Красная королева

– Ваше величество, – смело ответил он, – я прирожденный подданный королевства, и если я не барон, не лэрд, то все же Бог, как бы я ни казался недостойным, создал меня полезным членом государства. И в качестве последнего я обязан, как и дворянин, предостеречь народ от опасности; с этой целью я сказал открыто и повторяю это теперь перед вами: если дворянство страны допустит себе дать согласие на ваш брак с неверующим, то этим отречется от Христа, откажется от веры и подвергнет опасности свободу государства.

В тот день, когда английский посол получил известие о поездке в Эдинбург графа Лейстера в качестве претендента на руку королевы, Мария Стюарт узнала, что король испанский отказывается от сватовства своего сына, не считая его подходящим человеком, который мог бы содействовать присоединению Шотландии к католической церкви.

Что касается переговоров, которые велись между Марией и Рандольфом, то смысл их был следующий:

«Королева, – написал Рандольф лорду Бэрлею, – дала мне аудиенцию, будучи в постели. Она провела в таком положении целый день, более из-за удобства, чем из-за нездоровья. Быть может, она нуждалась в отдыхе после одного из ночных празднеств, которые всегда отличаются большой пышностью и оживлением. На них присутствующим предоставляется все, что может служить усладой для тела и для души, но самое удивительное то, что королева появляется иногда в мужском платье. На днях, после охоты, я передал ей письмо королевы Елизаветы; она ничего не ответила, но, когда наконец я попросил ее поговорить о делах, она ответила: «Я вижу, что вам наскучило быть здесь. Я послала за вами, желая повеселить вас и показать, как я, подобно простой смертной, умею проводить время среди моего маленького общества. А вы хотите испортить мне все удовольствие, заставляя говорить о важных делах. Оставьте все это при себе. Если королева Елизавета хочет считать меня своей сестрой или дочерью, я охотно буду слушаться и почитать ее. Если же она хочет смотреть на меня только как на свою соседку и королеву Шотландскую, я согласна жить с ней в мире, но она не должна вмешиваться в мои дела и беспокоить меня». Вот какова Мария Стюарт. Ни один беспристрастный человек не может смотреть без участия на веселую жизнерадостность Марии, ее поэтическую смелость, ее благородную жажду деятельности, ее блестящие надежды. Тем глубже становится наша скорбь, тем трагичнее делается положение, когда мы замечаем, как легкомыслие и обольстительная внешность ведут к тому, что лучезарная фигура невинной женщины заволакивается все более густыми тучами до такой степени, что в течение едва двух лет она стала слыть между своими врагами за бесстыдную грешницу. Я доложил ей о желании королевы Елизаветы, чтобы она отдала свою руку графу Лейстеру. Она, по-видимому, обиделась и гордо ответила: «Неужели вы считаете достойным меня так унизить свое достоинство? Разве ваша повелительница поступает согласно своему обещанию считать меня за сестру или дочь, предлагая мне сочетаться с графом Лейстером. Связать себя узами с ее подданными?» Я возразил, что лорд достоин выбора, так как королева Елизавета отличила его большими почестями. Мария заметила, что именно в силу этого обстоятельства неправдоподобно, чтобы Елизавета без каких-либо задних мыслей отдавала ей своего фаворита, а если род последнего действительно достоин трона, то королева Англии сама могла бы предложить ему свою руку. В конце концов она обещала обсудить это предложение с графом Мюрреем».

Таково было положение дел, когда Дэдлей и Роберт Сэррей со своими свитами вступили в Эдинбург.

III

В гостинице, куда направлялись оба лорда, пировали оруженосцы и егеря могущественного дома Леннокс, когда поезд показался на улице.

– Посмотрите! – воскликнул старый сокольничий графа. – Вот едут новые гости, и накажи меня Бог, если на щитах не гербы Варвиков и Сэрреев. Бьюсь о заклад, что это женихи из Англии, но они получат такой же отказ, как испанцы и датчане. Вот будет потеха и, даст Бог, веселая игра! Мы должны быть вежливы и помочь английским парням выколотить их новые камзолы, прежде чем они поскачут назад, как облитые водой пуделя. Приготовьте мечи! По улице едет Сэйтон. Если эти англичане не дадут ему дороги, он в виде приветствия порадует их несколькими окровавленными головами.

