bannerbanner
Русский патриотизм и советский социализм
Русский патриотизм и советский социализм

Полная версия

Русский патриотизм и советский социализм

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 6

Алексей Кожевников

Русский патриотизм и советский социализм

© Кожевников А. Ю., 2017

© Издательство «Прометей», 2017

* * *

Столетию Великого Октября,

светлой памяти моих учителей – патриотов России –

Аполлона Гоигорьевича Кузьмина

и Сергея Николаевича Семанова

посвящается эта книга


От автора

Патриотизм как понятие, как социокультурное явление, как форма выражения национального самосознания и как идеологический компонент уже на протяжении многих столетий является объектом острых политических и научных дискуссий. Право называть себя подлинно патриотической силой, призванной бороться за национальные интересы, отстаивать суверенитет своего государства, бороться за его могущество и процветание оспаривают многие партии, общественные организации, политические группировки современной России – как «правого», так и «левого» направлений, а также представители «центра». После нескольких лет разгула национал-нигилизма, презрения к патриотической идее, радикального антисоветизма и русофобии, культивируемых в том числе и на социальном уровне в последние годы «перестройки» и в начале ельцинских «реформ» (1991–1993 гг.), российская власть была вынуждена заняться поиском новой «национальной идеи» и разработкой новой государственной идеологии. Объяснение такой, во многом непоследовательной и конъюнктурной «переориентации» определенных кругов ельцинского руководства на «патриотические ценности» следует искать не только в результатах провальных для либералов-западников выборов в Государственную Думу в декабре 1993 г. (как известно, победу на них одержали «оппозиционные» партии – ЛДПР и КПРФ), сколько в осознании власть предержащими простой истины: существование государства и легитимность существующего режима невозможны без опоры на патриотическую (или квазипатриотическую) идею, скрепляющую единство нации[1]. Насколько это удалось властям за 25 лет либеральных «реформ» – другой вопрос.

В последние 15 лет патриотическая идея все более активно декларируется госчиновниками – вчерашними адептами либерализма, антисоветчиками, криминальными дельцами разных уровней, в одночасье ставшими ярыми «государственниками». Объясняется подобное лицемерие просто: для компрадорской буржуазии, захватившей власть на территории бывшего СССР, прежние откровенно антинациональные, антигосударственные, ультралиберальные идеологические установки не могли в новых условиях оставаться действенным инструментарием для сохранения этой власти и строя. Кроме того, необходимо было создать пропагандистскую «завесу» для социума, служащую прикрытием политики дальнейшего закабаления и разграбления России, – но уже под другими лозунгами, с апелляцией к иным символам и «ценностям». Для этого проводникам нового идеологического курса потребовались «новая»-старая интерпретация событий дореволюционного прошлого (в духе существовавших до 1917 г. официальных установок), концепция российской государственности (фактически воскресившая уваровскую теорию «официальной народности»), наконец, – наследие русских консервативных мыслителей XIX-начала XX веков. Впрочем, если говорить о последних (а не о бесславно канувшей в Лету царской Империи), то русские консерваторы, – люди, бесспорно, яркие и талантливые, – не только не смогли (в отличие от революционеров) создать массового движения, способного прийти к власти или влиять на нее, но и вообще предложить обществу новый социальный проект. Как показала история, утописты-консерваторы, оторванные от народа, чуждые ему, так и не смогли сформулировать простые и понятные для многомиллионной России социальные и патриотические лозунги, ту самую Русскую Идею. Конкретизировать и реализовать ее в XX веке удалось только большевикам.

Эта книга – о русском революционном и советском патриотизме, его корнях и эволюции на протяжении двух столетий (1816–1985 гг.). Монография не содержит анализа историографии, источниковой базы и понятийного аппарата рассматриваемой темы (ввиду своей хронологической и фактологической объемности эти вопросы требуют специального исследования). Автор также не ставил целью показать весь спектр отношений к патриотической идеологии в различных политических левых направлениях XIX – начала XX веков (позднее народничество, эсеры, меньшевики, анархисты и др.). Для более детального ознакомления с особенностями восприятия патриотической идеи российскими левыми читателю можно порекомендовать вышедшее недавно фундаментальное исследование – монографию «Патриотизм и национализм как факторы российской истории (конец XVIII в. – 1991 г.)»[2].

