Смерть консулу!

– Восемнадцатое фруктидора уничтожило партию якобинцев, – глухо промолвил он.

– Однако это не помешало ей подстрекнуть Арена и Шевалье, которые пытались меня убить.

– Нужно всего бояться и со стороны роялистов.

– Я хочу покончить и с теми и с другими. Недопустимо, чтобы у самых ворот столицы дороги были заняты шайками разбойников, которые нападают на фермы, останавливают дилижансы и требуют выкупа с пассажиров.

– Эти грабители – люди маркиза де Фротте, а их главарь – Брюслар. Три дня тому назад он был здесь, в Париже. Он выехал отсюда в кабриолете и направился в Версаль.

– Неужели мне придется выслать целую колонну под предводительством какого-нибудь генерала, чтобы образумить этих злодеев? Вы мне доносите о них, а между тем они ускользают от вас.

Фуше молча улыбнулся:

– Дайте мне приказ арестовать их, и в двадцать четыре часа я разгромлю их всех.

Бонапарт нахмурился:

– Только не теперь. Через несколько дней.

– Вы надеетесь, что ваши переговоры увенчаются успехом?

Первый консул сделал жест изумления:

– Какие переговоры?

– Которые вы ведете с претендентом через посредство аббата Бернье. Вы думаете, я об этом не знаю? – Помолчав немного, он прибавил сухим тоном: – Это вам не удастся.

– А почему?

– А потому, что вы имеете дело с людьми, которые хотят только воспользоваться вами. Ваше требование отказаться от трона вызовет прежде всего встречное требование, чтобы вы реставрировали законного короля! Если вы согласитесь, король осыплет вас золотом. Если вы его отвергнете, постараются вас убить. Это совершенно ясно. Люди, которым поручено повидаться с вами и передать предложения роялистов, находятся уже в Париже.

– Каким образом вы узнали об этом?

– Я знаю все – это мое ремесло.

– Мне еще ничего не известно об их планах. Кого же мне прислали?

– Секретаря претендента Гида де Невилля и генерала Кадудаля.

– Знаменитого Жоржа?

– Да, Круглоголового.

– Каким образом вы узнали об их приезде?

– Я сначала узнал об их отъезде. С этого момента мои люди уже не теряли их из виду. Места для остановок были приготовлены для них заранее. Это дело поставлено очень хорошо через всю Нормандию вплоть до Лондона. К несчастью для роялистов, оно организовано мною, так что в один прекрасный день, когда я захочу, я могу захватить и их самих, и их корреспонденцию.

– И вы знаете, где остановились Невилль и Кадудаль и можете привести их ко мне?

– Да, гражданин консул. Впрочем, они придут сами. Мне вмешиваться здесь неудобно, ибо у них есть пропуск, подписанный вами.

– Кто же им его дал?

– Мадам Бонапарт.

Первый консул с минуту подумал.

– Да, – начал он медленно, – Жозефина всегда имела связи с роялистами. В глубине души она чувствует благосклонность к принцам. Якобинцам это известно, и вот откуда, между прочим, их ненависть ко мне. Но я сломлю и монтаньяров и шуанов, но я не хочу и монархии!

– Бурбонов? – с тонкой улыбкой спросил Фуше.

– Ничьей! После того как утверждено право народа, во Франции не должно быть Божественного права. Но я должен выслушать предложения претендента…

– Следовательно, что бы ни случилось, я должен пока оставаться в бездействии?

– До получения подробных сведений.

Фуше понял, что разговор окончен, и встал. В эту минуту лакей внес круглый столик, за которым консул обыкновенно завтракал в своем кабинете. Черное лицо Рустана мелькнуло в соседней комнате, около двери засуетились лакеи. Приближалась мадам Бонапарт. Она тщательно выбрала свой туалет. Стройная и изящная, она шла с полузакрытыми глазами и с улыбающимся лицом. Физиономия первого консула, ожидавшего слез и бурных сцен, прояснилась.

Он снисходительно посмотрел на жену и, показывая ей место, сказал:

– Садись, Жозефина.

Удостоверившись, что они одни, он дал волю своему неудовольствию:

– У тебя опять долги? Опять мотовство? Опять твои дела в беспорядке? Я этого терпеть не могу. Поощрять роскошь – это так. Это моя политика. Но плати за то, что ты покупаешь. У тебя вкус к тряпкам. Покупай драгоценные камни, золотые вещи. Но соломенные изделия или стекло! У тебя вкус негров, твоих родичей! От всего этого остается только пыль да счета. Я этого больше не хочу.

