Исход (Заговор ушедших)

Зазвонил мобильник – он только взглянул на цифры номера и не стал отвечать – звонила жена, а с ней ему хотелось разговаривать меньше всего. Впрочем, все незавершенные отношения следовало для меньших хлопот, ввиду предстоявших ему дел, отрегулировать так, чтобы не возникло нежелательных сложностей, да и просто нужно избегать людей, которым известно слишком многое про него. Он никогда не рассказывал, даже его нынешней, непонятно как случившейся жене, ничего о своей жизни до Германии – не хотелось, во-первых, во-вторых, он всегда чувствовал инстинктивно угрозу от того, что раскроет постороннему свою душу.

Он давно заперся ото всех и рассматривал себя, как выполнявшую некоторые ограниченные функции машину, к которой обращались лишь, поскольку не могли найти ближе и дешевле чего-то подобного. Точно так же интуитивно он ощущал, что надобности в его используемых функциях отпадут – что и произошло – и он вынужден станет использовать силу, оставленную когда-то в резерве. Ему всегда было легче, когда он знал, что им руководят и для него всегда найдется задача, которую в состоянии мог выполнить только он, и он чувствовал свою неизношенность и скрытую, но, к сожалению, оказавшуюся ненужной, мощь… Тогда он сам поставил себе задачу, которую, как он был уверен, поставили бы ему и тогда, когда он был молод, быстр как молния, и не давал сбоев…

Рокотаев, вице-консул в Генконсульстве во Франкфурте, отсутствующим взором поглядывал время от времени вокруг, когда надо было повернуть руль налево или направо или придавить педаль. Он ехал бездумно по вечернему августовскому Франкфурту и неожиданно для себя очутился на Зайланеранлаге, за которой высилась башня Боккенхаймерварте. Ему не хотелось совершенно возвращаться домой и он понял, что не сможет долго управлять машиной – до того отсутствовала в голове малейшая собранность – он съехал на обочину Боккенхаймерландштрассе на большую парковку у старого кирпичного здания брошенной фабрики, используемого для театральных постановок, и остановился. Некоторое время он сидел, решившись, выбрался наружу, энергично захлопнул дверцу и двинулся, даже не обернувшись на оставленную машину…

Рокотаев размышляя, что предпринять, посмотрел на часы – уже было восемь вечера, гораздо светлее, чем на юге, к которому он привык за много лет – и просто перешел трамвайные пути и свернул на Лейпцигерштрассе. Он любил эту уютную, узкую улочку, заполненную разноязыким народом, большими и дешевыми супермаркетами и китайскими крохотными забегаловками на двух человек. Запахи азиатской кухни защекотали в носу, Рокотаев поколебался, но решительно двинулся дальше по улице и скоро очутился на Гиннхаймерландштрассе.

Он не очень хорошо знал эту часть города, точнее, он не исходил ее еще своими ногами, отсекая привычно время и дистанцию между поворотами улиц. И сейчас он, просто чтобы отвлечься, пошагал своим ритмичным, немного пружинистым шагом, не ставшим ни на чуточку менее упругим после оставленных позади лет. Он шел и чувствовал в себе радость от упругой походки, отмахивавшей привычно левой руки, от своей прямой спины… И постепенно, с каждой сотней отмеренных шагов, делалась меньшей забота и улетала охватившая его грусть…

Сегодня утром он представлялся новому Генеральному. Прежний молодой, перспективный, с аристократическим налетом, еле заметно, как дипломат, демонстрирующий превосходство потомственной касты, устроил в середине июня торжественный прием по случаю повышения в замминистры и, соответственно, убытия в славную столицу Москву. Как водится, присутствовали все консулы и высшие городские чины. Правда, эта баба-бургомистерша, Петра, сказалась занятой выборами и вместо себя прислала шефа протокола, педантичного занудного мужика, который почему-то именно его, Рокотаева, никогда не замечал. Рокотаев припомнил ему уже после отъезда Липатова, когда он стал по рангу исполняющим обязанности консула и со злорадством прислал шефу протокола «бургомистрихи» (иначе он про себя ее не называл) приглашение на прием в связи с провозглашением независимости Южной Осетии.