При выборе тематики и хронологии в исследовании русского революционного и советского патриотизма XIX–XX вв. автор счел целесообразным опираться на известную ленинскую «триаду» – три периода революционного движения в России, радикального его направления: декабризм, раннее народничество и революционные демократы (А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский), большевизм. Первые два направления, при всем критическом к ним отношении, В. И. Ленин считал главными двигателями революционного процесса в России, в известной степени предопределившими появление большевизма (статья «Памяти Герцена», 1912 г.). Именно от них вел «генеалогию» своего движения будущий создатель Советского государства и новой патриотической идеологии. Иное, сугубо отрицательное отношение у вождя пролетариата было к своим политическим оппонентам – поздним народникам («друзьям народа»), к их идейным продолжателям – эсерам и к умеренным социал-демократам – меньшевикам. Подобный подход был присущ (вплоть до «перестройки») советской идеологии и исторической науке, отказывавшим оппонентам Ленина не только в подлинной «революционности», но и в патриотизме.

Основная часть книги приходится на советский период истории России. На широком круге источников (в том числе выявленных впервые) анализируются процесс зарождения новой патриотической идеологии в Советском государстве, ее особенности и формы проявления, отношение к «русскому фактору» со стороны большевистской власти. Особое внимание в работе уделено процессу трансформации патриотической идеи в СССР 1930-х – начала 1950-х гг. и ее последствиям для советской культуры и официальной пропаганды. Подробно исследуются особенности позднесоветской патриотической идеологии, вопросы взаимоотношений русских национал-патриотов и коммунистической власти в 1960-х – первой половине 80-х гг. Отдельная глава посвящена русским националистам-диссидентам тех лет, рассматриваются их, альтернативные официальным, проекты, касающиеся вопросов государственного устройства России и положения ведущего этноса СССР – русского народа.

Глава 1. Истоки «левого патриотизма»

§ 1. Патриотическая идея в оценках российской революционной интеллигенции XIX века

С момента своего появления на политической арене коммунистическое движение заявило о себе как сила интернациональная, призванная объединить рабочие массы наиболее развитых капиталистических стран для совершения общеевропейской, а в перспективе – мировой пролетарской революции. В «Манифесте Коммунистической партии», написанном К. Марксом и Ф. Энгельсом в 1848 г., четко обозначались «национально-государственный» статус пролетариата в условиях господства буржуазно-капиталистических отношений и будущее этого ведущего революционного класса после завоевания им политической власти: «…Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет. Так как пролетариат должен прежде всего завоевать политическое господство, подняться до положения национального класса, конституироваться как нация… Национальная обособленность и противоположности народов все более и более исчезают уже с развитием буржуазии, со свободой торговли, всемирным рынком, с единообразием промышленного производства и соответствующих ему условий жизни. Господство пролетариата еще более ускорит их исчезновение»[3].

Соответственно, идеи государственного патриотизма, национального патриотизма вообще трактовались основоположниками «научного коммунизма» в сугубо отрицательном контексте – как порождение буржуазного общественно-экономического строя, а такое понятие, как «нация» являлось, по сути, синонимом буржуазии, пришедшей в своё время к власти в результате революционного переворота. Подобная оценка понятий «Отечество» и «патриотизм» на протяжении десятилетий служила предметом острой полемики в европейских интеллектуальных кругах. Не остались от нее в стороне и русские марксисты. Г. В. Плеханов в статье «Патриотизм и социализм» (1905 г.) попытался дать свою трактовку знаменитым словам К. Маркса из «Манифеста»: «Слова «рабочие не имеют отечества» написаны были в ответ идеологам буржуазии, обвинявшим коммунистов в том, что те хотят «уничтожить отечество». Ясно, стало быть, что у авторов Манифеста речь шла об «отечестве», понимаемом в совершенно определенном смысле, т. е. в том смысле, который придавали этому понятию буржуазные идеологи… Так как по условиям современного мирового хозяйства социалистическая революция, которая положит конец господству капитала, должна быть международной, то в умах сознательных рабочих идея отечества, объединяющего в одно солидарное и полное «исключительности» целое все классы общества, по необходимости должна уступить место бесконечно более широкой идее солидарности революционного человечества, т. е. «пролетариев всех стран». И чем шире делается могучая река современного рабочего движения, тем дальше отступает психология патриотизма перед психологией интернационализма»[4].