– Как ты сердит сегодня!

– Потому что ты подаешь дурной пример, которому следуют окружающие меня. Вот Ланн, не попросив ни разрешения, ни кредита, сделал новые мундиры для консульской гвардии. Кто будет платить за это? Я приказал взыскать с него. Вследствие своего скверного характера он теперь дуется на меня и не разговаривает со мной. Могу я распоряжаться или нет?

Жозефина поднесла платок к глазам. Это было у нее обычным средством. Бонапарт, быстро съедая каждое кушанье, которые подавались на стол разом, мало-помалу стал смягчаться:

– Ну, не плачь! Я заплачу. Но не делай этого в другой раз. Подражай в скромности и послушании твоему сыну. Евгений может служить примером. Мне ни разу не пришлось сделать ему замечания. Он порядочный малый и лучший солдат моей армии.

– Он знает, чем он обязан тебе.

– Другие тоже это знают: Жюно, Мюрат, Ожеро, и однако…

Он встал и бросил салфетку на стол. Завтрак продолжался не более четверти часа. Подали кофе. Подойдя к жене, Бонапарт посмотрел на нее с нежностью:

– Не печалься, Жозефина. Только не будь расточительной! Мне говорили, что у тебя есть секретные фонды и что Фуше платит тебе оброк с азартных игр. Берегись, если когда-нибудь я в этом удостоверюсь!

Он поцеловал ее и стал ласкать. Несмотря на все разочарования, которые она ему доставляла, он чувствовал к ней нежность. Она воспользовалась этим случаем, чтобы дать его мыслям желательное направление, и заговорила о политике:

– Я получила еще прошение о разрешении вернуться. От одной провансальской благородной фамилии, от Сент-Эстранжелов. Они принадлежат к высшей знати. Ты знаешь, южане – ревностные приверженцы короля… Милость могла бы сослужить в данном случае хорошую службу…

– Передай их прошение Камбасаресу.

– Кроме того, есть еще прошение от семьи Шаро. Мне говорила о них мадам Бернадотт. Просить тебя самого она не хочет.

Бонапарт сжал губы. Он не любил, когда ему напоминали об этой даме, которую он когда-то любил, но потом бросил, чтобы жениться на Жозефине, принесшей с собою в приданое командование итальянской армией.

– Отлично, – продолжал он. – Отдай Камбасаресу. Послушать тебя, так скоро вся Франция будет наводнена одними эмигрантами, которых опять придется расстреливать, как тогда у церкви Святого Рока. Эти люди любят волноваться, и, может быть, просто глупо обращаться с ними великодушно. Держаться строгости было бы, пожалуй, лучше для общественного порядка. Это избавляло бы от необходимости прибегнуть к строгим мерам, если интриги принцев будут продолжаться.

– Кто знает, Бонапарт, не лучше ли тебе вернуть их?

– Ты с ума сошла, Жозефина. Не для них же я рисковал своей жизнью при Арколе и Маренго!

– Однако они рассчитывают на тебя. Об этом они мне сказали не далее как два дня тому назад. В настоящее время в Париже находятся их уполномоченные, которым поручено предупредить тебя.

– Откуда ты все это знаешь?

– В конце концов все хлопоты роялистов о том, чтобы установить с тобой связь, направляются на меня.

– Кто же эти посланцы?

– Невилль и Кадудаль.

– Я знаю об этом, – сказал Бонапарт, наклонив голову. – Фуше меня об этом предупреждал. Но каким образом ты узнала о них?

– Не спрашивай. Если ты будешь нескромен, я навлеку на себя подозрения и уже больше ничего не узнаю.

– Но чем же гарантируют эти господа мою безопасность?

– Своей собственной персоной.

– Шансы не равны. Ко мне могут подослать двух фанатиков, которые, рискуя собственной жизнью, убьют меня! А что значит их жизнь в сравнении с моей?..

– Ты можешь принять какие угодно предосторожности. Поставь на страже в соседних комнатах Мюрата и Раппа, Жюно и Рустана около кабинета. Можно, наконец, предварительно обыскать их и удостовериться, что у них нет оружия.

Бонапарт задумчиво ходил по кабинету. Его худая голова с сухими волосами упала на грудь. Он остановился около камина, сел и несколько минут не произносил ни слова. Наконец, вскинув на Жозефину свои серые глаза, он сказал:

– Хорошо! Я повидаюсь с ними завтра вечером, после обеда. Скажи, чтобы они явились к тебе. Только благодаря тебе они и будут допущены ко мне.

