Туркменка

Лейле потребовались минуты, чтобы обрести свободу от итальянца. При том советник-посланник отпустил от себя ловкую девицу ничуть не раздосадованный, а преисполненный надежды. Лейла устремилась к Ривсу, но по пути была перехвачена легким на ногу щеголем Даунли, лишь с месяц назад сменившим в Ашхабаде на посту директора бюро ИИМ старого доброго курителя трубки Джека Боулса, с которым Эгона связывало долгое приятельство. Ривс поймал себя на том, что сердце сжалось, когда ашхабадский паркетный новичок заключил в объятиях туркменку. Впрочем, возможно, свеженький британец раздражал его уже тем, что занял место Боулса, в чем виделось зловещее предзнаменование окончания века боулсов и ривсов. К тому же он завязывал галстуки немецким узлом!

«Стареешь, стареешь, Ривс», – пожурил он себя. Все чаще Эгон замечал, что стоит обратить зрачок микроскопа внутрь себя, как мелкие жизненные узелки обид распадаются сами собой и остаются только значимые.

Лейла уже шла к нему.

– Вы пропустили первый танец, Эгон! У вас пропал интерес к парным танцам? И к ровным галстукам? Ваш сегодня покосился, как Пизанская башня!

Ривс густо покраснел и прикрыл узел ладонью. На самом деле, если верить в такого Бога, при котором мир спасет красота, ничто не может оправдать скособочившийся галстук. И уж конечно ни война, ни смута.

Лейла никогда не краснела, цвет кожи не позволял. Но Эгон получил прощение, и они двинулись в танце.

Ривс совершал па, его уши внимали прописным буквам вальса, но мысли все еще кружили над Хитровкой. Он раздумывал над тем, что теперь может произойти. Разумно допустить, что туркменский друг Яхьяев, раз не ошибся в третьем случае, верно информировал его и в первом, и во втором. Хотя сейчас это уже не имело столь большого значения для работы Эгона. Теперь и без того переполненные тюремные камеры вздуются от напора измученных пористых тел, которые называются людьми и права которых он взялся защищать. Нет, защитить!

– Лейла, какое право для вас самое дорогое?

Девушка отшутилась бы, если бы сумела услышать в словах партнера малейший к тому повод. Но не услышала и решила обождать с ответом. Отчего-то ей показалось, что встречная потребность говорить о важном вот-вот сведет их обоих в ином, более тихом месте. Тогда она наградит его.

Вместо ответа туркменка прошептала на ухо Эгону, что из верных источников узнала: списки существуют, в них около десятка человек. На каждого фигуранта уже посадили одного – двоих знакомых. Подкинули, как обычно, героин, теперь обрабатывают, готовят к признательным показаниям.

– Как вы узнали? – на всякий случай спросил Эгон, но девушка только ретиво вздернула плечиками. Хорошо, что Эгон держал руку на ее талии.

Ривс решился. Он рассказал о митинге, избежав, конечно, упоминаний об Ашоте. Но Лейла отнеслась к рассказу совсем не так, как ожидал Ривс. Он надеялся найти союзницу, но девушка, напротив, высмеяла его за идеализм.

– Скажите правду, Эгон, о листовках вам поведал какой-нибудь Яхьяев? С выражением государственной важности на челе?

– Бред! С чего вы взяли? – вспыхнул Ривс.

– А с того, что у нас на площади людей даже голод не гонит. А голод, Эгон, не тетка! Три года назад здесь такой голод был, в Дашогузе люди мерли, и что? А вы меня хотите убедить, что туркмены из-за политики зад под палку поставят! Да они этих вельмож…

– Почему вы сердитесь? Я только что из города. Город сегодня стоил танца. Даже танца с вами.

– Не это ли вы там нашли?

Девушка, не укрощая танца, извлекла из сумочки платок и вложила его в руку партнера. Ривс пожалел, что упрятал перед танцем очки в карман. Пижон. Приблизив к лицу платок, словно протирая глаза, он разглядел вложенный в него листок бумаги.

– Ходите, на нас смотрят. Суньте в карман, это мой подарок. И немедленно поцелуйте меня в щечку! Я подарю вам еще один танец ближе к занавесу. А вы обеспечьте меня десертом. Хочу сладкое.

Ривс не оглядывался, но ощущал на себе взгляды, бросаемые со всех сторон. Он неловко вытер платочком лоб и опустил ценность в карман брюк. Бог мой, как он не любит, когда в передних карманах что-то лежит! Она рассмеялась.

– Сегодня вы лучший, Эгон. Сегодня вы просто лучший.

– Лучше нашего Даунли? – стыдясь и не узнавая себя, уколол он ее, но туркменка только громко прыснула и упорхнула:

– Ну просто лучший!

