Куряне и хуторяне, или Уткин удружил. Сборник рассказов

Костян Матвеевич, не дав Уткину ответить на приветствие, сам соблюл формальности и произнес:

– Давайте, раз уж беда такая приключилась, я вас познакомлю без выкрутасов, по-бырому. Это Степа Уткин, мой друг из Курска, журналист, а это Ольга Иванна – Ольга Иванна заулыбалась и поправила челку – и Зинаида вот.

Зинаидка очень похожа повадками на Прасковью, заметил Уткин, видя, как та пристыжено закивала. Обобщая в уме первые впечатления, он был готов поспорить, что еще какой-то десяток лет назад все эти трое были очень даже лакомыми кусочками.

– Ну и что мы имеем? – спросила Ольга Иванна. Покажите брюки-то. И поставила на стол жестяную коробку, из-под крышки которой свисали разноцветные нитки.

– Да вот же они, – Уткин протянул ей брюки. – Я на табуретку сел – они и лопнули по шву.

– Батюшки! – произнесла, вертя в руках брюки, Ольга Иванна. – Ткань-то старая совсем. Тут даже шов не восстановишь. Глянь, Зинк!

Брюки перекочевали к Зинаидке. Та внимательно оглядела место, где раньше был шов, и робко сказала:

– Я могу только заметать вручную, на машинке не получится. Ткань держать не будет. Прасковья сказала, у вас важная встреча какая-то?

– Ну да, – опять соврал Уткин.

– Если пиджак сверху надеть – видно не будет. Я ниткой в цвет попаду – и не будет видно. Даже и без пиджака, наверное, не заметят. Только вы ноги в стороны не расставляйте, если на стул сядете. А стоя – так вообще не заметят.

– Правда?! – изобразил радостное удивление Уткин. – Вот вы меня обяжете!

– Долго зашивать? – спросил Зинаидку Костян Матвеевич.

– Чтобы хорошо – час, может, дольше…

– Лады. Садись к окну, там посветлее, а мы чайку попьем, а, бабы? Степан?

– Хм… Тогда и Альбинку зовите, раз такое дело, – постановила Ольга Иванна. Собираться – так уж вместе.

– Пойду ее крикну, – предложила Прасковья, будто стремясь загладить вину за свой визит к Матвеичу, хотя по графику имела на него полное право. – Тем более у меня-то чай налит, вернусь да и подогрею, а вы себе тут сами, да, Костян?

– Разберемся, разберемся. Иди. И без Фартука не приходи! – пошутил хозяин.

…Когда в кухне появились Альбинка-Фартук с гонцом Прасковьей, Уткин уже властвовал над умами новой компании, – вещал о журналистике.

– А, здравствуйте, – кивнул он вошедшей.

– Я вас помню, – заносчиво, как и в первый раз, ответила Альбинка. – Говорят, у вас с одеждой что-то стряслось.

– И я вас помню. А с одеждой – вот, помогают уже. Надеюсь, все будет в порядке, – Уткин кивнул на Зинаидку, которая на руках обметывала шов. – О чем я говорил? – Уткин вновь обратился к сидящим. – Да! Зарубите себе на носу: Уткин – фамилия чисто журналистская.

– Да как Уткин может быть журналистская? – закипятилась, вернувшись к спору, Ольга Иванна. – Птичья! Чисто птичья.

– А вы подождите. Знаете, что такое журналистская утка?

– Не знаем, университетов не кончали. Что-то слышала. Новость необычная, что ли?

– Правильно! Новость! – покосился Уткин на ходящую ходуном грудь спорщицы.

– А этимологию этого выражения знаете?

– Чего? – нахмурилась Ольга Иванна.

– Объясняю. Вернее будет так: скандальная новость, – закончил мысль Уткин. – А этимология – это значит, откуда то или иное слово, а в нашем случае выражение, произошло. Вот Матвеич у нас наверняка на охоту ходил. Да, Матвеич?

– Не ходил, но знаю малость про охоту. А сам не охотник.