Группа всадников, имевших в виде отличия зеленые дубовые листья на головных уборах, проезжала мимо гостиницы, а так как каждый шотландец искал, где только возможно, ссоры, то можно было с уверенностью предсказать столкновение между двумя отрядами ввиду того, что каждый из них предъявил бы свое право на середину дороги. Когда случай приводил к тому, что встречались два могущественных лэрда, редко обходилось без кровопролития при разрешении спора о первенстве, а здесь вдруг надменные Сэйтоны съехались на том же пути с англичанами.

Оруженосцы из гостиницы схватились за мечи и были наготове броситься по первому знаку на защиту Сэйтонов против враждебной партии, причем они, конечно, постарались бы сделать свалку по возможности всеобщей. Группа английских всадников занимала середину улицы. Дэдлей был в боевом вооружении, так же как и Сэррей; их свита не ждала ничего другого, как маленькой битвы, и разрешение этого вопроса должно было последовать тотчас же, так как предводитель Сэйтонов не делал никакой попытки съехать с пути.

– Место для Сэйтонов! – прогремел он еще издали, обращаясь к англичанам.

Но напрасно ждали шотландцы вызывающего ответа; оба английских лорда остановили своих всадников и коротким галопом поскакали навстречу Сэйтону.

– Приветствую вас, милорд Сэйтон! – воскликнул Дэд-лей. – Я рад видеть вас здоровым и надеюсь, что встреча с примирившимся со мной противником послужит мне хорошим предзнаменованием. Я прибыл в качестве гостя королевы и, надеюсь, также гостя Шотландии.

– Если вы – только гость и желаете остаться им, то и я приветствую вас с приездом, – ответил Сэйтон, весьма удивленный вежливостью своих парижских противников. – Конечно, я предпочел бы встретиться с англичанами, как врагами, на границе и там убить вас, но я обязан оказать вам гостеприимство, так как ни один Сэйтон никогда не потерпит, чтобы его упрекнули в неисполнении своего долга. Если вам это удобно, я провожу вас в свой дом, предоставив его в ваше распоряжение, пока вы не окончите здесь своих дел.

– Милорд Сэйтон, – засмеялся Лейстер, – я надеюсь не так скоро покончить дела, как вы это думаете. Впрочем, это должна решить королева Шотландская. Я принимаю ваше предложение.

– И я также, – сказал Сэррей, подавая руку Сэйтону. – Милорд, я чту в вас верного слугу государыни, которой я также когда-то посвящал свою службу, и если мы когда-либо встретимся с вами как политические враги, я желал бы, чтобы это произошло без малейшей личной вражды.

Георг Сэйтон пробормотал себе в бороду несколько непонятных слов и ответил на рукопожатие Сэррея с таким выражением в лице, которое ясно давало понять, что он охотно поднял бы брошенную ему перчатку, но все же настолько понимает приличия, чтобы ответить на вежливость вежливостью.

– Стройтесь! – скомандовал он своим всадникам. – Лорды Лейстер и Сэррей – мои гости, и кто только будет искать ссоры с их людьми, будет также иметь дело и с Сэйтонами. Покажите этим господам, что мы умеем жить и даже принять англичан, когда они являются к нам мирными гостями. Поворачивайте своих лошадей, поезжайте вперед и трубите в трубы, чтобы ленивые негодяи в доме Сэйтона приготовили все самое лучшее для приема гостей.

– На нас здесь смотрят не особенно дружелюбно, – сказал Сэррей Дэдлею, когда они, после очень официального приема, заняли свои комнаты в доме Сэйтона. – Повсюду в городе на нас смотрели мрачные лица, словно все эти люди охотнее приветствовали бы нас алебардами. Проект Елизаветы кажется мне немного смелым, и граф Мюррей мог бы встретить нас, если ветер не подул в другую сторону и он не посылает нас ко всем чертям. Но что заставило тебя просить Сэйтона о гостеприимстве? Этот надменный дурень вел себя так, точно мы обязаны ему жизнью за то, что он провел нас невредимыми через город.

– Ведь в Париже мы тяжко оскорбили его, а ты еще требуешь, чтобы он улыбался нам, – засмеялся Дэдлей. – Неужели было бы лучше, если бы мы вступили в драку с грубыми парнями и поставили королеву Марию Стюарт в затруднение относительно того, какое удовлетворение дать оскорбленным гостям? Мне доставляет громадное удовольствие принуждать к вежливости этого высокомерного молодца, да к тому же я сделал открытие, что у нас здесь не будет недостатка в развлечениях. Я видел у окна головку восхитительной леди, которая быстро исчезла при виде гневного взора Сэйтона.

