День возмездия. В лабиринте грехов (сборник)

– Разве мы все-таки не останемся связанными нашей клятвой? – сказал он, качая головой.

Филипс вздрогнул и посмотрел на него испуганным взглядом.

– Вы думаете? – спросил он. – Если бы тот человек был ранен… убит… вы все-таки…

Он сразу замолк. Неслышными шагами снова вошел в комнату негр.

– Плохо дело! – озабоченно сказал он. – Я, конечно, не могу хорошенько рассмотреть в темноте, но со всех сторон летят камни и раздаются стоны и крики раненых. Мятежники теперь ломятся в двери соседнего дома. Он продержится всего несколько минут.

Гости молча посмотрели на часы. Стрелка приближалась к восьми.

– Если твой господин не явился к назначенному часу, то я сочту себя вправе оставить этот дом! – воскликнул Филипс в сильном волнении.

– Если только он жив, он будет здесь, – прозвучал ответ.

– Но ведь уже восемь часов, – торжествующим тоном произнес Филипс, когда раздался первый удар часов, – а между тем…

В ту же минуту раздался резкий, пронзительный звук звонка. Филипс остановился, не окончив начатой фразы; голова его опустилась на грудь. В одну минуту он постарел, и вид его снова стал жалким.

– Видите, – сказал негр, почтительно кланяясь, – мой господин умеет держать свое слово.

В то время, когда он пошел отворять двери, приглашенные молча подошли к столу и неподвижно остановились около предназначенных для них стульев. Один – бледный, но с решительным видом, другой – с опущенной головой, олицетворение полного отчаяния. Они совершенно забыли о внешнем мире. Если бы потолок обрушился над их головами, они вряд ли обратили бы на это внимание. Волнение на улице не тревожило их. В душе их происходила более тяжелая драма, и смертельная опасность грозила им не от ярости разнузданной толпы.

Позади их отворилась дверь. Услышав это, машинально, не оглядываясь, оба одновременно протянули руку к покрытому блюду. С минуту все было тихо, и вдруг раздались слова настолько для них неожиданные, что оба сразу повернулись к говорившему. Перед ними стоял негр.

– Господин мой сейчас прислал мальчика, – сказал он, – чтобы дать вам знать о постигшем его несчастье. Он попал в руки черни и просит вас подождать несколько минут, пока он освободится. Обед не пострадает, я позабочусь об этом.

– Может быть, – гневно вскричал Филипс, – но я потерял аппетит, раз прошел назначенный час!

– Вы не можете теперь уйти из дому, – возразил холодно и решительно негр, – на улице летает слишком много пуль.

– А у вас самого есть оружие? – спросил Уайт, быстро приближаясь к столу.

Вместо ответа негр вынул руки из-за спины – в каждой блестело по пистолету.

– Так я и думал, – заметил Уайт. – Нам лучше будет подождать нашего хозяина, – прибавил он со вздохом, обращаясь к Филипсу.

По лицу негра пробежала усмешка, которой никто из них не заметил. А может быть, для них было бы счастьем, если бы они ее видели.

Глава III

Неожиданный конец

Вдруг на улице поднялся адский шум. Окна дрожали, раздавались пронзительные вопли женщин, все ближе слышался вой и угрожающие крики обезумевшей толпы. Внизу снова кто-то дернул за звонок, но на этот раз негр не торопился отпереть двери.

– Это не звонок моего господина, – сказал он и, прислушиваясь, приложил ухо к дверям, но тотчас же отшатнулся – дверь задрожала от сильных ударов кулаком.

– Отворите! – раздались грубые голоса. – Давайте нам негра, и мы пойдем дальше!

– Негра, негра! – ревели сотни людей. – Давайте нам негра!

Уайт, который стоял подле Филипса, только что поднял руку к газовому рожку, чтобы потушить предательский свет, как вдруг вбежал негр.

– Подождите минуту! – крикнул он громко, стараясь перекричать оглушительный шум. – Мой господин, наверное, сейчас вернется, и тогда…

Он остановился, стал прислушиваться и снова убежал, на этот раз в комнату, находившуюся в задней стороне дома.

– Что нам делать? – с тоской спросил Филипс. – Я предпочел бы встретить разъяренных чертей, чем этого человека.

