Евпраксия

– Теперь, братенич, поди скажешь, с чем пожаловал. – Всеволод усадил племянника к столу, на котором лежали раскрытые рукописные книги, сам сел напротив.

– Скажу, князь-батюшка, токмо пусть сказанное не будет для тебя громом среди ясного неба.

– Ничего, к грозам привычны. Уж не с матушкой ли твоей что случилось?

– Нет, дядюшка, матушка здравствует и бойка, как молодица.

– Вот и слава богу. Тогда выкладывай.

– Начну издалека. Есть у матушки сродники в германских землях Саксонии. И старшего из них, маркграфа Удона Штаденского, государем величали. Да так и было. Дядюшка Удон стоял вторым вельможей близ императора. Однако нонче весной преставился, и вся полнота власти перешла к старшему сыну Генриху Штаденскому, коему минуло шестнадцать лет. На домашнем совете моя матушка и его, графиня Гедвига, сошлись во мнении, что Генриху пора искать невесту, и матушка посоветовала отправить послов к тебе, дядюшка, и просить, чтобы отдал Генриху дочь свою Евпраксу. Вот и весь сказ.

Громом среди ясного неба исповедь Вартеслава не прозвучала для Всеволода. И все-таки он был удивлен тому, что услышал. Больше того, Вартеслав его озадачил. Было известно ему, что отношения между православной и католической церквями в последнее время стали враждебными. И глава русской церкви митрополит Иоанн не раз с амвона Софийского собора читал поучения – «Церковные правила», в каких он «ревностно осуждал обыкновение Князей Российских выдавать дочерей за Государей Латинской веры». Не хотелось мягкосердому и благочестивому князю идти встречь митрополиту Всея Руси. И потому он не знал, что ответить на услышанное от Вартеслава. Но чтобы не уронить великокняжеского достоинства и не посеять в душе юного посла смятения, сказал:

– То, любезный братенич, присказка к сватовству, а само оно впереди и суть его проявится, как жениха увидим.

– Так я привел его на Русь, дядюшка, – поспешно заявил Вартеслав. – Ждут и жених, и посланцы твоей милости на княжьем дворе.

И вновь Всеволод был озадачен. Коль жених здесь, то предстоит ему и решения принимать однозначные: или с митрополитом остаться в ладу, или послов не лишить надежды. А третьего и не дано. «Ах, Ода, Ода, как ловко все придумала, как бойко все в движение привела», – посетовал Владислав и встал из-за стола.

– Коль так, братенич, иди в терема. Токмо прошу тебя: никому из моих ни слова о том, зачем прибыл на Русь. Ни слова!

– Но почему, дядюшка? – спросил Вартеслав.

– Пока не скажу. И не торопи. А теперь иди, я же в храм зайду. – И князь ушел.

Конец апреля был жарким, солнечным. Все в природе уже пробудилось к новой жизни. Киев утопал в зелени и цветении садов. Германские посланцы в ожидании великого князя сбились в кучку близ гридницы. Их конные воины и возницы с дормезами были отправлены на хозяйственный двор. Маркграф Генрих созерцал великокняжеские палаты. Тут было на что посмотреть. Ярослав Мудрый в последние годы жизни перестроил все подворье. И теперь на месте деревянных теремов возвышался каменный дворец, украшенный многими диковинными для чужеземца башенками, рустами, маркизами, наличниками из византийских изразцов и мрамора. Маркграф Генрих ценил красоту и, несмотря на юный возраст, понимал в ней толк. Ему нужно было с кем-то поделиться своими впечатлениями, и он заговорил с «прилипшим» к нему от самого Штадена епископом Фриче:

– Ваше преосвященство, посмотрите, как все легко, изящно и весело. Поистине искусные мастера творили сие чудо.

Епископ Фриче не разделил восторга беспечного маркграфа. Он что-то недовольно буркнул и отвернулся от Генриха. Сухое лицо Фриче, его холодные глаза, сжатые в ниточку губы – все выражало крайнее неудовольствие, а в его душе бушевало пламя гнева. Изначально он был недоволен затеей княгини Оды, которая втягивала маркграфа в водоворот страстей и грехопадения, за гранью которых – ересь. Фриче был сторонником папы римского Григория VII, который считал православие кладезью пороков. И согласие сопровождать маркграфа на Русь он дал по одной лишь причине, которая составляла тайну папского двора. Часть своей задачи Фриче уже выполнил. Никто из сторонников антипапы Климента в посольство Генриха не попал, потому как Фриче настоял на том перед матерью его, графиней Гедвигой. Знал он, что антипапа и император ищут дружбы с могущественным восточным соседом. Они даже рассчитывают получить поддержку и помощь в борьбе против престола Римско-католической церкви. И теперь ему надлежало разрубить все пути к этой дружбе. И первым делом он должен был расстроить сговор о помолвке. Как он это сделает, Фриче пока не знал, но уповал на Бога. Однако, не зная тайных замыслов императора, епископ Фриче невольно становился его пособником. Ведь император тоже хотел, чтобы брак маркграфа и княжны не состоялся.