Вечером в тот же день, только что Гид де Невилль вернулся в гостиницу и поднялся на третий этаж к себе в комнату, как Сан-Режан вошел к нему не постучавшись.

– Я слышал, как вы вернулись. Здесь стены так тонки, словно они из бумаги. Невозможно разговаривать ни у меня, ни у Жоржа: соседи все слышат. В вашей комнате, по крайней мере, безопасно…

Он сел в соломенное кресло и, покачивая ногой, обтянутой шелковым чулком, сказал:

– У меня есть новость для вас. Я сейчас видел мою прелестную землячку. Дело насчет свидания улажено. Первый консул примет вас и Жоржа завтра вечером.

– Какой быстрый успех! – сказал Невилль, смеясь. – Это дело ваших рук. Нужно быть только красивым малым, и тогда все двери отворятся сами собой.

– Оказывается, жена нашего милейшего Лербура ярая роялистка и состоит поставщицей мадам Бонапарт. Само собой разумеется, что она и явилась посредницей между женой первого консула и нами. И нужно сознаться, она быстро и ловко справилась со своей задачей. Таким образом, мы войдем в Тюильри при некотором покровительстве, нагруженные всякими модными товарами, которые мадам Лербур посылает своей покупательнице. А уж раз мы будем на месте, мадам Бонапарт, несомненно, устроит нам свидание с мужем.

– А муж в курсе всего этого?

– Муж, – отвечал, смеясь, Сан-Режан, – ни о чем не догадывается.

– Но куда девался Жорж?

– Разве можно когда-нибудь это знать? Он постригся, побрился и, вырядившись щеголем, гуляет, рискуя быть узнанным, где-нибудь в Пале-Рояле, если не играет. Признаюсь, он мне больше нравится в бретанской деревне, чем на парижской мостовой. Тем более что с его телосложением и огромной головой трудно остаться незамеченным.

В эту самую минуту на лестнице раздались отчетливые шаги и послышался веселый свист.

– А, это он возвращается.

Дверь отворилась, и вошел Жорж. В руке у него была витая палка толщиной с его кулак. Его широкое лицо, ушедшее в огромный кисейный галстук, как будто было вставлено в рамку благодаря напудренному парику с локонами. Кадудаля нельзя было узнать, хотя Гид де Невилль и предупреждал об этом. Он бросил свое пальто и шляпу на диван и, обращаясь к друзьям, сказал:

– Я принес новость…

– У нас также есть новость…

– Я виделся с нашими друзьями.

– А завтра мы увидимся с первым консулом.

– Они готовы выступить по первому знаку…

– Наши планы будут зависеть от свидания с Бонапартом.

– Черт побери корсиканца!.. Лучше было бы устранить его с дороги, чем вступать с ним в переговоры. Вся эта болтовня только усыпляет совесть, ослабляет решения.

– Нужно повиноваться приказу принцев.

– Да, да, вашего принца д'Артуа. Вот уж негерой-то! Если б он высадился в Вандее и пошел во главе нас, Париж давно был бы в нашей власти, а король был бы в своем дворце. Но, помилуйте, что скажет мадам де Поластрон, если ее повелитель рискнет хоть одним волоском! Эх, черт возьми! Нам бы нужно было Генриха Четвертого, а у нас только бездельничающие принцы!

– Жорж!

– Вы знаете, я человек грубый…

– Послушайте, не следует повторять это так часто: кончится тем, что все станут этому верить.

Кадудаль расхохотался:

– Где дело идет о споре, там вы меня всегда побьете, милейший Невилль. Но когда дело дойдет до драки…

– Теперь вы начинаете сомневаться в моей храбрости! Но я вас прощаю. Лучше скажите, где вы были сегодня?

– Ну, заключим мир и поговорим лучше о делах. Я видел Ривьера, Пастора, Жиненвилля и Ларивьера. Мы условились встретиться опять послезавтра на балу в павильоне Ганновера. Там мы найдем всех наших и таким образом войдем в общество парижских роялистов.

– Вы надеетесь найти среди них много союзников?