– Ты думаешь о приключениях в то время, как хочешь сделать предложение королеве? – спросил Сэррей, у которого кровь залила все лицо при мысли о возможности встречи с Марией Сэйтон.

– Почему же нет? Когда человек уже приготовился к отказу, который он должен получить, может же он искать себе других развлечений!

– Ты неисправим. Но тише… сюда идет Сэйтон.

Георг Сэйтон вошел в комнату в сопровождении заведующего винным погребом и лакея, несших золотую чашу с вином и бокалы.

– Позвольте, милорды, поздравить вас с приездом, – сказал Сэйтон. – С вами ли еще паж, который ходил за мной, когда я лежал больной в вашей гостинице в Париже? Я наполню его карманы золотом.

– Милорд, – ответил Сэррей, – этот паж исчез, и желание отыскать его явилось одной из причин моей поездки сюда с графом Лейстером. Он – здешний уроженец…

– Значит, он – шотландец? Милорды, все мои служащие к вашим услугам. Если вам это удобно, я велю через час подать вам сюда ваш обед.

– Милорд Сэйтон, – ответил Дэдлей, у которого официальный тон хозяина вызывал насмешку, – если, как я надеюсь, мы для вас – приятные гости, докажите нам это и не стесняйтесь. Мы устроимся, сообразуясь с вашими удобствами и привычками, как вы это сделали в нашем скромном убежище в Париже. Мы будем являться к столу, когда ваша леди – в том случае, если вы уже связали себя приятными узами Гименея, – велит звонить в колокол.

– Я не женат, милорд, – ответил Георг, бросив на говорившего подозрительный взгляд, – и сожалею, что в моем доме вы должны отказаться от удовольствия блеснуть своей галантностью перед дамами.

– Как? – воскликнул Лейстер, не обращая внимания на предостерегающие знаки Сэррея и замкнуто-серьезное лицо Георга. – Неужели мои глаза обманули меня, когда я видел прелестную кудрявую головку в угловом окне вашего дворца? Значит, красавица была служанка и…

– Милорд, – резко прервал его Сэйтон, – у вас очень зоркие глаза. Дама, которую вы заметили, – моя сестра.

– В таком случае простите! Да и правда, было бы даже невозможно, чтобы такие благородные черты принадлежали служанке. Я был бы рад познакомиться с леди Сэйтон.

– Милорд, моя сестра, к сожалению, должна отказаться от этой чести; она не принимает незнакомых лиц, приехавших с юга.

– Лэрд Сэйтон, это звучит оскорблением.

– Граф Лейстер, не в шотландских обычаях оскорблять гостя-друга. Но я один приветствовал вас с приездом; простите, если моя сестра не нашла достаточных причин поступить так же, и будьте добры отнестись с уважением к ее желанию, не критикуя его.

– Я повинуюсь, милорд, но с сожалением. Приезжайте к нам, в Англию, и наши леди постараются своими прекрасными глазами так же глубоко ранить вас, как это сделала ваша сестра своей антипатией к англичанам. Впрочем, я считаю более достойным быть отвергнутым до знакомства, чем не понравиться.

Сэйтон ответил уклончиво и вскоре покинул своих гостей.

– Я надеюсь, – сказал Дэдлей, когда Георг оставил их, – что я еще когда-нибудь встречу этого молодца на ратном поле и сломаю ему шею. Этот высокомерный дурень боится, чтобы не заглянули слишком глубоко в светлые глаза его сестры и не поставили его в затруднение породниться с почтенным домом.

Молодые люди еще болтали, когда им доложили о приезде лорда Рандольфа. Привезенные им известия не предвещали Дэдлею особенно благоприятного приема у Марии Стюарт.

– Королева, – сказал посол, – противится браку, который ей будут навязывать; все зависит от того, чтобы вы при своем личном общении с нею рассеяли подозрение, будто вы фаворит Елизаветы; затем вы должны привлечь на свою сторону лэрда Мюррея; он здесь всемогущ.

– А как я могу расположить его в мою пользу?

– Вы должны показаться ему как можно незначительнее. Он честолюбив и не хочет быть третьим в государстве.

– Странно! В таком случае он должен был отсоветовать Марии избрать себе супруга.

– Он боится, что она предпочтет вам вашего соперника; вы еще самый подходящий для него претендент на руку королевы, так как не имеете никакого влияния в стране, и он надеется этим браком склонить Елизавету признать Марию Стюарт своей наследницей.

