Презумпция виновности

Как только они вошли, запахи нечистот сразу нахлынули на них. За три месяца, прошедших со времени ее предыдущего посещения Анюты, общежитие стало еще более дряхлым, грязным и неуютным. В связи с появившимся в этом блоке младенцем у молодой семьи, проживающей в соседней комнате, в общей кухне и коридоре ко всему прочему появились развешанные всюду пеленки, огромная коляска и детский крик. Мать с дочерью, уже откровенно взволнованной отсутствием мужа, быстро проскочили в их комнату, которая по сравнению с коридором показалась сейчас Инге Сергеевне сущим раем. Обставленная в первый же день поселения здесь Анюты новой дорогой мебелью и оформленная с большим вкусом, эта двадцатиметровая обитель на трех человек в грязном запущенном общежитии выглядела каким-то пятым углом, поражая чистотой и уютом. Комната тут же «объяла» их своим теплом и приветливостью.

На столе, красиво убранном яствами и шампанским, из букета цветов выглядывала большая записка. На ней большими печатными буквами было написано: «Во-первых, ПОЗДРАВЛЯЮ! Урааа! Я звонил в институт и все знаю. Во-вторых, бегу на свидание к директору по поводу получения его подписи. Секретарша сказала, что он должен появиться в шесть-семь часов и будет принимать всех, так как улетает надолго. Настроение оптимистичное. Сегодня будем гулять до утра. Катюшка у Ларисы. P. S. Без меня шампанское не открывать. Игорь». Мать и дочь посмотрели на часы, которые показывали девять вечера.

«Пора бы ему уже вернуться», — подумала Инга Сергеевна, но, подавив волнение, стала рассматривать содержимое праздничного стола. Бросилась в глаза висящая над столом на стене большая картина, выполненная Игорем на большом белом листе, как и все, что он делал, талантливо, живо, с юмором и оптимизмом. Вверху большими разноцветными буквами написано: «Мы едем, едем, едем в далекие края». В центре изображено голубое небо с розовыми облаками. Разрезая их, мчится фантастической формы космический корабль, в открытой (без верха) кабине которого у руля сидит в костюме космонавта подчеркнуто сосредоточенный Игорь. На плече у него с вздыбленной от скорости шерстью сидит кот.

За Игорем в образе прекрасной амазонки, с большими белыми лентами от шляпы, путающимися в облаках, сидит Анюта, держа в руках собачку и попугая. За ней в костюме Красной Шапочки в обнимку с обезьянкой сидит Катюшка. За спиной у нее в рюкзаке-корзиночке- красивый петушок. Волнение из-за столь позднего отсутствия Игоря не давала женщинам в полной мере ощутить радость, которую хотел он внушить им, изрядно потрудившись над этим произведением.

— Побегу за Катюшкой, — шепнула Анюта и выскочила за дверь.

Инга Сергеевна устало села на диван. Она была рада этому минутному одиночеству и, закрыв глаза, попыталась спрогнозировать результат свидания Игоря с директором.

В это время вахтерша позвала ее к телефону, который находился этажом ниже. Звонил муж из Японии. Он радостно поздравил ее и назвал рейс своего прибытия в Москву. Ей стало хорошо и легко от этого внимания и заботы. Каждый звук в устах мужа выражал удовлетворенность успешной командировкой, радость, оптимизм, заботу о семье. И это дало ей уверенность, что все проблемы будут решены. «И потому, — подумала она, — с каким бы результатом ни пришел Игорь, сегодня будет большой праздник».

Она энергично встала с дивана, достала из сумки подарки, привезенные Катюшке. В это время счастливая, нарядная, с большим букетом цветов влетела внучка и бросилась обнимать и целовать бабушку. Инга Сергеевна нежно прижала к себе это прелестное существо, которое ей внушало ни с чем не сравнимые чувства. «Боже, какие проблемы и неприятности могут затмить счастье от присутствия этого чуда?!» — думала она.

— Бабушка, а ты долго будешь с нами? — повторила Катюшка свой постоянный вопрос, с которого она всегда начинала встречу с бабушкой, с того момента, как научилась говорить. Инга Сергеевна всякий раз, приезжая, отвечала Катюшке какой-то веселой историей, из которой следовало, что эти разлуки нужны только для того, чтобы следующая встреча была еще более веселой, радостной и продолжительной. И на сей раз, она посадила ребенка на колени и начала, придумывая на ходу, рассказывать очередную историю. Внучка прервала рассказ и попросила отвести ее в туалет.