Той порой на княжеском дворе шла большая суета. Важно куда-то спешили бояре, туда-сюда мелькали служилые люди, бегали челядинцы, холопы. Со двора в город укатила колесница, запряженная четверкой серых, в яблоках, лошадей. Чужеземные посланцы чувствовали себя на дворе как-то неуютно, словно о них забыли. К тому же и князь Вартеслав будто сквозь землю провалился. Той порой на дворе появились многие горожане, откровенно глазели на чужеземцев. Самые бойкие из них показывали на маркграфа пальцами и смеялись. Генрих смутился, спросил Фриче:

– Святой отец, как здесь принимают послов? Почему о нас забыли?

Епископ не ответил Генриху, но позвал маркграфского камергера и со злостью сказал ему:

– Барон Вольф, позаботьтесь о его светлости. Идите во дворец и потребуйте внимания.

Молодой барон, крепкий, широкоплечий воин, светловолосый и, как Генрих, голубоглазый, с мечом на поясе, вытянувшись перед епископом четко ответил:

– Все исполню, как приказано! – и поспешил к Красному крыльцу.

В это время на княжий двор въехал Вартеслав, спешился. Увидев барона Вольфа, крикнул ему:

– Вольф, подойди ко мне!

Барон подбежал к князю.

– Ну что, терпение потеряли? А напрасно. На этом дворе видели императорских послов, и они днями ждали своего часа, дабы встретиться с великим князем. Знай: так принято.

К Вартеславу подошел молодой боярин из придворных князя, сказал:

– Ты, княже Вартеслав, веди послов в баню. Сам знаешь устав. А как помоются да отдохнут с дороги, там и позовем узреть великого князя.

Вартеслав знал обычаи великокняжеского двора, согласился:

– И я о том им сказал, боярин Василько. – И направился к посланцам. По пути крикнул на любопытных: – Что рты раззявили! Вот я вас плетью ожгу!

Вартеслав не показал виду ни маркграфу, ни его спутникам, что встреча с великим князем оказалась не такой, на какую надеялся. Понял он, что дядюшка в том неповинен и гнетет его нечто неподвластное ему. Знал же молодой князь, что и он ощущает на своих плечах тяжесть какой-то скрытной силы. Вон как смотрит на него епископ Фриче. И весь путь от Гамбурга до Киева держал молодого князя под прицелом своих свинцовых глаз. А зачем? Его матушка прожила на Руси многие годы, а ведь никто не попрекнул ее за то, что она была католичкой. «Господи, что же делать? Я не хочу, чтобы мое посольство обернулось неудачей. К тому же и Евпракса нужна Генриху. Только она вдохнет в него жажду жизни», – размышлял князь, одолевая всего-то пятьдесят сажен по княжьему двору, столь близкому с детства.

В этот день князь Всеволод вовсе не появился в своих палатах. Потому и не позвали иноземцев ни на трапезу, ни на беседу. Отправив на княжий двор Вартеслава, он следом же послал туда расторопного стременного Власа, наказал ему передать дворецкому, чтобы послов держали в чести и холе. А как прикатила колесница, усадил в нее Евпраксию и Ростислава и укатил с ними в великокняжескую вотчину Вышгород. Туда же велел приехать митрополиту Иоанну, с которым у него предстоял трудный разговор. Трудный потому, что Иоанн был родом грек и занимал престол церкви не по воле русичей, а вопреки. Он был прислан из Царьграда лет десять тому назад, как раз в ту пору, когда вражда между Римом и Царьградом готова была разрешиться небывалым кровопролитием. Тогда папа римский Александр II грозился поднять на Константинополь всю Римско-Германскую империю и проч Европу и добиться признания главенства в христианском мире Римской церкви и его, наместника Иисуса Христа, власти. Но объединить усилия всех католиков Европы против православных христиан Византии, Киевской Руси и других государств папе Александру II помешал антипапа Гонорий II, ярый противник Александра II и конклава кардиналов.