– Должен сознаться, нет. Этим эмигрантам не понравилось за границей, они вернулись назад и склонны теперь примириться с новым порядком вещей. Конечно, они это делают не с легким сердцем. Они фрондируют в салонах, но от этого еще очень далеко до действий на улице или в открытом поле. Чтобы заставить их двинуться с места, нужен какой-нибудь сильный удар. Вот этот-то удар я и попытаюсь нанести, если наши дипломатические переговоры, в чем я уверен, не приведут ни к чему.

Сан-Режан с того самого дня, как Лербур представил его своей жене и как он обменялся с нею неожиданными признаниями, установившими между ними тайную связь, побывал в магазине на улице Сент-Оноре еще два раза. Первый раз он принес Лербуру образчики шелковой материи, которые он раздобыл с величайшим трудом. Ему хотелось играть ту роль, которую он принял и которая помогала ему сохранять инкогнито.

Они условились, что эти образчики, действительно великолепные, будут отобраны для мадам Бонапарт. Мадам Лербур, смело открывшаяся Жозефине, условилась с женою первого консула, что материи вместе с нею принесут Невилль, Кадудаль и Сан-Режан, которым и будет предоставлена возможность увидеть первого консула.

Во второй раз Невилль отправился в магазин Лербура, чтобы условиться о том, когда им зайти за Эмилией. Было условлено, что Сан-Режан поедет в карете вместе с супругами Лербур, а Жорж и Невилль будут ждать их на углу, около гостиницы «Нант». Лербур, оставаясь в полном неведении относительно интриги, которую плела его жена, был в полной уверенности, что тут дело чисто торговое и что добрая часть тех вещей, которые они везут с собой, останется в Тюильри.

При втором визите Сан-Режана Лербура не было дома, и его приняла Эмилия. Сан-Режан воспользовался этим обстоятельством, чтобы вспомнить прошлое, когда молодая девушка, оставшись после смерти родителей одна-одинешенька, испытывала тысячи превратностей судьбы среди восстаний шуанов, преследований роялистов, среди убийств и пожаров. К счастью, она встретилась в Нанте с Лербуром, который приехал туда к разгрузке контрабандного судна, пропущенного благодаря взятке, данной Каррьеру. Судно это прямо из Ливерпуля везло значительное количество мадаполама и вязаных вещей. Эмилия, поступив к Лербуру приказчицей, скоро обратила на себя внимание хозяина своей красотой и манерами. Под именем Эмилии Бурдэн она скоро прославилась как отличная кружевница. Особенно она отличалась в выделке аргентанских кружев. Лербуру показалось, что она очень бы годилась для его магазина, но когда он заикнулся об этом другим приказчицам, те приняли столь сосредоточенный вид, что Лербур сейчас же возымел сильные сомнения насчет добродетели мадемуазель Бурдэн. Не обманываясь насчет своих чувств, Лербур не без удовольствия узнал, что Эмилия благородного происхождения и, вероятно, сочтет для себя невозможным вступить с ним в брак. Лербур решился, однако, объясниться прямо с Эмилией. Не считаясь с опасностью, которая могла грозить ей в городе, терроризированном Каррьером, молодая девушка рассказала торговцу о своем происхождении, открыла ему свое имя и дала этому человеку полную возможность погубить ее, если бы в его сердце оказалась хоть капля низости или злобы. Когда Лербур заговорил, что в Париже ее, быть может, ожидает другая судьба, не имеющая ничего общего с необеспеченным положением приказчицы в Нанте, где ее могли узнать, то Эмилия попросила времени подумать. По совету других приказчиц, под страхом революционных ужасов и в полном убеждении, что у нее уже нет будущего, Бурдэн согласилась выйти за этого добряка, которому всю жизнь предстояло быть ее верным слугой, и покатила с ним в Париж.

В кругу посетителей магазина она сейчас же произвела сильное впечатление. Робеспьер, отличавшийся франтовством, сам покупал здесь для себя огромные кисейные галстуки, чтобы, как говорили, скрыть свою золотуху. Фабр д'Эглантин сочинял стихи в честь прекрасной хозяйки магазина, Бурра постоянно вертелся около нее. Но молодая женщина была недоступна ухаживанию людей, которых она считала убийцами. Мало-помалу она привила свои идеи мужу и сделала его сторонником партии умеренных. Но привлечь его в партию роялистов ей не удалось. Консульство удовлетворяло его, а когда стала оживляться торговля, то большего он и не требовал.

