Игра Лазаря

– Совсем опух! – взял с места в карьер Леонард, в то время как трое остальных брали Лазаря в кольцо. Одинаковые обветренные лица и бритые налысо головы. Стая степных волков. – Ванюша, ты вообще в курсе, что за этим последует?

Лазарь обежал глазами двор. Тротуары и дорога пусты и неподвижны в обе стороны. Мороз разогнал соседей по домам, оставляя бонусную драму насыщенного вечера без зрителей.

– Ну, объясни, объяснитель.

– Зря скорую отпустил, чудак! – усмехнулся один из лысых, и тут же ударил Лазаря мыском ботинка под колено. Нога подогнулась, но устояла.

Леонард великодушно развёл руками:

– Объясняю! Нарушил правила – готовься к ответным действиям. Уговор есть уговор – зуб за зуб, глаз за глаз.

– А бить, стало быть, будете авансом? – уточнил Лазарь.

И, чтобы не оттягивать неизбежное, резко развернулся в другую сторону и влепил кулаком в глаз одному из лысых. Хотелось достать того, кто распустил ноги, но Лазарь не был уверен, что попал в нужного – все трое были неотличимы друг от друга.

Земля с треском ушла из-под ног, и Лазарь кулём рухнул на правый бок. Что-то очень твёрдое, обладающее ужасающей кинетической энергией, выбило из-под него обе ноги. Уже с земли Лазарь разглядел в снегу большой деревянный обломок и несколько щепок поменьше – останки бейсбольной биты, разломившейся о его правую лодыжку.

Ответ Леонарда он услышал, свернувшись в позу эмбриона на снегу и закрывая голову руками. Вставать и сопротивляться было поздно, бесполезно и, кроме того, слишком травмоопасно.

– Бить… тебя… мы будем… ногами…

Все четверо, сопя и отдуваясь, с энтузиазмом охаживали Лазаря по бокам, ногам и голове; кто-то особо усердный пытался запрыгнуть на голову.

– Теперь… дошло?.. – пыхтел Леонард.

– Да он не слышит! – сипло закричал кто-то из лысых. – Уши закрыл!

Лазаря почувствовал, как его хватают за запястья и силой разводят руки в стороны, дабы оставить голову неприкрытой. Как только им это удалось, несколько прицельных ударов кулаком достали по скулам и в висок. Все звуки приглохли, словно уши набрали воды.

Перед тем как отключиться, уже с периферии сознания Лазарь расслышал, как один из нападающих в экстазе предлагает остальным:

– Давайте ему яйца отобьём! Давайте яйца ото…

4

Он отключился ненадолго – секунд на десять. Он всё ещё слышал звуки драки, но отстраненно, как будто били совсем не его. Наконец, он понял, что его действительно больше не бьют, и открыл глаза.

Удивительно, но драка ещё не закончилась. Пока он отсутствовал, какой-то крепыш в вязаной шапке с помпоном подоспел на подмогу и уже успел уложить троих лысых. Теперь он, энергично размахивая короткими руками-мельницами с внушительными кулаками-набалдашниками, жал во весь опор за четвёртым. Кажется, за Леонардом.

Как и кто запихнул его на заднее сиденье машины, Лазарь не помнил. Помутнённое неожиданной встряской сознание ещё не восстановилось до конца. Однако он совсем не удивился, когда с водительского сиденья услышал озлобленный и чуть истеричный голос Сенса:

– Так и знал! Так и знал, что попрёшься!

Шапка с помпоном нервно подрагивала над подголовником. Старенькая «шестёрка» резко тронулась и, надрываясь каждой новой передачей, стала рывками набирать ход. Лазарь почти не ощущал боли, всё тело словно онемело. Правую ногу как будто отняли.

– Леонарда догнал?

– Куда там! – Сенс в сердцах хлопнул ладонью по рулю. – Соскакивал, как газель Томсона. Какого лешего ты творишь?

