Мы из стройбата

Другой призывник – наряженный в сильно поношенные, лет двадцать тому назад бывшие модными пиджак и брюки клёш, двадцатичетырехлетний Игорь, по кличке Торчок, явно чувствовавший себя среди призывников старшим, хотя от выпитого вчера на своих проводах литра самогона и очень плохо, вальяжно развалился на сидении, и сделал удивлённое лицо. Картинно разведя в стороны руки, он с лёгкой развязностью продекламировал:

– Водка? Товарищ майор, какая водка, о чём вы?

При слове «майор» капитан было оживился, но, вспомнив, что он ещё не майор, поправил: «Капитан», – и полез в карман за сигаретами.

Закурив и глядя вперед, он выпустил дым аки змей (Мурчику показалось, что и через уши) и, не вынимая сигареты изо рта, сказал:

– Вот портфель, – он взял свой желтый портфель, открыл и поставил на сидение возле себя, – сложите сюда всё спиртное, какое у вас есть. Всё! На сборном пункте обыщут и всё равно заберут. Пропадёт, а жалко! А так, после обыска, почти, – капитан выделил слово «почти», – почти всё заберёте назад. Здесь, в автобусе, и выпьете. Понятно? – капитан обернулся и, шевеля губами так, что сигарета в углу рта как шлагбаум задвигалась вверх-вниз, добавил. – Но за это доброе дело мне с каждого по бутылке. Идёт? – и он внимательно осмотрел всех по очереди. – Комиссионные.

Сказав так и проследив за реакцией на эти слова, капитан отвернулся и начал смотреть на дорогу, на обочине которой стоял жёлтый грязный каток, а между ним и кучей лопат лежали на земле загорелые люди в оранжевых безрукавках – ожидающие, когда привезут асфальт дорожные рабочие. Торчок расплылся в улыбке:

– Товарищ капитан, конечно идёт! О чём базар, всё ясно! Давай, мужики, всю водку сюда! – и, достав свою собственную литровую бутылку с самогоном, мутности ну просто удивительной, он сунул её в капитанский портфель.

Поглядев на лунный самогон, капитан брезгливо съёжил лицо и отвернулся. Заметив это, Торчок выхватил у Васи бутылку с коньяком и с заискивающей улыбкой протянул её капитану:

– Товарищ капитан, а коньяк вам подойдёт?

– Подойдёт, – глядя в окно и жуя сигарету, бесцветным голосом ответил капитан.

Водка, самогон, пиво и коньяк быстро перекочевали из призывничьих котомок в капитанский портфель, но всё не влезло. Приятно удивлённому капитану пришлось доставать матерчатую сумку. Наполнилась и она. Капитан удовлетворённо хмыкнул.

После часа скучной езды по однообразной проложенной среди полей дороге, за окнами замелькали частные дома, ворота организаций и убогие советские магазины – автобус въезжал в областной центр. Призывники с интересом крутили головами по сторонам – в областном центре им доводилось бывать нечасто.

Едва разминувшись с автокраном на перекрёстке, перед которым на светофоре одновременно горели зелёный и красный огни, автобус за зданием автовокзала повернул налево и подъехал к воротам с нарисованными на них большими красными звездами – областному военкомату. Возле ворот кишела, визжала, шуршала, подпрыгивала и приседала очень оживленная и не совсем трезвая толпа, в основном состоящая из невест находившихся уже за воротами новобранцев и оставшихся пока на гражданке их приятелей. Каждый въезжающий и выезжающий автобус встречался ими дружным визгом, криками и бросанием под колеса.

Водитель резко затормозил у ворот и даже удивился, что никого не задавил. Он посигналил. Толпа, перекрикивая автобусный сигнал, завизжала и заулюлюкала. Новобранцы-пассажиры оживились, высунулись из окон и, пока ворота оставались закрытыми, перебрасывались с окружением фразами типа: «Ух-ты, какая!» – или – «Ух, у тебя какие!»