Инга Сергеевна, взяв ее за ручку, подошла к комнате, где находился общий для всех унитаз с поломанным умывальником. Открыв дверь, она отпрянула от запаха нечистот. Она быстро взяла стоявший в углу горшочек внучки и вернулась с ней в их комнату.

— Бабушка, — расплакалась Катюшка, — я уже большая, я не хочу на горшочек. Я хочу, как все, в «туатлив».

Заслышав плач, в комнату вошла Анюта и, поняв, в чем дело, со слезами на глазах сказала:

— Мамочка, этот туалет меня сводит с ума.

— Доченька, ничего, доченька. Скоро ты избавишься от всего этого. А Катюшка даст мне слово, что она будет «ходить» только на горшочек, да? — наклонилась Инга Сергеевна к внучке и принялась помогать ей снимать штанишки. Анюта снова вернулась в кухню, а малютка, уже забыв обо всем, сидела на горшочке, как на стульчике, распевая какую-то песенку. Когда Инга Сергеевна, выждав время, принялась поднимать внучку с горшочка, в дверях появился Игорь.

* * *

Зять подошел к теще, приветливо поцеловал, поздравил, но Инга Сергеевна не слушала его, видя, что он совершенно потерян и измучен результатом разговора с директором, сообщение о котором пытается всячески оттянуть. Чтобы дать зятю возможность расслабиться, Инга Сергеевна вышла в кухню, где Анюта разогревала приготовленных Игорем днем цыплят табака.

Кухня, которая потому только так называлась, что там стояли две электрические плиты на четыре семьи, замызганностью и обшарпанностью напоминала сарай со все увеличивающимся числом неистребимых тараканов. Это помещение сейчас, как никогда ранее, вызвало чувство брезгливости и отвращения у Инги Сергеевны. «Боже мой, где я вижу свою прелестную дочь», — подумала она, тяжко страдая. Дочь, нарядная, в белоснежном кружевном кокетливом передничке, разрумянившаяся, склонилась над духовкой, смазывая цыплят аджикой.

— Пришел Игорь, — как могла бодро, произнесла Инга Сергеевна и быстро вышла из этого ненавистного помещения.

— Ну что? — влетела Анюта с вопросом.

— Да ладно, ну их… потом. Сегодня у нас праздник, — ответил Игорь неохотно.

— Как потом?… — воскликнула Анюта нетерпеливо. — Рассказывай.

— В общем, дело — труба, — сказал Игорь поникшим голосом, бухнувшись на диван. — Беспросветный отказ и, более того, мрачная перспектива.

— Что это за загадки? Говори ясно и понятно, — нервно произнесла Анюта, не щадя самолюбия мужа. Она села на диван рядом с ним, Инга Сергеевна села напротив на стул, а Катюшка, увлеченная бабушкиными подарками, тихо играла в своем уголке. Игорь явно нервничал и, видно, глубоко страдал.

Потом, собравшись, решительно встал с дивана, выпрямился во весь свой огромный рост и, приняв позу артиста разговорного жанра, стал в лицах излагать происшедшее в кабинете директора.

— Значит так. Сегодня, очевидно, в связи с поездкой за границу, директор был весел, добр и почти все решал положительно, о чем свидетельствовали веселые и довольные лица выходивших от него передо мной. Это также явилось одной из причин, почему я «вычислил», что мне лучше попасть к нему сегодня, под его хорошее настроение. Потому я и ждал до конца приема. Директор, увидев меня, ранее непосредственно никогда у него не бывавшего, встал из-за стола, поздоровался за руку и пригласил сесть не там, куда я направился, то бишь к официозному столу, а в углу его большого кабинета, где стоит небольшой столик с двумя креслами, на одно из которых я сел. Сам директор, уже изрядно уставший, с вопросом: «Ну, что беспокоит молодые таланты в условиях перестройки?» развалился в кресле напротив.

Инга Сергеевна чувствовала внутреннее раздражение по поводу неуместного шутовства зятя, но, понимая, что это своего рода маска, которая позволяет ему «маленькую трагедию» превратить в фарс, чтобы поддержать в доме праздничное настроение, настроилась проявить терпение и внимание.