Два года назад лично его, Рокотаева, Генеральный подставил под сбор заявлений от консулов, чинов городской администрации, прочих шарлатанов, возомнивших себя вдруг политическими деятелями. Дипломаты, как и подобало профессионалам, вырахались неопределенно вежливо, политиканы, как правило, не стеснялись, так что пришлось один раз вызвать Валеру, которого он знал с Бейрута и всюду брал с собой после этого, чтобы вывести охамевшего бюргера.

Валера, при всей его слегка простоватой внешности, кривоносый и не похожий на «качков», обыкновенно сопровождавших «западников», внешне очень доброжелательно, завернул руку «политику» и вывел его через служебный вход. Валера все понимал с полуслова и никогда не давал никакого повода для малейшего скандала. Особенно забавно было, что скандала тогда ждали и перед главным входом в консульство сторожила толпа всяких типов с камерами…

Но шеф протокола оказался противнее всех – после произнесенной им ничего не выражавшим голосом ноты, Рокотаев покраснел, еле сдержал себя, чтобы поблагодарить и в ответ только и смог ядовито заверить, что такое важное сообщение он передаст не иначе как президенту страны. Они оба тут же улыбнулись друг другу, как противники, оценившие силу и профессионализм друг друга. Но с того момента Рокотаев всячески показывал этому типу с усами, как он его не замечает.

Помимо протокольных мероприятий, на которых он откровенно изводился от бессмысленнейшей траты времени, ему вменялось, в гораздо меньших масштабах, чем прежде, руководство агентурой и составление рутинных информационных отчетов. Он знал, что эти отчеты никто не читал, агентуру, как таковую, особенно после того, как президентом стал «их» человек, по слухам, влюбленный в Германию, свернули, и Рокотаев маялся от бессилия, чувствую свою полную ненужность и от бессилия же понять, какие же настроения сейчас у власти в родной державе.

А тенденции его откровенно удручали и бесили, особенно раздражала так называемая элита, уютно устроившаяся в Европе, куда он получил право на выезд и работу, хоть и важную для нормального государства, но совершенно не оцененную. И видя, какие дела проворачивали молодые, холеные люди, для которых он, со всей своей силой, знаниями, опытом, оплаченными кровью и потерями, был ничего не значившим «кадром», которого по непредсказуемой прихоти могли в ту же секунду выкинуть в отвал, он замыкался от яростной тоски.

Те труды, которые положил он, тысячи, таких как он, бескорыстных, живших исключительно долгом, оказались изящно обращены теми, кто оказался наверху, в громадное благосостояние, а он, руки которого держали в свое время сильнейшие рычаги для устройства своей личной судьбы, так глупо, как ныне считалось, не воспользовался тем, что само шло в руки… И вот теперь хваткая, правда только в том, что касалось лично ее, молодежь и те, бывшие бесцветные комсомольские начальники, они были власть. А он – никто! И Валера тоже, чем только не испытанный, мог рассчитывать лишь на медальку по выслуге и вшивую пенсию, на которую даже не купить проржавевшие «Жигули»…

Но самым сильным образом Рокотаев был уязвлен, когда узнал, что его кандидатура даже и не рассматривалась, и Генконсулом Российской Федерации в сравнительно недавно открытом консульстве во Франкфурте станет пересидевший в Восточном Берлине, в посольстве, какой-то начальник консульского отдела. Ведь в те, советские, времена, было известно, что в дипмиссии в соцлагерь именно что ссылали самых бесперспективных и, в итоге, один из этих все-таки обошел его, Рокотаева, полковника, работавшего в Афганистане, под дипломатическим и безо всякого прикрытия от Ливана, до Южной Африки (а кто сейчас даже и вспомнит «тихую» войну в Анголе!?), в Южной Америке.

