисовала ситуацию.

– Подскажите, что можно сделать? Бытов и в Медснаб позвонить может, чтобы ничего не давали сверх этого проклятого кресла.

Еремеев согласился:

– Этот может. Сам нихрена не делает и людям не дает. Допустим, я могу дать тебе свою чековую книжку, там есть пара тысяч, но хватит ли тебе?

Ирина испугалась:

– А как вы отчитываться будете? Клизмы и ночные горшки на производство не спишешь.

Еремеев засмеялся:

– Ты об этом меньше всего думай, это мы со своим бухгалтером обсудим и спрячем, куда можно. А ты приезжай ко мне, я дома, а твой водитель знает, бывал.

Супруги встретили ее у ограды, невысокого роста очень симпатичная женщина подала руку:

– Клавдия Петровна, лучше просто Клава. За подарок спасибо, Ирина Николаевна.

Они обнялись, как старые знакомые.

– Тоже просто Ирина, не надо отчества.

Еремеев стоял в стороне и улыбался:

– Ну, вы сойдетесь, у Клавы на добрых людей особенный нюх. Проходите в дом.

Хозяйка показала гостье комнаты, пола застелены паласами, на стенах ковры, на окнах тюлевые шторы. Уютно.

А в большой кухне на столе уже стоят тарелки с солениями, варениями и постряпушками, как в селе называют домашнюю стряпню. В графине настойка. Клавдия принесла альбом с фотографиями, Ирина уже заметила, что это непременный атрибут каждой новой встречи. Сыновья – красавцы. Супруги в молодости на пожелтевшем фото, оба такие скромные и добрые. Говорили обо всем, наконец, Иван Сергеевич принес свою папку:

– Вот что я решил, Ирина Николаевна. Дам тебе машину, чтобы загрузить твои покупки. Утром часика в четыре шофер за тобой заедет, я ему все объяснил. Вот чековая книжка, попросишь бухгалтеров, они заполнят, как надо. Вижу, что ты особых-то прав на оборудование не получила, потому не переживай, если не загрузишь, водитель заедет в Сельхозснаб, накидают железок.

Прощались долго и искренно.

Утром по сигналу автомашины вышла тихонько, чтобы не беспокоить стариков, а дед Лександро уже около водителя, предупреждает, чтобы ехал аккуратно. Всю длинную дорогу любовалась ранней сибирской осенью, комбайнами на полях, встречными машинами с зерном. В Медснабе зашла в бухгалтерию:

– Скажите, пожалуйста, вот мои документы, посмотрите, что я могу приобрести для своей больнички?

Бухгалтерша, полная и суровая женщина, проверила доверенность и чековую книжку, подняла на посетительницу глаза из-под очков:

– А вы кто будете?

– Заведующая участковой.

– Идите в склады и выбирайте, на чеке две тысячи с мелочью. Там все отпишут девушки, и ко мне, будем оформлять.

К обеду у нее на руках были четыре фактуры с перечислением всех отобранных товаров. Ирина прикинула итоговые суммы – Господи! больше трех тысяч! Так и пошла в бухгалтерию, не зная, от чего отказаться, и без того выбирала самое необходимое. Бухгалтерша суммировала цифры и опять подняла глаза из-под очков:

– У вас перебор, девушка, да и приличный. Так: три двести тридцать четыре минус по чеку… Тысяча сто рублей с копейками. Что будем делать?

Ирина села, так стало обидно, и отказаться не знает, от чего. Сама не заметила, что слезы покатились.

– Маргарита Сергеевна, у меня есть семь тысяч облздравовских, давайте закроем ее фактуры, и делу конец.

– Люба, Ахметшина спросит, что будем говорить?

– Да так и скажем, что оплатили оборудование для участковой больницы. Не зеркала же она в свою квартиру взяла.

– У меня и квартиры-то нет, – почему-то вслух сказала Ирина.

Все засмеялись. Фактуры подписаны, чек из книжки вырван, через час все ящики и коробочки уже в кузове. Такой счастливой Ирина давно себя не чувствовала.

Утром всем коллективом разбирали привезенное. Трезвый, как стеклышко Волокушин чуть не целовал новое кресло, новое кресло унесли к акушерке, водитель Слава у крыльца собирал столы и распаковывал стулья. Два десятка коробок поставили в склад. Весь коллектив улыбался, будто праздник какой. Акушерка Зинаида Михайловна сказала при всех:

– Ирина Николаевна, помните наш первый разговор, что мы теперь будем жить с каждым днем все лучше. А вы мне еще замечание сделали. Спасибо вам.