– У нас нет выбора, – отозвался Уайт. – Возможно, что чернь разрушит дом, помешать этому мы не в силах. Но я, кажется, слышал ружейные залпы, значит, подходят войска.

Филипс покачал головой и бросил нетерпеливый взгляд на дверь – ключ был вынут, но зато не представляло большого труда отодвинуть засовы, которыми запирались ставни.

Уже, несмотря на мрачные взгляды Уайта, он хотел попытаться сделать это, но вдруг прямо в лицо ему полетели щепки: ставень был разбит.

– Негра! Давайте нам негра! – этот крик слышался теперь через образовавшееся отверстие с ужасающей ясностью.

В безотчетном страхе бросился Филипс к столу и хотел схватить пистолет.

– Я не дамся им в руки живым! – воскликнул он. – Я буду защищаться до последнего вздоха.

В это время кто-то словно железными тисками остановил его руку. Пред ним стоял негр, держа в руках клочок бумаги, на котором было набросано несколько слов.

– От моего господина! – закричал он громко, между тем как удары сыпались все чаще в окна и двери.

Филипс посмотрел на бумагу, но не в состоянии был ничего прочесть. Уайту через несколько минут удалось разобрать написанное:

«Ранен, умираю. Скажи господам, что они могут идти…»

Бледное лицо Уайта сделалось сразу багровым, он задрожал и в момент, когда явилась надежда на спасение, сделался более слабым, чем был во время страшного напряжения.

– Мы освобождены, помилованы, отпущены! – закричал он на ухо Филипсу. – Этот человек умирает, перед смертью сердце его смягчилось.

Тот испустил ликующий крик.

– Скорей, скорей отсюда! Бежим! – задыхался он. – Жить, быть свободным, снова видеть мою дочку…

Он устремился к дверям, но вспомнил о кровожадной толпе, и ноги отказались служить ему. С беспомощной мольбой посмотрел он на негра. Тот снова принял свой прежний почтительный вид и сделал обоим знак следовать за ним.

– На заднем дворе у стены вы найдете лестницу, – сказал он, как только они отошли достаточно далеко для того, чтобы его можно было слышать. – Я поставил ее там, чтобы обеспечить свое собственное спасение, но она к вашим услугам.

Уайт вынул клочок бумаги из кармана жилета, куда он его спрятал.

– Где посланный, который принес эту записку? – спросил он, бросив испытующий взор на негра.

– Ушел. Он приходил через задний двор.

– А ваш господин? Где он?

– Лежит на полу в соседнем кабачке. Он испустил последний вздох в тот самый момент, когда этот человек его оставил. Камень попал ему в грудь и перебил ребра. Иначе, – прибавил выразительно негр, – он не преминул бы принять своих гостей.

Уайт послал какое-то проклятие по адресу чернокожего и повернулся к нему спиной.

– Идемте! – крикнул он Филипсу и, словно освободившись от тяжелого бремени, стал спускаться по немногим ступеням, ведущим во двор.

Филипс радостно устремился за ним мимо негра.

В это время шум на улице внезапно прекратился. Филипс оглянулся. Это мгновение было роковым. Два зеркала, которые висели на противоположной стене, отразили перед ним заднюю комнату, и там он увидел человека, лицо которого узнал, несмотря на то что не видел его уже двенадцать лет.

Это был их хозяин, которого они напрасно и со страхом ожидали. Не мертвый и не раненый, полный сил и здоровья, стоял он с выражением дьявольского торжества на насмешливо улыбавшемся лице, словно радуясь успеху хорошо обдуманного плана.

Оцепенев от ужаса при виде гибели всех своих надежд, остановился Филипс. Негр, который думал, что он медлит из страха перед яростью черни, поспешил успокоить его уверением, что полиция разогнала толпу и бунтовщики убежали по направлению к Бродвею. Это известие, казалось, вывело Филипса из его оцепенения. Он дико захохотал.

– Ну так и я убегу! – воскликнул он, устремляясь вслед за Уайтом, и исчез во дворе раньше, чем в доме потушили огни.

О том, что открыл ему последний взгляд, брошенный им в комнату, он никогда не сообщил своему товарищу. Вероятно, у него были на это свои причины.