– А-а, надежды становятся все более блестящими! Но вы говорили о сопернике: кто это?

– Генри Дарнлей. Он прибыл вчера, вероятно, с целью опередить вас. Он сын графа Леннокса, из дома Стюартов; его отец сражался за Генриха Восьмого и вследствие этого получил в супруги племянницу короля, леди Маргариту Дуглас, дочь Марии Тюдор, вдовы Иакова Четвертого. Следовательно, Дарнлей – двоюродный брат королевы и имеет права на ее престол. Назло Гамильтонам – его смертельным врагам – Мария вернула ему его конфискованные поместья, и теперь он является соперником, с которым надо считаться. Говорят, Джеймс Мельвиль, его поверенный, через личного секретаря королевы, Давида Риччио, уже вел переговоры о сватовстве как с Марией, так и с королевой Елизаветой.

– Вот что! – вскрикнул Дэдлей, краснея. – Значит, королева Елизавета знала, что я найду здесь соперника?

– Она знала это, только она придает очень мало значения Дарнлею; она называет его хмелевой тычинкой и высказала мнение, что умная женщина никогда не возьмет в мужья человека хотя и красивого, но слабого и безбородого, скорей похожего на девушку, чем на мужчину.

– А Мария Стюарт? Она такого же невысокого мнения о нем? – спросил Дэдлей.

– Она никогда не видела его, – ответил Рандольф. – Мария Стюарт примет его только для того, чтобы иметь возможность сказать, что до окончательного решения делала выбор между вами обоими. Таким образом она вынудит королеву Елизавету на новые уступки.

Вскоре после этого Рандольф удалился, а Дэдлей воскликнул:

– Ах, что я слышу!.. Прелестная Мария, игравшая во Франции роль очаровательной невинности, пускается в интриги. Я еще, пожалуй, влюблюсь в нее. Необходимо все хорошенько выведать от этого Рандольфа. Если он заодно с Елизаветой и оба думают поймать меня в ловушку, то они очень ошибутся. А когда Мария Стюарт отдаст мне свою руку, тогда они убедятся, что я сумею быть королем.

Дэдлей изменился. Неопределенность положения заставляла его смотреть на окружающее недоверчиво. Теперь это настроение совершенно исчезло. Достаточно было сказать Дэдлею, что он должен завоевать сердце женщины и победить соперника, чтобы у него явилось желание борьбы; препятствие в деле любви скорее всего могло возбудить его страсть; а так как от этой победы зависело и удовлетворение его чувства тщеславия, то Дэдлей сразу почувствовал себя почти влюбленным в королеву.

За блестящим ужином, поданным в большой столовой, Мария Сэйтон отсутствовала, но Дэдлей даже не заметил этого. Все его мысли были заняты прекрасной королевой, и, едва успев вернуться в свою комнату, он сейчас же написал ей страстное послание. Он просил у Марии аудиенции и уверял ее, что с того самого дня, как он увидел ее в первый раз в Инч-Магоме, ее образ не покидал его. Его сердце готово было разорваться от ревности, когда она выходила замуж за французского дофина, но он утешался тем, что женщина, которую он боготворил, счастлива. Теперь же он надеялся, что она увидит в нем человека, который более всех других претендентов на ее руку понимает, насколько выше его стоит Мария Шотландская, и сильнее всех чувствует потребность посвятить ей всю свою жизнь, быть ее преданнейшим слугой, жить исключительно ее интересами.

Дэдлей отослал письмо и со своим же посланным получил ответ. Королева написала, что будет очень рада видеть человека, уже доказавшего ей на деле свою преданность и пользующегося доверием ее сестры Елизаветы. Но теперь она чувствует себя не совсем хорошо, а потому нуждается в тишине и покое. Ввиду этого она отправляется завтра же на несколько дней в Сент-Эндрью, где в полном одиночестве обсудит вопрос о своем будущем. По возвращении она сейчас же примет его, лорда Дэдлея, а пока просит его пользоваться ее королевским дворцом.

Дэдлей долго раздумывал над ответом королевы и в конце концов пришел к заключению, что этот внезапный отъезд Марии Стюарт для него более благоприятен, чем если бы она приняла его сейчас же.

IV

Сэррей вышел из столовой вместе с Дэдлеем и прошел в свои комнаты, находившиеся в нижнем этаже правого флигеля. Он попросил Сэйтона не провожать его и отослал слуг, которым было приказано посветить ему; да это было и лишним, так как на лестнице и по всей галерее горели многочисленные лампы.