Водитель посигналил ещё. Ворота открылись, автобус заехал, тут же развернулся и остановился у широкого асфальтированного плаца.

– Приехали, сборный пункт, – сказал капитан и погладил портфель, – берите вещи и пошли. Быстренько, быстренько!

Все «быстренько» вышли из автобуса и осмотрелись, щурясь от яркого солнца.

– Будьте тут, я пойду доложу, – сказал капитан, рискуя вывихнуть челюсть, зевнул и пошёл в сторону крытого шифером двухэтажного здания – штаба.

Мурчик провёл взглядом капитана, посмотрел левее, протёр глаза и толкнул локтем стоящего рядом Игоря.

– А?

Мурчик вытянул перед собой указательный палец и с выражением сказал:

– Гля, красавцы!

Игорь глянул.

На огромном расчерченном белыми линиями плацу, заваленном рюкзаками, спортивными сумками, мешками и другим походным скарбом, шлялись в разных направлениях стриженные под ноль парни в каких-то диковинных маскарадных костюмах. Их было сотни три-четыре, а может быть и больше. Рваные фуфайки, куртки, подрезанные ножом штаны, дырявые майки… Карнавал голодранцев. Курили все, дым стоял коромыслом. Многие были пьяные, многие пьяные очень. Некоторые валялись прямо на асфальте, среди вещей, потрясая окружающих живописностью и разнообразием поз. Немногочисленные доставившие их сюда из районных военкоматов сопровождающие офицеры криком и матом пытались наводить порядок, но на них почти не реагировали.

– Балдёжь! – оглядевшись, кивнул Игорь.

– А туда посмотри! – сказал Мурчик.

Напротив примыкавшего к плацу четырёхэтажного здания начинался сразу от асфальта и продолжался почти до забора смежного с военкоматом кожно-венерологического диспансера небольшой импровизированный скверик. В скверике велась оживлённая перепалка между худым офицером, стоящим перед расположенными уступом, как в кинозале, лавочками и тремя десятками пьяных призывников, одетых кто во что, как зря стоявших, сидевших, лежавших и валявших дурака на них, возле них и под ними.

– Куда смотреть?

– Вон, левее. Где лавки.

Перед лавочками стоял худой и долговязый старший лейтенант и, вскрикивая: «Вот, видите, видите!» – с трудом поддерживал в вертикальном положении пьяного, всё норовящего упасть, расхристанного, стриженого «под ноль» детину.

Детина был около двух метров ростом, небритый, с глазами, как у быка, в тельняшке и похожей на фуфайку стёганой болоньевой куртке с вырванными с мясом рукавами. Пьяно ухмыляясь, он крепко держался с одной стороны за старшего лейтенанта, отчаянно борющегося с приступами тошноты, а с другой – за безобразно пьяного и старательно обрыганного чем-то похожим на борщ толстяка в жёлтой детской шапочке-панамке, короткой оранжевой болоньевой, не его размера, курточке и вылезшей одной полой из сползающих, с расстёгнутой ширинкой, штанов, цветастой рубашке без пуговиц. Этот толстяк, являясь причиной тошноты лейтенанта, стоял на одной ноге и, держимый за воротник детиной, страстно, периодически проплёвываясь и шатаясь, буровил нечто несуразное, перед собой по балетному выводя кренделя рукой. Его тирада состояла из произвольного набора гласных звуков, с преобладанием звука «ы»:

– Аы уы иы ыы…

Детина, соглашаясь с ним, тряс губами.

– Вот, видите, видите! – кивая на них головой, страдал лейтенант.

Оборванцы на лавочках смехом подтверждали, что видят.

Вдруг, прервав тираду, толстяк шумно перевел дух, сказал: «Ы! Ыык!» – и на выдохе начал блевать, тупо глядя перед собой и в паузах между сокращениями желудка с огромным облегчением выговаривая звук «О».

