АртХаос. Повесть и рассказы

Сразу вспомнился бородатый анекдот про занавески. Вот написано в книжке, что занавески были синими. А о чем говорит литературный критик? А он говорит о том, синие занавески отражают безмерную депрессию автора и отсутствие желания бороться дальше. А автор? Что он хотел этим сказать? Занавески, бл@ть, были просто синими! И точка!

Я хотел было рассказать этот анекдот барышням, но резонно предположил, что последующая дискуссия может негативно отразиться на моей не самой изнеженной психике. Проще их расстрелять! Из реактивного говномета…

Похоже, появление эффектной блондинки заметил только я. Вот если бы она вошла в какой-нибудь кабак или даже в очень приличный ресторан, то ее сразу изрешетили бы взглядами. Но художники…Они ж такие художники.

Было видно, что в этой обстановке она чувствует себя вполне комфортно, но ее стиль и внешность не очень-то вязались с окружением. Высокая и стройная, в светлом полупальто, она не шла, она словно плыла, чуть вздернув носик. Я ее сразу окрестил про себя Лебедушкой.

Я поспешил отвернуться в сторону. Краем глаза я все же заметил, как Лебедушка подошла к Тоше Бордо и тихонько тронула его за плечо. Он обернулся, и его физиономия стала еще слащавей.

Это уже было интересно.

Все так же краем глаза я рассмотрел, как Тоша подхватил со стоящего рядом столика пару коктейлей, один из которых тут же протянул гостье. Девушка что-то спросила, а Тоша тут же начал энергично объяснять.

Мне не хотелось упускать из вида художника, но и стоять столбом на одном месте не следовало. Спрятав руки в карманы, я снова начал неспешно прогуливаться по центральному залу. В определенный момент я даже поймал себя на мысли, что уже с любопытством начинаю рассматривать местные экспонаты. Как неодушевленные, так и одушевленные.

Чур меня, чур!

Я снова посмотрел в сторону Тоши. Как раз в этот момент блондинка взяла его за руку и куда-то потащила за собой.

Был бы я толстым американцем пенсионного возраста, коротающим тихий вечерок в компании себе подобных, то точно бы воскликнул «Бинго!».

Это был шанс. Возможно, что не нужно будет даже ждать того момента, когда вся эта благородная публика окончательно нафуршетится до поросячьего визга.

Ужом я начал протискиваться среди людей, упершись взглядом в затылок удаляющегося Тоши Бордо.

Блондинка тащила его не хуже маневрового локомотива, ловко обходя препятствия на своем пути.

Ах, ты ж птица моя золотая! Давай, уводи его, уводи!

Похоже, солнце удачи мне сегодня пекло немилосердно. Парочка, как по заказу, свернула в самый подходящий для меня коридор. Местную географию я уже успел изучить.

Перед тем, как самому юркнуть в коридор, я еще раз воровато оглянулся. Мой уход по-английски вряд ли кто-то заметит.

Путь освещали все те же лампы дежурного света. Поворот, еще один. Где-то впереди гулко хлопнула тяжелая дверь. Табличка на стене подсказала, что я иду в сторону курилки. Странно, тут вообще-то можно везде курить – никто и слова не скажет. Для порядка, что ли, повесили? Что-то не очень вяжется это место с порядком.

Я остановился перед железной дверью, которая явно знавала лучшие времена. Сейчас она выполняла чисто символические функции. Мне опять повезло – дверь выводила на задний двор. Приложив ухо к двери, я отчетливо расслышал голоса. На фоне жеманного фальцета Тоши приятный голос блондинки казался даже более мужественным, что ли.

Тихонько приоткрыв дверь, я аккуратно выглянул наружу. Только эти двое, больше никого. Уже не таясь, я вышел во двор, уставленный синими туалетными кабинками. Тоша стоял спиной ко мне. Блондинка, которая все прекрасно видела, не придала значения моему появлению.

Два шага.

Если в одном кармане у меня до недавнего времени лежал маркер, то во втором своего часа дожидался электрошокер. Дождался.

На ходу достаю его.

Я уже за спиной Бордо.

Девушка отчетливо разглядела, что у меня в руке. Ее глаза округлились. Еще чуть-чуть – и я увижу отражение своей самодовольной ухмылки.