– Любопытство… Забыл, что ты такой гладиатор, а то непременно взял бы с собой.

Год назад Сенс записался в качалку и с тех пор здорово раздался в плечах. Если бы Лазарю сказали тогда, что через год этот тюфяк без особых проблем уложит в одиночку троих отморозков, он бы рассмеялся предсказателю в лицо.

– Да ведь ты на всех кладёшь с прибором! Плюёшь с колокольни! Чихаешь без платка! И вдруг любопытство?

– Давай про глубинную психологическую подоплёку потом потрещим, а? Башка и так трещит.

– При чём здесь подоплёка? – кипятился Сенс. – Я ж не идиот, всё понимаю. За одно любопытство так знатно не отделывают.

Машину бросило влево, потом резко вправо – Сенсор, не снижая скорости, выскочил на магистраль.

– Она была ещё жива, когда я пришёл, – объяснил Лазарь. – Не бросать же так. Позвонил в ноль три – может, откачают. Ей повезло. Из всех способов самоуничтожения она выбрала самый помпезный и малоэффективный.

Сенс ударил по тормозам. Машину резко дёрнуло вперёд, Лазаря бросило на спинку переднего сиденья. Вот теперь он почувствовал боль – правую ногу словно прошило раскалённым прутом.

Сенсор обернул перекошенное злобой лицо:

– Ну, вот и поболтаете с ней об этом. Мы едем в больницу!

5

В столовую вошёл Матвей. Электронный таймер на микроволновой печи показывал полночь. Полумрак комнаты разбавлял свет фонаря на веранде, проникавший в помещение сквозь не зашторенное окно. Лазарь сидел за столом и пил кофе, водрузив загипсованную ногу на стул.

– Будешь?

– Сиди, сам налью, – Матвей прошёл к плите и пощупал чайник. – Пьёшь холодный или давно сидишь?

– И то и другое.

Лазарь принял от Матвея новую чашку с кофе и посмотрел в окно. Мороз рисовал на стекле ледяные узоры, напоминавшие полукруглые потёртости, оставленные диском шлифовальной машинки. За стеклом свет фонаря выхватывал из мрака стайки мелких снежинок, кружащихся на ветру золотистым конфетти.

– Её родной отец погиб, – Лазарь перевёл взгляд на Матвея. – Был в рейсе и не вернулся. Даже тела не нашли. Утонул. Никто не знает, как и почему. Ей тогда было меньше, чем Малому сейчас – лет десять. На место родного пришёл приёмный. И тоже моряк, близкий друг отца. Не знаю, любила его мать или нет, но мужик в доме нужен. Особенно когда на плечах не лисье манто, а малолетняя дочка. Жизнь пошла дальше, а какая жизнь у моряка? Полгода в рейсе, полгода дома. А иногда и того меньше. Наверное, полюбить падчерицу он так и не смог. Не успел. Это как в спортзал ходить – если через месяц тренироваться, ничего на том месте, где должны быть бицепсы, не вырастет. Вот и у него не выросло…

Когда Янике исполнилось пятнадцать, мать забеременела. Счастья полные штаны, все готовились к пополнению. Да видно, не судьба. Тяжёлые роды вышли, преждевременные. Ребёнок умер, прихватив на тот свет и мать. Ещё один удар по девочке. А у нашего моряка тогда жизнь круто повернулась – несовершеннолетняя падчерица осталась одна. Ничего не поделаешь, пришлось ему профессию свою маятниковую бросать. Думаю, с этого всё и началось. Только представь: семью построить не удалось, карьера псу под хвост, остался один, да ещё с чужим ребёнком на руках. Неродным ребёнком. Калиму нужен был козёл отпущения, и он стал искать его.