— Итак, уважаемая публика, если вопросов нет, переходим к самому главному, — продолжал Игорь. — Я дал директору в руки заявление с другими необходимыми документами, вкратце изложив суть моего прихода. Директор пробежал глазами бумаги, и, когда он после этого обратил свой взор на меня, сердце мое упало. Я увидел перед собой лицо другого человека. Он встал с кресла и, вышагивая нервно туда-сюда перед моим носом, злобно воскликнул: «Ты кто такой, что тебе предложили персональный контракт на три года для работы в Штатах? Ты что, самый известный в институте? И вообще, что это еще за личные контракты? Пусть они напишут в дирекцию института, предложат сначала заключить контракт с институтом, а потом посмотрим, кого послать».

Тут я с достоинством, обретенным в перестройку, позволил себе вставить комментарий, — сказал Игорь. — «Я сам читал выступление президента Академии наук, — сказал я, — о том, что поездки молодых ученых для работы по контрактам в другие страны, в том числе в Штаты, рассматриваются президиумом как явление положительное и будут поддерживаться». Это вызвало у директора насмешку. «Вот и иди в президиум Академии, если они такие добрые», — ответил он с сарказмом. — «Так я был там, — воспроизводил Игорь нервно диалог с директором, — они мне сказали, что проблем с оформлением никаких нет, нужна только ваша подпись как директора института, где я непосредственно работаю», — промычал я, чувствуя, что хрупкое мое достоинство предательски покидает меня. — «Ха-ха, — рассмеялся директор искусственно, — они хотят всю ответственность свалить на меня. Нет, не выйдет. Да и вообще они в этом не указ. Сейчас у нас на дворе что? — спросил директор, остановившись и издевательски глядя мне в глаза. — Правильно, — ответил он сам себе, — перестройка. И каждый институт имеет полную самостоятельность в кадровой политике. Так что я против категорически».

Игорь сделал паузу, посмотрел на сидящих напротив женщин и с иронической улыбкой спросил:

— Ну как, интересно? Продолжать в том же духе или изложить и без того вам уже ясное заключение?

Анюта, потупив голову, ничего не ответила, а Инга Сергеевна с усмешкой отозвалась словами известной песни Галича:

— Нет уж, «давай подробности».

Игорь с пониманием поклонился и продолжал, изобразив лицо директора в описываемый момент:

— «А вообще, что это тебя потянуло туда? — спросил меня босс с сарказмом. — Красивая жизнь? Тебе здесь не нравится. Так знаешь ли ты, что они, то бишь махровые капиталисты, свое рыночное, капиталистическое сознание никогда не теряют, в отличие от многих наших, которые уже теряют социалистическое». — «Что это значит?» — «А то, что теперь, когда наши таланты, получив возможность выезда (пока фактическую, а не юридическую, поскольку закон о выезде еще не принят, да и вряд ли в обозримое время будет принят, к моему удовлетворению), устремились туда — хоть по контракту, хоть навсегда, — что капиталисты делают? Они покупают наших по дешевке. Одним словом — рынок: увеличилось предложение, снизилась цена. Торговаться не будешь. И в райком партии жаловаться не пойдешь. Там власть денег. Я там бывал. И знаешь, что меня поразило? Что самые красивые, роскошные здания там — это здания банков. Потому что там власть денег. — Потом директор остановился и вдруг спросил: — А сколько ты здесь платишь за жилье?»

— Жилье! — вставила Анюта уныло и иронично.

— «Да, за жилье, — продолжал Игорь цитировать директора, — копейки. За детский садик — почти ничего, а за здравоохранение — вообще ничего. А там за все это придется платить из годовых двадцати тысяч «постдока». Посмотрел бы, как ты разбогатеешь». — На этих словах директор остановился и, нажав кнопку звонка на своем огромном столе, пригласил секретаршу, давая мне понять, что мое время истекло. И вот я перед вами, — сказал Игорь, поклонившись низко и тут же бухнувшись на диван, как сраженный.

Инга Сергеевна всегда восхищалась уникальной памятью зятя и потому сейчас, слушая его, была абсолютно уверена, что каждое сказанное им слово соответствует в деталях подлинной картине ключевого событиям их (его и Анюты) жизни, которой он придал сейчас сатирическую окраску.