Разряд в шею, и я хватаю под руки оседающее тело художника.

Не сводя взгляда с оцепеневшей блондинки, я неожиданно для самого себя произнес:

– Не бойтесь, Маша, я – Дубровский!…

Десять фотографов пошли толпой на ланч,

Один там отравился, развел руками врач.

Девять фотографов в лесу снимали осень,

Один поймал клеща, осталось только восемь.

Восемь фотографов пошли домой потом,

Один все ж заблудился, остались всемером.

Семеро фотографов кино смотрели «Жесть»,

Не выдержало сердце, осталось только шесть.

Шестеро фотографов решили побухать,

Абсент был контрафактный,

осталось только пять.

Пятеро фотографов «кумарили» в квартире,

Один шагнул в окно, осталось их четыре.

Четверо фотографов мечтали о любви,

И залюбили одного, осталось только три.

Втроем теперь фотографы поехала в Гоа,

Но одного загрыз енот, осталось только два.

Поссорились те двое – кто круче в ремесле?

И вот теперь фотографы в единственном числе

Грустит один фотограф – «Я не жилец уже,

О том, как я повешусь, я напишу в ЖЖ»…

Откуда? Откуда, мать вашу, я спрашиваю, столько фотографов? Методом почкования они появляются или в результате необратимой химической реакции? А может, прячущиеся от Нюрнбергского процесса нацистские преступники их тайно клонируют на своей базе в Антарктиде?

Девальвация ценности этой профессии просто налицо. Любой малолетний обормот выпросит у родителей более-менее хорошую камеру, а потом тут же пишет у себя в «контактике» что-то типа «Биру заказы на фото сесии». Да, именно с такой орфографией.

Если бы дело касалось только «школоты» – это еще полбеды. Но и среди мальчиков и девочек постарше таких деятелей полно. Ладно, они бы в свое удовольствие фоткали, так они ж пытаются навязать свои услуги за скромный олимпиард денег. И неважно, что желающих заказать фотосессию не так уж много, главное другое – ты ж фотограф! А все свободное время можно посвятить саморазвитию и созерцанию бренности бытия.

Есть у меня одна теория, почему так происходит. До безобразия простая теория. Люди просто не хотят работать! Работать по-настоящему. Заводы и фабрики стоят, пахать некому. Все в фотографы подались, перспективу ищут.

За романтику обидно. В моем детстве фотографы были почти так же круты как Терминатор или черепашки-ниндзя. Потому что они умели, потому что они знали. А сейчас шаманство в комнате с красным светом подвергнуто анафеме, секреты мастерства утрачены, за человека думает фотоаппарат.

Иногда все же стоит встать грудью на пути прогресса – «Стоять, сцуко, куда прешь?».

Есть, конечно, в этой современной биомассе и настоящие жемчужины, люди, которые в полной мере могут называть себя истинными фотографами, но их мало. Бесконечно мало.

Хотя про закрытые заводы и фабрики я, наверное, немного погорячился. Одна фабрика сегодня все же заработает. Да, та самая. По сжиганию фотографов.

Я лязгнул задвижкой.

Металлическая дверь, хотя и напоминала памятник времен последних индустриальных пятилеток, но выглядела вполне надежной. Такую мощным хипстерским плечом не снесешь.

Пленер определенно удавался.

Закрыв дверь за последним участником, я мигом вбежал по расположенной рядом лестнице-трапу на второй этаж. Хотя вторым этажом его можно было назвать лишь условно. Высота метров пять, а то и больше.

На верхней площадке меня ждала еще одна дверь, но ни пола, ни лестницы за ней не было. Один провал. Первоначальное предназначение этого помещения мне было непонятно, но для моего замысла оно подходило идеально.

Внизу тут же защелкали фотокамеры. Всем захотелось запечатлеть маэстро в этом выигрышном ракурсе – в дверном проеме, через который пробивались пыльные лучи весеннего солнца, оставлявшие от меня только силуэт.

Я поднял руку вверх, заставив собравшихся отвлечься от объективов.

– Друзья мои! – мой голос эхом прокатился по бетонному мешку. – Я рад, очень рад, что мы сегодня тут собрались. Уверен, что вы запомните этот день. Запомните на всю жизнь!