Он принял с живейшим удовольствием Сан-Режана, когда тот подъехал к магазину вечером того дня, когда было назначено свидание. При помощи мнимого Леклера он уложил в карету образчики материи и, когда настало время ехать, позвал жену. Та вышла в прелестном шелковом платье, перехваченном выше талии, с открытой шеей. Когда она садилась в карету, видна была ее чудная ножка в котурнах, завязанных на щиколотке.

Лербур усадил Леклера на переднюю скамейку, сам поместился на заднюю, рядом со своими свертками, и крикнул кучеру: «В Тюильри!»

V

После резкой выходки первого консула Фуше спокойно обдумывал в своем кабинете свои наблюдения и свои счеты с главою государства. Прежний агитатор был не из числа тех людей, которые горячатся понапрасну, и считал бесполезными слова, которые не могут быть подкреплены действием. Действие – вот о чем стоит подумать. Если б Бонапарт приказал ему арестовать и выслать всех, кто еще оставался у якобинцев в Париже, это могло бы привести его в движение. Но ведь Бонапарт ограничился только жалобами. Фуше не беспокоило неудовольствие первого консула, однако нужно все-таки этому неудовольствию положить конец. Вот о чем думал он теперь, сидя в своем обширном кабинете Министерства полиции.

Бонапарта нужно натравить на роялистов, а не на якобинцев, прежних союзников самого Фуше. Уж сколько раз он твердил генералу, что грабежи производились шуанами, эмиссарами нормандской армии, поставщиками Фротте. Но все отдельные факты как-то не складывались еще в сильную, захватывающую картину, которая могла бы поразить генерала и принудить общественное мнение сказать: вот виновники – это роялисты, и их-то и следует разгромить.

Фуше совсем погрузился в свои мысли, как вдруг послышалось легкое царапанье в дверь. Министр не успел даже сказать «войдите». То было, очевидно, близкое к нему лицо. Пришедший сам отворил дверь и вошел.

Это был невысокий человек с прической в виде голубиных крыльев и напудренный, нисколько не похожий на того сыщика в зеленом сюртуке, который требовал во дворе гостиницы «Черная Лошадь», чтобы жандарм осмотрел паспорта приезжих. А между тем это был он.

– Вы от Дюбуа? – спросил Фуше. – Что он говорит?

– Он утверждает, гражданин министр, что филадельфы волнуются и что нужно сделать попытку, чтобы вывести консулов из бездействия.

– Он с ума сошел!

– Отчасти он прав в своих намеках. Прежние клубы преобразуются в тайные общества. Но опасность не в этом. Жорж, как только приехал в Париж, сейчас же вошел в сношения с главарями роялистов, и правительство, к сожалению, допустило сделать это безнаказанно.

– Этого желал первый консул. Где живет Жорж?

– Он живет в гостинице «Сухое Дерево». Там же остановились Невилль и Сан-Режан.

– Вы лично удостоверились в точности этих сведений?

– Да, гражданин министр. Я нанял в той же гостинице комнату под именем кавалера де Лаверньера. Сан-Режана и Невилля я уже встретил несколько дней тому назад по дороге из Нормандии. Сан-Режан путешествует под именем Виктора Леклера. По дороге я потерял их из виду, но теперь я их опять поймал.

– Что вам известно о них?

– Невилль почти не выходит из гостиницы. Сан-Режан, напротив, делает много визитов и, между прочим, бывает у герцога де Ривьера, маркиза Вирие и торговца модными товарами Лербура с улицы Сент-Оноре.

– Какие у него дела с этим Лербуром?

– Он привез его из Нормандии в своем кабриолете.

– Они были знакомы?

– Совсем нет. Они впервые встретились за обеденным столом гостиницы, и Сан-Режан предложил ему место в кабриолете, чтобы несколько успокоить его: он смертельно боялся разбойников. А затем, насколько я знаю, у него другие причины поддерживать это знакомство.

– Какие же?

– У гражданина Лербура молодая и красивая жена.

– Какого образа мыслей этот Лербур?

– О, самого лучшего. Он состоит поставщиком мадам Бонапарт и всего высшего общества. Гражданки Тальен и Рекамье, генеральша Жюно – его постоянные покупательницы. Он занимается политикой лишь для того, чтобы поддерживать правительство консулов.

– Знает ли он, кто его дорожный товарищ?

– Нет. Если б он знал, что тот явился к нему под чужим именем, он бы его не принял.

– А жена его?

