Игра Лазаря

Лазарь смотрел на него долго, очень долго. До тех пор, пока Марс не почувствовал на себе его взгляд и не уткнулся носом в ковёр. Потом набрался храбрости и снова поднял глаза на Лазаря. Казалось, в эту минуту парень и любил и ненавидел его. Любил за то, что Лазарь вступился за него перед Дарой, и ненавидел, потому что не понимал, зачем ему это понадобилось. Заметив на себе изучающий взгляд Лазаря, он заподозрил самое худшее.

Лазарь попытался представить, каково сейчас мальчишке, и воображение тут же включилось в работу. На него накатило неприятное двойственное чувство. Несовместимая, несмешивающаяся смесь затопила холодно-горячей волной. Странный конгломерат ощущений показался смутно знакомым, и тут он вспомнил – так чувствует себя каждый, кто хоть раз не смыкал всю ночь глаз, дожидаясь домой пьяного отца. Когда глаза бы не видели, если бы не были так рады.

– Она не видит, потому что не хочет видеть, – медленно проговорил Лазарь. – Думаю, после смерти жены Калим частенько душит зелёного змия. Знаете, у каждого пьяницы есть одно качество, за которое его неизменно любят дети – иногда он бывает трезв.

Проговаривая всё это, Лазарь не отрывал глаз от Марса, и тот принял всё на свой счёт. Улыбочка увяла, как водолюбивое растение в пустыне, на конопатое лицо набежали тучи.

– Квартира четырнадцать… – к разговору подключилась Дара. При виде потухшей физиономии Марса до неё тоже стало доходить. – Там никто не живёт. И мы решили, что сосед – это плод её галлюцинации. Мы решили, в квартире прячется её болезнь. А на самом деле там пряталась…

– Чужая болезнь, – сказал Лазарь. – Вот что там было. Дело не в квартире – дело в тамбуре.

– В тамбуре? – переспросил Сенсор, и тоже посмотрел на Марса. Раз уж все видят в нём ответ, который никак не снизойдёт на него, может, стоит приглядеться?

Теперь на мальчишку было больно смотреть. Под пристальными взглядами друзей парень совсем сник. Он явно не знал, куда себя деть – глаза бегали из стороны в сторону, пальцы безостановочно теребили отвороты полосатой рубашки. Скорее всего, он не понимал и половины из того, что здесь проговаривалось, но от него и не требовалось понимать. Как и все дети, он обладал врождённым даром интуитивно улавливать общее настроение происходящего, чувствовать его инсоном, а не умом. И то, что он сейчас чувствовал, определённо не входило в список того, что Лазарь хотел бы опробовать на себе.

– Не в самом тамбуре. За тамбуром. За дверью. Там, откуда приходит чудовище.

Калим никогда не напивался дома, но мог в любой момент заявиться «на рогах». А мог и не заявиться – тут уж как повезёт. Лазарь снова включил воображение. Вот она ждёт его вечером дома, час за часом. Вечер переходит в ночь, а его всё нет. Она хочет спать, но боится уснуть. Ждёт, прислушивается к каждому звуку на лестнице. Не стукнет ли дверь, не шаркнет ли нога? Вот грохнули дверцы лифта – и сердце в пятки. Нет, не он… Вот снова. Закружился в замочной скважине ключ. Сердце остановилось, притихло. Да – это он. Но кто он? Какой из двух?

И так день через день. Пытка, к которой невозможно привыкнуть.

Наконец, и до Сенсора дошло.

– Хочешь сказать, он напился… пришёл и… и…

Лазарь ещё раз посмотрел на Марса. Парень выглядел хуже некуда. Изумление, страх, стыд – всё это изобразилось у него на лице, как если бы речь шла о нём.