Тогда он не жалел себя, совершенно упустив из виду, что необходимо было подстраховаться на будущее, найти покровителей, чтобы поддержали, прикрыли, двинули… Но он был молод и, будучи аккредитован в многочисленных миссиях рухнувшей великой страны, выбирал людей таких как он, готовых идти на риск, не любивших отчетов. Но оказалось, что искусство составления нужных и правильных бумаг давало самый верный шанс выйти наверх.

Он подозревал, никогда не доверяя полностью, хоть это и был один из «них», и президента в ловкости, гибкости, временами завидуя, что сам был обделен такими талантами, Президент сам прошел в свое время тяжелый путь (хоть и не такой, как Рокотаев) наверх и он осознавал интуитивно, насколько тому невыносимо пребывать на самом верху, не будучи прикрытым людьми, которым доверяешь спину…

На представлении новый Генеральный вяло пожал руку Рокотаеву, совсем не поинтересовался, что запланировано на ближайший месяц и даже, что не позволяли себе даже совсем молодые, но хотя бы получившие МИМОшное образование, дипломаты, не пригласил никого в гости по случаю назначения. Прибывший двумя месяцами раньше него молодой, тоже кавказец (с раздражением отметил Рокотаев), секретарь, (ну прямо талантливый юноша «из самой Махачкалы») принимал до назанчения нового Генерального дела – («вот теперь оба споются») – и раздражал Рокотаева своими лакированными остроносыми, по моде турок, туфлями.

По иерархии Рокотаев, подчиняясь консулу, имел своих начальников, но за последние годы он стал осторожнее и выяснил вовремя, что новый Генеральный сам имел в те еще времена отношения к Комитету и свое повышение – это после двадцати-то лет в Гэдээре! – явно получил неспроста. А поэтому искать заступничества у своих не имело смысла, да и сами его заступники очень уж непрочно сидели на своих местах и, судя по ветрам перемен, дувшим наверху, благодарили еще пока судьбу, удержавшую их там…

Рокотаев искал выход в тоске, и ничего его не успокаивало лучше, чем бодрая прогулка, во время которой чаще всего и приходило нужное решение… Он уже шел, даже и не поняв, как он там очутился, по мосту над «пятеркой» – автобаном, сообщавшим Франкфурт с Оберурзелем.

Слева висела освещенная заходившим тусклым солнцем, громада, поросшей лесом, горы. А под ней, в далекой котловине угадывались группы светлых строений. Вид засыпавшей долины умиротворил Рокотаева и он отмерял шаги, все так же энергично отмахивая левой рукой, вдоль стены старого кладбища, под виадуком и очутился в совсем малознакомом Альт-Эшерсхайме. Миновав его, вышел к уже более исхоженному Эшерсхайму. Тут он постоял и вдруг решил сесть на трамвай, первый попавшийся из S1, S2 или S3… Сразу же подкатил, изогнувшись справа дугой S3…

Рокотаев сидел слева у окна, смотревшего в черную улицу, прочерчиваемую вереницей желтоватых огней…

Трамвай трогался, двери начали с шипением сдвигаться, как вдруг Рокотаев вскочил и в мгновении ока очутился снаружи. Подчиняясь неизвестному, он бодрым шагом направился к предыдущей остановке…

И, только увидев стоявшего в ожидании на противоположной стороне путей, человека, Рокотаев понял, что заставило его прийти сюда… Одновременно сработала привычка отрыва от наблюдения – оно могло вестись, в соответствии с его статусом, минимум с двух мест, скорее всего из этой запарковавшейся легковушки, потрепанного «фольксвагена» неприметного зеленого цвета, и подстраховывал, очевидно кто-то на улице. Рокотаев с ленцой приблизился к остановке, остановившись метрах в четырех от человека. Трамвая ждать долго не пришлось, Рокотаев не спеша пристроился к мужчине среднего роста, легко взбежавшему в вагон, и помедлив и пропустив женщину, тоже вошел в салон…