Я сначала хотел сказать «навсегда», но в последнюю минуту понял, что «на всю жизнь» в контексте звучит куда лучше.

– Но прежде чем мы приступим к действию, к нашей фотоохоте, я хочу поговорить с вами о высоком! Вы готовы к этому?

Снизу донеся нестройный и разноголосый хор одобрения.

– Что такое фотография, друзья мои? – на секунду я замер, подперев кулаком подбородок. – Только не спешите с ответом! Все намного сложнее, чем вам кажется.

Я потянулся, словно пытался скинуть с себя какое-то оцепенение, после чего покровительским тоном продолжил:

– Фотография – это не просто возможность запечатлеть мгновение. Это сама квинтэссенция искусства, сама суть. Ведь в фотографии есть гармония, а Гармония, если кто не знает, древнегреческая покровительница наук и искусств. И совпадение здесь не случайно, в этом заключается истина. Каждая из дочерей Гармонии – муза, готовая прийти на помощь творцу в создании шедевра. Легкая улыбка Талии, и веселый кадр готов. Хотите сделать чувственную «мимими» фотографию? Вам нужна Эрато, муза любовной поэзии. А с помощью умницы Клио вы, возможно, сделаете тот самый снимок, который потом будут считать отражением эпохи.

Я выдохнул.

– А фотограф, как искушенный герой-любовник, просто выбирает, кому из этих дам он сегодня будет оказывать знаки внимания, на чей алтарь ляжет. Мне, к примеру, больше всего по нраву Терпсихора. Но обращаться к музе просто так было бы невежливо. Необходимо действие, нужен перфоманс. Вы поможете мне в этом?

– Конечно-конечно, – пискнула снизу невысокая девушка, которая с верхотуры казалась совсем крошечной.

Из заранее подготовленного у двери ящика я достал и тут же натянул на себя остроконечный белый колпак с прорезями для глаз. Для эффектности.

Опять послышались щелчки фотоаппаратов.

– Пришло время, – торжественно провозгласил я, – вам выпала огромная честь! Сегодня, прямо сейчас, вы станете подношением чистому искусству. Оно требует, оно ждет этого. Я слышу его шепот, его слова. Оно в предвкушении. Вы можете не поверить мне, но обязательно поверите ему, когда оно начнет проникать в вас. Больно не будет, если вы не будете бояться. Гоните от себя страх! Ведь у вас есть предназначение, своя миссия во имя прекрасного. А я ваш – проводник, который довел вас до определенной черты, а дальше вы уже должны идти сами. И прямо сейчас вы сделаете свой первый шаг. Вы готовы к этому?

Я перевел дух:

– А мне плевать, на самом деле, готовы вы или нет. Я все уже решил за вас, твари!

Внизу воцарилась тишина, народ переваривал услышанное.

Люди то с непониманием смотрели на меня, то тревожно переглядывались друг с другом.

– Что тут вообще происходит? – первым начал приходить в себя пухлый парень в очках, одетый в красную дутую куртку и смешную шапочку, напоминающую летный шлем.

На этого пухлика я сразу обратил внимание. Имя, правда, забыл. Как мне показалось, он был единственный, кто хоть как-то дружил со здравым смыслом. Но что же ты, мой толстопятый друг, только сейчас задумался о том, что тут происходит?

– Эмм…А при чем тут Терпсихора? Она же музой танцев была! – блеснул знаниями пухлый.

Браво! Еще хоть кто-то помнит греческую мифологию.

– А потому что нас, вернее, вас ожидают зажигательные танцы, ахахаха! – я попытался изобразить демонический хохот.

В ящике лежал не только белый колпак в стиле Ку-клукс-клана.

Вниз из открытой двери полетел первый взрывпакет.

– В аду ваши котлы будут стоять рядом с моим!

– Какой сегодня день недели?

– Солнечно…

– Сам вижу, что солнечно. День недели какой?

– А какая разница, если солнечно?…

Точно фарфоровая статуэтка балерины она появилась на импровизированной сцене французского балкона. Ее длинные стройные ноги, неприкрытые колени, изящные тонкие кисти – все это совершенно не вязалось с холодной реальностью шарфов, перчаток и поднятых воротников.