— Но почему же ты ему не рассказал, в каких условиях мы живем, что нас обманули и до сих пор не дали прописку и никакого жилья, потому мы в замкнутом кругу: мы не можем поменять, купить, снимать какое-то приличное жилье, потому что как только мы выедем отсюда, у нас пропадет даже эта временная прописка, а без прописки нам никто жилье не продаст и не сдаст ни за какие деньги. Почему ты не сказал ему, что ты, кандидат наук, выполняешь работу, которая вообще не соответствует твоей квалификации?! — со слезами на глазах выкрикнула Анюта.

— Да он мне слова не дал вымолвить. Он говорил, говорил, я только приготовился ему что-то ответить, как он пригласил секретаршу.

— А завтра, — продолжала Анюта угасшим голосом, — может быть следующее: нас сократят — наш институт в условиях самофинансирования оказался на грани банкротства, и грядет огромное сокращение штатов, — и вышвырнут из общежития. И, не имея прописки, обещанием которой они нас водили за нос почти четыре года, мы не сможем нигде устроиться на работу. Так что фактически нас вышвырнут отсюда. Мечты, мечты наши с тобой, мамочка, о доме в Подмосковье…

Инга Сергеевна почувствовала, что накал отрицательных эмоций в комнате нарастает с такой силой, что что-то надо предпринять. Она быстро встала, взяла на руки Катюшку и игривым детским голосом громко сказала:

— Значит, так. Безвыходных ситуаций не бывает. Утро вечера мудренее. А сегодня у нас праздник. Игорь, открывай шампанское — будем гулять до утра. Сегодня пятница, завтра выходной.

Они сели за стол и после выпитого шампанского сразу повеселели. Вскоре неожиданно для Инги Сергеевны в комнату ввалились человек восемь молодых мужчин и женщин — друзей Анюты и Игоря из других блоков общежития. Выставив на стол принесенную еду, гости привычно уселись вокруг него. Катюшка, уставшая, смиренно вняла предложению пойти спать и уснула мгновенно.

Инга Сергеевна любила бывать в этой молодежной компании, которая украшала жизнь дочери в этом убогом месте. Молодые люди, кончившие лучшие московские вузы и не желавшие возвращаться в провинциальные города, откуда они приехали учиться в Москву, одержав победы в жесткой конкуренции с привилегированными москвичами, попались, как и Анютка с Игорем, на удочку обещаний о жилье и подмосковной прописке этого бесперспективного, так называемого академического института.

Убогая деревня, убогая жизнь и быт, абсолютное отсутствие мест для отдыха и развлечений, покосившиеся избы с доживающими в одиночестве свой век стариками подавляли и угнетали устремленную к творчеству молодежь. Близость Москвы ничем не напоминала здесь о себе. К вечеру на улицах появлялись пьяные мужики и бабы, от вида которых возникало ощущение тоски и безысходности. И этим интеллигентным, высокообразованным, прожившим до этого пять-шесть лет наполненной столичной жизнью молодым людям с наступлением темноты ничего не оставалось, как ютиться в своих убогих жилищах.

Жилища эти, состоящие из одной комнаты (независимо от числа детей и их возраста), общей кухни, коридора, туалета и подсобного помещения (при отсутствии ванной и даже душевой) они, однако, умудрялись использовать не только для будней, но и для праздников, устраивая вечеринки с песнями под гитару, иногда даже с танцами.

Прелестные, все как на подбор (потому и выскочившие замуж еще в вузе), молодые женщины, проявляя выдумку и умение, тратили массу творческих сил и вдохновения на приготовление разнообразных чудес кулинарии, соревнуясь друг с другом и как бы топя в этом потребность в удовольствиях и развлечениях, положенных им по праву их женской сущности.

Вот и сейчас все, что они принесли — салаты, пироги, торты, пирожные, — поражало не только изысканным вкусом, но и удивительной красотой оформления. Инга Сергеевна была искренне рада и тронута их вниманием. Она смотрела на этих замечательных молодых мужчин и женщин, слушала их умные, зрелые рассуждения о ситуации в стране, об их крайней неудовлетворенности своим трудом, бытом, отсутствием возможности для реализации своего творческого и профессионального потенциала, и чувство горечи и обиды за них охватывало ее.