– Да, – кивнул он. – Вспомни их приятную беседу перед «Гризли». В инсоне Яники подлинным Калимом был сосед. Он был соседом, и был отцом. Знаешь, в драке с самим собой ты всегда обречён на поражение. Он боролся – и проиграл. Думаю, наяву он пытался сдержаться, возможно, гнал её от себя… Но она не ушла. Понадеялась на его силу. И поплатилась… И если ты всё ещё сомневаешься, то давай спросим Дару. Знакомого в инсоне встретить нельзя, если ты не познакомился с ним в инсоне, так?

Сенсор изогнул бровь:

– К чему этот каламбур?

– Валуёв, Сенс! Калим показался Даре странно знакомым – мне тоже. Вот только похож он не на Валуева, а на нашего старого знакомца. Соседа, который преследует Янику, как легавая. Как зверь.

«Хрясь-хрясь-хрясь» – лесоповал с новой силой набирал обороты. Дерево валило дерево по принципу домино, открывая Лазарю всё больше закономерностей, причём каждая новая порождала сверхновую.

– Всё это косвенно, – отмахнулся Сенсор. – Отец в лагере. Ладно, допустим, Яника не видит в нём зверя. Но ты-то видел. Дара видела. Если настоящий Калим – тварь из соседней квартиры, то кто тогда раздаёт команды в лагере?

Сенс так самозабвенно выпрыгивал из штанов, стараясь развенчать чудовищную правду, что Лазарь понял – в дело вступила подсознательная защитная реакция. Сейчас он всеми способами старается минимизировать урон, нанесённый общему делу невнимательностью в аптеке, не отдавая себе отчёта, что делает только хуже. Стоит ему узнать об этом, как он прикусит язык, надаёт себе пощёчин, а то и придумает епитимью пострашнее. В другой раз Лазарь непременно надавил бы ему на совесть, лишь бы он поскорее заткнулся – и он непременно бы заткнулся – но не сейчас. Сейчас Лазарь и сам толком не знал, куда выведет его лесоповал, а упорное нежелание Сенса примириться с истиной подавало наводящие вопросы. Они-то и валили лес.

– В лагере Калим поддельный, – уверенно заявил Лазарь. – Но Яника считает его настоящим, потому что наяву отчим делает то же, что и в инсоне – не пускает дочь в лагерь. То, что ему велят.

– С какой стати ему это делать? – удивился Сенс.

«Хрясь-хрясь-хрясь…»

– С такой, что Калим подвластен Ведущему. Точнее, совсем недавно стал его адептом. А значит, делает то, что угодно Ведущему, и говорит то, что прикажут. Двухступенчатая Игра – такое вполне возможно.

Все молчали, не слишком впечатлённые услышанным.

– А кто тогда помогает таким, как Калим? – спросил в полной тишине Марсен. Испугавшись, что сморозил глупость, сконфуженно добавил: – Мы же не можем всех спасать. Людей-то до хрена!

Вспышка нового озарения, чёрт знает какого по счёту за последние десять минут, заставила Лазаря разинуть рот. Наверное, это последнее «дерево» на сегодня. Как и во всей Игре в целом.

– В следующий раз, Малой, беру тебя с собой, – в порыве неконтролируемой благожелательности пообещал он. А впрочем, разве не этого он добивался, требуя оставить парнишку? Похоже, чувства так захлестнули его, что вытеснили из головы мысли, и обещание вышло от сердца. Что ж, тем лучше. Больше шансов, что пацан поверит.

Друзья продолжали смотреть с недоумением.

– Непонятно? Последней Игрой Матвея был Калим! Матвей не подозревал, что мы работаем с его падчерицей, а мы не подозревали, что он проиграл её отчима. Его провал – такая же составляющая эпикриза нашей пациентки, – Лазарь указал на доску, – как и всё остальное. Можешь выдохнуть, Сенс, ты не единственный, кто подгадил нам в этом деле.

Марс вскочил на ноги и, тыча в Лазаря выпростанным из кулака пальцем, прокричал:

– Ты обещал, обещал! Только попробуй потом съехать!