Крошечная кофейная чашечка приятно обжигала пальцы, а льющийся терпкий аромат настойчиво притягивал к себе. Поднимающийся дымок витиевато пританцовывал над желтым ободком, постепенно скручиваясь по спирали и вытягиваясь в полупрозрачную свечу.

Алена осторожно поднесла чашечку к губам, наслаждаясь кофеиновыми флюидами. Девушка зажмурилась, легкая дрожь удовольствия прокатилась по телу.

Откуда-то снизу послышалось нагловатое гудение клаксона. Она даже не стала открывать глаза.

Ей доставляло особое удовольствие встречать утро на балкончике, любуясь причудливой мозаикой московских пробок и попивая терпкий бодрящий кофе. Она, как существо из другого мира, завораживала взоры прохожих. Мужчины невольно замедляли шаг, не в силах отвести глаз от ее роскошных белокурых волос. А ветер, точно намеренно, то и дело игриво приподнимал полы и без того короткого халатика. И женщины лишь завистливо хмыкали и спешили ретироваться с территории, где царила только она.

Доброе утро, Москва! Доброе утро, Я!

Нимфа локтями оперлась на высокое балконное ограждение, изящно выгнув спинку. Чашка кофе зависла над головами спешащих по своим утренним делам прохожих.

Алена не ощущала холода. Она грелась лучами чужих эмоций, которые вызывал ее вид. И неважно, какие именно это были эмоции.

Она была из тех женщин, которые даже мусор выходят выбрасывать на каблуках и в макияже. Хотя, конечно, Алена сама мусор не выбрасывала. Ей достаточно было выставить пакет за дверь, и соседский подросток охотно брал на себя эту святую для него обязанность.

Нет, делал это он не бесплатно. Свою награду паренек получал регулярно. Ослепительная улыбка, приветственный взмах руки, оброненное на ходу «Привет, Сережка!» – все это необычайно льстило юноше пубертатного периода. Это поднимало авторитет парня среди сверстников до небывалых высот. А если дело обстояло в присутствии сверстниц, то счастью просто не было предела.

Алена умела нравиться мужчинам. Абсолютно всем мужчинам, начиная от песочно-колясочного возраста и заканчивая просто колясочным возрастом. Немолодые мужики при виде ее инстинктивно втягивали животы и распрямляли плечи, малыши тыкали пальцем со словами «посмотрите, какая красивая тетя», чем вводили в смущение своих мам и заставляли пап оборачиваться.

К своим двадцати восьми годам Алена успела получить престижное образование в Лондоне, поработать танцовщицей go-go, походить по модельному подиуму, пожить полтора года в Нью-Йорке, где попробовала себя в качестве журналиста. Сейчас же в ее жизни наступил московский период. Надолго ли? На это она и сама не могла ответить. Пока ее все устраивало, более чем.

На удивление быстро она вписалась в столичную богемную жизнь, все сложилось само собой. Все грани современного искусства ей были интересны, и в этой среде она стала желанной гостьей. Но при этом она была крайне разборчива к кругу своего общения, пересечь заветную линию могли немногие. В этом плане Алена была прагматична. Но те, кому удавалось перейти эту невидимую границу, могли прикоснуться к ее таланту.

Да, пожалуй, эту способность Алены можно было назвать талантом. Неизвестно, как у нее это получалось, но она была способна аккумулировать творческие способности человека, направить его в нужную сторону. Муза? О, нет! Это слишком пафосно и возвышенно. Скорее, эффективный арт-менеджмент.

Выставки, позирование, богатеи от искусства, показы, светские вечеринки – всем этим была наполнена жизнь Алены. Иногда она уставала, но небольшая передышка возвращала все на свои места.

А еще она отличилась тягой к хорошим спиртным напиткам, Armani, Lagerfeld, Louboutin, джазу и черно-белому кино. Ну а наркотики…Наркотики для Алены были как секс без обязательств, как регулярные встречи с бывшим любовником. Только страсть, никаких чувств и обязательств.

Еще один глоточек быстро остывающего кофе. Девушка задумалась. Все утро ей не давала покоя та картина, которая сейчас стояла в коридоре, прислоненная к стене. Странный и неожиданный подарок. Что-то в этой картине было не так. Вроде бы самый обычный закат, переливающийся всеми оттенками красного. Но если приглядеться, то через эту нарочитую топорность пробивалось какое-то свое откровение.