Дальше – хуже. С работой не клеилось. На судне он, конечно, важным человеком был – старший механик и всё такое. Только на большой земле плевать все хотели, что он шарит в устройстве клинкетных дверей и умеет ремонтировать опреснитель воды. Пришлось заняться интеллектуальным трудом. Зимой грузчиком на склад молочной продукции, летом на стройку разнорабочим.

Матвей слушал собранно и сумрачно, изредка попивая холодный кофе. Налетавший на холм ветер порывами бил в окно, заставляя золотистые конфетти бросаться врассыпную, точно стайки рыб, спугнутых хищником. Некоторые прилипали к стеклу и там таяли, присоединяясь к композиции морозного рисунка.

– С женщинами тоже не катило. Денег мало, работа ломовая, домой приползал на четвереньках и на майскую розу явно похож не был. И вот он понимает, что ему сорок пять, а в жизни полный ноль. За полвека ничего не нажил – ни жены, ни детей, ни машины. Одна отдушина…

– …бухать, – опередил Матвей.

– Конечно, – кивнул Лазарь, – многие поступили бы так же на его месте. Но нашему герою не повезло вдвойне. В его инсоне поселился Ведущий Игры.

Лазарь потянулся к плите за чайником. Матвей забрал опустевшую кружку и сам отправился наливать воду.

– И вот тебе картина маслом. Если позвать сюда Дару, она бы так её расписала: никому не нужный, смердящий беспорточник с паперти с ушанкой для подаяний, а рядом подрастает и наливается, как яблочко, соблазнительная пигалица с попкой сердечком, которая одним своим видом насмехается над его закатом. Не попка – пигалица. Гумберт Гумберт не устоял.

– Она не пигалица, – раздражённо буркнул Матвей.

В отличие от Лазаря, свои поражения он всегда принимал близко к сердцу. Не самая полезная черта для хирурга.

– Знаю. Но именно такой Калим видел её в инсоне. Именно такой должен был увидеть её ты.

Матвей желчно заулыбался:

– О, вот мы и подошли к главной идее монолога. Даже не пытайся. Мы оба облажались, ладно? Оба!

– Ладно. Но ты первый. Сначала не разглядел в нём ненависти к собственной дочери и позволил её изнасиловать…

– Пошёл ты! – вспыхнул Матвей. – Он нажрался в дым и дал выход своей похоти. Ты хоть раз бывал в инсоне пьяного?

Лазарь не обратил на него ни малейшего внимания:

– А потом дал ему её убить!

С последним обвинением он немного перегнул. На самом деле к тому времени, как Яника решилась залезть в ванну и поработать там немного над венами бритвенными лезвиями, Калим уже подчинялся Ведущему. Матвей не мог ничего изменить, хотя и пытался под нажимом совести исправить что-то с помощью Аймы. Но сейчас Лазарю было плевать на это. Его разбирала злость, и её нужно было на ком-то сорвать.

– Она сама себя убила, тебе бы не знать, – горячился Матвей. – Уже забыл, как вытаскивал её из кровавой бани? Только ты можешь спрыгнуть на батут, помнишь?

– А ещё она сама себя изнасиловала. Если бы не я, её бы вытаскивали оттуда не врачи, а менты. Чтобы потом запихнуть в мешок!

Разговор перешёл на повышенные тона; в тишине ночного дома каждое слово звучало почти как крик. Наверху послышался шорох, потом щелчок дверного замка и шлёпанье босых ног по дощатому полу.

Матвей затих и прислушался.

Лазарь поднял голову к потолку:

– Развернулся на сто восемьдесят градусов и пошёл обратно в комнату.

Звук шагов моментально стих.

– Малой, я как-то непонятно выразился? Брысь отсюда!

– Откуда взял, что это я? – после паузы обнаружил себя Марс.

– Девочки надели бы тапочки, а у Сенсора нога тяжелее. Доволен?

Мальчишка помедлил немного, потом не удержался:

– Вы чё там грызётесь?

– Не суй нос в чужие дела, пока не прищемили! – рявкнул Матвей.