Вопрос об отношении к идеологии государственного и национального патриотизма рассматривался западноевропейскими марксистами и их последователями в России с точки зрения решения конкретных задач социальной борьбы. Идея Отечества, чувство «национальной привязанности», в своей буржуазной интерпретации, по мнению левых интернационалистов, разобщали народные массы, являлись препятствием на пути к их революционной организации и поэтому подлежали осуждению. Подобное отношение к патриотической идее было также характерно и для многих представителей русского революционного движения XIX столетия, развивавшегося под влиянием западноевропейской просветительской и социалистической мысли.

«Патриотизм» господствующего дворянского сословия, его культура, религия традиционно являлись для российских революционеров официальным идеологическим обоснованием существующих в стране социально-политических порядков. Уваровская «теория официальной народности», консервативная «охранительная» публицистика, попытки внедрения элементов русского национализма в имперскую идеологию при Александре III, дискриминационная политика в отношении «инородцев», позиция Православной Церкви, благословлявшей действия правящих кругов, – все эти проявления «великодержавного» курса царской власти в области идеологии, религии, культуры и национальных отношений служили объектом беспощадной критики со стороны левой интеллигенции – от революционных демократов 1840-х гг. до русских марксистов начала XX века. В этом отношении показательно высказывание А. И. Герцена, характеризующее идеологическую политику Николая I: «Россия, патриотизм были всего лишь средством укрепить самодержавие, народ никогда не обманывался насчет национализма Николая; ярчайшее выражение его царствования – девиз деспотизма: «Пусть погибнет Россия, лишь бы власть осталась неограниченной и нерушимой»»[5].

Зачастую антипатриотизм являлся своеобразным «ответом» оппозиционно настроенных слоев российского общества XIX столетия на существующий идеологический «патриотический» официоз. При этом понятия «угнетающее самодержавное государство» и «Родина» нередко отождествлялись. Такая негативная оценка России, ее национальной истории представителями дворянской и «разночинной» интеллигенции берет свое начало в знаменитом первом «Философическом письме» П. Я. Чаадаева (1829 г.), в котором он, по его же словам, оказался «желчным в отзывах о родине», утверждая, что русские «миру ничего не дали, ничего у мира не взяли»[6]. «Как сладостно отчизну ненавидеть!! / И жадно ждать ее уничтоженья», – восклицал философ-эмигрант эпохи Николая I В. С. Печерин[7]. Спустя полвека ему вторил русский поэт В. Я. Брюсов, разделявший леворадикальные взгляды своего времени: «Родину я ненавижу, – / я люблю идеал человека»[8]. Поэт-народник П. Ф. Якубович в стихотворении «К Родине», написанном на каторге, отвергал саму идею любви к своей отчизне, обрекающей ее сынов на страдания: «За что любить тебя? Какая ты нам мать, / Когда и мачеха бесчеловечно-злая / Не станет пасынка так беспощадно гнать, / Как ты детей своих казнишь, не уставая?»[9].

Подобное отношение к своей стране формировалось не без влияния западной культуры и идеологии. В представлении русских «западников» («правых» и «левых») Европа являлась оплотом передовой современной цивилизации и родиной наиболее прогрессивных социальных и политических учений. В разработке собственных идеологических концепций русские революционеры опирались на труды своих западных учителей. Это касалось и национального вопроса. Понятие «национальность», наполняющее патриотическую идею реальным культурно-этническим содержанием, также виделось отдельным представителям революционной интеллигенции препятствием на пути осуществления мечты о «всемирном социалистическом братстве». Так, М. В. Буташевич-Петрашевский, следуя учению западноевропейских социалистов-утопистов, считал, что «социализм есть доктрина космополитическая, стоящая выше национальностей: для социалиста различие народов исчезает, есть только люди»[10].