Однако и в Константинополе угрозы Рима никого не испугали. Там были уверены, что православный христианский мир под защитой самого Вседержителя.

И все главы поместных церквей, поставленных Константинополем, строго следили за тем, чтобы ничто не нарушило сплоченности православия. Одним из самых рьяных защитников единства православия был митрополит Иоанн. По мнению князя Всеволода, этот архиерей жизни не пощадит, дабы не допустить раскол в православном христианском мире. И теперь, когда посланцы из Германии, а с ними и жених прибыли в Киев свататься за его дочь, Всеволоду было над чем задуматься. Он еще не решил, отдаст ли Евпраксию за маркграфа, но был склонен к тому, чтобы выдать ее замуж за кого-либо из княжеских или королевских особ Запада.

Митрополит Иоанн появился в Вышгороде на вечерней заре. Знал Всеволод, что служба закончилась давно и он мог бы приехать раньше. Ан пренебрег просьбой князя. Вид у него был суровый, черные глаза смотрели на князя хмуро. Появившись перед великим князем в трапезной, он вполруки благословил Всеволода, нечто буркнул и спросил:

– Сын мой, какой службы ты просишь от меня?

Князь Всеволод, пока ждал митрополита, о многом передумал и настроился решительно постоять за свою великокняжескую власть, не отдавать ее на попрание священнослужителю, но попросить его не затевать ссоры, не глаголить всуе великокняжеское имя с амвонов храмов, как запятнавшего честь православия. «Того не будет», – решил Всеволод и ответил митрополиту:

– Отче владыко, служи токмо во имя великой Руси. Я же хочу от тебя малого. Испокон государи державы были вольны в своих деяниях. Я прошу у тебя совета. Пришли к нам в стольный град послы иноземные из Германской империи, ведаю, что хотят просить руки моей дочери Евпраксии. Я же готов отдать ее, ежели ей будет любезен жених. Вот и подумаем вместе, как все свершить без ущерба нашей вере.

– Скажу, сын мой, что ты волен в своих деяниях, ежели их благословляет Господь Бог. А поскольку ты позвал меня, то в тебе живет сомнение о благословении Божьем. Как же я могу давать совет вопреки воле Всевышнего?

Иоанн сел к столу и взялся вкушать пищу. Ел споро, меду крепкого выпил. Всеволод не раз замечал, что святой отец страдал чревоугодием. «Да и пусть его, коль впрок», – отмахнулся князь. Он не хотел обострять отношения с митрополитом. Сказал миролюбиво:

– Знать, в молитве был не усерден, ежели Господь не услышал меня. Ты же слуга Божий, вот и ободри своего князя.

Управившись с куском говядины, митрополит вновь не внял просьбе Всеволода. А выпив кубок медовухи, жестко сказал:

– Не нахожу слов ободрения, сын мой. Ныне ты дщерь свою извратникам веры христианской отдаешь, а завтра под костел им землю бросишь. Как православию не быть поруганным?

Не стерпел великий князь сказанного. И углубил межу между собой и митрополитом. Да не пожалел о том.

– Я живу по законам моих отцов и дедов. Тебе, греку, того не понять, а должен бы, коль служишь на Руси.

Разговор с митрополитом все больше походил на баталию. Иоанн, защищая интересы Византии, стоял на своем. Всеволод, отстаивая право великих князей на вольное от церкви управление державой, ее политикой, ее достоянием, упорно защищал древние устои. Исчерпав все доводы, Всеволод сказал последнее:

– Коль так, отче владыко, завтра же соберу думу и вече. Их приговор и будет законом.

Всеволод умел в роковой час проявить мужество и смелость перед лицом любой опасности. Так уж он был воспитан своим батюшкой Ярославом Мудрым. И митрополит Иоанн понял, что никакими увещеваниями и никаким противостоянием ему не одолеть великого князя, думу и вече, которые стояли за ним. Расправившись с половиной дрофы и запив ее кубком медовухи, Иоанн встал и смиренно сказал:

– В тебе, сын мой, живет истинное величие державного государя. Аминь. – Он откланялся и покинул трапезную, вышел из палат. На дворе стояла его колесница, он сел в нее и велел вознице катить в Киев.

Князь еще посидел некоторое время в одиночестве, бороду пощипал, оценивая с разных сторон беседу с митрополитом и, придя к выводу, что владыко все-таки не прав, протестуя против великокняжеских уставов, поднялся из-за стола и медленно направился в светлицу к дочери Евпраксии. Теперь он должен был сказать ей о тех переменах в ее судьбе, кои ждут ее, ежели ей приглянется жених.