Детина незамедлительно его от себя оттолкнул, брезгливо отвернулся, заметил на краю плаца две фигуры и протёр глаз. Этими фигурами были два старших офицера, неслышно подошедших, остановившихся в сторонке и с покачиванием голов наблюдавших за разворачивающимся перед лавочками действом. Ласково посмотрев на офицеров, детина недоумённо пожал плечами, показал пальцем на наклонившегося, теряющего равновесие и отчаянно балансирующего руками толстяка и проговорил:

– Видите? А не пил ведь, ни-ни! Наверное или съел что-то несвежее, или, э-эк! – детина варварски икнул, – или заболел.

– Алкоголизмом заболел! – закричал фальцетом за заботами не увидевший подошедших лейтенант. – Алкоголизмом? Да, алкоголизмом!

– Нет! – неподдельно возмутился детина, – морской болезнью! Он во флот не хочет. Там качает, качает волна морская… Вон, – он взмахнул рукой в сторону ворот, в которые как раз заходили два морских офицера, – увидел на выходе мореманов, укачало и блюёт! Тьфу, зараза! – страстно добавил он, заметив, что толстяк попал ему, по-видимому, борщом на подрезанные чуть ниже колен штаны. – Зараза, сказал! – он незамедлительно вытер испачканное колено о круглую задницу толстяка, да так тщательно, что не желающий во флот толстяк окончательно потерял равновесие, упал на четвереньки и, мотая головой и блюя, затрубил какслон. Визжащая от восторга толпа призывников на лавочках, глядя на это, ещё и заулюлюкала.

Все были довольны, пьяны и счастливы, кроме растерянного старшего лейтенанта и двоих подошедших: майора Лемешева – заместителя начальника сборного пункта, и второго майора – тоже сотрудника военкомата, видимо вчера крепко выпивавшего, с красными петлицами, такого же цвета лицом и взглядом, какой бывает у совы, которая летела-летела по лесу по своим совиным делам, на лету задремала и вдруг ударилась головой о неизвестно откуда появившееся на её пути толстое и твёрдое дерево.

Смеющийся вместе со всеми Мурчик, глянув на него, удивился: у всех встреченных им на жизненном пути дослужившихся до звания «майор» военкоматовских работников были красные лица и совиные взгляды.

«С чего бы это? – подумал Мурчик, – может быть, профессиональное заболевание?»

Майоры угрюмо осмотрелись.

– Кто эту мразь привез, Кравцов? – оторвав взгляд от исходящего желудочным соком толстяка и остановив его на лежбище на лавочках, сам у себя спросил майор Лемешев. – Кравцов, иди сюда!

Старший лейтенант оглянулся, вздрогнул, крикнул: «Я!» – прекратил поддерживать детину и, прижимая рукой фуражку, галопом устремился к майору.

Лишившийся опоры детина, как трава на ветру, сразу начал качаться из стороны в сторону. Лейтенант оглянулся, в два прыжка вернулся и, схватив за воротник, не позволил тому упасть. Он растерялся. Он не мог решить, что ему делать: продолжать держать детину или бежать к майору. Кравцов виновато посмотрел на Лемешева и под его тяжёлым взглядом выпустил из рук воротник детины. Тот покачнулся и немедленно упал головой в сторону севера, а лейтенант, пригибаясь, побежал к майору.

– Постройте! Быстренько! И обыскать! – сквозь зубы процедил майор подбегающему лейтенанту, равнодушно пронаблюдав падение детины, – всех!

– А чё искать? – удивлённо, сложившись вдвое и снизу заглядывая в глаза Лемешеву, спросил лейтенант.

– Обыскать на предмет обнаружения и изъятия спиртных напитков. Понятно?

– Так точно! – старший лейтенант вытянулся во фрунт, оказавшись на голову выше майоров.

– Выполняйте!

– Есть!

Майоры отошлиотревущей толпы и пошли к штабу, а за их спинами неуклюжий и долговязый старший лейтенант Кравцов, злясь, взвизгивая и кривляясь, попытался поднять с лавочек и построить для обыска гогочущее войско.