Внятно выговорив «уроды», Марс вернулся в комнату. Когда дверь за ним захлопнулась, Матвей отставил пустую кружку и встал.

– Ладно, всё с тобой ясно. Я спать.

– Сядь.

– Поуказывай мне.

– Пожалуйста.

Немного подумав, Матвей неохотно присел на край стола. Чтобы видеть его лицо, Лазарю пришлось стащить больную ногу со стула и повернуться. Острая боль пронзила ногу от голени до бедра, когда гипс гулко бухнул об пол.

– Твоя правда – мы оба облажались, – признал Лазарь. – Если бы не играли друг с другом в молчанку, уже давно сложили бы два и два.

– Сложили, – согласился Матвей, а потом сделал нечто такое, чего никогда не делал перед сном – вынул из трико пачку сигарет, вытряс одну и закурил. Затянулся полной грудью, выдохнул и сказал очень серьёзно: – Для неё теперь каждый мужик, как та горилла.

– Не мужик, а особь мужского пола. Причиндалы под плавками ещё не делают тебя мужчиной. Она должна это понять.

Лазарь неловко поднялся, придерживаясь за край стола, и потянулся за костылями. Повис на них, сделал несколько неуверенных шагов и остановился перед Матвеем.

– И ещё кое-что, что я собираюсь ей объяснить.

– Слушай, – снисходительно начал Матвей, – если ты запал на девчонку, то так и скажи. Её неделю как выписали, а ты всё катаешься к ней. Зачем? Занимаетесь психотерапией на дому? Ты на себя глянь только! Тоже мне, доктор Курпатов на костылях. Еле ползаешь, калека долбанный.

Лазарь едва сдержал улыбку – оскорбительные замечания Матвея могут быть очень забавными.

– Неплохо, но мимо. Амур здесь не причём. Всё объясняется проще.

– Да ну?

– Ну да, – Лазарь устроил костыли поудобней подмышками. – Дело в том, что Яника одна из нас. Она Эмпат.

От удивления Матвей раскрыл рот. Горящая сигарета выскользнула из губ, прокатилась по колену и шлёпнулась на пол.

– Ты сдурел… – обалдело пробормотал он. – Нет, тебе там окончательно отбили мозги.

Лазарь перенёс вес тела на костыли и раздавил тлеющий окурок загипсованной ступнёй.

– Я понял это, когда вытаскивал её из ванной. Как только притронулся.

Матвей поморщился и потянулся за новой сигаретой. Тяжёлые черты лица снова приняли это его отвратительное поучительское выражение:

– Бегуны не чувствуют Эмпатов – только сенсоры. Да и то не всегда. Для полной уверенности нужен тактильный контакт.

– Копчиковый радар здесь не причём, – возразил Лазарь. – Только логика. Подумай сам – зачем Ведущему затевать сразу две Игры, да ещё между родственниками?

– Старые адепты помогают вербовать новых, – напомнил Матвей. – Бесконечный круг жизни.

– Правильно. Вот только строить Макдональдс, чтобы заработать денег на киоск с шаурмой не слишком логично. Намекаю: девушка-подросток, которая и паспорт-то недавно получила – это киоск. Вкладывать в него деньги нерентабельно. Если, конечно, ты не знаешь, что где-то под ним спрятан лаз в сокровищницу Тамплиеров. Ну, или знаешь, что шаурма там идёт на улёт.

Матвей выглядел обескураженным и оскорблённым одновременно.

– Бред, – упрямо замотал головой он. – Тебе девчонка понравилась, вот и всё.

Главное сейчас не дать ему опомниться. Подготовить почву, выдать одним махом и сразу наутёк. Орать вслед он не посмеет, чтобы не перебудить весь дом, а бежать следом не позволит гордость. Ну, и хорошо. Не смажет концовку.

Смех распирал Лазаря изнутри, но он держался.

– Ты уверишься в этом ещё больше, когда узнаешь, что я собираюсь делать дальше.