– Ну, а что такое подсадная утка, знаешь?

– Так кто ж не знает? Знаю, конечно.

– Для чего ее запускают? Для чего в болото подсаживают?

– Чтобы других подманивала. Она крякает – а другие, что по кустам и камышам прячутся, к ней подлетают. Знакомятся, что ли, буй их знает. Тут их из ружьишка-то дробью – шлеп!

– Исчерпывающий ответ! – похвалил Уткин. А в журналистике «запустить утку» означает разместить в газете или сообщить по телевизору какую-нибудь скандальную новость, чтобы привлечь читателей или зрителей. Чтобы новость все подряд обсуждали, хотя скоро выясняется, что это вранье и туфта.

– А для чего же вранье запускают? – не унималась Ольга Иванна.

– Это называется привлечь внимание нечистыми средствами. Как у нас в народе новости расходятся? Одна, допустим, говорит другой: «Сегодня в „Курском листке“ – такой газеты нет, это я так, для примера название выдумал – напечатали, как водяной у нас в области утащил молодую девушку. Читала?» Другая говорит: «Не-а, не читала. И что девушка? Утопла?» – «Нет, через месяц забеременела!» – «Надо же! Брехня! В „Курском листке“, говоришь? Пойду куплю!» Есть масса подобных новостей. А на поверку оказывается – вранье. Но дело-то сделано! Та, которой рассказали про водяного, пошла и купила газету. Заплатила деньги. И сколько таких простаков? Тысячи! Что с этого имеет газета? Рост тиража и навар. Вот и говорят: запустить журналистскую утку. То есть привлечь к себе массовое внимание. Все очень просто.

– Ишь, ё-моё, какие вы ушлые! – сказала, негодуя, Ольга Иванна. Кому ж верить теперь?

– Ну, это не все так делают, – успокоил ее Уткин. – Я к чему все рассказываю-то, помните? Что Уткин – это чисто журналистская фамилия. А вы говорите – птичья!

Вся женская четверка рассмеялась.

– Здоров ты, Уткин, шутить, – потирая с улыбкой подбородок, сказал Матвеич.

Уткин, добившись всеобщего расположения и поняв, что сейчас самое время, решил запустить еще один пробный шар про свою передачу. На сей раз при всем честном народе.

– Шутить я люблю, да вот только не о вашей жизни. Жизнь-то у вас невеселая, – окинув взглядом присутствующих, начал он. – Я у Костяна гощу не первый раз, многое он мне рассказал.

– Что? – насторожившись, спросила Ольга Иванна.

– Что, что? Скучно у вас здесь – раз…

– Ну да, не в городе живем, но это дело поправимое, – облегченно выдохнув, пустилась в объяснения Ольга Иванна. Днем по хозяйству, а вечером… Вечером новости смотрим, сериалы, кино. Телевизоры у всех, слава богу, есть. Книжки, журналы… Мало, что ли?

– А где самое главное? Мужей-то нет! Это что, не в счет? Ведь женщина по природе кто? Хранительница очага. А очаг у вас ненастоящий, чисто женский!

Бабки встрепенулись. Вопрос задел их за живое. Правда рано или поздно должна была выплыть наружу. Замалчивать ее дальше не было смысла. Однако Альбинка-Фартук, боясь коснуться главного, еще попробовала потянуть резину:

– Ха, есть у нас мужики, аж трое! Вам Костян про Шурку с Виталиком говорил?

– Говорил. А еще говорил, что они живут здесь набегами, только зимуют. И вообще не жили бы, если бы на зиму стройки не замораживали. Да и какая у них жизнь? Пропить, что заработали – и прости-прощай. Вы ведь ни одного из них в мужья не возьмете, правильно?

– Что правда, то правда, – нахмурилась Альбинка.

– Ну и что тут веселого? Вы ведь не старые женщины. Привлекательные. Я могу телепередачу про вас сделать. На весь Курск вместе с областью прогремите! Пусть люди знают о вашей беде. Я уверен, есть полно мужчин без женского тепла. Они обязательно откликнутся, познакомиться приедут. Вот как надо действовать! По-современному!

