Футбольное поле в лесу. Рок-проза

Интересно, думал он, считает ли она поступком половой акт, в результате которого ребенка зачала?

Да, так я говорил, что дом этот не сумасшедший, больные все-таки выздоравливают и выходят. Для примера возьмем пациента из отдельного бокса под номером сто семнадцать. Вспомните-ка, какой у Катюшкиного бокса номер, а? Правильно, сто восемнадцатый. То есть речь идет о соседнем боксе. Так вот, упомянутый постоялец сбрендил, дай Бог памяти, четверть века назад, когда две бомбочки хлопнулись в Японии. Одна разрушила Хиросиму, другая – Нагасаки. Он был десятиклассник, круглый отличник, многообещающий математик и физик-теоретик. Он вдумался в формулу ядерного взрыва, представил себе после короткого размышления картину мира в недалеком будущем и – очутился в этой лечебнице. Она только-только открылась, так что мальчик был встречен – лучше не придумаешь! Тогда тетя Клава была лет на двадцать – тридцать моложе, работы у неё было немного, и она частенько беседовала с тем парнишкой. Теперь он уже превратился в солидного, откормленного, спокойного, в меру веселого господина, к моменту выписки нашедшего себе невесту Галочку, тети Клавину помощницу по уборке этажа и уходу за больными. (Двадцать лег, глаза карие, волосы черные, рост средний, вернее, маленький, характер уживчивый и ревнивый, адью!)

Леша, его так звали, как и полагается в этой больнице, сразу же навалился на жратву, только подноси. Бездетная тетя Клава (она уже и тогда была бездетная) приносила ему в марлечке пирожки домашней выпечки, и друг Леша сминал их, урча и обливаясь слюной. Сквозь бурчание тётя Клава ловила неразборчиво произнесенные слова – Фррранция, Соединенные Штаты Амерррики, Великобррритания. Насытившись, он обращал к тете Клаве разжиревшее лицо и, обливаясь от приступов смеха слюнями, пророчествовал:

– Бомбочки везде тирлим-бомбом. – Игра пальцами на губах. – Жжжжж, бух-бух!!!

– Где ж – бух? А? Войны-то нет, кончилась война-матушка, а ты – «бух-бух». Малахольный!

– О, нет! Бух-бух!!!

Эти разговоры очень волновали, будоражили тетю Клаву, особенно когда она выглядывала во двор из окна своей комнатки на четвертом этаже. Кирпичный дом напротив превращен бомбежкой в гору битого кирпича, щебенки и глины, и через развалины протоптаны тропинки, чтобы ближе идти на рынок.

Фу-ты, нуты! Стоял себе дом, а он, оказывается, не на том месте поставлен был – мешал проходу. Теперь не мешает. Что ни говори, нет худа без добра…

От этой мысли тетю Клаву начинали трясти рыдания. Остатки кирпичной стены с ржавой железной арматурой, освещенные божеским вечерним светом, все в летнем золоте и красноте, вызывали в ее памяти Лешку-психа. Она размышляла над его сумасшествием, и для нее кое-что начинало проясняться. Например, если перечисленные великие державы плюс к ним Советский Союз будут обладать этим смертоносным оружием, тогда – о-го-го!

«Дурак, дурак, а умный!» – с уважением думала тетя Клава.

Теперь вот прошли годы, все, чего наш рёхнутый боялся, свершилось, бомбочки отцепляются в воздухе и падают на землю без всякой войны, а так, от головотяпства, чудом не взрываются (а может быть, где-нибудь и взрываются), заражают материки и океаны. Так что Алексей со своей невестой Галочкой выписывался из больницы в предсказанный им мир, словно бы все эти годы выжидал взаперти, пока человечество в своем психозе его догонит.

Дождался, наконец, через четверть века.

Я такой разговор застал между тетей Клавой, Галочкой и бывшим сумасшедшим.

– Ты его береги, следи за ним, – наставляла тетя Клава свою молодую помощницу. – Он мужчина видный, самостоятельный, любит поесть.

– Ой, тетя Клава! У нас любовь, а вы – про еду!

– Любовь любовью, a путь к сердцу мужчины лежит через его желудок.

За многолетнюю практику в лечебнице для душевнобольных тетя Клава много узнала подобных жизненных мудростей.

– Да, Галочка, ты тетю Клаву слушай, она молодец! Она – замечательный молодец! – проговорил с душевным подъемом Б.С. (бывший сумасшедший) и, подталкивая невесту в спину, выпроводил её из коротенького темного коридорчика, закутка с двумя дверьми в боксы сто восемнадцатый и сто семнадцатый.

Мы втроем остались в полутьме, и Леша, не обращая на меня внимания, сказал проникновенно:

– Тетя Клавочка, роднуличка! Это я для вас припас!

Подняв одно плечо и опустив другое, он залез во внутренний карман своего просторного замшевого пиджака с шерстяным воротником поверх основного, чтобы от шеи не засалилась замша, достал большой бумажник и вытащил из него сторублевку.

