Презумпция виновности

— Так ты что, думаешь, что тебе это все будет там с неба падать? — прервала дочь Инга Сергеевна.

— Я думаю, что все, кто едут, не ждут там манны небесной, они готовятся и к трудностям. Но они стремятся к свободе, которая дает человеку возможность показать прежде всего самому себе, кто он есть на самом деле, испытать себя. — Дочь опять прервала себя, передохнула и, с трудом справившись с нервным комом в горле, продолжала: — Знаешь, мамочка, мы никогда не говорили с тобой об этом. Эта тема была запретной с молчаливого согласия всех. Но давай хоть раз обо всем начистоту. Ведь мой так называемый выбор института, факультета, профессии разве не был фикцией? Разве мы не «выбирали» только из того, что было мне доступно? Мы делали вид, что я выбираю институт. И твои успехи…

— Послушай, дочь, — вспыхнула Инга Сергеевна, — я не стану на твоем пути. Если ты так решила, выбирай свой путь. Но мой, пожалуйста, не трогай. Да, он был нелегок, но именно этим он мне дорог, и дорог замечательными людьми, которые вопреки всем известным порокам нашего общества оставались настоящими людьми, честными. Были, конечно, как у всех и везде, подонки на пути. Но не они решали. Наоборот, они даже помогали, ибо в противовес им активизировались порядочные, честные люди, благодаря которым во все времена мир держится. И все лучшее, что я сделала, в душе своей я посвящаю им. Были среди них и представители партийных и советских органов. Не их вина, что они жили в этой порочной системе и вынуждены теперь нести на себе крест всех разоблачений ее. Живи они в другой ситуации, их порядочность, доброта раскрылись бы наверняка более полно на благо людей и всей страны. Но, может, памятника, почтения они достойны именно потому, что в той порочной системе жили не ее законами, а общечеловеческими нравственными ценностями. Да, они жили в этой системе, работали в ней, не выступали против нее открыто. Они не были открытыми революционерами. Но и они вершили свою революцию в обществе тем, что противостояли Системе, играя в свою игру: они правдами и неправдами давали дорогу честным, прогрессивным людям, чем подтачивали фундамент этой самой системы. А что касается национальных проблем…

— У тебя их не было, — иронично вставила дочь.

— Не издевайся, это тебе не делает чести, — опять разволновавшись, сказала Инга Сергеевна.

— Но не мне тебе говорить, — перебила дочь, — что такие, как ты, во-первых, должны были в десять раз больше работать, чтобы чего-то добиться. Во-вторых, такие, как ты, «проскакивали», потому что это тоже нужно было идеологической машине. Как же без вас они могли разводить демагогию о демократии, интернационализме?! Им нужны были примеры для внешнего мира о преуспевающих евреях, беспартийных. Так что те, о которых ты здесь говоришь, поддержали тебя и тебе подобных не потому, что они такие хорошие, а потому только, что внешний мир не переставал трубить о нарушениях прав человека.

— Нет, дочь, ты слишком наивна. Ты слишком обольщаешься по поводу воздействия внешнего мира на нашу власть. А вообще я устала, — сказала Инга Сергеевна сникшим голосом, — тебе не нужно трудиться, чтобы меня в чем-то убеждать или переубеждать. Я бы ничего не изменила в своей жизни и прошла бы весь свой путь снова. Мне ни за что не стыдно. Мне только горько, что я не смогла пока помочь тебе обустроить жизнь достойно. Но я еще не потеряла надежду на то, что вот-вот отменят эту проклятую прописку и мы купим дом или квартиру. Главное, чтобы вы выбрались из этого общежития. А там уже все будет легче. Но если ты решила по-иному, делай, как ты считаешь нужным. Я не имею права тебе указывать и диктовать что-то. Но ты должна четко понимать, что я лично и, думаю, отец твой тоже никогда никуда не уедем. То, чего мы достигли, нам досталось нелегкой ценой, и мы дорожим этим.

* * *

Сейчас, прижавшись к подушке, Инга Сергеевна попыталась вспомнить все детали последующих событий. Анюта после этого тяжелого разговора не сняла с повестки дня вопрос об отъезде, но и никаких шагов, на которые шли все, кто настроился на эмиграцию, не предпринимала, ожидая чего-то, что сама смутно представляла. Но вскоре, словно наградой за страдания, случай представил решение проблемы самым наилучшим образом. Спустя несколько месяцев Игорь, встретившись на конференции в Москве с одним из крупных ученых, профессором Флемингом, дал ему понять, что не прочь был бы поехать поработать в Штаты.