Бабки с тоской повернули головы в сторону Костяна Матвеевича.

– А больше он вам ничего не говорил? – с подозрением спросила Ольга Иванна.

Уткин бросил взгляд на хозяина.

– Да скажи, чего уж там, – буркнул тот. – Я вот его сейчас послушал… И раньше с ним судачил об нас обо всех, чего уж там… Может, правда сняться нам в передаче? Пусть видят, какие у нас… перегибы.

– Что, кобель, переутомился, что ли? – Ольге Иванне стало ясно, что их общий суженый давно все рассказал Уткину. – Осрамить на всю область хочешь? А может, и того хуже? На всю страну?

– Ольга, успокойтесь, – невозмутимо продолжил Уткин. – Мы, журналисты, поднимаем самые разные темы, злободневные и острые. Для вашего же блага, между прочим.

– Ладно, ты… Вот вы сами-то женаты? – спросила она.

– Женат.

– И детишки есть?

– Есть. Двое. Школу заканчивают. Поверьте, я знаю женщин. И что такое женское одиночество, знаю. И еще знаю, что ваше положение можно и нужно поправить.

Уткин, сказав все, что думает, не ожидал, что его активно, делом, поддержит Костян Матвеевич. Выслушав Уткина, хозяин крякнул, махнул рукой и, перешагивая через порог кухни, сказал:

– Чую, Степ, уперлись они рогом. Такие вопросы подмазки требуют. Глухо звякнув в коридорчике стеклом, он вернулся с бутылкой водки и двумя крепленого вина. Поставив угощение на стол, Костян Матвеевич изрек:

– Вот так мы их подмажем.

И действительно, бабки как-то сразу оживились. Зинаидка даже шитье в сторону отложила, а Прасковья, подойдя к буфету, шустро достала толстые рюмки из матового стекла и расставила их на столе.

– А чего, правда, клюкнем, бабы! – выпалила Альбинка. – Уже год вместе не собирались!

– Правильно, – закивал Матвеич. – А то «кобель», «кобель»… Мне вас тоже жалко. Живете как неприкаянные… Да и я не вечный. Вот человек, известный журналист, – глядишь, всем нам и поможет. Ты выпьешь, Степ?

– Мне же ехать, – запротестовал было Уткин. – А, черт с ним, наливай!

…Нет смысла приводить всю их беседу – она затянулась до самого вечера, – но лед тронулся и результат Уткин получил. Бабки, захмелев, согласились: бояться, что про их неустроенность с мужчинами узнают тысячи людей, нет смысла. Пусть знают. Непонятно, правда, чем все это дело обернется, но поднимать вопрос пора. Ведь очень может быть, что и в других деревнях творится нечто подобное. Если взяться за все профессионально и с размахом, результат не заставит себя ждать. Посиделки раскрутились на всю катушку, за окном давно стемнело, а Уткин под воздействием водочных паров продолжал давить на психику, убеждая бабок: «Я вот вам сейчас приведу высказывание из жизни древних. Оно звучит так: ты станешь звездой, только если до этого исцарапаешься о тернии. Я цитирую не совсем точно, потому что я выпивши. Но мысль, надеюсь, вы поняли».

Зинаидка, кстати, зашила брюки на удивление хорошо. Уткин примерил, обследовал аварийное место и сказал: «Как новые!», после чего поблагодарил Зинаидку душевно; они даже выпили на брудершафт под всеобщее улюлюканье, аплодисменты и шутку Ольги Иванны:

– Ну, Зинка, повезло! Теперь, считай, у тебя хахалей двое!

Под конец все бабки перешли с Уткиным на «ты», а перед самым отбоем – куда же ему было ехать в таком состоянии! – едва не дошло до неприличия. Сейчас уже и не вспомнить кто, вроде бы Альбинка, собираясь домой, в порыве чувств бросила: «А хочешь, Степа, пойдем ко мне ночевать». И интересно, что все остальные, включая Костяна Матвеевича – который и помышлял ревновать, – даже глазом не моргнули: пожалуйста, милуйтесь себе на здоровье. Только Ольга Иванна на правах главной встряла:

– А почему вдруг к тебе? – напустилась она на Альбинку. – Пусть выбирает. У нас все на общих основаниях. Или тебе мозги прочистить?

