Грешные люди. Провинциальные хроники. Книга первая

Казалось, пришли другие времена и, дождавшись, сколь-то пожив, он убедился, что главные деревенские трудности не исчезают, а углубляются, мозгами начал править соблазн прагматичности, мораль и советь уходили в прошлое, ведущая партия становилась завуалированной блескучей шелковой драпировкой обычной политической клоаки.

Не все могут быть философами и мыслителями, кто-то должен пахать, сеять и кормить ораву вечных захребетников любого общества, легко меняющихся в социально-политических устремлениях, без труда и усилий, при необходимости, черное делающие белым, снова и снова увлекая измордованный народ на небывалые свершения и трудовые подвиги. Не все, как и сам Николай Кожилин, оказались готовы к такому повороту событий. Многие нуждались во времени, чтобы оглядеться, осмыслить получше прошлое и лишь тогда замахиваться на будущее, но возможности на раскачку не было: жизнь катила на полной скорости, теряя кого-то на ухабах и крутых виражах, безжалостно сминая и кроша, вознося кого-то на бурной стремнине. И уже ставила новые, невероятной сложности, никем и никогда еще не решавшиеся вопросы, от которых голова шла кругом. И снова где-то свершалось праведное, а где-то далеко не безгрешное, о чем он знал и с чем сознательно мирился, уверенный в скорых удивительных результатах, которые снова не приходили.

Но такова уж она есть, наша жизнь, на какой бы экономической почве ни закладывалась: было, есть и будет всегда белое, было, есть и будет черное, добро и зло преспокойно уживаются бок о бок, нарушая любые общепринятые законы о подобной несовместимости и неуживаемости.

Успешно развернувшаяся целинная эпопея заставила его на время забыть о личных сомнениях, увлечься всерьез, словно бы получив крылья и простор. Будто по мановению руки, пашни прибавилось почти вдвое, а значит, вдвое работы, внемля воодушевляющим лозунгам, имеющим смысл. Очень имеющим! Не щадя себя мотался по отделениям и снова вникал и опять сомневался, в меру способностей призывал и воодушевлял. Но люди на глазах становились другими. Истинные земледельцы, они теряли интерес к деревне, устав от пустых призывов, покидали ее. Увидев Маевку в списке подлежащих сносу – а было это еще при старом секретаре райкома – Кожилин решительно воспротивился. Доводам его не вняли, как не вняли доводам шумливого Андриана Изотовича. Списки оказались утвержденными, началось, что и должно было начаться, и Кожилину не оставалось ничего другого, как, хотя бы на первых порах, не торопить события.

Когда первого секретаря забрали в область, а на его место назначили нового и сам оказавшись на совхозе, он решился снова заговорить о Маевке, но Полухин оборвал вопросом не без намека:

– А где ты был, когда списки утверждались? – И спохватился: – Ну, да! Ну, да, тебя не было… Ну вот вернулся, исправляй.

Кожилин попробовал ответил ему что-то насчет людей, а не фраз, и Полухин сказал желчно:

– Вот и переводи в дело, заботься. Когда я рекомендовал тебя на совхоз, Николай Федорович, я верил, между прочим.

Но не стал досказывать, во что верил, выставил из кабинета.

Боялся досказывать? Да нет, вроде бы не боялся, не из таких. Оглядывался на того, кто теперь в крайкоме с высоты нового положения следит зорко за прославившим его районом, всеми силами не давая какое-то время померкнуть славе, поднявшей его на гребень? И это будто бы не подходило. Хотел, чтобы он сам во всем разобрался?..

Из приемной доносились тяжелые шаги Андриана Изотовича, но встречаться с ним директору сейчас не хотелось.

3

Крестьянская жизнь проста и бесхитростна, повторяющаяся по циклами, в основе которых пораньше вскочить и попозже, обессилев, свалиться в постель, успев между этим вспахать и посеять, скосить и застоговать, сжать и обмолотить, вывезти навоз на поля, вырастить живность, дающую мясо и молоко, а между этим не забыть о новом поколении себе на замену – государству ведь без населения никак! День за днем, год за годом, по кругу, по кругу в одной колее, ни вправо, ни влево, летит быстротечное время, через которое вроде бы нельзя перешагнуть и как-то заспать, но и на поводу не подходит…

Целинное вдохновение, умевшее пыхать факелами восторгов, подобно временам строительства Магнитки и Днепрогэса, Беломорканала и Комсомольска-на-Амуре, Братской ГЭС и БАМа, оставившее след великого русского трудолюбия с кайлом и лопатой, загнанное за проволоку лагерной системы насилия, внесло существенные изменения. Но весны сменялись одна за другой как прежде, начиная очередной отсчет и новое начало крестьянской неизбежности живого и необходимого, не менялась лишь обычная человеческая жизнь, пока радио не прохырчало надтреснуто ранним утром о болезни Хрущева, состоявшемся Пленуме партии и назначении новым Генсеком Брежнева.