– И что же? – крякнул Матвей, прикуривая новую сигарету.

Лазарь набрал в грудь побольше воздуха и обрушил:

– Я собираюсь забрать её у отца, привести сюда, рассказать, чем мы тут занимаемся, а потом ввести в команду и сделать одной из нас.

Не дожидаясь, пока Матвей переварит услышанное, Лазарь развернулся спиной и быстро заковылял прочь из кухни. Второпях он едва не расшибся, зацепившись здоровой ногой за косяк. И только когда костыли загрохотали по тёмной прихожей, он всё же не выдержал, дал волю чувствам и улыбнулся.

Часть 2. Самый верный брат

Глава 1. Я тебя помню

«Кто уничтожает одну жизнь, уничтожает целый мир»

– Талмуд

1

В однокомнатной квартирке на Вятской царил хаос. Несмотря на практически полное отсутствие мебели, в комнате буквально яблоку негде было упасть. На первый взгляд могло показаться, что вся мебель с отвращением сбежала отсюда, предварительно сблевав содержимое ящиков на пол. Эта «блевотина» валялась повсюду вперемешку с остальным скарбом, словно вслед за мебельным мятежом квартиру встряхнули на манер свиньи-копилки. Для любой приличной горничной девять ночных кошмаров из десяти выглядят именно так.

В эпицентре сего воплощения мастерской Адриана Ван Остаде пританцовывал у мольберта Лазарь. Из всей одежды на нём были только застиранные оливковые кальсоны и домашние тапки. Голый торс блестел от пота и пестрел мазками красок, словно заменял живописцу палитру. Впрочем, обычная палитра у Лазаря тоже имелась – сейчас он смешивал на ней кистью нужные цвета.

Новая мастерская очень нравилась Лазарю. Несмотря на стойкий запах старого дерева, ржавую ванную и подтекающий унитаз, он не жалел ни копейки из той суммы, что затребовали за квартиру хозяева. Иногда ему казалось, что он платил бы даже за картонною коробку из-под холодильника при условии, что в ней не будут поминутно дёргать соседи из других коробок. Не сказать, чтобы он не выносил людей, или был социопатом. Люди его интересовали. Он довольно сносно переносил человеческое общество, но лишь в умеренных, строго контролируемых дозах. При передозировке в нём постепенно накапливался, как результат побочного действия, особо едкий яд, который невозможно подолгу носить в себе. Когда этот яд заполнял все резервуары, оставалось два варианта: распылять его повсюду, как «Циклон Б», отталкивая от себя всё живое за пределы зоны поражения, или искать подходящую коробку. Впрочем, Лазарь не исключал варианта, при котором работа его ядовитых желез не была связана с людьми или их отсутствием и являлась некой особенностью организма – этаким врождённым дефектом. Но эта гипотеза требовала проверки временем.

Сейчас в «коробке» играла музыка. Точнее, надрывно хрипела из единственного уцелевшего динамика в старом «Панасонике», висевшем на гвозде у ближайшей розетки. Эвис Костелло и его кавер-версия жизнеутверждающей «beautiful» Кристины Агилеры.

You are beautiful no matter what they sayWords can't bring you downYou are beautiful in every single wayYes, words can't bring you downDon't you bring me down today…(Ты прекрасен – что бы там ни говорилиСлова не могут сбить тебя, нет, нетТы прекрасен, и каждый новый деньСлова не собьют тебяТак что не пытайся сегодня)

Именно в такой обстановке Лазарь предпочитал творить. Музыка служила камертоном для чувств, которым предстояло излиться на холст. Верным симптомом того, что мелодия подействовала на организм, служило непреодолимое желание подпевать.