– Все, товарищи, торжественный разбор гостинцев окончен, все по рабочим местам. Люди ждут.

Зашла к себе в кабинет, села за стол. «Неужели все пойдет вот так хорошо? Господи, дай мне силы и терпения, избавь от подлецов и недоброжелателей!».

Телефонный звонок вернул в реальность. Бытов.

– Здравствуйте, Ирина Николаевна. Я в курсе ваших приобретений, только один вопрос: а кто будет платить за такой размах? Вы даже полированный стол для себя взяли?

Ирине так хотелось послать его куда-нибудь далеко, но сдержалась:

– Не для себя, Петр Петрович, а в кабинет. И оплата вас пусть не волнует, никто вам ни копейки не предъявит.

Бытов был ошеломлен:

– Это как? Я не понимаю. Кто плательщик? Вас же посадят за аферы, товарищ Дзюбина!

Ирина положила трубку. Что ему можно объяснить?

Уборочная страда сразу накатывает на деревню и подчиняет себе всю ее жизнь. Рано утром неспешной походкой, разминая натруженное за день и разнежившееся за ночь тело, в сторону машинных мастерских тянутся шофера и трактористы, комбайнеры и их молодые помощники. Встречаясь на перекрестках, степенно здороваются и идут, изредка обмениваясь короткими фразами.

– Вы вчера где молотили?

– У горелой березы. А вы?

– Нас кинули, где Леха спал.

– Как намолот?

– Да ничего! Центнеров по двадцать взяли.

– У нас похуже, но тоже ничего.

Каждое поле со своей биографией, потому что поколениями их пашут и засевают, а по осени собирают плоды трудов своих. Биографии складываются из больших и малых событий. Вот было в двадцать первом году восстание мужиков против коммунистов, били потом их красноармейцы безжалостно, прямой наводкой из пушек деревни расстреливали непокорные. Отсюда Смертное урочище. На месте бывшей коммуны, соответственно, Коммунарское поле. Был после войны трактористом вчерашний танкист Яша Казаков, что ему в израненную башку шибануло – посреди пашни низинка, мокрая, сроду не пахалась, а на краю высокая береза росла, так Яша облил березу соляркой и поджег. Загубил, страмец, деревцо. Так не Яшкиным полюшко зовут, а в память о той березке полем Горелой березы записали и земельных чертежах отметили. В первую посевную, когда Алексея Павловича избрали председателем, он сутками был в поле. Днем сеют мужики, надо посмотреть, да не в контроле дело, чтобы видели колхозники, что председатель тут же, вместе с ними, а не пьет погребной квас в холодке. А ночью агрегаты землю готовят, сцепы дисков, культиваторов и борон вздымают слежавшуюся за зиму зябь, выдирают овсюг, осот и прочий сорняк, выравнивают пашенку. Председатель никого не останавливает, подъедет, пройдется по полю, помнет комочек земли – можно ли завтра тут сеять? На одном поле остановился, полюбовался на работающие агрегаты, да так за рулем и уснул, до того, видно, организм притомился, что не слышал, как на солнцевосходе пришли два трактора с сеялками. Не стали мужики будить председателя, знали, что не после гулянки приморило, так и обсеяли его газик, ушли вглубь поля, а Панков проспал до обеда. Как-то само собой вжилось в крестьянский обиход это название для поля, где председатель спал, только упростили, в честь вчерашнего тракториста Алеши, Лехи его окрестили. На карту еще не занесли, но в нарядах бригадирских такое название Панков уже встречал.

Это он в первую же уборку запретил гонять комбайны в деревню, а велел ставить по окончании работ в одном месте, но с пустыми бункерами, чтобы не искушать охочих зерном поживиться. Зато инженерной службе работы прибавилось, надо за ночь все стоянки объехать, комбайны соляркой заправить, смазку добавить, куда надо, воды в радиаторы залить и полную флягу поднять на мостик, ведро солидола оставить, чтобы комбайнер утром со шприцом все тавотницы обошел и прокачал смазку до каждого подшипника.

Это он договорился с властями, чтобы магазины и медпункты в деревнях открывались в шесть часов утра, и уборочный народ, (а кроме местных по месяцу и больше жили прикомандированные шофера, молодые работницы городских фабрик и просто студенты), мог до начала работ отовариться необходимым, и таблетку какую получить, если нужда в том есть.