Американский профессор, зная молодого ученого по его аспирантским публикациям, позитивно отреагировал на предложение Игоря и, получив крупный грант, выслал Игорю трехгодичный контракт для работы в США. Инга Сергеевна расценила этот вариант как подарок судьбы, так как отъезд дочери в связи с работой ее мужа давал свободу выбора и там, и здесь, и уж, во всяком случае, не означал эмиграцию и сжигание мостов.

Проконсультировавшись у юриста, они узнали, что после принятия закона о выезде, который стоит на повестке дня Верховного Совета, они смогут без всяких разрешений начальства поехать по контракту куда угодно. А пока нужна виза руководства того учреждения, где Игорь работает. Предчувствуя проблемы, которые могут возникнуть, они решили ждать принятия закона. Ни одной трансляции заседания Верховного Совета они не пропускали и внимали каждому слову депутатов, связывая теперь с их деятельностью свою судьбу. Уже наступало лето, Верховный Совет разъезжался на каникулы, а очередь до закона так и не дошла, и стало ясно, что еще не скоро дойдет.

Профессор Флеминг между тем недоумевал по поводу задержки приезда Игоря и в одном из писем дал понять, что полученный им грант для работы, на которую приглашен Игорь, должен быть задействован, и если молодой ученый изменил свои планы, ему необходимо сообщить об этом немедленно. Это вызвало волнение в семье, и было принято решение не связываться с принятием принятия закона о выезде, а действовать в рамках существующих (пусть и весьма расплывчатых) правил. Дождавшись конца лета, когда работники соответствующих служб вернулись из отпусков, Игорь пошел в президиум Академии наук, где ему сказали, что никаких проблем с поездкой у него не будет. Нужна только подпись директора института, где он работает.

* * *

Прервав воспоминания, Инга Сергеевна вернулась к событиям вчерашнего дня, и ощущение безысходности болью отозвалось в сердце. Уже было совсем светло, но Игорь и Катюшка посапыванием свидетельствовали, что крепко спят. Инге Сергеевне показалось, что и дочь погружена в сон.

— Мам, а какие у тебя планы на оставшиеся дни в Москве? — вдруг тихо спросила Анюта.

— Сегодня я уеду от вас часов в семь-восемь вечера, чтобы не очень поздно быть в гостинице, ибо завтра в семь утра поеду в Шереметьево встречать папу. Он прибывает в девять утра и через несколько часов улетает в Новосибирск. Я же еще останусь до конца недели в Москве, так как мне нужно подготовить все документы по защите для их отправки в ВАК.[1]

— А давайте все поедем в Москву, — сказал Игорь, встав с раскладушки, где он спал в спортивном костюме. — Я уже готов, как видите.

— В Москву, в Москву, в Магдонильс, — захлопала в ладоши проснувшаяся Катюшка.

— Сейчас девять, к двенадцати мы уже будем у тебя в гостинице, переоденемся и пойдем гулять по столице. Погода, судя по всему, ожидается отличная, — поддержала обрадованно Анюта.

Все быстро выпили чай с остатками вчерашних тортов и отправились на электричку. Когда они вышли из станции метро, Октябрьская площадь была вся залита солнцем. Два столбика всегда трудно доступной гостиницы Академии наук встречали их играющими от солнечных лучей улыбками окон. На сей раз по случаю защиты коллегам удалось забронировать Инге Сергеевне отдельный одноместный номер, куда семья отправились, чтобы привести себя в порядок после электрички.

Спустя час они уже гуляли по Красной площади. Собор Василия Блаженного — это чудо архитектуры, человеческой фантазии, гимн вечному стремлению человека к творчеству и красоте — в лучах солнца смотрелся одновременно и как что-то грандиозное, великое, и как маленькое игрушечное сооружение, которое можно поставить на ладонь. Не переставая восхищаться собором, Красной площадью, которую всегда посещали по приезде в Москву, они обошли их несколько раз и затем направились к улице Горького.