– Пьянчужек в инсон не берут, – вставила Дара.

– Да не буду я больше! – завопил мальчишка с выражением «неужели ещё не понятно?».

Лазарю всё стало понятно пятью минутами раньше – когда он только заговорил о Калиме. Когда смотрел мальчишке в глаза. Сегодняшний урок Марс извлёк. И преподал его не Лазарь, а девушка, изнасилованная собственным отчимом.

– Невозможно, – сказал Сенс, краснея уже всем лицом. – Ты забыл. В тот раз вместе с Дарой я тоже видел Калима. Если бы его «играли», я бы почувствовал.

– Не почувствовал, если к тому времени он уже проиграл, – неохотно выговорила Дара. Она скрупулёзно ковырялась в красиво наращённых ногтях, избегая смотреть на Сенса. – Лазарь прав. Матвей слил в тот же день, когда ты нашёл Янику. Он тогда ездил к Симону на ковёр отчитываться. Потом они с Аймой пару раз пытались пробиться в инсон Калима, но у них ничего не вышло. После проигрыша там одна сплошная гадость, сами знаете. Думаю, его совесть замучила… – подумав, прибавила она.

Сенсор вытаращил глаза:

– Выходит, всё это время ты знала…

– Я знала, что Матвей слил Игру! Я понятия не имела, что это был Калим.

– Секретность Матвея сегодня просто трещит по швам, – усмехнулся Лазарь.

Он зачеркнул «сосед из 14» и прямо под ним записал «отчим». Пустое место, на которое раньше указывала стрелка из «лагеря», теперь заняло слово «жизнь».

– Пока взаимосвязь между лагерем и отчимом остаётся такой, какой нам её изобразила Дара, у Яники всегда будет оставаться причина не жить. Лагерь и Калим – вода и масло, несмешивающиеся субстанции. Чтобы Яника смогла… нет, захотела попасть в лагерь, нужно показать ей, где обретается настоящий Калим. Где его настоящее место. Если она поймёт и захочет – поддельный Калим исчезнет, и никакая сила уже не сможет помешать ей войти.

В два прыжка Лазарь подскочил к дивану и принялся спихивать оттуда ничего не понимающих друзей. Марсен на четвереньках пополз от дивана, Дара с перепугу выпорхнула сама.

– Волосы! – вскричал Лазарь, стягивая за руку Сенса. – Волосы мне, живо!

8

Первым, что он увидел, выскочив из завешенной доисторическими коврами спаленки, была открытая входная дверь. В отличие от несчастной двери Матвея, здесь замки и косяк остались целы, а значит, эту дверь открыли добровольно. Бегом, но без особых надежд, Лазарь обыскал все комнаты. Убедившись, что квартира пуста, опрометью бросился на лестничную площадку.

Сердце рвалось наружу сквозь стенки грудной клетки.

«Успокойся, Лазарь!» – приказала Дара. – «Ты здесь так дышишь… тебя удар хватит».

Ничего, мысленно увещевал себя Лазарь, сбегая вниз по ступенькам – ничего. Так дышит каждый футбольный фан на девяностой минуте матча, когда его команда уступает с разницей в один мяч. Ещё минута этой пытки, и наступит полная релаксация. Всё закончится, схлынет одним махом, как волна прибоя, оставляя за собой мокрый, но ровный песок. Скоро всё закончится – так или иначе.

Ударом ноги Лазарь распахнул железную дверь на электромагните, уже давно не «электро», и выскочил на сверкающий солнцем тротуар. На улице царило настоящее пекло. Раскалённый воздух плыл впереди дрожащим маревом, отблески на металлических крышах гаражей слепили глаза. Лазаря моментально бросило в пот. Когда он приблизился к Янике, распростёртой на заснеженной бумажным мусором дороге в луже крови, рубашку можно было отжимать.

– Десять из десяти… – пробормотал Лазарь, опускаясь перед ней на одно колено.