– Каждый год одно и то же! – оглянувшись на Кравцова, сказал майору с красным лицом и петлицами майор Лемешев.

Майор в ответ кивнул совиным лицом:

– Угу!

Он оглянулся на орущего: «Построились!» Кравцова и, прикрыв рот рукой, от души зевнул.

Через полчаса с большим трудом все призывники были построены на плацу в виде буквы «П», а вернее, кривой «С».

Из штаба к строю вышли трое: первым – майор Лемешев, вторым – держащий перед собой ворох бумаг краснолицый майор, а за ними – нёсший в руках мягкий стул какой-то нескладный, клышеногий, очкастый, в форме общевойскового лейтенанта, как на него сказал Игорь, «фраер».

Толстенные линзы тесных очков фраера были направлены в землю, и его косым, один глаз на Кавказ, а другой – на север, глазам за ними было так тесно, что они, выталкиваемые диоптриями, то и дело показывались над отбрасывающей на строй нестерпимые солнечные зайчики позолоченной дужкой.

– Построились! – крикнул Лемешев.

В строю перед каждой группой призывников стоял офицер, который их сюда сопроводил из районного военкомата. Офицеры стояли ровно, криками через плечо успокаивая галдящих подопечных, а призывники кто как. Если стоящие в первых рядах при окрике Лемешева умолкли, то задние ряды продолжали галдеть, курить и смеяться без стеснения.

– Тихо! – крикнул красный майор.

Стало тише. Майоры вышли на центр плаца и остановились. Лейтенант поставил возле них стул и отошёл в сторону.

– Тихо! – опять крикнул майор.

Стало ещё чуть тише, и эту очень даже не мертвую тишину нарушил майор Лемешев.

– Докладываю! – сделав шаг вперёд, громко сказал он. – За вчерашний и сегодняшний день в армию уже не попадут семь человек, – в строю притихли почти совсем. – Семь! – Лемешев поднял вверх указательный палец и потряс им, – семь! Трое вскрыли вены, двое отрубили себе пальцы, одного подрезали, один упал с забора и сломал позвоночник. Вроде, пока всё? – он повернулся к красному майору.

– Слава Богу, – кивнул тот.

– И это всё – водка! – продолжил Лемешев.

– Она, родимая, – опять кивнул майор и пошелестел бумагами.

– И поэтому я приказываю: старшим команд немедленно, – Лемешев посмотрел налево в вынырнувшие из очков глаза фраера-лейтенанта, – немедленно! Здесь же произвести досмотр вещей, и все спиртное изъять! Показываю как!

Глаза спрятались, фраер остался стоять на месте, а Лемешевс майором подошли к строю. Весь плац повернул головы вих сторону.

– Давай рюкзак сюда! – рявкнул Лемешев настрой.

Оказавшийся в первой шеренге ближе всех к нему усатый плюгавенький призывник было попятился, но старший команды – ефрейторообразный капитан, схватилего за петли и голосом как у стеклореза спросил: «Куда?»

Толпа недовольно загудела. Лемешев вырвал из рукплюгавого, которого зверинойхваткой держал капитан, рюкзак. В этот момент стоящий чуть сзади за плюгавым веселорожий и наглый призывник обильно наслюнявил палец и щелбоном метнул слюну на спину капитану. На спине капитана нарисовалась фигура, слегка напоминавшая восьмёрку. Плюнув таким же образом на спину капитану ещё раз, он беззаботно и заливисто заржал. Капитан держал своего подшефного, как собака держит кость – не отнимешь, и выходки этой не заметил, а среди призывников это вызвало бурю веселья, у одного даже дошло до истерики: уж чего, чего, а как плюют на спину капитанам, да ещё так загогулисто, не каждый день увидишь. Веселье окружающих вдохновило наглеца на ещё один подвиг. Пользуясь занятостью капитана, он воспользовался своим высоким ростом, и просто, тихо и много наплевал тому сверху на фуражку. Он победно оглядел своих сотоварищей, ожидая одобрения, но окружающим было уже не до этого – они все смотрели в одну точку, на руки Лемешева, открывшего рюкзак плюгавого и, с возгласом: «Ага!» – извлекающего из его нутра две бутылки водки.