To all your friends, you're deliriousSo consumed in all your doomTrying hard to fill the emptinessThe pieces gone, left the puzzle undoneIs that the way it is(Для всех друзей ты безумецПоглощённый своей судьбойПытаешься заполнить пустотыНо куски потеряны,И ты бросаещь паззл, не так ли)

Лазарь пел, нет, кричал вместе с Костелло, часто фальшивя и перекрикивая музыку. Делал он это не в унисон, а нарочно запаздывая на секунду от певца. Не потому, что не знал текста – просто в таком случае он мог лучше слышать собственный голос и совершенствовать свой вокал. Как любой здравомыслящий человек, Лазарь прекрасно знал о понятии «не дано», и, как любой человек здравомыслящий, в глубине инсона ни грамма в него не верил.

No matter what we doNo matter what we sayWe're the song inside the tuneFull of beautiful mistakes(Неважно, что мы делаемНеважно, что мы говоримМы – песня на мотивПолный прекрасных ошибок)

Лазарь энергично выплясывал перед мольбертом, совершенно не заботясь о равномерном нанесении красок. Гипс сняли ещё вчера, а он всё никак не мог насладиться полной работоспособностью обеих ног.

Вообще, последние три недели выдались странными. Богатыми на события и впечатления, но странными. По мере того, как мысли Лазаря возвращались в прошлое, кисть скользила по поверхности холста всё медленнее и медленнее. Пока не остановилась совсем.

Он думал о Янике. В миру: Екатерине Николаевне Исаковой, восемнадцатилетней студентке РИНХа с первой попыткой к суициду. Три недели назад Лазарь во второй раз познакомился с ней в центральной городской больнице имени Семашко, куда его доставил Сенсор с ушибами разной степени тяжести и трещиной в голеностопе. Для Яники это знакомство стало первым, и её привезли в больницу со вскрытыми венами на обоих предплечьях.

Травмпункт и реанимация располагались не по соседству и даже не в одном корпусе, а психосоматическое отделение, куда Янику направили через два дня после госпитализации, находилось ещё дальше. Но встретиться им всё же удалось.

– Есть несколько вещей, которые тебе следует запомнить, если хочешь поскорее отсюда выбраться, – сказал ей Лазарь в их первую встречу в больнице. Янику только что перевели из реанимации в палату. Завтра утром её ожидала приятная беседа с психиатром и участковым милиционером. – У тебя есть два пути на свободу: короткий и длинный.

Он пробрался к ней тайком, в любой момент их могли застукать. Яника лежала привязанной по рукам и ногам к кровати и отрешённо смотрела в потолок. На появление Лазаря в палате она никак не отреагировала.

– Итак, ты либо сделаешь всё, как я скажу, либо нет.

Помимо Яники, в палате лежали ещё двое под капельницами. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы понять – оба крепко спят, вырубленные лекарствами. В ту секунду Лазарю показалось, что он общается сам с собой.

– В первом случае ты быстро вернёшься домой и, если желание не пропало, закончишь начатое. Во втором загремишь в психосоматический стационар, где тебя будут долго успокаивать аминазином, вязками и мочевым катетером, пока ты не станешь паинькой. Слушай меня внимательно и выбирай сейчас.

В стационар Яника всё-таки загремела, но ненадолго. Похоже, слова Лазаря оставили отпечаток в её памяти, хотя его визит в палату она впоследствии так и не вспомнила. Она говорила и делала всё так, как он велел.

Для начала Яника клятвенно пообещала психиатру, что повторять попытку не планирует, и с вязок её сняли. Это первое, что хотят слышать эскулапы психосоматики от человека, чьи предплечья похожи на вспаханное плугом поле.

Далее нужен был внешний усугубляющий фактор, и Лазарь нашёл его. На третий день в стационаре, в одной из бесед с врачом Яника обмолвилась о противозачаточных препаратах. Дело в том, что гормоны, которые в них содержатся, могли усилить депрессию. Это обстоятельство скостило ей срок в два раза. Купила Яника таблетки на самом деле или нет, Лазарь так и не узнал.