Сегодня, глядя на них, она вспомнила недавнюю творческую встречу редакции «Московских новостей» в Доме ученых Академгородка. В этом вечере наряду с представителями редакции принимал участие академик Ю. Рыжов. На вопрос из зала о том, как он относится к проблеме «утечки мозгов» в связи с эмиграцией интеллигенции, и ученых в том числе, он ответил, что если талантливые люди уезжают за рубеж и реализуют свой талант, то польза, которую они принесут себе и обществу, так или иначе приумножит блага людей и славу своего народа. Но самая страшная утечка мозгов, подчеркнул он, эта та, которая происходила у нас внутри страны, когда талант не только не был востребован, но губился на корню морально и физически.

«Да, ничего нет страшнее подавленных, неудовлетворенных, скованных в свободе действий полных энергии и возможностей молодых людей, ориентированных в вузах на творчество, а вынужденных тратить себя на рутину и прозябание», — думала Инга Сергеевна, глядя на них. В их глазах она улавливала сиротство.

В провинции, где они жили до учебы в столице, мало что удовлетворяло их высокие духовные запросы. Но там был родной дом, родители. Приехав сюда, они оказались ненужными ни Москве с ее недоступностью, ни этой деревне, где их общежитие — островок молодой интеллигенции — было бельмом на глазу у одиноких стариков, брошенных детьми, которые правдами и неправдами перебрались в Москву, имея хоть и второго сорта, но все же прописку в Московской области.

Перестройка, гласность, сулившие, как казалось, с каждым днем все больше перемен, обещающие свободу и возможность действовать, вызывали потребность говорить, анализировать прошлое, настоящее и будущее. Друзьям дочери было интересно слушать мнение Инги Сергеевны, ее оценки как представителя гуманитарной науки и старшего поколения. Она старалась вести себя на равных и внушать им оптимизм и веру в позитивные изменения. Эти люди были ей интересны как представители того поколения, к которому относилась ее дочь. Общаясь с ними, она что-то дополнительное узнавала о своей дочери, ее поступках и помыслах.

Сегодня, правда, их постоянная дискуссия была недолгой, так как свидание Игоря с дирекцией отбило желание у Инги Сергеевны что-то говорить и доказывать. И потому после короткой разминки «на тему дня» она предложила попеть песни под гитару, на которой прекрасно играл Иван Поспелов. Когда гости разошлись, хозяева все втроем быстро вымыли, убрали посуду и поставили рядом с уголком Катюшки раскладушку, где спала обычно Инга Сергеевна.

— А знаете что, — вдруг оживленно сказал Игорь, — сегодня на раскладушке буду спать я, а вы, Инга Сергеевна, спите вдвоем на диван-кровати. Там просторнее. У вас сегодня, вернее вчера, был тяжелый день. Вам нужно хорошо выспаться, хотя и спать уже некогда, ведь стрелка уже перевалила за три часа.

Едва они с Анютой устроились на диван-кровати валетом, Инга Сергеевна погрузилась в сон. Проснулась она, не то слыша, не то чувствуя приглушенные подушкой рыдания Анюты, сжавшейся в клубок. Первым желанием матери было обнять дочь, сказать ей что-то утешительное. Но, боясь разбудить Игоря и Катюшку, она словно замерла в своем страдании. «Боже, Боже, — подумала она с болью, — что моя защита, мой успех на фоне страданий дочери, ее убогой жизни, в которой я ничего не могу изменить. Заслуживаю ли я хоть миг удовлетворения и ощущения успеха?».

* * *

Память вернула ее к событиям чуть менее двухлетней давности. Это было после новогодних праздников, на которые приехали в Академгородок Анюта с Игорем и Катюшкой — малюткой, менее года. Было часа два дня. Нарядная елка издавала неповторимый сказочный аромат на всю квартиру. Мужчин дома не было.

Катюшка спала, Анюта сидела в гостиной и читала, а Инга Сергеевна закрылась в кабинете мужа, работая над диссертацией. Ощущение покоя и комфорта от присутствия детей (так они с мужем называли семью дочери), от елки, уюта и тепла в доме, любимой работы охватило ее, доставляя подлинное счастье. Когда Анюта постучалась в дверь и вошла, не дождавшись ответа, она обрадовалась и тут же выпалила дочери все о своем настроении. Но дочь отреагировала неадекватно, с серьезным видом села в кресло и почти официально начала говорить что-то жуткое, тревожное и до крайности неожиданное.