Казалось, её изорвала свора голодных собак. Всё тело испещряли кровоточащие раны, руки и ноги, изогнутые под неестественными углами, напоминали конечности марионетки, брошенной на пол пьяным кукловодом. В животе зияла округлая каверна с рваными краями, проеденная прямо через ткань кофточки, в которую Лазарь не рискнул заглядывать. От тела и до гаражей тянулась по асфальту цепочка кровавых клякс. Приглядевшись внимательней, Лазарь понял, что это не кляксы, а отпечатки босых ступней.

Удивительно, но она всё ещё была жива. И даже в сознании. Костлявая грудь, продавленная вовнутрь чем-то тяжёлым, при дыхании поднималась так незаметно, что сразу и не разглядишь.

– Почему не дождалась? – тихо спросил её Лазарь.

– Думала… ты уже не придёшь… – ответила она, кашляя кровью.

– Кто тебя так?

– Сама…

Бледное и полупрозрачное, как папирус, лицо почти не пострадало. Потемневший от запёкшейся крови рот и красные зубы контрастировали с бледной кожей, отчего само лицо казалось как будто здоровее, чем прежде.

– Ясно, что сама. Кто это сделал с тобой?

В принципе он догадывался, но хотелось услышать от неё.

– Он… – в её горле клокотала жидкость, – вернулся, пока тебя не было. Я не хотела ждать… мне так надоело. Я сама к нему вышла…

– Понятно.

– Хочешь узнать почему?

– Уже не важно.

Неожиданно Лазарь передумал. Он уже собрался сказать ей, что нет, нет, он хочет, хочет… но не успел.

Весёлый голос Леонарда за спиной заставил забыть обо всём и обернуться:

– Отойди от неё, Ванька!

9

Рядом с Леонардом косолапо вышагивал Калим. Тут же на ходу, прямо на глазах у Лазаря, здоровяк начал перевоплощаться. Туловище немного сжалось в плечах и сбавило в росте, но в целом осталось довольно сбитым. Из блестящей на солнце лысины заколосились и закурчавились жёсткие чёрные волосы. Густая щетина муравьиной колонией перебежала с висков на щёки и сомкнулась на подбородке пышными котлетами бакенбард. Дремучие брови срослись в одну полосу и нависли щёткой над подвижными глазами, лоб сузился, практически исчезнув в кудрях. Спустя десять секунд человек, некогда бывший Калимом, напоминал огромного чёрного пуделя, втиснутого во фланелевую рубашку. Торчавшие из закатанных рукавов косматые ручища только усиливали собачьи ассоциации.

«Бельфегор!» – ожесточённо проговорила Дара.

Бельфегор – правая рука Ведущего Игры, офицер офицеров, мозг и проектировщик всех манёвров в Игре, за исключением основной схемы. Пожалуй, единственный человек из свиты Ведущего, к которому Лазарь испытывал уважение. Его историю он узнал от Матвея около года назад, и она отталкивала Лазаря в той же степени, что и восхищала.

Все, кто когда-либо присягал на верность Ведущему делали это из трусости или малодушия. Из слабости, распущенности и полной несостоятельности, как личность. Делали потому, что им не хватило сил принять ответственность. Бельфегор был не таков. Этот человек пошёл бы к Ведущему независимо от исхода Игры. Добровольно. Он родился таким. В этой предрасположенности не было ничего красивого, доблестного или достойного подражания. Его одержимость являла собой верх аморальности и полнейшей социопатии. Но вместе с тем эта отточенная, непоколебимая уверенность в своих устремлениях и идеалах странным образом внушала почтение.