Но Уткин проявил себя молодцом. Хотя после выпитого бабки и стали казаться ему львицами, с которыми не грех хоть в огонь, хоть в воду, хоть в койку; хотя он и был совершенно очарован грудью Ольги Иванны и пялился на это чудо весь вечер, – он нашел в себе силы отказаться от соблазнительных предложений и остался у Матвеича. Отказался он пусть и по-пьяному витиевато, но все равно твердо, и разом положил конец распрям:

– Если я сейчас это сделаю, то впоследствии не смогу подойти к освещаемой проблеме объективно. Пострадает качество передачи. Обязательно воспользуюсь приглашением в другой раз.

Утром, еще не поднявшись с постели и вспомнив, как вчера провернул дело, Уткин самодовольно заключил: «Тебе бы в Москве или вообще в зарубежных СМИ работать. Ловко все обставил! И вашим, и нашим! Молодец, Уткин!»

За легким завтраком – ибо плотная пища с похмелья не шла – Костян Матвеевич ему пожаловался:

– Что-то пить я стал часто и помногу, Степ. Все из-за тебя с передачей твоей.

– Да брось ты, Матвеич! А чем сейчас занимался бы? Сезон медовый у тебя кончился? Кончился. Клиентов новых я тебе подтянул? Подтянул. Сколько – двух, трех? Забыл уже.

– Трех.

– Ну вот, они и в следующем году приедут. Мед твой хвалили? Хвалили. Значит, летом, кому его сбагрить, проблем не будет. А сейчас зима на носу, Новый год, Рождество… Отдыхай! Наработаешься еще! Ты вот что лучше скажи: правильно я с твоими бабками говорил вчера? Поняли они меня? Я же от души…

– Правильно, конечно. Жалко их. Да и я – что я им, кролик, что ли? Пользуются, это… как проститутом. За спасибо, ёж их мать.

– Вот и я к тому же. Разрубить надо этот узел. А выход – вот он: народ передачу увидит и отреагирует. Думаешь, нет? Мужики потянутся. Нормальные, работящие. И бабы, почему нет? Ты, глядишь, жену себе молодую найдешь… Вы же хотите, чтобы здесь стало как раньше? Вот ты – хочешь?

– Да не думал я про это, Степ. Я больше о делах думаю. Где дощечку подтесать, где гвоздок забить, где улей подладить… А про это некогда. Короче, решено: снимаемся. Я по первости-то не согласен был, а сейчас прозрел. Привози своих киношников. Что надо – расскажем, не осрамимся.

– И большое дело для всех сделаем, Матвеич. Большое!

V

Мухина отстегнула денег только с наступлением нового лета. Уткин, чтобы держать руку на пульсе, зимой и весной регулярно появлялся в Лопухах, выпивал с Костяном Матвеевичем и чаевничал с бабками. Общих застолий, правда, больше не было, но Уткину они были и ни к чему. Бабки и так считали его за родного; каждая рассказала о своей жизни в Лопухах и каждая описала, что довело ее «до жизни такой» с Костяном Матвеевичем. Уткин, изучив их характеры и образованность, без проблем выстроил в голове скелет передачи: как и с кем делать интервью, с чьим участием брать крупные планы, что и после кого скажет в камеру Матвеич как главный герой… Стороны не просто пришли к согласию, более того: бабкам уже так не терпелось сняться и рассказать людям о своей беде, что Уткин, не имея на руках денег, вынужден был остужать их пыл и придумывать препоны, которые ему якобы надо устранить до приезда съемочной группы. Он боялся, что из-за мухинских проволочек бабки пройдут точку кипения, «перегорят до старта», изъясняясь по-спортивному, – и смажут ему передачу.

