Полная версия
Река жизни. Тривиальные рассказы
Река жизни
Тривиальные рассказы
Елена Сперанская
Эх, Волга-речка, не боли, сердечко,
Не боли, сердечко, хоть скажи словечко.
Русская народная частушкаЛьются воды твои размеренно.
Здесь и прелесть твоя, и сила.
Я в одном лишь только уверена,
Что любому ты сердцу мила.
Теплоходы, баржи, паромы, плоты
Не дают тебе задремать.
Мы с тобою снова на «ты»,
Собираюсь в дорогу опять.
Волга-матушка, наша кормилица,
Берега твои круты и топки.
Будто красная ты девица,
И страна тобою гордится.
В час суровый была ты границей.
Враг не тронул твоих берегов.
Небывалой взметнулась птицей,
Ты украшена сетью мостов!
Вся в сиянии лунного света,
Как будто ступаешь к венцу.
Или солнечным светом согрета…
Все наряды тебе к лицу.
Унесусь ли в дальнюю дорогу
Или буду близко от реки
Из себя не скорчишь недотрогу,
Всё отдашь и не пожмёшь руки.
Перелески, заводи и мели;
Пляжи, причалы и пристани.
Всё, что сделать сумели,
Это – русское искони.
Так, и чужого не требуя, в непогоду, затишье
И бурю, силы свои, пробуя,
Льешься себе на просторе.
«Слово о Волге», Е. Сперанская© Елена Сперанская, 2016
ISBN 978-5-4483-4897-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Река жизни
Большой и крепкий деревянный дом, построенный из столетних бревен, с выступающими наружу срезами, со ставнями в крохотный дворик, где росли перед окнами цветы: подсолнухи, колокольчики и ромашки, нравился всем сельчанам, которые часто хвалились, что у них большой урожай зерна и много птицы, выращенной рядом с конюшней в курятнике. Так жили все жители этой далекой Сибирской деревни, включая и самих хозяев этого дома. Во дворе у них на привязи сидела ворчливая собака неизвестной породы.
В доме жили когда-то двое мальчишек с родителями, но война отняла у них живность, а детей пришлось обучать самим. Иногда они посещали церковно-приходскую школу, чтобы им поставили крестик в справке. А расписываться они научились быстро, когда им отпускали расписки за урожай зерна ржи, растущей на общем поле. Каждая семья должна была убирать свой, отведенный ей надел, складывать в снопы, молотили колосья, а потом сдавали на вес в сельпо. Им доставляли иногда деньги, и они покупали себе ткань на простыни, скатерти, рубахи и портянки. Армяки остались от родителей отца, поэтому их только латали и передавали из поколения в поколение. Посуду из дерева: ложки и тарелки – все делал еще прадед, а глиняные кувшины покупали на базаре вместе с молоком и творогом, привозимыми из дальних северных районов, куда ни один солдат не смог добраться. Скопилось этого добра целый шкаф, состоящий из полок с планкой.
– Сходи к своему брату и скажи, что у меня нет больше сил отбиваться от набегов солдат. Пусть собирает восстание и готовится к наступлению, – сказал Спиридон жене в конце мая тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда уже стали происходить расстрелы крестьян, кто не хотел воевать, и кому дорога была земля Сибирская.
– Если уйду, а тебя расстреляют, то мы никогда не встретимся, – заплакала женщина и стала вытирать слезы платком для сметания крошек хлеба со стола.
– Торопись с сообщением. Уйдешь ночью. Я тебя перевезу через реку на другую сторону, а ты тропинками выйдешь к городу. Там тебя на попутке кто-нибудь прихватит. Только не садись в телегу. Лучше спрячься в леске. Затаись. Как увидишь, проезжает кто-то из знакомых сельчан, тогда можешь голосовать. Они тоже все собирались отбыть на запад с детьми в Челябинск, – сказал твердо муж, облокотился о стол и стал читать листовку – воззвание, сохраненную им с прошлого года, где сообщалось о произошедшей революции в Петрограде и передаче власти временному правительству.
Он понимал, что эта мера предосторожности сдует с кресла всех царских чиновников и установится диктатура власти, о которой давно поговаривали у них на слетах всех сельчан после уборки урожая и распределения поровну прибыли.
– А ты Спиридон? Как вы здесь спрячетесь с Ерошей? – спросила горько Клава, чувствуя, что месяца через четыре-пять у нее тоже родиться ребенок – третий в их роду Пантелеймоновых.