— Мам, я знаю, что ты удивишься, но я должна тебе сказать, что не вижу никакого выхода в решении наших проблем, кроме как уехать.

— Куда?! — охваченная неосознанной тревогой, спросила мать.

— Куда, куда, — туда! — произнесла дочь, растягивая звуки.

— Ты что?! Эмигрировать надумала, сейчас, когда я накануне защиты, когда у нас в связи с перестройкой открылись новые возможности?

— Ну, мамочка, посуди сама: у нас нет никаких перспектив. В институте нам не дадут квартиру, так как весь этот дом, который закончат строить еще неизвестно когда, уже распределили тем, кто приехал раньше нас. Новое строительство заморожено, так как у института нет никаких денег. Купить мы не можем, так как нам прописку не дали, а сейчас не дадут и подавно. Разговоры о приватизации жилья, о продаже его — пока только разговоры. Но если дело даже дойдет до этого, то кто нам его продаст. Уже ходят слухи, что продавать будут прежде всего тем, у кого московская прописка не менее пяти лет. К тому же в Москве множество беженцев из республик из-за стихийных бедствий, аварий и межнациональных конфликтов. Научных перспектив в этом институте никаких нет, а в другом месте нас не возьмут, опять же из-за этой проклятой прописки.

— Да, Москва! Москва! — продолжала дочь с грустью. — Я люблю бесконечно этот город. Мы много с тобой мечтали о доме, о столичном образовании для Катюшки, о театрах, концертах. Но ты сама видишь — ничего у нас не получилось. Я терпела этот кошмар целый год, потому что верила: вот-вот нам дадут жилье, или хотя бы прописку. В Сибирь я не могу вернуться. Во-первых, мне надоело без конца мерзнуть. Хватит, что ты отдала Сибири самые лучшие годы своей жизни. Во-вторых, где мы будем жить? Здесь? Впятером?! У нас уже семья из трех человек, своя собственная жизнь. Где мы будем здесь ютиться? Да и что нас ждет сейчас в Академгородке, где тоже для молодых нет перспектив. Это уже не то место, где вы начинали, и ты это знаешь. Я сама не знаю, что нас ждет там. Но что делать, если мы в этой стране никому не нужны. Я боюсь за своего ребенка.

Я была в Ленинграде, там все в страхе из-за общества «Память». Мне страшно! Понимаешь, страшно?

Дочь говорила и говорила, захлебываясь слезами. Накопившаяся неудовлетворенность лавиной выплескивалась во все новых и новых фактах, иногда натянутых, выдернутых, но в сумме своей ужасных, жестоких, известных и в то же время для Инги Сергеевны. неожиданных в своей совокупности Она сидела, склонившись над своей диссертацией, не глядя на нее и внимательно слушая дочь. Вывод, который следовал за всем тем, что говорила дочь, был настолько чужд ей, что значимость доводов как бы нивелировалась сама собой.

— Жизнь человеческая — вещь сложная, — Она слагается из удач и неудач, из взлетов и падений, из будней и праздников, — сказала мать как можно спокойнее. — Сейчас у вас такая полоса. Мы тоже начинали очень трудно, без всякой помощи.

— Я все это знаю и горжусь вами бесконечно, — перебила дочь, — но у вас при всех трудностях был главный стимул — перспектива. У нас ее нет и не предвидится в обозримое время.

— Но перспективу задает себе человек сам. В каждом обществе есть преуспевающие и неудачники, есть благополучные и прозябающие…

— Да, но общество должно иметь какой-то стержень, какую-то стабильность исходной ситуации, в которой человек уже определяет свой путь. Ну, если, например, нет сейчас нормального, честного пути решить жилищную проблему, чтобы я обрела свой угол, свое гнездо, то как бы я ни трудилась, что бы я ни делала, мне это ничего не даст для удовлетворенности жизнью. Если мой муж, талантливый молодой кандидат наук, должен выполнять дурацкую неквалифицированную работу за минимальную зарплату и не может сменить работу, потому что у него нет прописки, а прописку ему не дают именно для того, чтобы он все терпел и никуда не увольнялся, — круг замкнулся. Я хочу иметь свой дом и обставить его так, как велят мне мои возможности и мой вкус, а не тем, что мне выделит местком в ответ на мои мольбы и унижения. Я хочу увидеть мир, ведь до сих пор мне даже в Болгарию не удалось поехать простым туристом…