– Жена дело другое. Я повыспросил о ней у приказчиц. Она из благородной семьи из Бретани. Несколько лет тому назад она вышла замуж за Лербура, который безумно в нее влюбился. Она слывет благоразумной, хотя…

– Женщина всегда благоразумна, пока ее не покинет благоразумие. Сан-Режан тоже из Бретани. Может быть, они были знакомы раньше. Надо установить наблюдение. Перейдем к Жоржу. Он что поделывает?

– Он не покидает Пале-Рояля. Он или на галереях с девицами, или в номере сто тринадцать за игрой. Его так легко узнать, что десять моих агентов сразу указали мне его. Не следует ли его арестовать?

– Остерегайтесь этого. Невилль, явившийся из Англии, и Жорж, пожаловавший из Бретани, – знаменательное совпадение. Готовится важное событие. До сего времени его скрывали от меня, но теперь я знаю, в чем дело.

– Итак, я буду заниматься Сан-Режаном?

– Да, но не упускайте из виду и этих филадельфов. Первый консул убежден, что власти грозят якобинцы. Хотя я и не разделяю этих страхов, но я не хочу, чтобы меня потом упрекали. Если с этой стороны образуется заговор, я должен быть в силах его распутать. Этот простофиля Дюбуа ничего не видит, ничего не знает.

– Нужно добиться от первого консула, чтобы он его сменил.

– Ну нет. Он может попасть на способного человека, а с глупыми управляться легче.

Фуше едва улыбнулся углом рта и сделал жест, приглашавший агента удалиться. Тот поклонился почтительно и исчез так же бесшумно, как и пришел.

Гражданин Браконно, искусный сыщик, во время революции был правой рукой Мальяра, принимал участие в сентябрьских убийствах, а во время террора выдвинулся среди самых свирепых гебертистов. Термидор заставил его помогать Жальену, а это привело его на службу к Фуше. Там он почувствовал себя в своей сфере. Это был сыщик до мозга костей, отдававшийся со страстью своему ремеслу. Он был строг и аккуратен в своей профессии.

Он сам следил за тем, что делается у Лербуров, и, замечая некоторое волнение, охватившее прелестную Эмилию, понимал, что прибытие Сан-Режана внесло в этот дом кое-что новое.

Сидя в магазине перед прилавком, заваленным галстуками и перчатками, Браконно улыбался приказчице и расточал перед нею любезности во вкусе старого режима.

– А, прелестная Германсия, если б вы только захотели обратить внимание, чего я не сделал бы, чтобы привлечь его!

– Если вас послушать, – отвечала продавщица, – глаз не хватит, чтобы потом выплакать все слезы. Мои товарки уверяют, что вы обманщик. Да и хозяйка постоянно предостерегает нас от таких людей, как вы.

– А разве сама она принимает меры предосторожности, которые советует вам? Разве около нее не вертится петушок с черной головкой, который так ухаживает за ее мужем…

– Ах, вы намекаете на Леклера? Он тут только по делам. Он приходит сюда только за поручениями. Сегодня вечером он должен ехать вместе с хозяином везти шелковые материи для жены первого консула.

– Каким образом вы знаете об этом, божество мое?

– Очень просто. Мне было поручено завернуть образчики, и при этом хозяин сказал: «Если гражданка Бонапарт введет в моду эти лионские ткани, это принесет нам целое состояние».

– О, я знаю, что гражданка Бонапарт желала бы создать настоящий двор. Но не скоро создашь аристократию из бывших торговок фруктами и прачек, которые наполняют теперь залы Тюильри.

– Вы относитесь чересчур презрительно к этим дамам. Мадам Ланн очень недурна собой, мадам Мюрат – красавица, а что касается восхитительной сестры первого консула…

– Ну, она не в счет. Это настоящая красавица. Но, конечно, никому из них не сравняться с вами.

Он встал, и от этого движения с его парика посыпалась душистая пудра.

– Прикажете доставить к вам ваши покупки, господин кавалер?

– Нет, прелесть моя, в двух шагах отсюда, у церкви Святого Рока, меня ждет моя карета. Я возьму эти легкие пакеты с собой.

Он приветливо простился с продавщицей и вышел из магазина.

«Ходу, Браконно, ходу, – думал он. – Прежде всего переменим прическу и костюм. Необходимо с шести часов вечера не упускать из виду „Bonnet Bleu”. Если Сан-Режан отправляется в Тюильри, то, конечно, не затем, чтобы показывать Жозефине образчики шелковых материй. Но я буду настороже, что бы он ни замышлял».