На третьем этапе шли власти. Участковому об изнасиловании Яника ничего не рассказала («Говоришь, синяки получила, когда поскользнулась на гололедице?»). Она вообще не упоминала отца. Никакой экспертизы, конечно, никто не проводил. Покупку противозачаточных объяснила отношениями с Кириллом – тем белобрысым на папиной тачке. Теми же отношениями (а, точнее, их разрывом) была вызвана депрессия.

Прямое попадание! Именно такого признания от неё и ждали врачи. Несчастная любовь в анамнезе молодых суицидников является обязательным и, во многом, определяющим фактором для тамошних мозгоправов при вынесении вердикта.

Всё прошло, как по нотам. Первое, второе, третье, и уже через неделю пациентка Исакова готовилась к выписке. В больнице Кирилл ни разу не навестил её. Зато Калим – он же Калимов Николай Петрович, приходил часто. По крайней мере, до тех пор, пока не убедился, что падчерица не намерена упрятать его далеко и надолго в компанию к Аслану и Батурхану. Он даже приносил гостинцы в отделение.

Лазарь видел его лишь однажды, издалека, в день выписки Яники. Калим вышагнул на проспект из ворот больницы – такой же огромный, как и в инсоне, совершенно опустошённый и на сто процентов подвластный Ведущему. Эта пустота бросалась в глаза. Карающая длань правосудия была для него теперь, как мёртвому припарка. Никакому исправлению он уже не подлежал. Кажется, в уголовном праве таких признают «невменяемыми».

Следом за Калимом показалась Яника. Бедняжка держалась рядом с отчимом, как забитая собачонка на привязи у хозяина-живодёра. Швы на руках ещё не сняли, торчавшие из рукавов куртки ладони были обернуты в бинты. Оказавшись на оживлённой улице, отец и дочь разделились – Калим быстро затерялся в потоке пешеходов, а Яника осталась стоять посреди улицы, и этот поток обтекал её, как ручей обтекает торчащий из воды камень.

Лазарь и Сенсор, всё это время наблюдавшие за ней из припаркованной на обочине машины, одновременно открыли дверцы.

– Привет, – сказал Лазарь, подковыляв к Янике на костылях. И заявил сразу в лоб: – Скорее всего, ты меня не помнишь, но я тот, кто вытащил тебя из петли.

Девушка уставилась на него такими глазами, что стоявший рядом Сенс не выдержал и быстро добавил:

– Фигурально выражаясь.

Так они познакомились в третий раз. С тех пор они виделись ещё четырежды, и это были самые странные четыре свидания в жизни Лазаря. Возможно потому, что на свидания в привычном смысле этого слова они не тянули и близко. Для Лазаря их встречи являлись некой попыткой сблизиться и заслужить хоть какое-то доверие перед тем, как перевернуть с ног на голову всю её жизнь. Для Яники – попыткой вернуть эту жизнь обратно на ноги.

Сначала дела шли неважно – Яника упиралась и настырничала, отказываясь признавать наличие проблемы. Но постепенно лёд отрицания треснул, и контакт наладился. Как любой человек, брошенный на надувном плоту посреди открытого океана, Яника хотела, чтобы её нашли. Лазарь считал, что сделать это нужно как можно быстрее – надолго оставаться в открытом море наедине с отчимом ей было просто небезопасно.

2

В дверь позвонили. Лазарь обтёр руки о штанины, сделал музыку тише и пошёл открывать.

В дверях стоял розовощёкий и припорошенный снегом Сенсор.

– Ну и дыра! – с ходу заявил он. – Я бы тебя на Антарктиде быстрее нашёл.

– Хорошая попытка, но я не съеду.

Затею с мастерской Сенсор категорически не одобрял, хотя и пытался всячески это скрыть. Официально он поддерживал Дару – та просто взбесилась, когда узнала, как и на что расходуются деньги Марса. Но Лазарь знал, что есть и другая причина.