– Хочешь, я с тобой уйду? – спросил Спиридон, глядя на ладную, чуть располневшую за последнее время, фигуру жены.
– Боязно мне одной по большаку идти, да по лесам прятаться. Что зверь какой?! Я-то здесь места плохо знаю. Мне помощь пригодится, шаровары твои стирать надо будет, а ребенок родится и того больше: дров нарубить, воды принести… Со всем остальным я сама справлюсь, может быть, Миша поможет. Он теперь подрос чуток, как ты думаешь?
– Верно. Но мы с ним на охоту будем ходить и рыбу ловить, а потом Ерофей к нам подъедет или пешком доберется. Спрячемся от чиновников. Там глядишь, и войне конец. А если нет, то будем участвовать против всех. Соберем слет в Алапаевске. Устроим забастовку, а потом на Донские просторы подадимся, в казачество вступим. Ребят туда пристрою. Оружие дадут, лошадей крепких, – сказал он о своих намерениях уберечь своих старших детей от солдатчины, глядя, как жена начала собираться в дорогу, складывать теплые носки и платок в котомку.
– Опасно это. В казаках ты тоже должен будешь воевать. Нам и там придется дом самим строить или к кому-то на поселение устраиваться… Кому мы там нужны?
– Не торопись. Вот выздоровеет Ерофей, мы и его в дело вправим… Лишь бы сбежал отсюда, а то не ровен час наш дом подожгут, что мы против власти настроены, – почти шепотом сказал Спиридон, распахивая дверь настежь, чтобы сквозняк проветрил помещение большой комнаты, где в углу за занавеской лежал Ерофей с перевязанными пятками и дремал, еле вслушиваясь в разговор родителей, чтобы понять, к чему они клонят.
– Спиря, а может и Ерошу с собой возьмем? Ему здесь, что делать? – Клава подошла и заглянула за занавеску, чтобы выяснить спит он или нет, так как был второй час ночи.
– У него есть залатанные штаны. Вот пусть их с собой возьмет, когда к твоему брату двинется. А ружья нет, так это хорошо. Меньше страха за его жизнь. Но у нас они были. Значит, завтра опять явятся, так ему придется сбежать от них. Как он побежит, если ноги больные?
– Как? Неужто не знаешь? Как ты ко мне на свидание к брату приходил? – стала спрашивать Клава иронично, заметив, что у Ерофея под подушкой сверкнул нож и обрез.
– Знаю такое дело, в лаптях. Это первый признак хорошего самочувствия – летом в лаптях ходить. Никогда ноги не заболят, но и до зимы не протянут, – сказал Спиридон и зевнул, чувствуя, что засыпает сидя за столом.
Он встал из-за стола и подошел к печке, где за поддоном хранилась снедь, приготовленная в дорогу. Откусил от буханки хлеба. Затем посыпал солью, обмакнул туда лук, выращенный на огороде, и съел, чтобы отбить тягу забраться на печку, где лежал его дед перед смертью, и где умер его отец.
– Ты поесть хочешь, перед проводами али нет? – спросила Клава, надеясь, что все уладится и ребенок родится здоровый и крепкий, такой же, как пасынок-Миша, которому все было нипочем: маленький всегда по снегу босиком бегал и не простужался.
– Нет, наелся уже. Увидишь, Клаша, мы вместе легче прорвемся и заживем по-новому у твоего брата. А потом с ними переедем с Дона на Волгу. Там, говорят, даже лучше, и земля есть хорошая… – сказал муж, тяжело дыша от перекладывания поленницы дров в избе у печки, где он спрятал двухзарядное ружье и патроны, оставшиеся от отца.
Когда дед ходил в горы на охоту за пушниной, в особенности за белкой и соболем, чтобы продать на черном рынке за большие деньги и содержать семью из пяти человек: своего отца, мать, себя, жену и единственного сына – красивого и талантливого парня, умеющего играть на гармошке – Спиридона с чубом, как у казака, выбивающегося из-под околыша фуражки. Он получал большой калым, иногда золотом. У матери сохранилось, сделанные городским ювелирным мастером, золотые вещи: обручальное кольцо, цепь, серьги и ценный крест. Все это богатство досталось первой молодой жене Спиридона – хохотушке Насте, которая не чаяла, как пучила эти драгоценности.