Устроившись позади и справа, Рокотаев по привычке изредка бросал взгляд на мужчину и с каждым разом узнавал того. Он выглядел моложе Рокотаева, хотя и был с ним одних лет, подтянут и сильно тронут сединой. В движениях незнакомца, становившегося все более знакомым, угадывались энергичность и скрытая сила. Рокотаев перешел к передней двери, внезапно остановился перед схемой маршрута, наклеенной над окном, согнул голову, всматриваясь в окно, будто не узнавая окрестности. Повернулся было к выходу, но опять снова всмотрелся в темень за стеклом окна и, извинившись, обратился к мужчине: «Entschuldigung? Können Sie mir helfen? Ich kann mich gar nicht zurechtfinden…» Мужчина бегло посмотрел на Рокотаева, тоже всмотрелся в темноту за окном и с паузой ответил: «Das ist schon nicht zu weit von Haupwache. Wo brauchen Sie eigentlich hin?» Акцент звучал чуть по-французски, с характерным легким, повышением тона в конце фразы. В глазах его Рокотаев углядел на миг вспыхнувшую искорку, как при узнавании человека, которого уже забыли и вспоминать…

Впрочем, это могло и показаться, но Рокотаев за долгие годы привык доверять инстинктам скорее, чем размышлению, особенно когда нужно было спонтанно определиться, какое принять решение. И тут он ни на миг не усомнился, что знает этого человека и работал вместе с ним. Рокотаев с виноватой улыбкой поблагодарил: «Ohne Sie wäre ich schon Gott weiss wo… Schönen Abend noch!» Еще раз улыбнулся и не спеша вышел.

На подземной платформе он еще раз улыбнулся через стекло недавнему собеседнику, тот еле улыбнулся в ответ и отвернулся. Поезд, набрав скорость, проехал мимо и скрылся в туннеле…

Рокотаев шел и уже будто проматывал перед собой все события, в которых ему довелось участвовать с этим, говорившим ныне на свободном немецком с едва различимым французским акцентом поседевшим мужчиной, с чуть кривоватым носом и изуродованным правым указательным пальцем…

Он тут же назвал себе и его имя и фамилию, которые, конечно, могли уже поменяться. Ясно ощутил он и его спину, к которой он тогда прижался, когда его, Рокотаева, подвернувшего стопу во время сумасшедшего бега вниз по склону с перевала, выносили, время от времени осторожно снимая, чтобы отогнать наседавших «духов»…

Увидел он и, совершенно как наяву, глубокое звездное небо над горами, ощутил озноб от изнывающего холода в неизвестном, глубоком каньоне и свое постоянное забытье от выматывавшего бесконечного спуска…

…После того, неудачного, рейда Рокотаева отозвали в Москву, По предоставлении рапортов о командировке, он был повышен до долгожданного майора и послан в Анголу, в Ливан. В Бейруте его привлекли к разработке операции по освобождению двух бедолаг гражданских специалистов из Союза, похищенных, как это практиковалось на «дружественном» Востоке «на всякий случай» – для выбивания денег из «неверных»…

Но в этот раз братья по борьбе просчитались, было принято решение зарвавшихся палестинских «соратников по борьбе» поставить на место и с этой целью собрана группа из всевозможных специалистов. Так Рокотаев познакомился с Валерой, простоватым на вид прапорщиком из пограничников, но видно непростым, потому что на «встречу», окончившейся посланными, говорили, самому Арафату, двумя головами его подручных, все-таки ходили люди специфические…

Рокотаев добился зачисления Валеры в свою группу «техпомощи», как их называли в Комитете, всегда его возил с собой, и ныне они оба приземлились во Франкфурте. Спокойная служба Валеру совсем не тяготила, он всегда оставался тем же простоватым прапорщиком (офицерского звания ему так и не дали, но Валера не расстраивался), совершенно не изменился, оставался таким же суховатым и быстрым, несмотря на многочасовое просиживание в комнате охраны.