Отдав расстроенному плюгавому пустой рюкзак, и торжественно неся перед собой, Лемешев вышел на середину плаца и по одной, широко размахнувшись, разбил их об асфальт. Толпа возмущенно загудела. В гуле отчётливо и многократно послышалось слово «пэдэрасты!», многие недвусмысленно зажестикулировали.

Лемешев сказал: «Вот так! – и скомандовал: – Командиры, приступайте!»

Командиры приступили.

Землистолицый капитан, которому и приступать то было не к чему, и его немногочисленная, так удачно спрятавшая водку, компания находились на краю левого фланга строя и молча наблюдали за развернувшимся на плацу тотальным обыском. Компания – с интересом, капитан – откровенно скучая. Он закурил в строю и вдруг спросил одного из привезённых с собой:

– Слышишь, как тебя зовут?

– Андрейка, – ответил, открывши рот, следивший за перипетиями на плацу, паренёк.

Капитан поднял одну бровь, пожал плечами и сбил пальцем пепел на асфальт.

– Ну ладно, пусть будет Андрейка, – затянулся он, – давай отойдем.

Отошли.

На плацу шмон продолжался.

– Вы… – сказал капитан и замолчал – в команде лейтенанта Кравцова вдруг раздался сильный шум, крики, и на середину плаца из строя, с бутылкой в руках, искривляя позвоночник, выбежал призывник, Жуковский Петя, с глазами по семь копеек на круглом, украшенном девичьим румянцем лице. За ним, с криком: «Cтой, гныда!» – шлёпая по асфальту подошвами сапог сорок пятого размера, делая руками хватательные движения, гнался лейтенант Кравцов:

– Стой! Давай водку сюда!

Кравцов обнаружил в Петиных вещах бутылку водки, но взять не успел – чтобы она не пропала, Петя решил её незамедлительно выпить. Лейтенант был против этого, поэтому Петя схватил бутылку и побежал. Лейтенант погнался. Убегая от него, Петя на ходу зубами рвал сделанную из толстой фольги пробку водочной бутылки, а оторвав и выплюнув, сразу припал губами к её горлышку. Лейтенант слёту кинулся на него, но Петя, не отрывая губ, сделал туловищем немыслимый финт, и Кравцов, проскочив мимо, неудачно тормознув и запутавшись в сапогах, повинуясь коварным силам инерции и земного притяжения, выставив перед собой руки и сделав удивлённое лицо, упал. Приземляясь, он был похож на большой пассажирский самолёт, аварийно садящийся на скользкую обледеневшую полосу.

Толпа восторженно заныла, а Петя, стоя над поверженным противником, продолжил ускоренно лакать водку, в паузах между глотками позволяя воздуху в виде пузырьков проникать в пустеющую на глазах бутылку. Одобрительный вой толпы при погоне стал рёвом при питии.

Взбешенный, замурзанный Кравцов как-то боком вскочил и, широко растопырив руки, снова бросился на Петю. Петя делал телом движения, напоминавшие музыкальный ключ «соль», и ужом уворачивался от длинных рук лейтенанта. Он теперь срывал аплодисменты, употребляя в паузах схватки, когда лейтенант, махая руками, как петух крыльями, в очередной раз проскакивал мимо и разворачивался для повторного броска.

Допив до дна, Петя остановился, гордо потряс бутылкой над головой и торжественно вручил её порожней схватившему-таки его за рубашку, опупевшему лейтенанту. Тот виновато принял тару и с тоской посмотрел на Лемешева, молча наблюдавшего за этой сценой. Лемешев плюнул на землю и, обращаясь к красному майору, сказал:

– Каждый год одно и тоже! Каждый год! – ещё раз плюнул и, повернувшись к Пете, с придыханием произнес. – Я тебя, герой, на Новую Землю служить отправлю, к белым медведям и собакам лайкам! Понял? Ты смотри, какой герой!