Но носила исключительно по праздникам, примеряя перед зеркалом украшения и заботливо складывая назад в шкатулку, вырезанную ее отцом и подаренную молодым на свадьбу. Прожили они с мужем десять лет. Успели родить двоих детей. Но Настя простудилась и стала кашлять.
Умирала она медленно. Как раз перед революцией, когда началась гражданская война, у нее случился сильный последний приступ астмы. Хоронили Настю тихо только дети и Спиридон. Сам он сделал гроб из досок, купленных в магазине. Взял у соседей лошадь и телегу. Втроем они сели сзади гроба, и лошадь сама довезла их до самого погоста с пошатнувшимися крестами, где были похоронены все родственники мужа и последнего наследника в их роду, если детей возьмут на войну, куда их записали сразу при рождении.
Потом золото по наследству перешло Клаве, у которой уже было обручальное кольцо с рубином, доставшееся ей от бабушки. Она встретила Спиридона случайно, когда пошла за водой в колодец, живя вместе с братом и родителями в Алапаевске. Он ей понравился, и она пригласила его к себе домой. В тот же день их помолвили супругами и велели слушаться друг друга при любых жизненных невзгодах.
– До брата идти лучше околицей. Скорее доберемся. А вдруг документы будут проверять на переезде станции? – спросила Клава, а сама не верила, что так легко удалось уговорить мужа ехать с ней вместе.
– Как туман спуститься, думаешь, они нас увидят? – спросил Спиридон и перекрестился.
Женщина совсем успокоилась и стала собираться в путь. Сложила еще вареную картошку, кусочек сала и свежие овощи в котомку. Завязала узелком. Налила молоко в кружку, выпила, а остальное – вскипятила в печке. Разделила на три части. Одну часть взяла с собой в маленькой бутылочке для младенца.
– Я готова. Можем идти, – сказала она, опустив голову, с грустью перебирая концы темного платка, завязанного узлом на плечах.
– Сын останется дома пока. Он у нас больной. Ему не добежать пешком. Пусть мается здесь. Если нападут, то у него есть нож. Отобьется. А сейчас идем скорей через лес к реке, – торопил муж, прихрамывая, сгорбившись, как старик, специально изображая немощного инвалида.
Они двинулись на запад к пологому берегу реки через густые заросли кустарника, чтобы ни одна живая душа не заметила их исчезновение из села, куда нагрянули солдаты Красной Армии и стали забирать оставшихся дома с родителями детей в свою банду. Никто не хотел примыкать к таким формированиям, но они стали угрожать расстрелом. Тогда собрали отряд новобранцев и заставили их за краюху хлеба расстреливать тех, кто не будет соглашаться становиться в строй солдат и участвовать в гражданской войне. Так стала формироваться, плохо вооруженная, армия колеблющихся, кто не хотел идти на войну.
Отец с матерью дошли до берега реки Нейва. Он отвязал лодку. Запрыгнул туда и пригрозил жене:
– Тихо. А то нас сейчас арестуют и отправят туда, куда следует без суда и следствия. Куда Макар телят не гонял.
Сердце Клавы сжалось в комок и затрепетало от страха. Никакая сила не могла заставить ее расстаться с суженым, с кем она обвенчалась тайно в церкви.
– Смотри, если кто скажет, что я твой муж, нам не поздоровится… Будешь при всех говорить, отец. А пока я тоже с тобой поплыву. Мы вместе сильнее будем. Там, глядишь, и до брата твоего доберемся. Запрыгивай в лодку, – скомандовал Спиридон лукаво, изображая глухого старика, почесывая постоянно то затылок, то за ухом.
Она, молча с разбегу, влетела на самую середину утлой лодчонки. Та зашаталась, но не перевернулась и медленно отплыла на середину реки.
– Ты что придумал? Мы с тобой молоко взяли на одного человека. А дома твоя порция еды осталась, – сказала она, сокрушительно возмущаясь его дикими проделками, на что он был большой специалист, и поэтому его списали после года службы с армейского учета, как негодного к прохождению дальнейшего военного обучения, так как он прикинулся больным туберкулезом, хромая и кашляя, как тяжело больной инвалид.
Сейчас в лодке он расправил плечи, налегая на весла. Никто бы ни заподозрил в нем того худощавого крестьянина, у кого отняли всю скотину, кроме собаки, которая осталась в доме с Ерофеем, прячась в курятнике.