Княжна и княжич играли в какую-то игру, кою сами и придумали. Они весело смеялись, кричали, бегали по покою. Когда же на пороге появился отец, замерли и вместе поклонились ему.

– Батюшка, не вини нас, что резвились, – сказала Евпраксия. – Занятно было.

Всеволод подошел к Ростиславу, коснулся его густых русых волос.

– Иди, сынок, спать, а у нас тут важная справа.

Ростислав ушел. Князь сел у оконца на скамью, застеленную алым бархатом. Солнце уже садилось за дальним лесом. Его низкие лучи через венецианское стекло заливали светлицу розовым светом. Евпраксия стояла напротив отца, вся освещенная солнцем. Большие серые, как у матушки, глаза играли помимо ее воли, на розовых губах застыла улыбка. Руки ее теребили косу, которая лежала на груди, уже обозначивающей девичью прелесть.

– Слушай батюшку со вниманием, отроковица. Почему я увез тебя из Киева? Да потому что Вартеслав привез в стольный град послов германских и жениха с ними кровей королевских, именем маркграфа Генриха. Вот и хочу знать, родимая, как ты исполнишь волю батюшки?

Краски на лице Евпраксии поугасли, и она покорно ответила:

– Мне ли тебе перечить, батюшка. Только ведь я недолетка и в семеюшки не гожусь.

– Верно. Да подрастешь до венчания. Так уж ноне в Европах принято.

– Глянуть бы глазком, батюшка, кому служить буду.

– Глянешь. И приневоливать не сочту нужным, коль душа лик его не примет. Ведомо мне, что за жизнь с несердешным.

– Родимый батюшка, вечно молю Бога за твое милосердие ко мне. Я же токмо любовью могу отплатить тебе. – И Евпраксия шагнула к отцу, опустилась на колени, припала грудью к его ногам. Но смотрела на отца по-прежнему весело играющими глазами.

«Господи, ты и на смертном одре останешься горящей свечой», – подумал Всеволод и приласкал дочь.

В Киев они вернулись уже в густых сумерках майского вечера. На теремном дворе было пустынно. Лишь стражи несли службу да двое княжиих мужей то ли ждали великого князя, то ли праздно вкушали майскую благодать. То были воевода Богуслав и дворецкий Василько.

– Князь-батюшка, послы-то заждались, – сказал Василько, подойдя к Всеволоду. – Да нетерпеливы уж больно.

– Подождут. Одним днем большую справу не решают. – Он посмотрел на колесницу, увидел, как из нее вышла Евпраксия и убежала во дворец. Спросил дворецкого: – Жениха-то рассмотрели?

Однако ответил воевода Богуслав.

– Высок и худ, аки жердь, – усмехнулся он. – А ликом – ангел.

Всеволод шевельнул плечами, зевок рукой прикрыл, сказал обыденно:

– На покой пора, – и направился к красному крыльцу.

Однако из гущи сумерек от гридницкой появилась фигура в черной сутане, и князь услышал ломаную речь, какую с трудом разобрал:

– Великий государь, выслушай слугу папы римского и избавь себя от кары Божьей.

Всеволод повернулся к дворецкому, спросил:

– Зачем ему нужен великий князь? Знаешь же: так не должно быть!

– Помилуй, князь-батюшка, я уже его отваживал от палат. Да речет, что тайну принес.

– Он кто?

– Епископ Фриче.

– Отведи его в гридницкую. А я, как управлюсь, приду. И еще: попроси Богуслава побыть при нем, а сам позови ко мне Вартеслава.

Князь Всеволод поднимался в покои медленно. Нынешний день продолжал удивлять его неожиданностями. Какие силы стоят за теми, кто привел на Русь сватать его дочь? Кто явился с черным умыслом? Какая роль в этой игре у маркграфа, у епископа? На все эти вопросы нужно было найти ответы и уж тогда решать судьбу дочери. Да и нужно ли спешить? Может, пусть подрастет дома, а не на чужой стороне? Как жаль, что не дал ей знать немецкую речь. С такими мыслями Всеволод вошел в покой, где принимал гостей и послов.

Вартеслав прибежал скоро. Похоже, что спать еще не собирался. Поклонился, спросил:

– Какая нужда во мне, дядюшка?

Покой освещался слабо, лишь на столе горел сальник. Князь сел близ него, подозвал Вартеслава:

– Встань здесь. – Сальник осветил лицо князя. – Говори как на духу, братенич, есть ли черные умыслы в вашем посольстве?