В рядовой и бесконечно длинный летний день – стояла середина июня, Уткин сидел дома и что-то писал на компьютере, не ожидая ни новостей, ни звонков – мобильник в кармане домашнего халата пропел о новой вехе в его биографии. Нажав зеленую кнопку, Степа услышал чеканный голос Мухиной: «Выдам наликом, но за каждую копейку отчитаешься, понял? Про титры о спонсоре я тебе уже говорила. Пока, естественно, это не важно. Главное – съемки. А за деньгами заезжай хоть сейчас», – подытожила она.

– Вероника Кузьминична, я своих обещаний не забываю. Помню и про титры, и чтобы ваше имя там не светилось. Я если обещаю – всегда делаю. Да вы, в конце концов, на монтаж ко мне сами можете приехать. Как скажете – так и сделаем титры.

– Ну, это я на всякий случай, может, ты забыл, – голос Мухиной чуть потеплел. У меня времени-то не будет контролировать. На монтаж вряд ли, а вот на первый съемочный день я приеду. Когда планируешь начать?

– Давайте согласуем, не вопрос! Я доведу до ума сценарий и соберу команду ровно через неделю. Устроит? Новый сценарий смотреть будете?

– Если время найду, буду. Пришли по факсу. Не успею – на месте разберемся. Как, говоришь, название? «Куряне и…»?

– «Куряне и хуторяне». Не нравится?

– Сойдет, сойдет.

VI

И вот сейчас, когда наступила ясность с началом съемок и Уткин донес до Костяна Матвеевича это радостное известие по телефону, – с главным героем передачи, буквально на следующий день после звонка Уткина, случилось черт знает что. Матвеич нутром чувствовал, что вздутие на губе – это не просто прыщик, а что-то из разряда «всерьез и надолго»; что без вмешательства извне, может, даже хирургического, положения не исправить. «Хоть боком в эти объективы стань – видать будет. И чего я, ёхен-мохен, поддался на их уговоры?» – укорял себя Матвеич за вчерашнюю пьянку, направляясь к бане. «Расслабился, чудило, звезда, ети-мети! Вот и получи, фашист, гранату. А людей сколько подвел?»

Открыв дверь в предбанник, он обнаружил злосчастный тандем в следующих позах: Виталик лежал на полу навзничь с раскинутыми руками, а Шурка, скорчившись, полусидел на лавке, и на лысине у него играло солнце. Оба были еще в объятиях сна, но никто не храпел и не сопел: создавалось впечатление, что они вовсе и не спят, а думают о чем-то неземном.

– Р-рота, подъем! – гаркнул Костян Матвеевич.

– Му-у-у, – пробасил Шурка и мотнул башкой вниз. При этом блик с его лысины исчез.

Разлепил глаза и Виталик:

– О, Костян! Сколько натикало? Мы у тебя что, заснули здесь?

– Полдень скоро, ёханый бабай. Вылазьте, я тут убираться буду.

– М-м… Матвеич, похмелиться есть? – выдавил Шурка.

– Да под лавкой твоей, разуй глаза! Целых полбутылки еще. Вчера героев из себя корчили, а бутыль не допили. Это я ночью ушел – и вы все дрыхли?

– А чего тут, ночь-полнόчь? Ты сам-то в третьем часу спать пошел. На часы глянул и говоришь: «Все, третий час, я в дом».

– Не помню что-то, – наморщил лоб Костян Матвеевич.

– Зато мы помним! – сипло хохотнул Шурка. Он поднес обретенный бутылек ко рту и запрокинул голову. На лысине у него опять задрожал зайчик. Шурка сытно булькнул пару раз, сморщился и протянул бутылку Виталику. Тот придержал щедрую руку друга, потому что смотрел во все глаза на Матвеича: его вид Виталика крайне удивил. Прищурившись, шабашник спросил:

– Чего это на губе у тебя? Ё!

– Да из-за тушенки вчерашней. Порезался тут с вами, когда открывал. Грязь, небось, попала, вот и…

– А бабки видели?