Показательно, что в трудах ряда ведущих революционных мыслителей 1820–50-х гг. официальному патриотизму противопоставлялась идея подлинного «народного» патриотизма. Русский народ (прежде всего крестьянство) рассматривался ими как один из наиболее бесправных и угнетаемых в Империи и поэтому провозглашался потенциальной движущей силой в национально-освободительной борьбе и в будущих великих социальных преобразованиях. Подобные взгляды отчетливо просматриваются в программных документах и художественных произведениях декабристов, публицистике и письмах В. Г. Белинского, А. И. Герцена, статьях и поэзии Н. П. Огарева.

Для декабристов было характерно признание русских главенствующей нацией России. Основными факторами, способствовавшими формированию национального патриотизма как одной из главных составляющих идеологии декабризма, являлись: влияние идей европейских просветителей второй половины XVIII века и Великой французской революции, противопоставивших народный (буржуазный по своей сути) «национализм» прежнему пониманию патриотизма как выражения «дворянской преданности» своему монарху; осознание того, что русские являются наиболее угнетаемым народом Российской империи; осуждение «антинациональных» проявлений в политике Александра I (в частности, его намерения присоединить в 1817 г. к подвластной царской короне польской территории исконно русские земли); неприятие «иностранного засилья» (прежде всего, немецкого) в высших слоях царской бюрократии[11]. Именно «немецкая централизация» в последние годы правления императора вызвала, по мнению поэта и революционера Н. П. Огарева, ответную реакцию в русских патриотических кругах: «Петербургская централизация была наследие немецкое; вызвав русские силы на свет, она осталась немецкою… Немецкая централизация в Петербурге проникнулась духом татарщины и была уродливым соединением кнута с шпицрутенами, грабежа с канцелярией. Противодействующие ей силы выразились в том блестящем меньшинстве, из которого возникло 14 декабря; оно соединяло в себе чутье русского народного социализма с французско-либеральным понятием гражданского права, требовало освобождения крестьян и колебалось между республикой и конституционной монархией…»[12].

Особое влияние на формирование патриотических взглядов декабристов имели события Отечественной войны 1812 г., в которой многие из них приняли участие. Как отметит впоследствии М. И. Муравьев-Апостол, «именно 1812 год, а вовсе не заграничный поход создал последующее общественное движение, которое было в своей сущности не заимствованным, не европейским, а чисто русским»[13]. «Мы были дети 12 года», – скажут о себе позднее первые революционеры России[14]. Отечественная война 1812 г. оценивалась декабристами как событие, оказавшее решающее влияние на формирование национального самосознания русских. Декабрист И. Д. Якушкин писал: «Война 1812 г. пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании»[15]. По мнению декабриста А. Е. Розена, «народная война вызвала такую уверенность в народной силе и патриотической восторженности, о коих до того времени никакого понятия, никакого предчувствия не имели»[16]. Более сотни будущих представителей декабристского движения участвовали в Отечественной войне 1812 г., 65 человек сражались на поле Бородина[17]. Именно декабристы первыми указали на народный характер этой войны, явившейся, по их мнению, определяющим событием в формировании гражданственности и патриотизма в русском обществе. «Наполеон вторгся в Россию, тогда народ русский ощутил свою силу, тогда пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии народной. Вот начало свободомыслия России», – отметит позднее декабрист А. А. Бестужев[18]. Ярко проявившийся в годы войны патриотизм русских, стремление к национальной независимости могли бы стать, по мысли декабристов, прочной основой для будущих социальных преобразований. Свержение самодержавной власти, ликвидация крепостнических порядков, социальное освобождение народа рассматривались участниками движения 14 декабря как задачи, от решения которых зависела историческая судьба Российского государства. Тем болезненнее была реакция многих декабристов на бесправное положение народа-победителя. Н. И. Тургенев писал: «Можно ли будет без сердечной горести видеть то, что я всего более люблю и уважаю, русский народ, в рабстве и унижении?»[19].