Таким образом, на попутных машинах, иногда пешком мать с отцом ушли в другую деревню к своим дальним родным, чтобы предупредить о наступлении белых по всему фронту Западной Сибири, как велело им их крестьянское родительское наставление – не бросать жену или мужа ни в счастье, ни в горе.
Сын – остался дома. Он лежал в горнице на лавке с перевязанной ногой, так как растер сапогами, когда учился ходить в маломерках, чтобы как-то при случае надеть отцовские сапоги, хотя бы без портянок. Он вымахал под два метра ростом, но обуви для него не было в наличии, поэтому приходилось переделывать дедовы сапоги, наставляя спереди и укорачивая голенища. Такие маломерки очень напоминали ботинки.
Он хорошо умел стрелять и промышлял рыбной ловлей, продавая весь улов сельчанам. Деньги у него были в наличии, но солдаты ему тоже пригрозили, что если он не будет воевать, то рассчитают и оправят на каторгу. Но такая постановка вопроса была устарелой, потому что этот закон не исправлялся со времен царствования Ермака и присоединения Сибири и Дальнего Востока к Киевской Руси. Поэтому каторгой называли эту самую область, где жила с давних времен семья отца Спиридона и его теперешние дети —Ерофей и Миша, когда здесь проходила граница по Уральским горам, соединяющая Челябинскую область с Екатеринбургской на севере, и еще восточнее до самого Тихого океана и Казахстана на юге России.
Спиридон не разрешил старшему сыну – Ерофею – примкнуть к бандитам, чтобы тот помог ему убрать с поля урожай ржи, а младшего – двенадцатилетнего Мишу – забрал с собой брат Клавы – Епифан, который приезжал к ним погостить один.
Дядя брал с собой подростка на рыбалку, в лес на охоту. Они ставили капканы, устраивали костры, варили уху, пекли картошку в золе, убирали снег, пилили деревья, кололи поленницы, запасали двора. У Епифана с женой немкой своих детей не было. Вот они рассчитывали воспитать племянника, как своего родного сына.
Он учил Мишу читать звериные следы, управлять лодкой, другим важным наукам, которые должен знать подросток. Они устроили его через околоточного урядника в школу, где он стал получать хорошие отметки. Дядя купил ему портфель, белую косоворотку и ремень, а брюки ему сшила немка. Ботинки он носил свои старые, доставшиеся от отца. С дядей племяннику было весело и интересно, а с мачехой – нет: только церемонность, черствость и нравоучительные нотации. Кому же такое принудительное обучение понравится?
Смерть деда – отца Клавы – потрясла Мишу. Он не успел привыкнуть, что теперь жил с совершенно чужими людьми, так еще умер старик, который никогда ничем не болел, но любил выпить изредка самогонки и подраться в кабаке со своими приятелями из-за четвертушки хлеба. Так его все дома и прозвали – Четвертак. А его жена довольно-таки красивая женщина сразу ушла жить к вдовцу – околоточному уряднику, который разбирался с пришлыми людьми.
Спиридону удалось сбежать с двадцатичетырехлетней, чернобровой, с длинными косами, красавицей женой – Клавой, стремящейся во всем угодить мужу, но из-за молодости лет не всегда получалось.
Стены их дома видели много горя: умерла от тифа первая жена Спиридона, от горя вскоре скончались ее родители, а отец самого хозяина усадьбы переехал далеко на север. Куда его направили по назначению из-за хранения дома оружия, которое он скрывал от властей. Мать сама еле управлялась по дому, но не отчаивалась, а ждала деда из ссылки.
Рано утром сына от первого брака – Ерофея – больного подняли с постели и арестовали. Обрез и нож он оставил лежать там же под матрасом. Продержав три дня в сарае на воде и хлебе, ему предъявили обвинение в отказе присоединиться к бандитам.
Жарким июльским днем восемнадцатого года отряд белогвардейцев армии Колчака вывел к реке Нейве в районе города Алапаевска своих пленных в количестве десяти человек, кого удалось собрать побоями, в одних рубахах на босу ногу. Они шли по тропинке через поле, засеянное рожью и частично убранное. Зеленые зрелые стебли трещали под ногами у солдат, хорошо вооруженных, сытых, но с надеждой, что они получат вознаграждение за выполнение своего опасного задания. Сзади пленных бежала почти до самого берега собака одного из крестьян, которого посчитали предателем, потому что Спиридон не захотел вступать в армию сам из-за возраста. К тому времени ему было тридцать восемь лет.