Особых обязанностей, кроме, разумеется, обеспечения охраны консульства и лично его, Рокотаева, Валере не нашлось, и он ежедневно осваивал миссию агента Бласковица на стареньком компьютере и описывал, подшучивая над своей нерасторопностью, перипетии борьбы с фашистами в мрачных коридорах Wolfschanze.

Но сама служение Рокотаева обесценилось с того памятного всем мига водружения на танке и вслед за тем в верховной власти громадного алкоголика с трубным ревом, хотя он и занял свое выстраданное место в иерархии, не самое достойное его, но и не самое последнее…

Начались перемены, от которых начальство впадало в полную прострацию, а его непосредственный шеф просто запирался после очередного перетряхивания Службы в кабинете до ночи. Злые языки шептали, что ночи напролет…

На совещаниях, в те немногие паузы между перетрясками, шеф бодро начинал летучку со вступления: «Надо быть во всеоружии!» Судорожные перемены неустанно перемалывали всех и вскоре подвергся тотальному сокращению отдел специальных операций.

Новые и молодые, начитанные советники в дорогих костюмах сочли, что наступили всеобщий мир и разоружение. Верховный алкоголик не дал себя долго уговаривать и однажды утром всех, кто пережил утряски, представили новому начальнику – благообразному интеллигентному мужчине с аккуратной бородкой и вежливыми манерами.

«ПрошуВас» – прозвище впечаталось в его лоб после первой же встречи – разъяснил новую политику: теперь все должно быть гласным, должна соблюдаться честность с партнерами и никаких секретов от них и, не дай боже, каких-то слежек и подслушиваний.

Приятель Рокотаева, с кем они на некоторое время пересеклись в Анголе, после инструктажа быстро написал что-то на чистом листе бумаги, резко встал, хлопнул ладонью по листу, бросил, глядя перед собой и ни разу не посмотрев на ухоженную с изящной проседью бородку, два слова: «Прошу Вас!» и вышел из кабинета…

Некоторое время стояла тишина. Зазвучал приятный, слегка картавый голос: «Итак, господа, все вы в курсе. Прошу Вас, выскажите свои замечания.»

Снова повисла гнетущая тишина. Воронский, генерал, в далекую бытность курировавший деятельность Комитета в Юго-Восточной Азии, ходивший не раз по «тропе Хо-Ши-Мина» по диверсионным делам в Южный Вьетнам, отозвался: «Документ очень важный… Товарищ. Генерал!?…надо еще раз рассмотреть и представить замечания…»

Новый начальник сощурил глаза, бородка его дернулась: «Прошу Вас выслушать. Хотел бы довести до общего сведения, что с этих пор фигурирует обращение «господа и господин». Это если в единственном числе…»

Тут он внимательно посмотрел на Воронского. Тот внезапно встал во весь громадный рост, с шумом отодвинув стул: «Слушаюсь, господин генерал…!?» «Я не генерал, а поставленный народно избранным президентом директор государственной службы безопасности. Впрочем, не надо так вставать. Прошу Вас.» Воронский сел, так же шумно придвинув стул.

Снова повисла пауза… «Тов…Господа, я согласен с мнением…э. – э…вот господина, что только что выступал, что документ надо проработать по подразделениям и расписаться в согласии с новыми правилами…» Опять тишина. Рокотаев воровато огляделся вокруг, не поднимая лица – все сидели так же, с опущенными лицами, углубившись в чтение…

Дверь кабинета отворилась, вошел один из этих, похожих как близнецы, молодых людей с манерами фарцовщика. Он не обращая ни на кого внимания, обогнул стол, подошел к новому шефу и зашептал ему в ухо…

«Совещание, господа, считаю закрытым… Я извещу вас в случае надобности, когда надо будет решить тот или иной вопрос. Прошу Вас». Все встали как один и в беспорядке вышли толпой из кабинета.