На главной улице столицы среди оживленной толпы вдруг Анютка, взяв мать под руку, прошептала: «Зачем нам, поручик, чужая земля…» — и горько заплакала. — А знаете что — сказала оживленно Инга Сергеевна, чтобы не дать себе впасть в уныние, пошли-ка в ресторан. Мы ведь слабо позавтракали, а время уже обеденное.

— В Магдонильс, — закричала радостно Катюшка.

— Нет, солнышко, сегодня мы в Макдоналдс не пойдем, так как там очень большая очередь, а времени у нас немного. Мы пойдем в другой, очень красивый ресторан.

Они заглядывали в каждый из попадавшихся на пути ресторанов, но ни в один из них попасть не удалось. В перестройку с ресторанами стало происходить что-то невероятное. Цены на все росли с каждым днем, а попасть становилось все трудней по непостижимым причинам. Катюшка проявляла все признаки усталости из-за длительной ходьбы, и Инга Сергеевна предложила:

— Я знаю место, где можно хорошо отдохнуть и вкусно пообедать: это Выставочный зал на Крымском Валу.

Минут через двадцать они уже сидели за столиком уютного кафе и ели, много вкусных вещей, в том числе деликатесов. Пообедав, они, довольные и повеселевшие, отправились в выставочные залы. Катюшка бегала, задыхаясь от восторга, со словами: «Как красиво!»- по новому, но уже изрядно потертому во многих местах из-за плохого качества паркету. На первом этаже их внимание привлекла зашторенная дверь, у которой отдельно продавались билеты. Наведя справки, Игорь узнал, что это отдельная выставка под названием «Улица», и они приняли решение посмотреть ее.

Перешагнув за шторку, они очутились в большой комнате, полностью имитирующей вид и атмосферу среднестатистической улицы любого советского города. Убогие витрины магазинов с обшарпанными дверями, отбитыми ступеньками и грудой уродливых, грязных ящиков предельно точно отражали вид снаружи типичного продовольственного магазина. Усталых женщин с тяжелыми авоськами с убогим набором продуктов изображали картонные манекены, выполненные с удивительной достоверностью. Поломанные, старые, грязные, с облезшей краской скамейки и фонари. В единственной побитой керамической урне — пожелтевшая страница «Правды» со статьей о превращении столицы в образцовый коммунистический город.

Все это сопровождалось бравурными песнями пятидесятых годов в исполнении Бунчикова и Нечаева. Выставка эта, удивительно простая в изобразительных средствах и в то же время социологически точная и злободневная, явила еще одну ступень возникшего в результате перестройки самопознания обществом самое себя.,…

Уже вечерело, и детям нужно было собираться домой на электричку.

— Знаете, что я придумала?! — обрадованно сказала Инга Сергеевна. — Я попрошу администратора, чтобы нам дали побольше номер на одну ночь или еще один одноместный для вас.

Обычно в субботу заезд в гостиницах небольшой, я объясню, что у меня была защита в Москве, что приехали дети поздравить, — не откажут. Как это будет замечательно. Мы утром все поедем встречать папу и проведем еще завтра полдня вместе. Сказав это, Инга Сергеевна вышла из номера.

Минут через двадцать она вернулась подавленная, пряча от детей глаза и не зная, что сказать им.

— Я хочу пить, — вдруг, как нельзя кстати, сказала Катюшка.

— Пошли все в буфет. Попьем чай с миндальными пирожными на дорогу, — сказал Игорь, обрадовавшись, что есть чем заполнить неловкую паузу.

После буфета дети быстро собрались, и Инга Сергеевна пошла проводить их до станции метро.

— Доченька, — сказала Инга Сергеевна, нежно обнимая Анюту, когда она уже устремилась к подошедшему вагону, — я хочу тебе повторить то, что говорила утром: «все будет хорошо!». Завтра прилетает папа, мы вам сразу позвоним и вместе все решим. Ты только не терзай себя и не думай, что на вашем директоре свет клином сошелся. Все же сейчас другие времена.

Дочь, ничего не ответив, только одарила мать многозначительным, продолжительным взглядом.

Глава 3. Об индульгенции в презумпции

Вернувшись в номер гостиницы, Инга Сергеевна опустошенно свалилась на кровать. Взгляд дочери, как ей казалось, жестоко укорявший ее даже в том, что ей отказали в гостинице на одну ночь, буквально испепелял душу.