Пленных построили и расстреляли после расстрела всей царской династии Романовых, включая самого Николая II, его жены, детей и брата императора – Великого князя Михаила в возрасте сорока лет и его пожилого секретаря Джонсона.
Ерофей прикинулся хромым, когда шел к реке босиком, то кровь текла у него из пятки. Он упал в воду, как и все. Солдаты ушли, но, некоторые из расстрелянных, выжили. Они поплыли на другой берег. Среди них был Ерофей. Он вышел из воды, стряхивая с себя грязь, так река обмелела. Он полз на четвереньках, чтобы не заметно было, так как солдаты возвращались и оглядывались, чтобы никто не встал. Вместе с остальными, оставшимися в живых, они побежали на другой хутор и затаились, чтобы вернуться, но потом передумали.
День Ерофей пролежал в тени забора в соседнем заброшенном угодье с другими парнями. Их осталось столько же. Солдаты не хотели проливать кровь. Они только хотели запугать, чтобы те сами добровольно перешли на их сторону. Собравшись с силами, они ползком и на полусогнутых ногах вернулись к себе домой. Ерофей пролез через окно, взял обрез, нож. Он сложил оружие в рюкзак с вареной картошкой, надел лапти и околицей побежал к ручью, где еле пришел в сознание от потрясения, что он остался жив, но нога все еще болела от прорвавшегося пузыря мозоли.
Таким же способом перешел реку, там, где Спиридон с Клавой, чтобы не намокнуть и не замочить ружье, переплыли на лодке. Он добрался до Алапаевска на попутке, сказав, что его призывают из города и велели самому доехать до сборного пункта.
Нашел по адресу, оставленному мачехой, дом, куда отвезли его младшего брата к родственнику. Постучался в дверь.
– Открыто, – крикнули ему из комнаты на первом этаже, где жил Епифан с немкой и Мишей, куда нагрянули Спиридон с Клавой.
Они уже собирались в дорогу, складывали вещи и вызвали извозчика, чтобы добраться до железнодорожного вокзала, а оттуда доехать до станицы в Ростовской области, чтобы купить там дом и начать новую жизнь.
– А, Ерофей, явился-таки! – обрадовался Епифан, который рад был, что сестра приехала к ним с мужем.
– Хочу продать дом и тоже приеду к вам. Разрешишь, отец? – спросил он, обращаясь к Спиридону.
– Как знаешь. Твое наследство. А покупатель у тебя есть али нет? – у Спиридона желание выжить превалировало над всеми другими меркантильными интересами.
– Покупателя найду здесь, через околоточного урядника, – ответил Ерофей, задумавшись.
– Зря не надо связываться. Лучше когда-нибудь сам вернешься с женой туда. А сейчас, собирайся с нами в дорогу, – посоветовал ему отец хмуро, но как всегда лукаво и с усмешкой.
Они скрутили все баулы, заколотили ставни, сели на тарантас и уехали на поезде в казачью станицу Мечетинскую на Дону.
Гладиатор
Он, сражаясь в наших легионах,
доказал свое мужество, заслужив
гражданский венок и чин декана…
«Спартак», Р. ДжованьолиРита росла гибкой тростинкой, напористой, легкомысленной, часто обижалась и огромный интерес уделяла подвижным играм с элементами силовых упражнений, прыжкам с парашюта в городском парке, куда стекались родители с малолетними детьми. Она завидовала мальчишкам и копировала во всем отца. Восхищалась его манерой разговаривать с налетом легкой иронии. Принимала на веру любое мимоходом сделанное высказывание о своих спортивных способностях, внешних достоинствах: фигуре, стрижке, силе мышц, загаре – все то, что так нравится в парнях. Вела себя как настоящий солдат сверхсрочник, кому надоело сидеть дома сложа руки.