Ривс устремился в уборную. Там он изучил листовку. Как она оказалась у зеленоглазой чертовки? Ривс ощутил беспомощность. Такое наваливалось на него в разных странах. И всегда он одолевал бессилие с победой для себя, с осознанием чего-то нового. А как будет сейчас? Если у Лейлы листовка, то почему она сердится на него? Почему не верит в то, во что хоть и трудно поверить, но придется, потому что это очевидно. Может быть, она – подпольщица? Может быть, это от Яхьяева она получила листовку? Эгон насторожился.

Хорошо, если ты, Одиссей, понимаешь геометрию желудка того циклопа, который проглотил тебя. Хорошо, если видишь устройство связей и действуешь, исходя из ясности. Терпимо, если ты не все понимаешь, но можешь хотя бы отделить: тут все открыто, там туман, туда не заходи. Но берегись, если твои движения лишь кажутся тебе разумными, а на самом деле ты уже муха в чужой паутине, сложную вязь которой ты не постиг. Ее нити дрожат гулкими струнами, играет варварский марш, гнетет твое прирученное Иоганном Бахом ухо.

И не ты ли та сила, которая, желая добра, творит зло?

Эгон подумал, что, пожалуй, ему – не с точки зрения выживания, а по большому, по гамбургскому счету – все равно, чья это паутина, Сердара и его сатрапов, Ашота или Яхьяева. Или, к примеру, Лейлы. Здесь всего можно ожидать.

Мраморный клозет послужил своего рода рупором, усиливающим звучание мыслей, то есть выполнял функцию храма. Это соображение, пришедшее Ривсу в голову, как ни странно, его успокоило. Клозет не церковь. Просто мы очень большое, слишком большое значение придаем нашим собственным колокольням. Субъективизм доказал, что на взгляд полагаться нельзя. От принятой аксиомы зависит, стоит ли мир на ногах, на коленях или на голове. А потому делай, что можешь, и пусть будет, что будет. Делай, исходя из убеждений, ради этого тебя и создал Бог деятелем.

Ривс приблизился к зеркалу и принялся поправлять галстук. Он занимался этим долго, вызывающе долго, до тех пор, пока не обрел сочной уверенности в том, что суета мелкого беса времени утратила над ним власть. Подтверждение того, что ему это удалось, он, вернувшись в зал, прочитал во взгляде Лейлы.

– Что, опять хорош? – самоуверенно пошутил он над собой.

– Когда я повзрослею, стану носить галстуки. Счастливые женщины в Европе носят галстуки?

– Счастливые женщины в Европе носят детей. У нас высокие алименты.

– И низкая рождаемость.

– Вы хотите быть счастливой женщиной в Европе?

– Вы не первый, кто интересуется географией моего счастья. Нет, Эгон. Счастливые женщины рано старятся.

– Это отчего так?

– От страха потерять.

У Ривса возникло острое желание положить руку на аккуратный затылочек. Не зря люди веры, иудеи, мусульмане, христиане, принимающие Бога вверху, прикрывают от него верх головы – сильная связь через макушку губительна для человека, как долгое прямое солнце в зените. Он уважал людей веры, но не завидовал им.

На пару обращали внимание, но плевать, день такой, что ли… революционный. Плевать на всех. А Лейлу жаль. Ладонь опустилась на ее голову, как большая птица.

– Эгон, не сочувствуйте. Я в счастливые не рвусь. Тем более в Европе. Я девушка зрелая. Грелку с темени уберите, будьте добры. Жарко. И слухи пойдут…

Эгон отдернул руку. Что это с ним, правда? Очень неудачно, особенно сейчас. Он поймал взгляд Даунли. Странный взгляд.

– Лейла, мне снова нужна помощь. Так пускай думают, что у меня к вам личное.

– Опять узнать про узников?

– Насмехаетесь. Иногда мне кажется, что вас раздражает моя работа, то, что мы будто с Солнца к вам прилетели и судим вас, копаемся в вашем белье. Так?

– Так да не так. Не так. Это еще терпимо. Хуже, когда вы за мемуары беретесь… О нас либо с восторгом, либо как о породистых собаках при дворянах. Вы ведь аристократы. Уехали и все. Мы для вас как фотография на память. Плоскость. А что вы понимаете в хороших коврах! Их с изнанки видеть надо. А иначе вы та самая сила, которая, желая добра… Так в чем теперь просьба непреклонного борца за права?

– Про то, что сидят, многие напишут. И я напишу в отчете. В черном отчете. Но никто не называет имен. У меня есть источники. Только я не могу выходить на них сам. Вы же знаете наши правила. Однако если узнать имена, может быть, людей спасем? Хотя бы нескольких. Именно сейчас, после листовок, на Западе можно усилить давление. Понимаете меня? Я готов рискнуть.