Нюрка – первая информаторша Маевки – ломилась в избу Грызлова:

– Дак радио, Андриан Изотович! Хрущева ить сняли, Брежнев теперь, Леонид Ильич!

«Во, Ильич, вместо Сергеича, значит, хуже не будет!» – мелькнула какая-то несуразица, а вслух он сказал:

– Это значит, день пропал, будут одни распоряжения.

Иначе встретил важную новость главный маевский политикан Данилка Пашкин, долго смотревший молчком в потрескивающий черный раструб, и пришедший в себя с появлением Трофима.

– Дальше-то как без нево… Хоть анекдотами жили!

– Ну-к че же теперь, не ново – все смертны, – на удивление спокойно рассудил Данилка. – Хорошего мало принес, шубутился, фигу с маслом крутил ненавистному империализму с Америкой, нашим коммунизмом грозился на весь ошарашенный мир, как при Египетских фараонах, а не помянуть не по-русски, грешно. Эй, матрена иванна, – окликнул жену, – Распечатывай недозрелую флягу, грех такого не помянуть.

– Дак он живой, Данилка, поминки ить по-усопшему?

– Для себя он живой и пусть живет, я не против, а для нас, для страны, уже нет и не будет.

И скоро уже, отпустив тормоза, выдавал по первое и безоглядно, расставлял все по своим местам, что, где, когда, изрядно наторев за минувшие голы в политике и политиканстве:

– А как ты хотел, козел вислоухий, сколько терпеть целинников-кукурузников? Как Маленкова спихнул, а Молотовым с Кагановичем закусил, так и расхаживал в расписных рубахах – народоволец. Хорошо, вслед за Берией не отправил, а мог бы, под боком у Сталина многому научился. Не-ее, я не против, ЦК есть ЦК, коллективное руководство, но супротив ни звука, долговато помалкивало, решимости набиралось. Долго-оо! Но хватит, хвалю! Терпенью конец, лопнула не жила вдоль хребта, сама пуповина, другим дай порулить. А то «догнать и перегнать» с голой жопой! В коммунизм ему захотелось, кукурузнику.

Прибежала жена Трофима, попыталась снизить градус разворачивающегося бузотерства, но где разошедшийся Данилка, там усопшего раком поставят и душу вытрясут; выждав пару минуток, распорядилась вместо молчаливой Мотьки:

– А ну, нам детей надо кормить, убирайтесь в свою баню и там устраивайте ассамблеи!

Перед женой Данилка всегда – козырный туз без короны, но Фроська немного смущает, хотя крученые слова с языка как горох в решето; Фроська в новой атаке, требовательно дергая Мотьку за руку:

– И с флягой, Мотька! И с флягой, на дух нам не надо в избе!

Пробежавшие было мимо Хомутов и Камышев притормозились:

– Че там у вас, Данила?

– Идите, идите, куда идется! У нас тут поминки, – хлюпает носом Фроська, лишь разжигая мужицкое любопытство.

– По-нонешнему, что ли? – Рука Ивана Камышева уже на вертушке калитки.

– Нет, по-вчерашнему! – рыгочет Пашкин. – Давай, заходи, мужик, че мы вдвоем как безродные! Айда, где нихто не помешает!

– Ну вот! Ну вот! Что ты возьмешь? – пасует перед мужицким нахальством растерянная Фроська.

– Так и не связывалась бы, нашла забаву, – советует Мотька, направляясь в избу.

Из банешки шум и гам, в банешке настоящий содом, устроенный Данилкой, схватившимся с Иваном Камышевым; собрались вроде бы как на поминки, но поминками близко не пахнет, как и за здравие, какой-то крикливый ералаш без стержня.

– Так за что! За что! Сделал-то что, хоть скажите! Как же так, взяли и сняли? – опрокинув алюминиевую кружку браги, надрывался упрямо Иван.

– За што, мать-перемать?! За што, конек не занузданный? А Карибского кризиса и ракеты на Кубу – мало, едва мировую войну не развязал, когда мы от той не очухались? Да я его за одну целину, кукурузу вспоминать не стоит.

– А Братская ГЭС не в счет?

– А Новочеркасский расстрел хоть помнить кто-нибудь? – подсказывает Бубнов Трофим.

– А Берлинская стена – шутки? – подбрасывает дровишек Иван Камышев.

– Ха-ха! – хохочет Данилка. – Вспомнил, как он ляпнул, што американская свинья и советская могут вместе сосуществовать, и его Кузькину мать. Лихой был чудак!

– Так оттепель же какая-то была? – не сдается Камышев.

– Была да сплыла, в штанах еще не просохло! Помните, беглых по лесам отлавливали?

– Не так, вовсе не так! Не-ее, парень, тут у тебя большой перегиб, – пытается возразить какой-то потерянный Юрий Курдюмчик.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.