– Ольга Иванна. Она у меня сейчас. Сказала, чтобы вас выпроваживал. Надо Уткину звонить. Съемки через неделю, что делать – буй его знает, тудыть-растудыть.

Шурка Лысый и Виталик смутно помнили разговор о некоем журналисте из Курска, который хотел снять передачу про Лопухи, и даже на какую тему помнили, – Матвеич сам вчера и прокололся. Ну, и они – как же иначе! – тоже видели себя среди героев программы, хотя ничего экстравагантного, как Матвеич, в деревне не совершили. Но они все равно коренные лопухинцы, и права у них наравне со всеми! Не знали они лишь одного, а именно – что расчетливый Уткин загодя предупредил и Матвеича, и бабок о «нежелательности появления двух этих персонажей на съемочной площадке». Ничего дельного они все равно не скажут, а внесут в работу один только хаос, в чем Уткин был уверен. Ну а вчера Костян Матвеевич, получив радостную новость от Уткина, не удержался и сболтнул в бане о съемках, которые вот-вот начнутся – по пьяной лавочке, конечно. А Шурка и Виталик, воодушевившись, порешили, что плевать им теперь на самые заманчивые стройки. Что в ближайшее время из деревни их если кто и вытурит, то только в наручниках и с конвоем. Мало-помалу весь вчерашний разговор всплыл в мозгах у похмельной парочки. Но сейчас все их намерения Матвеича совершенно не волновали. Губа, вот что требовало немедленного вмешательства.

– Ладно, глотай – и вперед, – кивнул он Виталику, покосившись на протянутую Шуркой бутылку.

…Закрыв за парочкой калитку, Костян Матвеевич вернулся в дом и сел в кухне за стол. Приготовленный чай уже дымился.

– Проводил? – спросила Ольга Иванна.

– Да, делов-то…

– Пей чай и звони. Нечего ждать.

Костян Матвеевич сделал из чашки глоток, сморщился, с болью выдохнул, взял со стола мобильник и набрал Уткина. Чашку отодвинул в сторону:

– Горячий больно. Потом.

VII

Получив тревожное известие, Уткин немедленно выдвинулся в Лопухи. Всю дорогу за рулем он размышлял, что это еще за дрянь вскочила на губе у его главного героя. «Вот ведь, не понос – так золотуха! – бранился про себя Уткин. – Деньжищи какие выбил, а на мелочевке погоришь! Нет, выход мы найдем. Будет найден, будет выход, треугольник будет выпит, будь он параллелепипед», – мерно, в такт подскакиваниям джипа стучали у него в голове слова из песни.

Добравшись до Костяна Матвеевича, Уткин бросил машину, не поставив ни на ручник, ни на скорость – просто выдернул ключ зажигания, и все. Картина, представшая на кухне его взору, огорчила и рассмешила одновременно. Матвеич в таком виде никуда не годился, тем более в передаче, где он должен предстать как мачо. Матвеича и без бородавки-то нельзя было назвать красавцем, а сейчас он настолько переменился, что зритель просто не поверит, что человек с такой жутью на губе мог понравиться хотя бы одной женщине. Куда там четырем! И что тут делать: плакать или смеяться?

Уткин приблизился к смущенной физиономии Матвеича, прищурился и с издевкой, картавым докторским голосом заговорил:

– Да-с, батенька… Богодавочка у нас. Накгывается наша пегедачка.

Ольга Иванна не поняла юмора. Озабоченно переминаясь с ноги на ногу и передавая таким образом тревогу грудям под кофточкой, она спросила:

– Может, вырезать можно?

– Вырезать-то можно, и жидким азотом прижечь можно, – заговорил нормальным голосом Уткин. – Только потом ждать придется больше месяца, чтобы след прошел. Его и не загримируешь толком. Бородавки не будет, а будет пятно вместо нее во весь рот. Что зритель подумает? А я вам отвечу, что: герой-то дефективный! И сделает вывод, как Станиславский: «Не верю!» Тем более я больше месяца ждать не могу. У меня съемочная группа в отпуск собралась, а они не в моем личном штате, они все числятся в других передачах. Я их и так еле уговорил. Получается, мы до осени прождем, а там, по осени, черта с два их соберешь: каждый у себя в передаче будет занят… Ладно, придется заговаривать.