Эгон не стал ей говорить о том, что таким образом он только закладывает фундамент будущей масштабной правозащитной акции, которая несомненно потребуется, если народ действительно начнет подниматься с колен в недовольстве Сердаром. Вот тогда потянутся списки гулаговцев…

Лейла силилась постигнуть замысел, но ее отвлекали лукавые, очень сейчас неуместные мысли. Едва примятые волосы запомнили прикосновение ладони.

«Мысли мешают замыслам. Мысли мешают замыслам», – отпечатывали слова вредные клавиши. Все слова имеют запахи. Эти пахли, как пахла лента в печатающей машинке, на которой колдовала раньше мама.

– Вы не слушаете меня? Не верите. Я понимаю. Нет, не понимаю. Получается, что мне надо заниматься этим больше, чем надо вам.

– Вы смелый, Эгон. Честный. И вы с иностранным паспортом. Какой у вас? Английский, швейцарский? У нашего Сердара деньги за весь наш газ на личном счету в Швейцарии. Швейцарский паспорт, наверное, еще круче.

Ривс обиделся. В конце концов, что позволяет себе эта девчонка. Он отвернулся от нее. Хотя больше он был раздосадован сам на себя. Что с ним происходит? Конечно, он бы плюнул на паспорт, ведь он готов к равному с ними, к большему, чем сейчас, риску, но… Он напоминает воздушный шарик, в обычном размере хоть и не красивый, не видный, но ко всякому пригодный, а тут вдруг раздуло его. Водой. «Больше, чем надо вам… Больше, чем надо вам…»

Он вспомнил, что Лейла уже одним разговором с ним рискует не одной головой, а каждым сантиметром своего тела. «Больше, чем надо вам»! Он хотел бы узнать, что ее подвигло к гражданскому мужеству, что дает ей силы. Однако он знал, что говорить об этом с «ними» нельзя. Табу. Но сила, которая, желая добра… Почему она с ним так? Словно именно это то и дело подозревает в нем туркменка и насмехается над ним, представителем правильно завязанного, как галстук, Запада. Словно сама не выбрала правозащиту делом жизни! Как ее понять? И почему страшно представить, что ее можно понять? Будто в самом деле он поддается ее посылу, что понимание разрушает чувство, как яркий свет – хрупкий цвет. Тоже табу. А она смеется над тобой, Ривс! Смотри, Эгон, не лопни! Самое страшное, что может случиться с правозащитником, – это если его станут воспринимать смешным романтиком.

Девушка удержала его за руку.

– Не спешите, Эгон, пожалуйста. У меня есть, что вам ответить. Не обижайтесь на мою насмешливость, это от смущения. Вам к лицу романтизм. Ей-богу. Я помогу, чем смогу.

Она помолчала, не отпуская руки, и добавила:

– Теперь точно о нас пойдут сплетни. Вы рискуете больше, чем я, Эгон. Вы рискуете больше.

– Чем же? У вас полк аккредитованных поклонников. Лейла, я лишь один из многих. Я даже допускаю, что с просьбой о помощи обратился не я один.

– У меня ревнивый жених, Эгон. Ветреность женщины всегда извинительна при наличии ревнивого жениха. Кстати, Эгон, я не забыла ваши проклятые вопросы. Найдите возможность, и не при таком скоплении аккредитованных поклонников, тогда я, может быть, дам ответы.

Она оставила его, и уже по пути к массе господ и дам, уничтожающих десерт, Ривс обнаружил в ладони ту самую желтую теплую розу.

В заведении Али проводили собрание. Сам президент в актовом зале дома на улице Житникова песочил председателя, его заместителей, начальников управлений и прочих полковников и подполковников из столицы и с мест. Они сидели, прижав уши, тихими зайчиками, а благообразный толстогубый дядя хлестал их по щекам словами, на две трети состоящими из доброй русской брани.

– Ты, подонок, – орал он на начальника пятого отдела, – спишь с тремя женами! Если не проснешься, я тебя досыпать в Кара-Кумы отправлю, мать твою так. Еще одна листовка, и будешь зад на песке греть! Мало я вашего брата посадил? Думаете, раз в погонах, так не доберусь до вас? Доберусь!

– И ты смотри у меня, – цыкнул он на зампредседателя комитета по оперативной работе, но этим и ограничился, к досаде многих потных затылков. Вздохи, платки, ладонью по шее…

Сам Али, конечно, в зале не был, чином еще не вышел, но подробности узнал тем же вечером, от дяди, сидевшего в первых рядах.

А на следующий день собрания проводились в отделах. Призывали к повышению бдительности, усилению, улучшению.

Управление контрразведки, в котором состоял Али, обычно трясли слабее смежников по делам идеологическим, но на этот раз лично зампред устроил проработку. Судя по тону заместителя, история с листовками и ему доставила неприятности. А ну как заговор готовит заграница? Откуда западные журналисты пронюхали?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.