В приемной – откуда только успела взяться!? – молоденькая секретарша, с таким же выражением лица, что и на молодом человеке, пробежав глазами по ним, как будто пересчитывая, встала и закрыла массивную дверь. Села за свой столик: «Господа, пожалуйста, не задерживайтесь, у директора совещание, он вызовет вас, когда вы понадобитесь…»

Воронский недобро посмотрел на девицу, покачал головой и двинулся к выходу, зажав папку между пальцами громадной руки и хлопая ею себе по бедру. За ним протиснулся и Рокотаев.

В коридоре Воронский обратил к нему ставшее внезапно красным лицо, сузив хищно глаза: «Бл. Дожили до господ…»И потопал прочь…

Еще противнее наступили времена с появлением в кабинете главы МИДа небольшого человечка с немного навыкате глазами, чуть толстоватым носом, ознаменовавшего полную дружбу с навсегда оставшимся для Рокотоаева и остальных его соратников по разваливавшейся службе «вероятным противником».

Человечек взял громадную власть над алкоголиком, становившемся уже недоступным ни для кого, кроме каких-то непонятных дельцов, и, как подозревал Рокотаев, озвучивал принятые при очередной пьянке в сауне решения…

Доходило, как доносилось от приятелей, уже просто до вызова по домашнему телефону к дочке «самого» и получения инструкций – о соблюдении каких-то элементарных процедур с подписями и печатями уже речь и не шла – от не думавшей даже изобразить подобие приветствия бабы, иногда чуть ли не в ночной рубашке…

Частенько рядом ошивался Осиновский, вилял спиной, подкладывал бумаги, подсказывал елейным голосом. Некоторые, слишком осторожные, просили письменных распоряжений. «Людка» лениво махала рукой, мол, и так все ясно.

Ничего не оставалось делать, если хотелось обеспечить старость, как поворачиваться кругом и идти, проклиная все на свете… Осиновский как собака чуял колебания воздуха, шелковым голосом шептал «Людке», что сейчас разъяснит все в прихожей и тотчас же прилетит…

В приемной звучали иные слова и совсем по-другому: «Ты, му. к, заткни еб. о и выполняй… Иначе закопаю тебя… Пшел вон…» Служивые скрежетали зубами, шипели, что пристрелили бы падлу… Но выполняли и рапортовали…

В связи с провозлашенной «дружбой» приходилось сдавать – по приказу! – все годами и кровью наработанные результаты. Места, освоенные славянами, заполнились другими бледнолицыми, быстро и споро инвентаризовавшими огромное хозяйство бывшей державы.

А держава веселилась, радовались в телевизионных шоу, повылазивших отовсюду на всех каналах, которых тоже стало много, «как у людей». Держава веселилась, когда ее начали наводнять невиданные с той еще Войны новые беженцы, рассказывавшие об ограблениях, убийствах. Этих беженцев, естественно, никто не ждал, их отнесли к тем, кто «не умел жить» и «не вписался в прогресс».

Снова по улицам и расплодившимся «барахолкам», называемым рынками, стали бродить беспризорные дети… Сели на улицах, в метро, и, конечно же, на рынках инвалиды…

Все вернулось вспять, будто вычеркнуты из жизни стали все годы беспримерных жертв. Ненужными вдруг стали все, кто что-то умел делать, кроме денег, те, кто рисковал, воевал…

Рокотаеву стало снова тошно от этих воспоминаний, затопивших его со странной встречей с прошлым через два десятка лет. Он смутно сознавал, что должен предпринять что-то, что, по-крайней, мере успокоит его. Сегодняшняя короткая встреча столкнула его с места, как начинают разбегаться от неосторожного удара ледорубом неуловимым змеями трещины на, казалось до того, заснувшем на века монолите ледника…

…Осмотр спуска к реке по каменной лестнице ничего не дал. На мокрых, то ли от утренней влаги, то ли будто облитых (Бремикер подумал о старике с собакой) ступеньках оставили лишь грязь ботинки сотрудников полиции. Для детального осмотра нужно было время и еще несколько человек. Бремикер решил пока их не вызывать до прихода Грейнера.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.