Детство Бельфегора нельзя было назвать радужным. Отца дальнобойщика застрелили во время очередного рейса на Тольятти, когда сыну едва исполнилось три. После смерти мужа мать пошла вразнос. Сутками не появлялась дома, пачками водила в дом мужиков, которые спали с ней за деньги, а всё заработанное прогуливала в ресторанах и на базах отдыха, где с ней спали уже забесплатно. Чтобы побороть омерзение от предстоящего соития с теми, кто платил, она «обдалбывалась» какими-то таблетками. Пару раз её чуть не посадили за воровство. В доме постоянно околачивалась ватага шумных, вечно гогочущих подруг с красными оплывшими мордами, влекомых в дом бесплатной выпивкой. Если мать не заветривалсь куда-нибудь на всю ночь, они до утра распивали на кухне шампанское или портвейн, горланили песни и периодически забегали в комнату к «дитяти», чтобы, дыша ужасным перегаром, пьяно расцеловать в щёки. Недостающие часы сна Бельфегор добирал за последней партой на уроках. Обладая приличным коэффициентом интеллекта, он едва перебивался с «двойки» на «тройку».

Мать считала его идиотом, поэтому бесконечные жалобы учителей воспринимала, как нечто само собой разумеющееся. О сыне она вспоминала, только когда тот сам напоминал о себе жалобными стонами. Когда во время очередного периода «амнезии» она забывала кормить его десять дней кряду, её едва не лишили родительских прав. Органы опеки и попечительства поставили испытательный срок в неделю, о котором она благополучно забыла на третий день.

Тогда, чтобы не оказаться в детдоме, Бельфегор начал её бить. В свои неполные тринадцать он уже был сильнее матери раза в два. Каждый раз, когда она «слетала с катушек», удары становились всё жёстче. Дошло до того, что крики на первом этаже прекрасно слышали соседи с девятого. Все всё понимали, так что никто не пытался помочь – ни матери, ни сыну. «Кулакотерапия» возымела эффект, превзошедший любое кодирование. Через три месяца мать остепенилась, устроилась кассиршей в местный супермаркет, а по вечерам мыла полы в школе, где учился Бельфегор. Ещё через месяц собрала средства, чтобы отправить сына на всё лето в лагерь в Краснодарский край.

За всё лето она не навестила его ни разу. Это было подозрительно, но Бельфегор старался не думать о плохом – мать и так прыгнула выше головы, не стоило требовать от неё больше, чем она могла вынести. Это было самое быстрое лето в его жизни. И самое прекрасное.

На вокзале его никто не встречал. Перепуганному мальчишке с тяжеленными чемоданами в обеих руках пришлось добираться до дома пешком. Вернувшись домой, Бельфегор обнаружил мать в постели абсолютно голой, если не считать пары драных, заляпанных чем-то чёрных чулок, от одного вида которых тянуло к унитазу. Рядом храпели сразу два мужика, один страшнее другого. За три месяца квартира превратилась в свинарник.

Последние полгода показались дурным сном. Дурным, потому что теперь пришлось проснуться. Игра будущего главного офицера Ведущего достигла апофеоза.

Бельфегор набрал полную ванну ледяной воды и перетащил туда бесчувственное тело матери. Оказавшись в воде, женщина пришла в себя, попыталась вскрикнуть. Чтобы не перебудить её гостей, Бельфегор опустил руки на грудь матери и немного надавил. Она стала брыкаться – он надавил сильнее. А потом понял, что просто не в силах отпустить.

Нельзя сказать, что Бельфегор сломался тогда, потому что никакого надлома не было. Он просто продвинулся чуть дальше на пути добровольного саморазложения личности – единственного, чему научился от матери. Ведущий лишь форсировал то, что неминуемо случилось бы и без его вмешательства.

Попав в его свиту, Бельфегор открыл в себе редкий талант морфера – Эмпата, способного принимать личину любой проекции, и тут же завоевал себе место первой скрипки. Ни одна сложная Игра с тех пор не проходила без его вмешательства.

10

Бельфегор на ходу выдернул из-за пояса наган и наставил его на Лазаря.

– Сдриснул отсюда, живо! – приказал он бархатным баритоном, разительно отличавшимся от того писка, что издавал Калим. – Теперь она наша, бродяга.