Георг Сэйтон и его друзья остались в столовой и продолжали бражничать.

Стоя у окна лестницы, которая вела к его комнатам, Сэррей мог прекрасно следить за тем, что делалось за столом. Оживленные жесты пировавших доказывали, что веселье началось лишь по уходе неприятных гостей. У Роберта явилось тяжелое чувство, которое еще более усилилось, когда он увидел, что в столовую вошли и дамы, приглашенные, по-видимому, только после ухода Дэдлея и его друга. Одна из дам заняла место хозяйки за столом.

По ее сходству с Георгом и тому почтению, которое ей оказывали гости, не могло быть сомнения, что дама принадлежит к семье Сэйтон. Она была копией своей сестры Марии, такой же юной и свежей, какой была та в Инч-Магоме. Молодая девушка отличалась кротким, нежным выражением лица, у нее не было той своенравной, вызывающей улыбки, которая несколько портила Марию Сэйтон. Вся ее гибкая фигура поражала своей целомудренной прелестью.

Бесконечная тоска охватила сердце Сэррея. Вот та, которую он всегда любил и не мог забыть; это была даже не Мария Сэйтон в юности, а идеализированная Мария, приукрашенная пылкой фантазией влюбленного пажа. Легкий шорох у окна заставил Роберта отскочить и спрятаться в комнату. Краска стыда и негодования залила его щеки при мысли, что Георг Сэйтон скрыл от него это сокровище, как бы считая его недостойным знакомства со своей сестрой. Тысячу раз Роберт говорил себе, что заслуживает полного презрения за то, что пользуется гостеприимством человека, который ненавидит его, и в то же время чувствовал, что никогда не решится уехать из этого дома и готов перенести какие угодно унижения, если бы прекрасная сестра Марии удостоила его хотя бы мимолетной улыбкой. Он сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Невеселые думы носились в его голове, сердце скорбно сжималось. Зачем ему суждено было полюбить именно шотландку, сестру Марии и гордого шотландского дворянина, ненавидевшего его всей душой? О, как хотелось Роберту услышать только одно слово с ее уст, упиться одним ее взглядом!

В комнатах становилось все темнее, но Сэррей не зажигал огня. Он чувствовал себя разбитым, его голова горела. Роберт давно похоронил свою первую любовь; от нее осталась лишь одна печальная тень, наполнявшая его душу легкой грустью. Теперь вдруг старая любовь воскресла, воплотилась в чарующий образ, и его сердце усиленно горячо забилось.

Внезапно послышались нежные звуки лютни. Роберт бросился к окну и тихонько открыл его. Мелодия, напеваемая женским голосом, слабо долетала до него, и ему казалось, что он слышит ласковый разговор благородной девственной души с ночными эльфами. Сэррей вслушивался в эти звуки, и они все сильнее очаровывали его. Это была не только мелодия песни; Роберту чудилась в этих звуках жалоба невысказанного чувства, тоска высших желаний; он как бы видел душу певицы! Нет, Мария Сэйтон никогда не могла бы петь так, никогда не могла бы вложить столько задушевной искренности в свой голос! Если бы Мария обладала такой глубиной чувства, как ее сестра, она не могла бы играть любовью Роберта, не могла бы так зло издеваться над ним!

Сэррей сознавал, что было бы безумием с его стороны поддаваться этой страсти, невольно закравшейся в его душу. Молодая девушка могла остаться для него лишь недосягаемой мечтой! Она была сестрой Георга и Марии, Георг же ненавидел его, а Мария посмеялась над его чувством и отвергла его, хотя, может быть, тоже любила!

«Нет, нет, поскорее уехать отсюда! – подумал Роберт. – Мне нечего надеяться на благосклонность этой очаровательной девушки, в особенности если она узнает, что я добивался любви Марии и был отвергнут ею. Еще если бы Мария была замужем, тогда можно было бы мечтать о лучшем исходе!»

В первый раз Сэррей подумал о том, что в отношении Марии к нему могло быть не только одно кокетство; может быть, в глубине ее души теплилось более нежное чувство к нему. Иначе чем объяснить, что она до сих пор не замужем? Почему она отвергла предложения всех поклонников при французском дворе? Как был бы счастлив Роберт раньше, если бы эта мысль пришла ему в голову! Теперь же она только испугала его.