Создавалось такое впечатление, что закат был нанесен поверх другой, более старой и ценной картины. У Алены даже проскочила мысль – а не поскоблить ли верхний слой? Можно попробовать, но потом, когда картина окончательно надоест. А пока пусть она просто задает атмосферу, служит еще одним небольшим атрибутом, который лишний раз подчеркивает необычность интерьера. И правда, в просторной «сталинке» было множество любопытных вещиц.

Сквозь приоткрытую балконную дверь донесся протяжный звук звонка. Алена встрепенулась, откинув от себя морок размышлений. Открыть, не открыть, открыть, не открыть, открыть? – воображаемая ромашка склонилась к тому, что стоит впустить раннего визитера. Девушка, потуже затянув на осиной талии халат, вышла с балкона.

Чашечка осталась стоять на ограждении, но практически сразу покачнулась, побалансировала на грани, после чего устремилась вниз, на встречу с мостовой…

Позвольте вас спросить как художник

художника – вы рисовать умеете?

О. Бендер

Разговоры о прекрасном продолжались третий час. Беседа проходила практически в теплой дружеской обстановке.

– Отпустите меня, пожалуйста, – заскулило вжавшееся в угол существо, которое еще несколько часов назад как павлин распускало перья и хорохорилось своей гениальностью.

– Нет, – в очередной раз ответил я, делая качественный глоток из пивной банки, кажется, уже третьей по счету. Или четвертой – не суть.

Еще на выставке мне дико захотелось пива, просто до дрожи, но приходилось терпеть. И вот сейчас я отрывался по полной программе, наслаждаясь тем, как пенистая прохлада скатывалась по горлу и исчезала где-то в лабиринте моего организма.

– Что я вам такого сделал? – Тоша все больше и больше напоминал нашкодившего ребенка, который ждал неотвратимого наказания, но при этом судорожно пытавшийся понять, за что именно сейчас ему влетит.

Пиво попало не в то горло, заставив меня закашляться.

– И ты еще спрашиваешь, что такого мне сделал? Ты убил во мне веру в прекрасное, чистое, светлое! И сделал это безжалостно, с особым цинизмом. Кирзовыми сапогами своего скудоумия, которое ты маскировал особым взглядом на обычные вещи, ты прошелся по струнам моей нежной организации души. И делал ты это в сговоре, что только усугубляет твою вину. С теми, с которыми ты находишь язык, с которыми ты живешь по принципу – кукушка хвалит петуха, а петух хвалит кукушку.

В глазах художника читался немой вопрос, который он побоялся озвучить.

– Это нормально – срать в банки, а потом выставлять на всеобщее обозрение? – я тут же напомнил про одну эксплозию, которую Бордо устроил в компании с такими же, как и он сам творцами.

– Я художник, я же так вижу, – попытался оправдаться пленник, – это была такая концепция…

– Я ж художник, я так вижу, – со вздохом повторил я. Я всегда ненавидел эту фразу, – вот выколю сейчас тебе твои глазенки голубые, и будешь ты у меня вечно любоваться квадратом Малевича в формате 3D.

Снова послышался неприятный скулеж.

– Вы…Вы фашист! Для вас ничего святого нет! – и без того тонкий голос моего пленника начал сходить к приглушенному визгу.

Я равнодушно пожал плечами.

– Ага, нет ничего святого. Я даже в Великий Пост матом ругаюсь. И, каюсь, как-то раз по малолетству даже в лифте ссал. Видишь, как много ты теперь про меня знаешь? Ты теперь просто не оставляешь мне выбора.

Последнюю фразу я попытался произнести с напускным злодейством в голосе, но тут же, не удержавшись, хихикнул.

Смятая в руке банка полетела в дальний угол. Я потянулся к стоящей рядом сумке, но тут же себя одернул. Хватит пока, а то действительно окосею.

– Послушай, – я начал постепенно включать «доброго полицейского», – вот ты называешь себя художником. Правильно?

Пленник так оживленно затряс головой, что даже стукнулся затылком об стену. Несильно, но звук получился смачный. Шишка, видимо, ему была обеспечена.

– У тебя же есть художественное образование?