Декабристы стремились создать собственную патриотическую идеологию, которая служила бы теоретическим обоснованием революционного движения и социальных преобразований в новой России. Как справедливо отмечал историк В. А. Федоров, патриотизм декабристов «коренным образом отличался от официального». По мнению ученого, декабристы «главную свою задачу видели в борьбе с феодально-абсолютистскими порядками и считали, что прогресс нации может быть обеспечен лишь коренными политическими преобразованиями… Борьба за эти преобразования рассматривалась ими в первую очередь как глубоко патриотическая задача «спасения» России»[20]. Показательно, что первая декабристская организация называлась Союз спасения или Союз истинных и верных сынов Отечества. Одной из главных задач этого тайного общества было «отстранение иноземцев от влияния в государстве»[21]. Патриотическая идея стала одной из основополагающих компонент в идеологии декабризма. Это находило свое выражение даже в личных документах членов Тайного общества. Так, декабрист М. Ф. Орлов в письме С. Г. Волконской подчеркивал: «Прежде всего, каждый русский должен быть русским во всем. Во всем должна господствовать идея родины. Именно ей он должен посвятить свои усилия, свои успехи, свои надежды»[22]. К. Ф. Рылеев полагал, что для приема нового члена в Северное общество необходимым условием являлась бы «пламенная любовь к России» и готовность пойти «для благ ее… на всякое самоотвержение»[23]. Примечательно, что в современной российской историографии обозначилось направление, выделяющее «государственнический» и даже «националистический» характер идеологии декабристов. Так, историк С. М. Сергеев отмечает: «Декабристы, подобно своим отцам, отнюдь не чувствовали себя «лишними людьми», «государственными отщепенцами»… Будущие члены Тайного общества… были готовы пойти на прямое неповиновение верховной власти во имя интересов государства, истинными выразителями которых они себя ощущали. Служение Отечеству перестало быть для них синонимом служению монарху, их патриотизм – уже не династический, а националистический, патриотизм граждан, а не верноподданных»[24].

Постреволюционная Россия виделась многим декабристам как государство русского народа. Так, в программном документе Южного общества «Русская правда» (1823 г.), составленном П. И. Пестелем, даже предлагались меры по ассимиляции всех малых народов новой революционной республики с русским народом. Руководитель Южного общества утверждал, что «в отношении к различным народам и племенам, Россию населяющим, беспрестанно должно непременную цель иметь в виду, чтобы составить из них всех только один народ и все различные оттенки в одну общую массу слить так, чтобы обитатели целого пространства Российского Государства все были Русские»[25]. Далее П. И. Пестелем указываются «многоразличные способы» к достижению поставленной цели «русификации» народов страны: «Средства общие состоят главнейшее в том, чтобы, во-первых, на целом пространстве Российского государства господствовал один только язык Российский (имеется в виду русский язык – А. К.). Во-вторых: так как ныне существующее различие в названиях народов и племен, Россию наполняющих, всегда составлять будет из жителей Российского Государства отдельные друг от друга массы и никогда не допустит столь для блага отечества необходимого совершенного в России единства, то чтобы все или различные имена были уничтожены и везде во всеобщее название Русских воедино слиты»[26]. Показательно, что русской ассимиляции по данному проекту подлежали и «народы кавказские» (народы Северного Кавказа – А. К.). Данные народы подразделялись на два разряда: «мирные» (находившиеся под властью России) и «буйные» (сопротивляющиеся русской экспансии). Если первой группе возможно было «дать российское правление и устройство», то вторую, по мнению Пестеля, следовало «силою переселить во внутренность России», сломив их сопротивление и также предоставив ей права российского гражданства[27].