Лазарь мягко сжал плечо Яники, наклонился, прошептал:

– Не слушай, что они будут говорить. Не поддавайся на искушения. Лучше умри.

Потом поднялся с колен на ноги и, прежде чем Бельфегор с Леонардом успели приблизиться, отошёл от девушки на несколько шагов:

– Всё, всё, сдаюсь! Передаю её в ваши рачительные и чуткие руки.

Глава 7. День открытых дверей

1

– Ты ни в чём не виноват!

Дарения увивалась за Лазарем, как репортёр за рок-звездой в надежде получить хоть какой-то материал. Сенсор и Марс не отставали.

– Естественно, не виноват, – на ходу согласился Лазарь.

– И никто не виноват!

– Никто.

– Тогда куда ты собрался?

– Проветриться.

В тамбуре было холодно и накурено. Лазарь зашнуровал ботинки с высоким бёрцем, набросил на шею шерстяное кашне и уже вдел одну руку в рукав пальто, когда короткие пальцы Сенсора сомкнулись на его запястье.

– Прости, – он развернул его к себе. – Это я виноват.

Лазарь вгляделся в лицо друга. Карие глаза смотрели по-собачьи искренне, широкий лоб пересекала складка.

– Да, виноват, – неожиданно для себя согласился Лазарь.

Это вырвалось импульсивно, из глубины инсона, но он не испытал стыда, даже когда увидел, как поменялось лицо лучшего друга. Сейчас он был зол на всех, включай себя самого – так почему Сенс должен стать исключением?

Он выждал пять секунд для приличия, но Сенс больше ничего не сказал. Тогда Лазарь вырвал руку, дёрнул дверь и выскочил на промёрзший вечерний воздух.

2

Таксист попался молодой и расторопный, а когда увидел пятисотрублёвую купюру, да ещё узнал, что ему по пути, стал ещё и весёлым. В тот момент Лазарь почти завидовал его искренней беспечности. Наяву дом Яники оказался таким же, как и в инсоне. То же крыльцо, те же гаражи, та же дорога. Только за оградой палисадника у подъезда вместо буйной растительности громоздились подтаявшие и покрытые серым настом сугробы. Впрочем, иным в мегаполисе штампованных людских скворечников её дом быть просто не мог.

На лавке перед крыльцом грелись четыре нахохленные кошки, по непонятной причине презревшие уют картонной халабуды, выстроенной в закутке у мусоропровода бабкой-контрразведчицой. Праздный флегматизм на пучеглазых мордах вызвал ещё один приступ зависти.

Дверь в подъезд была действительно кодовой. Казалось, здесь и слыхом не слыхивали о таких достижениях современного прогресса, как домофоны, магнитные ключи и каналы Ethernet. Впрочем, чего ещё ожидать от председательницы, увлекающейся строительством домов из картонных коробок? Но сейчас чудаковатость старушки пришлась даже кстати – ключа у Лазаря не было, а вот код он знал.

Три, четыре, шесть – кольцо вниз.

Он почти не удивился, когда тамбур на четвёртом этаже оказался открыт – точь-в-точь, как его собрат из инсона. Лазарь вошёл внутрь и остановился перед дверью в пятнадцатую квартиру, на мгновение забыв, где находится. Ему почудилось, что вот-вот тренькнет над ухом осуждающий голосок Дарении, станет кричать и стыдить его, призывая одуматься. Одуматься и уйти.

Но нет, Дара была далеко. Лазарь взялся за дверную ручку, нажал. Язычок замка скользнул в гнездо, дверь гостеприимно пропустила в прихожую.

«День открытых дверей», – подумал Лазарь, вспоминая Джуду.

Он расслышал шум воды в ванной, и это его подбодрило. Если Яника не поддалась и осталась умирать, тот факт, что никто не выключил в кране воду, казался вполне логичным. К тому же, между порогом и дверью в ванную желтела узкая полоска света.