Сэррей чувствовал, что задыхается в комнате, его тянуло на воздух. Приказав оседлать лошадь, он выехал из дома.

Близился рассвет. Легкий туман расстилался по долинам и лугам. Влажный холодноватый ветерок обвевал лицо. Вдали блестело море, и на темных зеленых волнах качался корабль. Точно призраки у Сэррея выползали из-за тумана далекие воспоминания. Вот там, у столба, стояла Кэт, и Вальтер Брай спустился с обрыва, чтобы ее освободить. На сером фоне зарождавшегося дня виднелись развалины старого аббатства. В той стороне стояла избушка старушки Гилль, которая своим предсказанием смутила Роберта, когда он пришел к ней с разбитым сердцем, простившись с Марией Сэйтон, уехавшей на испанском галионе во Францию. Сэррей вспомнил об Инч-Магоме, о своей первой любви, о своем верном друге, о вооруженном шествии по улицам Лондона. Какие богатые, пестрые картины в прошлом и как серо, бесцветно настоящее! В прошлом – стремления и надежды молодости, гордые мечты, горячая вера в Бога, людей и любовь! Теперь же Роберт был богат и занимал почетное место в обществе; все, что было прекрасного в прошлом, он променял, сам того не желая, на это внешнее благополучие и на внутреннюю пустоту.

Роберт быстро мчался через поля и луга все дальше и дальше, как бы стараясь сбросить с себя настоящее и вернуть потерянную молодость. Перед ним сверкало далекое, безграничное море с вечно сменяющимися волнами. Так же, как волны, надвигались на его душу воспоминания. Волны не знали, о чем они хлопочут, куда стремятся; не знал и Роберт, куда он мчится, где бесконечная цель, манящая его.

Проскакав несколько часов на своей лошади, Сэррей опомнился, лишь когда солнце взошло высоко и он почувствовал голод. Повернув лошадь обратно, он убедился, что отъехал далеко от Эдинбурга. Горячие лучи солнца начали припекать. Лошадь устала не менее своего всадника. Роберт остановился на опушке леса и, предоставив лошади свободу пастись, лег в тень под дерево. Прежние мечты охватили его. В тихом шепоте листьев леса ему слышались звуки нежной лютни и грустные мелодии чарующего голоса.

Вдруг вдали раздались звуки копыт, звонкий смех и веселый разговор. Преобладали женские, давно ему знакомые голоса. Роберт вскочил, хотел скрыться, но было уже поздно: его заметили. Из-за деревьев показалась целая кавалькада. Впереди всех ехала шотландская королева в синем бархатном платье, окруженная придворными дамами и кавалерами.

– Здесь есть кто-то посторонний! – воскликнула Мария Стюарт. – Ах, это вы? – прибавила она, узнав Роберта и слегка краснея. – Наш паж из Инч-Магома? Каким образом вы попали сюда, милорд? С вами случилось несчастье или вы просто заблудились?

Дамы и мужчины с любопытством смотрели на незнакомца; только одна из фрейлин оставалась в стороне, как бы не желая, чтобы Сэррей видел, как вспыхнуло ее лицо.

– Я хотел покататься верхом, ваше величество, – смущенно ответил Роберт, – но прекрасная погода и красивые окрестности увлекли меня, и я отъехал дальше, чем предполагал.

– Вы знали, что мы должны проехать в этом направлении, и хотели сделать нам сюрприз? – спросила королева.

– Я никогда не решился бы на это, ваше величество, – возразил Сэррей. – Притом откуда бы я мог знать, что вы поедете так далеко от Эдинбурга?

Королева тонко улыбнулась.

– Я знаю вас, милорд, еще из Инч-Магома и прекрасно помню, что вы умели перехитрить всякого, – проговорила она. – Сознайтесь же, что вы нарочно встретились на моем пути, чтобы замолвить словечко в пользу своего друга.

– Ваше величество, мое почтение к вам никогда не позволило бы мне вмешиваться в дела моего друга, – ответил Роберт, – даже в том случае, если бы графу Лейстеру пришла в голову нелепая мысль обратиться к вашему величеству чрез посредство третьего лица, которое вы, во всяком случае, помните меньше, чем его самого. Уверяю вас честью, что я совершенно случайно встретился с вами, что у меня не было ни малейшего представления о том, что вы поедете по этому пути. Скажу даже больше: если бы я подозревал, что могу встретить вас, ваше величество, я постарался бы вовремя скрыться.