– Художественное училище, – уже не так сильно тряхнул головой Тоша в знак согласия.

– Так вот, раз уж ты художник, – продолжил я тем же тоном. Для чистоты полицейского эксперимента мне не хватало чашки кофе и пончика, – а ты мог бы нарисовать что-то такое, чтобы понравилось людям, что заставило бы их задуматься?

Тоша на секунду задумался.

– Я же художник, это мое предназначение! – к пленнику вновь вернулся былой пафос.

Мои недовольно сдвинутые брови тут же заставили почуявшего родную стихию художника умолкнуть и втянуть голову в костлявые плечи.

– Ты не выступай тут, а то смузи по хлебалу размажу. Без команды голос не подавать! А какой ты художник – мы сейчас посмотрим, – я изобразил на лице секундное раздумье, – в общем, я решил. Если ты нарисуешь картину, которая мне понравится, то я тебя отпущу.

Тоша, похоже, не верил моим словам.

– Нет, ты не понял, – я пододвинул стул чуть-чуть поближе, – картина должна по-настоящему мне понравиться. Чтобы я посмотрел, моментально одухотворился и, роняя слюни, сказал – «Ах, какое творение! Какая композиция»! Сделай мне вкусно. Если ты нарисуешь бабу с сиськами, то я должен увидеть именно бабу с сиськами. Если ты нарисуешь утро в сосновом бору с медведями, то там должны быть эти гребаные медведи. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не хочу потом ломать голову над тем, что ты намалевал.

– Я…Я…

– Головка от Дега, – я бесцеремонно перебил Тошу, – кстати, а почему ты называешь себя Тоша Бордо?

Тоша хотел что-то сказать в ответ, но я снова его перебил.

– Бурда! Все, что ты делаешь – бурда! И мне тошно от тебя. Тошно и бурда – поэтому и Тоша Бордо!

Я встал со стула, чтобы размять уже начавшие затекать колени. Пленник еще сильнее прижался к стене.

– Расслабься, – я постарался говорить как можно спокойней, – знаешь, как говорили? Помоги себе сам. И ты можешь себе помочь. Рисуй!

– А где мне рисовать? – вопрос показался мне неуместным.

Широким жестом я обвел рукой комнату.

– Граф, вся эта прекрасная студия в полном вашем распоряжении! И, кроме того, за аренду я с вас не возьму ни копейки!

Я откровенно глумился, видя, какое гнетущее впечатление производит на Тошу обстановочка.

– Да я ж как меценат, который дает мастеру возможность трудиться, создавать шедевры, черпать вдохновение поварешкой. Не путай меня со спонсором, трахать я тебя не собираюсь. В этом плане я консерватор, я девок люблю.

Странно, а что это ему тут не нравится? У многих известных художников поначалу, между прочим, и близко ничего подобного не было. В лучшем случае – просторные апартаменты где-нибудь под мостом. И не факт, что в Париже.

Зажрались вы, месье Бордо, зажрались!

А ведь какой свет, какой антураж! Явно уютней и атмосферней, чем в «Пенопласте», столь милому вашему сердцу. Тут тебе и комфортабельный прожженный окурками матрас, и заколоченные изнутри окна, и высокохудожественно подранные обои. Я уже молчу про то, что удобства всегда под рукой. Всяческой винтажной рухляди тоже хватало. Да для любителей старья это был настоящий Клондайк!

А если серьезно, то место мной было выбрано удачно. Эту огороженную площадку с несколькими зданиями разной степени готовности я обнаружил случайно. Меня совершенно не волновало то, что кто-то может мне помешать. По документам этого дома вообще не было, а с пропитыми, но ушлыми сторожами, непонятно что тут охранявшими, всегда можно было договориться. И в чужие дела они свои сизые носы не совали. Тишь да благодать. Только неподалеку водопадом безостановочно ревел автомобильный поток, занижая децибелы лишь в темное время суток. А с другой стороны ему периодически вторила пригородная электричка, подражая свистку чайника.

Уже и не совсем Москва, но еще и не полное замкадье.

– В общем, так, – мой тон сменился на деловой, – Анатолий, я делаю тебе заказ на картину. Про гонорар, я думаю, разговоры излишни. Тут и так все понятно.