Она просидела какое-то время в оцепенении, затем, вспомнив, что завтра в семь утра вставать, быстро взяла полотенце и пошла в ванную. Каждый, кто жил в гостинице Академии наук в Москве, знает, что многие одноместные номера, особенно в первом корпусе, сблокированы с двухместными. И по чьей-то «мудрости» в этих объединенных общей ванной, туалетом и крохотной прихожей комнатах поселяют часто лиц разного пола.

Останавливаясь на протяжении двадцати лет в этой гостинице, Инга Сергеевна не могла вспомнить случая, чтобы ее соседями по блоку были женщины. Это всегда создавало массу понятных неудобств и неловкостей при пользовании ванной и туалетом. Вот и сейчас, слыша за стеной мужские голоса, она быстро проскочила в ванную, чтобы никого не встретить. Однако, обнаружив, что забыла взять зубную щетку, вышла из ванной и тут же столкнулась лицом к лицу с коллегой — социологом Сергеем Кирилловым, которого не видела несколько лет.

— Инга, ты ли? — воскликнул в радостном удивлении Сергей.

— Как видишь, — сказала, устало улыбнувшись, Инга Сергеевна.

— И ты, что ли здесь, за стенкой живешь?

— Да, именно здесь живу.

— А когда ты приехала?

— Да уж несколько дней тому назад.

— А я только сегодня утром. У нас конференция в понедельник в МГУ. А ты не на нее ли прилетела?

— Нет по другим делам.

— А сейчас ты что ли куда-то собралась?

— Нет, наоборот, только пришла.

— Прекрасно. У нас тут сегодня небольшой междусобойчик. Я всех наших социологов знакомых обзвонил. Кое-кто придет. Как здорово! Зайдем, они вот-вот приедут. Я живу вместе с коллегой, он побежал в буфет за закусками. Остальное… как у Жванецкого: «У нас с собой было…».

В другой раз Инга Сергеевна была бы безмерно счастлива этой неожиданной встречи с друзьями-коллегами, ибо обожала социологические посиделки. Но сейчас этот праздник показался столь неуместным, что она слушала радостную болтовню Сергея с мечтой поскорее скрыться в своей комнате.

— Знаешь, Сереженька, у меня был тяжелый день, я устала, а утром рано вставать. Так что извини, пожалуйста. Хочется, конечно, всех видеть, но…

— Никаких «но», — весело перебил Сергей, не желая вникнуть в то, что она говорит. — В кои-то веки судьба свела. Да и когда это было, чтобы мы думали об усталости, о сне. Ты что, Инга, я тебя не узнаю.

Тут послышались шаги за дверью, и шумная толпа веселых мужчин — человек семь — ввалилась в крохотное пространство между двумя комнатами. Среди вошедших Инга Сергеевна сразу же заметила возвышавшегося над всеми Вадима Купцова. Видно было сразу, что переезд в Москву пошел ему на пользу. Его красивое, по природе мужественное, но простоватое лицо теперь приобрело какое-то новое выражение раскрепощённой, достоинства и уверенности. Седина придавала значительность и шарм. Он тут же через головы протянул ей руку со словами:

— Инга! Куда ты пропала, я тебе и открытки поздравительные, и приглашения на конференции, а от тебя ни ответа ни привета.

Не дожидаясь ответа, Вадим, влекомый толпой, проник в небольшую двухместную обитель Кириллова, затащив, крепко сжав ее руку, Ингу Сергеевну. Мужчины весело выкладывали на стол принесенные напитки, фрукты, закуски и непрерывно хохотали по любому поводу. Со всеми, кроме двоих из них, Инга Сергеевна была хорошо знакома с давних времен начала активного развития социологических исследований, в которых они все принимали активное участие.

Сейчас она сидела − одна женщина среди этих мужчин − и восторгалась тем, что, несмотря на то что все они уже достигли статуса профессоров, зав. секторами, зав. кафедрами в вузах, ничто не выдавало этого. Здесь, собравшись в этой тесной гостиничной комнате в джинсах, спортивных куртках, свитерах, они были такими же веселыми и озорными, как на заре своей социологической юности.

После первого тоста, выпитого за встречу, Валера Кузнецов сказал:

— Ребята, с нами единственная женщина. Я предлагаю всем стоя выпить.