Эти жесткие меры, предлагаемые автором «Русской правды», не являлись свидетельством его ксенофобии. Как отмечает историк О. И. Киянская, Пестель считал, что «любое национальное своеобразие: культурное, религиозное или политическое – уничтожало принцип равных возможностей. И поэтому народам предоставлялся выбор: либо слиться с русскими, приняв их образ жизни и формы правления, либо испытать на себе много неприятностей – вплоть до выселения из страны»[28]. В современной российской историографии приводится и другое истолкование «русификаторского» проекта, предлагаемого П. И. Пестелем. По мнению историка Н. Д. Денисовой, подобные взгляды являлись реакцией декабристов на дискриминационную политику, проводимую правительственными кругами Империи в отношении русского народа. Автор монографии, посвященной национально-правовым аспектам «Русской правды», отмечает: «Российское правительство начала 19 века… старалось по возможности облегчить участь нерусских народов, особенно тех, которые были недавно присоединены. Подобное стремление можно было бы только приветствовать, если бы в результате несоразмерная тяжесть государственных расходов, военных и трудовых повинностей не ложилась преимущественно на русский народ… Таким образом, на практике существовала явная диспропорция соотношения прав и обязанностей русского народа и других народов России – не в пользу первого (что представляло собой грубое и недопустимое нарушение принципов, на которых, как считал Пестель, должно быть основано государственное устройство). Принадлежность к русской нации не давала никаких особых преимуществ ни народу, ни знати… Ставя задачу создания единой нации, которая в конкретных условиях данной страны могла означать лишь русификацию, Пестель обязан был учесть это обстоятельство»[29]. Конечной целью будущего государственного и национального переустройства для Пестеля являлось «построение единой и неделимой России», в которой все племена и народы сольются в единый русский народ[30].

Подобный путь решения национального вопроса в «Русской правде» П. И. Пестеля служил в советской историографии декабризма объектом жесткой научной критики. Так, историк Н. С. Прозорова писала о пренебрежительном отношении Пестеля к национальной культуре и национальным языкам народов России[31], историк Р. X. Яхин подчеркивал «дворянскую ограниченность» автора «Русской правды»[32]. Ведущий декабристовед, академик М. В. Нечкина утверждала, что политическая идеология Пестеля, «его взгляды на национальный вопрос носили на себе печать великодержавности»[33]. Б. Карташев и В. Муравьев даже заявили, что «национальный вопрос Пестелем разрешался шовинистически»[34]. Однако, как справедливо отмечает историк Н. Д. Денисова, «у Пестеля же, наоборот, предусмотрено слияние всех народов России в единый русский народ, так что о ненависти и речи быть не может»[35].

Являясь убежденным сторонником централизованного унитарного государства, П. И. Пестель категорически отвергал принцип федерализма: «Легко убедиться можно в решительном преимуществе неразделимого образования государства над федеративным, особенно применяя оное к России при обширном ее пространстве и большом количестве племен и народов, ее населяющих»[36]. Федеративная форма устройства республики, по мнению автора документа, могла бы стать помехой и для идеологии государственного патриотизма, необходимой для объединения всех граждан страны: «Слово государство при таком образовании будет слово пустое, ибо никто нигде не будет видеть государства, но всякий везде только свою частную область; и потому любовь к отечеству будет ограничиваться любовью к одной своей области»[37]. Кроме того, исторический пример «удельной системы» в Древней Руси (эту систему Пестель называл «видом федеративного устройства») показывал, что страна «горькими опытами и долголетними бедствиями жестоко заплатила за сию ошибку в прежнем ее государственном образовании»[38]. Несмотря на то, что в другой программе декабристов – «Конституции» Н. Муравьева (1825 г.) первоначально провозглашалась федеративная форма будущего государственного устройства, как необходимое средство противодействия чрезмерному усилению центральной власти, в окончательном (третьем) варианте документа принцип федерализма фактически отвергался. Предполагаемые автономные державы превращались в «области, равные нынешним генерал-губернаторствам», а их столицы – в обычные административные центры, подчиненные верховной государственной власти[39]. Таким образом, к моменту своего выступления декабристские организации склонялись к учреждению унитарной формы государственного устройства после прихода к власти. В «Конституции», также как и в «Русской правде» население страны провозглашалось русским: «Русскими почитаются все коренные жители России и дети иностранцев, родившиеся в России»[40]. Тот же принцип распространялся и на построение социальной структуры будущего государства: «Названия и сословия однодворцев, мещан, дворян, именитых граждан заменяются все названием Гражданина или Русского»[41]. Каждый гражданин был «обязан носить общественные повинности, повиноваться законам и властям отечества и явиться на защиту Родины, когда востребует того Закон»[42].

На страницу:
1 из 6