Все задумались на секунду, пытаясь вспомнить географию. Про Малую землю, благодаря внезапно проснувшемуся литературному таланту правящего страной вождя, Леонида Ильича Брежнева, слышали все, а Новая Земля, это где? В Сибири? На полюсе? На Луне? Где? А «герой» от единоразового употребления внутрь полулитра водки уже начал гаснуть и под вой толпы нетвёрдопоплелся в сторону лавочек, где и примостился под чахлым деревом, пригорюнившись.

Майор Лемешев крикнул бережно держащему Петину бутылку лейтенанту:

– Кравцов! – и, достав из кармана две сетки-авоськи, бросил их ставшему навытяжку и крикнувшему: «Я!» – лейтенанту. – Соберите сюда всю добычу и несите её в штаб!

Старший лейтенант кивнул, поставил бутылку на асфальт, отдал честь и бросился исполнять.

Прервавшие обыск, чтобы посмотреть на устроенное Петей Жуковским шоу, старшие команд вернулись к прежнему занятию – они продолжили лазить в рюкзаках призывников и искать припрятанные там бутылки. Обнаружив, они извлекали на свет божий и ставили добытые напитки себе за спину, на асфальт, но глаз не хватало, и когда офицеры брались за следующий рюкзак, оставленные без присмотра бутылки немедленно дерзко и отчаянно возвращались себе бывшими хозяевами. Заметив это, Кравцов криком отогнал наглецов и начал собирать трофеи в сетку. Их было много. И наглецов, и трофеев. Лейтенант от крика сорвал голос.

– Пропадает! – посмотрев на переполненную авоську в руках Кравцова, выпустил дым через нос землистолицый капитан и спросил. – Как твоя фамилия?

– Пронин, – ответил парнишка, представившийся Андрейкой.

– Слышишь, Андрейка, а ваша-то водка – цела. Согласен?

– Угу, – согласился Пронин.

Капитан продолжил:

– Вы деньги с собой ведь брали?

– Брали, – подтвердил Андрейка.

– Много?

– Не знаю. Кому сколько дали.

– Там, – капитан глубоко затянулся, – в армии, они вам всё равно не понадобятся, там всё казённое, согласен? Собери-ка ты у ребят мне на дорожку сотенку-другую, – капитан опять затянулся, – третью. Я вам добро сделал, вы мне. Угу?

Пронин подошёл к своим товарищам.

– Ну что там? – не отрывая взгляда от концерта на плацу, спросил Шубин.

– Деньги наши ему нужны, говорит, чтоб собрали ему.

– Ему что, пять бутылок мало? – возмутился Мурчик. – Пять бутылок отдали! Это ж и обоссаться можно!

– Ну чего вы, мужики, там деды всё равно всё заберут, – влез Торчок, – а так – хороший мужик! – Торчок достал из кармана и начал слюнявить мятые купюры. – Давай, по полсотни на рыло – и будет нормально. Ну, что за дела?

Все скинулись. Кто нехотя, кто без эмоций. Нужно, так нужно. Игорь пересчитал деньги и засунул в карман.

На плацу шмон закончился. Лишённая большей части запасов спиртного толпа с озлоблёнными рожами начала расползаться. К Пронину и компании подошёл выбросивший окурок капитан.

– Ну что, пошли в автобус?

– Угу.

Зашли, сели. Автобус на солнце уже успел нагреться, поэтому все постарались сесть на сидения, до которых ещё не успело добраться горячее утреннее солнце. Капитан открыл свой переполненный жёлтый портфель и сказал:

– Ну, что сидим? Давайте, разбирайте свои запасы!