Книга вторая

Неумолимый мститель

Глава IV

Прерванное торжество

Вечером 20 сентября 1878 года на Пятой авеню двое рабочих снимали временный навес над входом в соборную церковь, устроенный по случаю происходившей здесь утром свадебной церемонии. Один из наиболее уважаемых граждан Нью-Йорка после многих лет вдовства женился на молодой и красивой девушке. Толпа народа собралась, чтобы посмотреть на свадебный поезд и присутствовать при совершении церковного обряда. Но так же, как и утром, на церковной площади теперь опять толпился народ. Вероятно, случилось что-нибудь необыкновенное, сильно всех взволновавшее: обращенные по направленно к входным дверям, на которых виднелись еще последние следы свадебных украшений, взоры собравшихся, испуганные лица людей, их шепот и боязливые вопросы – все указывало, что случилось нечто неожиданное и роковое.

– Вы говорите, умер?

– Да, спустя едва пять часов после свадьбы!..

– Человек, у которого миллионы и который в прошлую осень чуть не был избран губернатором!

Такие восклицания слышались там и здесь.

Блестящее свадебное торжество, по-видимому, кончилось очень печально. Судя по отрывочным фразам, с новобрачным должно было случиться какое-то несчастье – можно было предположить, что он погиб насильственной смертью.

Проезжавший мимо молодой человек в изящном костюме при виде толпы с любопытством выглянул из кареты. Слова, которые он услышал, испугали его. Он тотчас же обратился к ближайшему из толпы и спросил, что случилось.

– Сэмюел Уайт умер, – прозвучал короткий ответ. – Застрелился как раз в ту минуту, когда собирался со своей молодой женой в свадебное путешествие. Только сегодня утром они были обвенчаны в этой церкви.

При этом неожиданном известии сидевший в карете молодой человек откинулся назад, как будто ему самому был нанесен смертельный удар. Потом он овладел собой и посмотрел на улицу.

Перед большим угловым домом он увидел громадное стечение народа; не было больше сомнений в том, что там произошло несчастье. В первую минуту он закрыл лицо руками, потом нетерпеливо крикнул кучеру, чтобы тот ехал дальше.

Карета покатилась по мостовой, но через несколько минут остановилась. Когда рассерженный этой задержкой Джек Холлистер высунулся из окна, к нему подошел полицейский.

– Вы бы лучше вернулись, – сказал он, – там не принимают теперь гостей. Господин Уайт убит.

– Знаю, но я дружен с этой семьей. Господин Уайт, я говорю о сыне, наверняка пожелает видеть меня. Вы получите пять долларов, если поможете мне добраться до дому.

Он быстро выпрыгнул из кареты. Полицейский бросил взгляд сперва на молодого человека, потом на густую толпу.

– Это будет трудновато, – сказал он, – но я попытаюсь.

Несколько минут спустя пять долларов лежали у него в кармане, а Холлистер стоял в передней дома Уайта.

К нему подошел сыщик.

– Что вам угодно?

– Я свой человек в этом семействе и хочу видеть Стенхопа Уайта. Вот моя карточка.

Сыщик сделал знак старому слуге, который стоял неподалеку.

– Вы думаете, господин Уайт примет кого-нибудь?

– Этого господина – конечно, – ответил слуга и открыл Холлистеру дверь в приемную.

В комнате царил полумрак, ставни были закрыты, и сильный аромат цветов наполнял воздух. Молодой человек, который с внешним светским лоском соединял и душевную чуткость, со стесненным сердцем остановился на пороге. Мысль о том, что скоро здесь место свадебных букетов займут погребальные венки, поразила его воображение.

Среди присутствующих находился доктор Форсет, домашний врач семьи Уайт. Холлистер, заметив его, тотчас же направился к нему и сел с ним рядом.

– Что вы скажете об этом ужасном происшествии? – спросил он. – Господин Уайт убит, но кем же?.. Вот страшная загадка для меня.

– Как и для всех, – ответил доктор. – Уайт пошел в свою спальню, как все думали, чтобы переодеться для путешествия. Вдруг раздался пистолетный выстрел. Когда прибежала из другой комнаты молодая жена и Стенхоп, бывший в это время на лестнице, они нашли его лежащим на полу, а рядом с ним валялся еще дымящийся пистолет.