Все дружно подняли стаканы с водкой и, выпив, принялись энергично закусывать.

— Я слышал, что ты собираешься защищаться, буквально на днях… — сказал Вадим, обратившись к Инге Сергеевне.

— Да, уже, — ответила она, смущенно улыбнувшись.

— Как? Уже защитилась? Вот это-да! Когда, когда это произошло, почему мы ничего не знали? — спросил Виктор Малинин громко.

— Вчера.

— Вчера, ты защитила докторскую и молчишь?! Ну даешь! Ребята! Сегодня пьем только за Ингу — самую умную, самую очаровательную, самую прекрасную из женщин, — сказал он, встав из-за стола и подлив всем водку.

Легкое воздействие алкоголя и тепло, которое излучали по отношению к ней эти старые друзья, наполнили всю ее какой-то волшебным ощущением легкости, уюта.

— Ребята, — сказала она тихо и сентиментально, — ребята, не нужно пить за меня и говорить обо мне. Мне и так очень хорошо просто сидеть с вами. Давайте лучше говорить о нашей социологии, которая нас всех сформировала, научила кое-что понимать в жизни, ценить человека и которая нас подружила. И еще… Вот, что я бы хотела сказать, раз уж так неожиданно нас свела судьбы в этот волнующий меня момент моей творческой жизни. Я не могу не сказать и не выразить самые лучшие слава благодарности одному из Вас- Вадиму. Да-да дорогие друзья, коллеги_ это Вадим мне открыл социологию. Я хочу, чтобы ты знал, Вадим: я этого никогда не забываю, и не забуду. Инга Сергеевна обратила свой взгляд к Вадиму. — Я предлагаю выпить за Вадима, моего крестного социологического отца!

После дружного тоста все затихли, принявшись закусывать.

— А помните, какие мероприятия мы устраивали? — нарушил молчание Сергей. — Первая конференция молодых социологов. Помните, как мы бились над определением понятия «молодой ученый»? Бились, бились и записали в информационном письме о конференции: «Молодой ученый − это тот, кому до тридцати трех, а также всякий, кто таковым себя считает».

— А пародийная защита в Доме ученых диссертации на соискание ученой степени кандидата юморологических наук… Кто помнит? — вдохновенно вставил Юра Алексеев.

— А расскажите об этой пародийной защите, — оживленно спросил незнакомый Инге мужчина, представившийся ей как Андрей и, по ее догадкам, московский коллега и друг Вадима.

— Да-да, я помню эту защиту, — сказал весело Виктор. — Ну хохма была. Ее записал кто-то на магнитофонную пленку, которая ходила по рукам, как концерты Жванецкого. А ведь это было действительно что-то потрясающее по уровню остроумия и интеллектуальных находок. Попытаюсь вспомнить в деталях. Виктор встал, почесал затылок и начал излагать свои воспоминания о нашумевшем когда-то в Академгородке событии.

Значит так: заранее был разработан сценарий, согласно которому по процедуре эта защита должна была полностью соответствовать установившемуся в стране процессу защиты на ученом совете.

Юмористической соискательницей была поистине одна из социологических звезд в ту пору- Инна Рывкина. Ее юморичстическим «научным руководителем» был назначен подлинный профессор, известный ученый-математик Воронов; первым юмористическим оппонентом был легендарный ученик Председателя Сибирского Отделения Академии наук всемирно-известного академика Лаврентьева, лауреат Ленинской премии Дерибас, а вторым юмористическим оппонентом была (если мне не изменяет память) доктор биологических наук, забыл ее имя, какое-то необычное. Диссертация на соискание ученой степени кандидата юморологических наук называлась, кажется, так: «Женщина как объект и субъект социальных отношений».

Соискательнице была придумана такая биография, из которой следовало, что она мать пятерых детей, прошла сложный путь, началом которого была работа массажистки в футбольной команде. Согласно это биографии в ее прошлом было все кроме… научной деятельности. Зато ее диссертация квалифицировалась как последнее достижение науки.

Импровизированным ученым секретарем импровизированного ученого совета был ученик академика Александра Даниловича Александрова, известный профессор Борисов. Когда он читал всю эту биографию и называл организации, откуда пришли отзывы: от прачечных и булочных — до самых квазинаучных учреждений, зал грохотал от хохота, а что происходило, когда сама соискательница, то есть Рывкина докладывала суть своей диссертации, сопровождая его показом цифр в развешанных на стене таблицах, раздирающий публику хохот, был похож на рев. Ни один концерт, ни одного юмориста, вероятно не знал такого.