– Мне они неведомы, дядюшка.

– Но добивается со мной беседы ваш епископ! Зачем?

– Может, на меня навет несет. Я ему неугоден. И матушка – тоже.

– Почему?

– Уехав с Руси, мы не взяли католичества, но остались в православной вере. Он принуждал нас, но мы устояли. Вот и…

– А жениха касаемое есть?

– Да, дядюшка. Но много скрытного в том и я не свел.

– Так говори, что ведомо. Да сядь рядом.

Вартеслав опустился на скамью.

– А ведомо мне вот что. Когда матушка рассказала маркграфу Удону, отцу Генриха, о Евпраксе, он загорелся и сказал, что поедет на Русь сам. А пока собирались в путешествие, из Кельна примчал маркграф Деди Саксонский, который одесную у императора стоит. С Удоном он был во вражде, какую весть привез, никому не ведомо. У них возникла ссора, они схватились за мечи, и маркграф Деди смертельно ранил маркграфа Удона. Через неделю он скончался. Как похоронили, от нас из Гамбурга явился в Штаден епископ Фриче. Он же любим папой римским Григорием. Епископ встал при маркграфе Генрихе, и никто не посмел от него отделаться. И вот Фриче здесь…

– Дивно. И все словно в тумане, – тихо молвил Всеволод. И спросил: – Что еще у тебя?

– Одно осталось сказать, дядюшка, ежели как на духу.

– Выкладывай, чего уж…

– Когда батюшка умер и матушка собралась уехать в родную землю, оставила она в Предславине кой-какое добро и украшения драгоценные. Теперь же просила меня взять схороненное.

– И возьмешь, потому как матушкино. Тебе же спасибо, что не сокрыл от меня ничего. Теперь иди ко сну. Да скажи Василько, чтобы того епископа проводил в отведенный ему покой. Зреть его нет желания.

Вартеслав ушел, Всеволод остался на месте, но недолго пребывал, как он выразился, в густом осеннем тумане, из коего просто так и не выберешься. Да знал великий князь, как одолеть туман: всего-то дождаться восхода солнца. Его потянуло к Анне, дабы поделиться душевной маетой, ощутить ласку ее волшебных рук, понежиться и потешиться, а там забыться в безмятежном сне, потому как Анна избавит его от каких-либо сердечных терзаний. Опочивальня Анны была покоем выше, и Всеволод поспешил к своей «полонянке».

Глава четвертая

Вече

Утром епископ Фриче добился своего и предстал перед великим князем, когда тот вышел на трапезу. Но не этому удивился великий князь, а тому, что рядом с ним стоял митрополит Иоанн. «Дивно! И когда это они успели сойтись? И зачем, если Иоанн нетерпим к католикам?» – подумал Всеволод и спросил Иоанна:

– Разве я звал тебя, владыко?

– Нет, сын мой, не звал.

– Ладно, ведаешь же, что тебе путь в терема не заказан. Но зачем привел иноземного пастыря?

– Каюсь, сын мой государь, но скрытное он принес тебе.

Всеволод задумался, посмотрел на иереев, пригласил их к столу:

– Ну что ж, садитесь. Вкусим пищи и поговорим о скрытном.

Иоанн первым успел к столу, сел справа от Всеволода. Какое-то время все молча трудились над пищей. Потом князь спросил епископа по-немецки, о каком скрытном деле он собирается поведать. Епископ Фриче крайне удивился, услышав родное слово, произнесенное четко и без искажения.

– Я слушаю вас, святой отец. Владыко мой духовный пастырь, и между нами нет ничего скрытного.

– Мне приятно о том слышать, – ответил Фриче. И продолжал: – Долг мой сводится к тому, чтобы предупредить тебя, государь, от беды. Не отдавай свою дочь маркграфу Штаденскому.

– Но почему? Я не вижу помех к нашему союзу с вашей державой.

– Семья и род Штаденов в опале у императора. И смерть маркграфа Удона не случайна. За этой первой жертвой последуют другие. Генрих Четвертый, уже отлучаемый от церкви, заслуживший прозвище Рыжебородый Сатир, коварен и жесток, – продолжал Фриче, не спуская цепких и холодных глаз с лица Всеволода.

Великий князь подумал, что святой отец находится под крепкой защитой папы римского, ежели позволяет себе так вольно отзываться об императоре. Фриче продолжал:

– А теперь скажу то, что касается только вас, государь.