Лазарь решительно прошёл к двери и опустил ладонь на позолоченный рычаг дверной ручки. Металл был холодный и немного мокрый. Лазарь задумчиво растёр влагу в пальцах и снова вспомнил о заклинании Джуды. Если оно работает, эта дверь, как и все прочие, должна быть незамкнута.

Лазарь открыл дверь и вошёл.

Яника была здесь. Над пунцовой гладью воды торчали голые коленки, рыжая голова лежала затылком на эмалированном бортике. На мокрые лоб и щёки налипли огненно-рыжие пряди, напоминавшие глубокие шрамы. На белых кафельных стенах колыхались красные рефлексы от воды. По всему полу валялись в маслянистых потёках крови обломки лезвий – похоже, Яника извела не меньше пачки.

Увиденное одновременно поразило и удовлетворило Лазаря. Никаких других эмоций он не испытывал, а, может, просто блокировал. Девчонка не поддалась, и это главное. Очередная неудачная попытка Ведущего плохо закончилась для испытуемого. В отличие от них с Матвеем – пары практикующих хирургов – Ведущий Игры тяготел к методам Рене Декарта, предпочитавшего анатомировать подопытных на живую.

Лазарь собрался уходить. Он уже наполовину отвернулся к выходу, но тут краешком глаза заметил, как рыжая голова приподнялась над бортом ванной. Корпус продолжал поворачиваться, в то время как до головы с ужасом доходило, что из-под полузакрытых цианозных век на него взирают два живых мутно-синих глаза.

Сердце исполнило тройное сальто-мортале и смачно плюхнулось на толстый зад. Какое-то время Лазарь тупо таращился на Янику, как если бы она воспарила из воды и принялась левитировать над ванной в ореоле божественного сияния. Потом ему далось взять себя в руки.

– Не шевелись, – он плавно опустился перед ней на колени.

Коснулся её щеки, увидел щёку, почувствовал…

– Тише, тише, тише…

Придерживая одной рукой голову, а вторую подсунув под колени, приподнял бесчувственное тело над водой.

«Пальто кранты» – пронеслось в мозгу.

– Молодец, – похвалил он, сам не зная за что. – Ты молодец…

Она не ответила, даже не шевельнулась, точно последнее движение головы далось из последних сил, и теперь, истратив их, она уснула. Лазарь держал её навесу – мокрую, липкую, бескровную и окровавленную, и понимал, что жизнь её теперь в буквальном смысле у него в руках. И эта жизнь вытекала из неё. Вытекала сквозь пальцы алой водой и капала на кафельный пол.

– Молодец, молодец… – негромко повторял он, перетаскивая Янику в гостиную. – Ты всё правильно сделала. Но лучше бы дождалась меня.

3

Сирена машины скорой помощи постепенно затихала – бело-красная «Газель» с цифрами «03» на бортах скрылась за поворотом соседнего дома. Лазарь провожал её взглядом, укрывшись между гаражами. Свой звонок в «скорую» он предпочёл оставить анонимным.

У подъезда собралась кучка соседей – из тех, что любят хорошенько обмусолить чужую беду, упиваясь ни с чем не сравнимым кайфом от осознания того, что у тебя, слава богу, всё в порядке. Вой сирены растворился в вечернем гуле ещё не уснувшей улицы, и компания стала расходиться. Затрещали и вспыхнули фонари. Размытый туманом свет висел в воздухе густой желтоватой взвесью, почти осязаемой на вид.

Промокшее пальто и природная худоба недвусмысленно намекали, что пора бы убраться в тепло. Лазарь поднял озябшими пальцами воротник и зашагал к тротуару. Впереди показалась компания из четырёх человек. Леонард и трое подростков в дутых куртках настигли Лазаря на островке между гаражами и подъездной дорогой – как раз в том месте, где пятно света под клюкой фонаря уступала место густеющей зимней мгле.