– Берите, лапушка, не стесняйтесь, это вам за все!

– Спасибо, соколик! Отойди-ка от света, посмотрю, что ты мне такое презентуешь.

– Смотри, бабка, смотри.

Он отошел в сторону, и бумажка в руках тети Клавы осветилась.

Тетя Клава с удивлением уставилась на Лешу:

– Э, милок, сторублевка-то – старая, послевоенная, еще до девальвации.

– Не знаю, не знаю. Бери без разговоров, других у меня нету!

– Извините, сто восемнадцатую комнату мне не откроете? – вступил я в разговор.

– Да-да, открою!

Тетя Клава полезла в карман, задрав полу своего белого халата, согнулась над скважиной, слабо светящейся в полутьме, и щелкнула замком. Дверь медленно раскрылась, и я увидел Мисс Мир.

Едем дальше.

Родители нашего лирического героя с жалостью, раздражением, нежностью, иногда со страстной любовью смотрели на сына. Временами казалось, что все отлично. Это случалось, когда выходила, например, очередная книжка. Но порой они впадали в уныние, даже в беспросветный ужас: что за существо такое произвели они на свет Божий!

Чего же он хочет и хочет ли чего-нибудь!

У С.…вых, по крайней мере, сынок в прямом смысле ненормальный – хотя и окончил школу с золотой медалью и проявлял большие способности к научному мышлению, а у них – черте что! Тот хоть был в школе все десять лет отличником, есть от чего свихнуться. А наш – странный какой-то сумасшедший…

Все перепуталось – вымысел и правда, реальные события и – картины, являющиеся плодом воображения. Пребывание в Стране Высоких Гор представляет собой мешочек сахара, смешанного с солыо, и неизвестно, как эти два вещества друг от друга отделить и что есть правда – сахар или соль.

Большой жук сантиметров пяти с рогатой головкой пса-рыцаря, сидящий на суконном склоне, в реальности которого невозможно усомниться, на самом-то деле являлся оленем, находящимся от моего глаза километрах в десяти. Но воздух столь прозрачен здесь, в этой сказочной Пади Голубого Неба, что зрение не способно уловить истинного расстояния – что метр, что десять километров.

Нашу большую умную машину, ведомую стариком в новых валенках и ватной шапке с опущенными ушами, по ночам каждый раз за полверсты от кордона встречала красная лисонька. Она огненной змейкой извивалась, вспыхивая в лучах фар, и исчезала в ночном пространстве, словно бы померещилась.

В действительности же она вовсе не исчезала, а бежала на заставу по одной ей известной тропке, кое-где переходящей в извилистые тоннели, и там сообщала, что машина приближается. Охранник выходил из нетопленой, но все же какой-никакой, а будочки, сбрасывал превратившуюся от стужи в дерево веревочную петлю, и полосатая палка шлагбаума поднималась, точно стрелка какого-то диковинного прибора, указывающего на наличие напряжения или давления. А лисонька, встав тоненькими и аккуратными ножками в розовых штанишках на сиденье венского стула, а передние лапки, столь же аккуратные, положив на изогнутую дугой спинку, смотрела из томной будки сквозь морозное стекло нам вослед.

Я с трудом различал ее, скорее угадывал, освещенную звездным светом.

Ведь лиса точно была, и сторожа предупреждала, в этом нет сомнений, а все вместе почему-то кажется игрой воображения.

Датчик, коим является художник, может быть неточным прибором, с отклонениями, вызываемыми разными причинами, думал он. Например, неумеренным потреблением спиртного. Мозг, отравленный алкоголем, чудовищно преломляет, думал он, реальную действительность, то есть то самое вещество, сигналы, о состоянии которого обязан подавать художник. Но что он подаст, ежели испорчен? И почему, собственно говоря, обязан?!

Впрочем, произведений, созданных алкоголиками, очень много, их легко отличить от прочих. Допустим, если герой, встретив по ходу действия друга, врага (ненужное зачеркнуть), ни за что, ни про что принимает стаканчик водки и этот факт нс оказывает никакого влияния на дальнейшее развитие событий, гарантия: автор – алкоголик.

Да и все служащие, участвующие в напечатании подобного произведения, тоже, видать, не дураки выпить.

Конечно же, рассказ героя о замшевых мокасинах и о том, как он в конце концов заставил айсора-чистильщика помазать их черной ваксой, не что иное, как плод пьяного воображения. Особенно та часть рассказа, где он ночью за бутылку уговорил водителя автокрана подцепить на гак будку и завезти в глухой двор неподалеку.

На тротуаре осталась электроплитка, и, самопроизвольно включившись, она светилась алой завитушкой, точно отвалилась от рекламы. Полный бред!

История с лилипутом тоже особого доверия не может вызвать у трезвого читателя. Однако, думал он, все-таки самое главное дать читателю повод для раздумий, так сказать, импульс к размышлению, возможность соотнести представления о жизни героя со своими собственными, читательскими, ну и, разумеется, откорректировать эти два мировосприятия по отношению друг к другу