Но это было в прошлом. А сейчас она записалась в кружок ДОСААФ. Когда она рассказывала об этом свершившемся факте своим друзьям по подъезду, с гордостью упивалась собственным имиджем. Сразу сдала непосильные для школьницы нормы ГТО при своем высоком росте. Она часто выезжала с инструктором в лесной загородный массив на трассу, чтобы с огромным трудом овладеть правами по вождению собственной старенькой Волги, стоявшей в гараже на окраине города и доставшейся ей от деда-генерала, почившего свой век на Ваганьковском кладбище в центральном районе столицы. Пережившая своего «благоверного», бабушка предупредила ее, когда разошлась с влиятельным мужем и переехала к родителям на Украину, чтобы воспитывать своих жизнерадостных внучек. Зато у дедушки появилась молодая и честолюбивая сиделка из провинции и заменила ему весь мир, взяв на себя обязанности по захоронению чужого человека.
– Поживем пока здесь. Дед настоял, чтобы мы не волновались, – возбужденно проговорила мама двух непослушных девочек – Риты и Наташи, когда у них появилась своя трехкомнатная квартира со всеми удобствами в центре Донецка и небольшой участок в четыре сотки для огорода, который они вчетвером вместе со своим отцом – отставным офицером – перекапывали каждый весенний сезон.
– Намаялся я с вами, – постоянно повторял глава семьи, рассматривая свои боевые награды за избавление Афганистана от рабства и освобождения местного населения от нервных наркотических перевозок.
Так же в свое время рассматривал ордена и медали дед-генерал, участвовавший в опасных боевых операциях во время Великой Отечественной войны во втором Украинском фронте в Донбасско-Ростовской оборонительной операции, Сталинградской битве, Ростовской наступательной операции под руководством величайшего маршала прошлого века – Малиновского – дважды героя войн, начиная с Первой Мировой, затем Гражданская, в Испании и наконец ВОВ, похороненного в Кремлевской стене. Дедушка был знаком с ним и здоровался лично за руку, о чем часто рассказывал на семейных торжествах.
– Для нас карьера не имеет значения, – отвечали задиристо обе сестры, как две капли похожие по характеру Рита – на отца, а Наташа – на маму, сделавшую карьеру в торговле дефицитными продуктами питания в гарнизонном магазине в процессе перестройки, умеющая экономить и вести хозяйство.
– Мы живем как цари, а вы – мои три принцессы, – подмигивая веселыми, голубыми глазами жене, и целуя ее в плечо, покрытое цветной бордовой казацкой шалью и украшенной длинными кистями, говорил обычно отец.
– Ну, и, подхалим, же ты! – возмущалась жена. – Привезли новые защитные рубашки и пиджаки для офицеров. Надо и тебе, дорогой, купить по сходной цене. Ты у меня самый заметный покупатель в войсковом магазине.
– О чем речь! Сначала мою старую форму сдам в военкомат коменданту, чтобы под трибунал не попасть, – успокаивал полковник запаса.
Так они наслаждались фамильным благополучием, обилием запасов продуктов питания на зиму в магазине, когда истощались закрома и полки окрестных ларьков и супермаркетов. Неугомонные, талантливые и вездесущие дети полностью упивались свободой выбора собственной интересной профессии. Но в итоге, каждая, следуя семейной традиции, собиралась заменить в будущем своих стареньких родителей. Рита выбрала военную карьеру, решив отдать долг Родине, а Наташа внезапно ринулась в торговлю и тут же вышла замуж за курсанта-выпускника летного военного училища, где училась старшая сестра.
– Прими мои поздравления! – восклицала Рита, явившаяся на свадьбу Наташи в ярко красном умопомрачительном мини платье без рукавов, с рюшами, разрезом и спущенными плечами.
Вообще произвела полный фурор на отставников французской укороченной стрижкой, которая смотрелась очень экстравагантно, чтобы чувствовать себя комфортно в шлеме, а волнистые косы не мешали слушать радио из наушников во время тренировочных полетов на сверхзвуковых военных истребителях нового поколения. Ей была сделана небольшая татуировка на спине и шее ко дню бракосочетания. Она брызнула лаком на волосы, поэтому голова блестела на солнце словно колокол.
– Когда в космос полетишь? – предусмотрительно поинтересовалась разгоряченная невеста в фате с венком вокруг крупных локонов, принимая цветы и долгожданный подарок от сестры-гладиатора.
– Звезд с неба не хватаю, но на кусок хлеба с салом себе всегда заработаю, – ответила высокомерно Рита, растягивая каждую гласную букву, создавая неотразимое впечатление задушевной беседы и обаяния, непосредственно приложившись к щеке невесты и поглядывая краем глаза, как отреагировали на ее мальчишеский вид все гости. – Совет да любовь!