После того как все своё спиртное добро из портфеля и большой матерчатой сумки разобрали, Игорь взял из рук Васи тёплую бутылку коньяка и с собранными деньгами начал тыкать её капитану. Капитан этаким ленивым, с бараньими интонациями голосом, стыдливо отворачиваясь, запричитал:

– Это мне-э? Мне-э? Ну что вы, ребята, не надо! Ну… не надо! Ну… спасибо!

Он резво спрятал деньги в карман, а бутылку в портфель, где до этого поселились пять комиссионных. Шестая не влезла, и, что бы капитан не делал, портфель не закрывался.

– А! И так сойдёт! – он махнул рукой и сел, держа его на руках незакрытым, с далеко торчащим оттуда горлышком. – Ладно, ребята, садитесь, пейте, быстренько закусывайте, и мы поехали.

– Есть! – приложил руку к виску Клюев, взял бутылку и, после того как Игорь с размаху вывалил на расстеленную на сидении газету съестное содержимое своей сумки и Мурчикового рюкзака, налил всем по половине кружки.

Свою он протянул капитану:

– Давайте, товарищ капитан, за здоровье!

Капитан протестующе поднял ладонь:

– Нет! Нет, ребята, пейте сами, я – нет. Нет!

Игорь выпил, отфыркиваясь, нервно передёрнул плечами, открыл новую бутылку, налил в кружку опять и развёл руками:

– Капитан! Ну?

– Ну ладно, ладно, только за ваше здоровье! – позволил себя уговорить капитан, отставил в сторону портфель, вытер губы, хекнул влево, выпил, крякнул, промычал. – Тёплая, зараза! – с аппетитом закусил любезно поданным Мурчиком солёным огурчиком, на импровизированном газетном столе добыл жареную курицу, порвал её на куски и, уже жуя, добавил. – А-ааааа! А мне ведь нельзя, я ведь на службе.

Пронин глянул на стрескавшего за полминуты полкурицы капитана, порадовался за его аппетит, выпил и, отчаянно скривясь, пробурчал:

– Нам тоже нельзя. Мы теперь тоже вроде как на службе.

Все выпили, повеселели и сидели, довольно ухмыляясь, поглядывая в окна, громко чавкая и пробуя травить армейские анекдоты.

– Ну, давай еще по одной, и-ик, и я поехал! – хлопая в ладошки, промямлил уже краснолицый капитан, за недолгое время трапезы успевший украситься крупными пятнами какого-то животного происхождения жира на брюках и прилипшими к галстуку кусочками жареной куриной плоти.

Уже пьяный Пронин поддержал:

– А, давай!

Все выпили, закусили. Очень быстро повторили. На этот раз молча. Капитан попробовал встать.

– Ну, р… р… р-ребята… эк, …бята!

Попробовал, но не встал – жара.

– Товарищ капитан, всё нормально? – спросил Мурчик, когда опять повторивший попытку подняться капитан, поскользнувшись, опёрся об него лицом.

– Нормально, нъ… ормально! – ответил тот, обнимая портфель. – Всё, ребята, всё! Пошли! Вываливайте нафиг из автобуса, Родину защищать н… ек… ком… ек… н… э-эк-кому… фух! Короче н… говоря, нек-кому. Идите, вон там, на лавочках, сядьте и сидите. Вас позовут. Только больше не пейте, – капитан строго поболтал на призывников указательным пальцем, – ни капли!

– Всё нормально, капитан! – икнул Торчёк и взял под козырёк.

– Тогда ик, н… ны… ныа на выход!

Все вышли из автобуса с чувством птенца, впервые покинувшего твердь гнезда. Вчера уже закончилось, сегодня ещё не началось. Капитан, не выпуская портфеля из рук, вышел последним, дважды пересчитал головы и остался доволен. Затем он громко, даже немного присев от усердия, позвал болтающего невдалеке с коллегами шофёра:

– Эй! Поехали!

Автобус уехал, увозя с собой веселье и оставив тревожное ожидание.