— Да, Инна Рывкина — это явление в нашей социологии, — вставил Юра, перебив Виктора. — Она умела построить одно предложение из любого количества слов. Один из продуктов ее такого творчества даже был опубликован в трудах той самой первой конференции молодых социологов. Эта ее работа состояла из одного предложения величиной в страницу. И представьте, не наши гениальные статьи, а этот опус принес сборнику огромную популярность. Кажется, там были такие перлы: «в связи с отсутствием присутствия, а также присутствием отсутствия, отсутствие отсутствия и присутствие присутствия…»

— Так вот, вернемся к знаменитой «защите», − перебив Юру, продолжал Виктор. — Ну мы хорошо знаем, что обычно оппонент на защите, высказав свои замечания, выражает в целом позитивное отношение к диссертации и рекомендует присвоить соискателю ученую степень. В нашем случае, смысл выступления первого оппонента состоял в том, что, употребив все принятые при обычных защитах в отзывах оппонентов штампы, не оставив мокрого места от самой диссертации, он так же штампованно заключил: «учитывая тот факт, что соискательница — великолепная женщина, мать пятерых детей, она бесспорно заслуживает присуждения ей ученой степени…»

Второй оппонент — женщина биолог, излагала свой отзыв так, что у нее «по ошибке» слова «социологические» и «социалистические» заменялись словом «биологические». Это звучало, примерно так: «С первых дней возникновения нашего биологического государства» или «в условиях биологических производственных отношений», «биологические анкеты», «биологические опросы» и другие перлы. После каждой такой «ошибки» она подобострастно извинялась и потом продолжала в том же духе. Ну представляете, что творилось в зале, все просто умирали от хохота.

— Друзья, а кто помнит, что дальше было? — перебил Сергей. — А дальше было следующее. В общем, этот сценарий, конечно, был заранее подготовлен, хотя и импровизации было немало, но все же «вся защита» была как бы в рамках сценария. Но тут вдруг произошло нечто неожиданное для всех. Когда церемония уже подходила к концу, длясь часа четыре, один мужчина из слушателей поднял руку и попросил слово. Никто не был к этому готов, но аура остроумия и веселости настолько охватила зал, что ему без колебаний предоставили слово. Этот простоватого вида, коренастый, лет тридцати пяти мужичок, с каким-то беретом на макушке, развалистой походкой вышел к трибуне и представился одним из членов той футбольной команды, где соискательница «работала», согласно ее «биографии», массажисткой. Он такое нес про ее достоинства, что зал публика уже обессилела от неудержимого хохота.

— Да, ребята, теперь мы может только вспоминать те золотые времена в Городке, — сказал Виктор.

— А любимые Городковские анекдоты тех лет, кто помнит? — спросил Сергей, смеясь и подливая всем водку. — Я помню вот этот, о конкурсе между пионерами и академиками.

— Давай, вали, Сережа. Такая ностальгия взыграла, — вставил Вадим. Ой до чего же здорово, что мы собрались, ребята. Давайте повспоминаем. Ведь такого уже больше не повториться никогда в нашей жизни, да и вообще в жизни. Это все уникально и неповторимо. Давайте еще раз выпьем по глотку- Он встал со стула, подлил всем водки, чокнулся со всеми, глотнул алкоголь и снова сел с неприкрытой грустью на лице.

— Итак продолжаю, вставил Сергей. — Значит, так: был конкурс, в котором победу одержали пионеры. Академики, конечно, возмутились и обратились в жюри. «Ладно, — сказал председатель жюри. — Сейчас разберемся. Так, вопрос первый: какое слово из трех букв пишут на заборах? Пионеры написали: «мир», а вы, академики, что написали?… Вопрос второй: какой женский орган самый популярный? Пионеры написали: Международный женский комитет по защите мира. А вы, академики, что написали? Вопрос третий: в каком месте у женщины самые кудрявые волосы? Пионеры ответили: в Африке, а вы, академики, что написали?» Ну что, вспомнили? — спросил Сергей, проглотив глоток водки из стакана.