Князь почувствовал себя смущенным, но собрался с духом и попросил Иоанна удалиться:

– Да не уходи далеко, владыко. Я тотчас тебя позову.

– Митрополит ушел. Князь строго сказал епископу:

– Говори, святой отец, да не мешкая. И чтобы никакой лжи.

– За правду целую крест. – И Фриче поцеловал нагрудное распятие.

– Слушаю.

– В вашу землю пришел князь Вартеслав. Да известно мне, что с черными умыслами. В замке Штаден я стал свидетелем разговора княгини Оды и ее сына. Она наставляла его, как похитить сокровища киевских князей. Сказывали раньше, что когда Ода покидала Россию, то собрала такое множество драгоценностей и золота, что с собой могла увезти только часть. А прочее закопала в надежном месте. Но чтобы скрыть следы, она велела убить рабов, кои закапывали сокровища.

«Ложь! Не было убийств в дни отъезда Оды», – отметил Всеволод. И порадовался тому, что Вартеслав во всем упредил Фриче. Он верил простодушному племяннику больше, чем расчетливому епископу, и сказал довольно жестко:

– Святой отец, ты неугоден мне! И пока германские гости здесь, не хочу тебя зреть.

– Но почему, великий государь? – поднявшись из-за стола, спросил Фриче. – Только правда в сказанном мною.

– Тысячу верст ты нес камень за пазухой! И кого ударить надумал, отрока, аки овцу невинную! Вместо того, чтобы настроить к подаянию. Да и на княгиню Оду наговор несешь: на чужое добро она не позарилась! Она была великая княгиня – и тем все сказано.

– Помилуй, великий государь. Я только предупредил и о сокровищах, и о том, что ждет вашу дочь за маркграфом Штаденским.

– Вот как увижу маркграфа, тогда скажу: быть ли княжне Евпраксии несчастной. – И Всеволод позвонил в колокольчик. Появился дворецкий Василько, и князь сказал ему: – Проводи святого отца в его покой. Да не давай ему воли и ко мне не пускай.

– Исполню, князь-батюшка. – И Василько указал Фриче на дверь.

Лишь только они скрылись, в трапезную как-то боком вошел митрополит Иоанн. А следом – боярин Богуслав. Всеволод, не удостоив Иоанна вниманием, сказал Богуславу:

– В полдень позови в тронную залу жениха со сватами: смотрины будут. А после обедни ударишь в колокол вечевой. Да чтобы думные бояре на то вече пришли.

– Так и будет, княже, – ответил прежний воевода, а ныне первый боярин при великом князе.

Едва Богуслав ушел, как Всеволод спросил Иоанна:

– Владыко, ты все еще упорствуешь?

Ответ его был полной неожиданностью для князя.

– Ночью помолился и подумал о многом. Два века Русь делится своими женами без ущерба вере. Выдавай и ты в немецкую землю свою дочь, ежели все прочее сойдется.

– Спасибо, духовный отец.

– Мысли мои утвердились в том, что раба Божия Евпраксия не уронит чести православия. Дух ее крепок, как и у тебя с великой княжной.

– Скажешь теперь, что и вече нет нужды созывать?

– Не скажу. Пусть сойдутся кияне и утвердят наше стояние.

– То верно. А ведомо ли тебе, чего добивался епископ Фриче?

– Нет, государь, не ведаю. Но ваши речи были жесткими и потому догадываюсь…

– Так и было. Но об этом потом.

В полдень в тронном зале собрались многие княжьи мужи, бояре, воеводы, дабы быть очевидцами сватовства и помолвки княжны Евпраксии. Как уселись великий князь с княгиней на свои места, подошли к ним дворецкий Василько и боярин Богуслав.

– Великий князь, великая княгиня, сватов привели, и жених с ними, – доложил боярин Богуслав.

– Веди на глаза, – повелел Всеволод.

Богуслав направился к двери, в ладони хлопнул, и тотчас двери распахнулись, в зале появились Вартеслав, Генрих, камергер Вольф и камер-юнкер Саксон. В роли главного свата выступил князь Вартеслав. Он низко поклонился Всеволоду и Анне, потом направо и налево всем придворным мужам и повел речь:

– Великий государь всея Руси, великая княгиня, пришли к вам из германской земли купцы. Прослышали они, что товар добрый у вас в теремах бережется. А вот и главный купец, – князь показал на жениха, – маркграф Нордмарки Генрих Штаденский, роду королевского. И просит он показать тот товар – красну девицу, – ежели государь и государыня сочтут сие возможным.