– Что? – не поняли Матвеич с Ольгой Иванной.

– За-го-ва-ри-вать! Не знаете, как знахари делают? Я, городской, и то знаю, и не просто знаю, а умею. Несите кусок нитки.

– Нитки у нас здесь. Еще с того раза, что брюки зашивали, – Ольга Иванна, опешив, потянулась к жестяной коробке, так и оставленной на кухне в вечер знакомств. Открыв, она оторвала от катушки небольшой кусок черной нитки и показала Уткину:

– Столько хватит?

– Хватит. Давай сюда. А ты, Костян, садись напротив.

Костян Матвеевич поставил свою табуретку напротив уткинской и сел.

– Ольга Иванна, это процедура без свидетелей. Попрошу тебя выйти на время. Мы недолго. Ну, Костян, закрывай глаза, ничего не делай и не говори. Сиди – и тишина.

– А больно или еще чего… не будет?

– Вякать команды не было. Не будет. Закрыл?

Уткин сделал из нитки петельку и обернул ее вокруг Матвеичевой бородавки. Набрав в грудь воздуха, зашептал что-то часто-часто – Костян Матвеевич не смог разобрать ни слова, – потом шепот прекратился и раздался приказ:

– Открывай и давай ладонь.

Костян Матвеевич увидел качающуюся перед самым носом нитку, которую держал пальцами Уткин.

– Забирай нитку и иди в сад. Выроешь маленькую ямку и туда опустишь. Никто не должен знать. Нитка сгниет, это будет дней через десять, и бородавка твоя пройдет. Как исчезнет с губы – сразу позвонишь. Все будет в шоколаде. Я поехал.

Костян Матвеевич сграбастал нитку в ладонь:

– Прямо сейчас идти? А Ольга Иванна спросит, куда, мол?

– Ольга Иванна, ты здесь? – крикнул Уткин в сторону террасы.

– Да! Вы всё? – послышался ответ.

– Заходи! Я ее отвлеку разговором, – подмигнул Уткин Матвеичу. – А ты молчи. Мимо проберешься – и в сад.

…Прошло десять дней – и нарост на губе Матвеича пропал. Будто кошка слизнула. Похоронив нитку после процедуры, Костян Матвеевич все дни из дому не выходил, разве что к ульям, и весь испереживался, что Степа обещать-то обещал – а бородавка останется на месте, и тогда кранты. Костян Матвеевич сжился с идеей сниматься. Сам себе в телевизоре уже снился. Хоть мужик он был непубличный – а вот нате, туда же. Может, бабки повлияли? Уткин, правда, предупреждал, что говорить о всенародной славе рано. Передача пойдет на местном канале и увидят ее лишь в Курске и области; о чем-то более серьезном можно говорить только при колоссальном рейтинге. Все равно, если смотреть со стороны – это же настоящий подарок судьбы! Никаких актерских курсов кончать не надо, никаких ролей учить, – встань перед камерой да знай рассказывай людям о себе. Идиллия! А он, пожадничав из-за какого-то прилипшего к крышке мяса, и бабок долгожданного семейного счастья лишил, и у Уткина любимое дитя из корыта выплеснул… «Накроется все уздой, ё-кэ-лэ-мэ-нэ», – дальше развивать мысль у него слов не хватало. Хоть душу и черви точили, все эти десять дней он продолжал обслуживать бабок по установленному графику. Как-то поздно вечером, когда предсказанный Уткиным срок должен был вот-вот выйти, а бородавка все еще красовалась и даже не уменьшилась, Костян Матвеевич решил было залить внутреннее смятение водочкой, уже и бутылку из загашника вынул, – но голос сверху его остановил. «Грех это! – сказал ему голос.