– Так он сам покончил с собой? А я думал…

– Тише! Должно быть, произошла несчастная случайность. Вероятно, он хотел положить пистолет в чемодан, в это время произошел нечаянный выстрел, и пуля попала ему в сердце. Какой ужасный и неожиданный конец блестящей карьеры!

– А жена его?

– Конечно, она поражена как громом. Такой прекрасный человек! Но самую чувствительную утрату с его смертью потерпело отечество. Уайт, конечно, достиг бы со временем высших государственных должностей…

Холлистер встал.

– Где Стенхоп? – спросил он с беспокойством. – Я думаю, он захочет повидаться со мной.

– Он, вероятно, предпочтет остаться совершенно один. Я пришел уже полтора часа назад, как только случилось несчастье, и в продолжение этого времени никто не пытался войти к нему, кроме миссис Гастингс. Горе его еще настолько велико, что стараются тревожить его как можно меньше.

Но Джек не ошибался. После нескольких минуть ожидания посланный сообщил, что Стенхоп желает говорить со своим другом. Тогда он тихо поднялся по лестнице, на перилах которой еще красовались праздничные гирлянды цветов. Следуя за шедшим впереди слугой на верхний этаж, Холлистер вдруг остановился. Дверь напротив отворилась, и дама средних лет, богато одетая для свадебной церемонии, показалась на пороге.

– Успокойся, дорогое дитя, – сказала она тоном материнского наставления. – Я скоро возвращусь, только поговорю с твоим отцом. Тебя нельзя оставлять одну в такое тяжелое время.

На эти слова, очевидно обращенные к молодой женщине, так неожиданно сделавшейся вдовой, прозвучал невнятный ответ из глубины комнаты, потом дверь закрылась. Мать, шурша своим дорогим шелковым платьем, спустилась с лестницы, не заметив Холлистера. Он посторонился, стараясь избежать встречи с ней, хотя знал ее хорошо. В сильном волнении еще раз взглянул он на закрывшуюся дверь и пошел дальше по лестнице.

Когда он вошел к Стенхопу, тот приветствовал его горячим рукопожатием.

– Теперь я знаю, кого мне так недоставало в эти минуты, – сказал он. – Это именно тебя, Джек.

Друг его пытался сказать ему несколько сочувственных слов, но голос его оборвался. Во всем поведении Стенхопа было что-то странное, ему не совсем понятное, что не могло быть объяснено ни пережитым ужасом, ни скорбью об отце. Поэтому Джек молча ждал, чтобы заговорил Стенхоп.

Стенхоп не обманул тех надежд, которые подавал ребенком. Стройная его фигура и мужественно-прекрасные черты лица привлекали всеобщее внимание. Вместе с тем он умел внушить каждому доверие, так как его привлекательная внешность была только зеркалом благородной, открытой, возвышенной души. Мужчинам нравился его общительный характер, женщинам – рыцарская почтительность, детям – его приветливая улыбка и дружеское обращение. С юных лет он был общим любимцем, и только благодаря благоразумному воспитанию его покойной матери постоянные похвалы не вскружили ему голову, не сделали его тщеславным. В то время, к которому относится рассказ, Стенхопу было двадцать пять лет, и отличительной чертой его было всегда ровное расположение духа.

Нет ничего удивительного, что в этот роковой день он показался Джеку таким странным. Никогда еще он не видел своего друга омраченным, темные линии вокруг глаз и рта изменили его до неузнаваемости. И кроме того, что значило это беспокойство?

Холлистер сам так сильно волновался, что почувствовал даже некоторое облегчение, когда заговорил Стенхоп, хотя то, что он услышал, поразило его своей неожиданностью.

– Ты юрист, Джек, у тебя есть проницательность и правильный взгляд в деловых вопросах. У меня к тебе есть просьба, если ты, конечно, расположен ее исполнить. Хочешь взять на себя мое поручение? Оно требует осторожности и самообладания. Ты легко с ним справишься, между тем как я чувствую себя таким разбитым, что положительно не в состоянии буду ничего сделать.

– Я к твоим услугам, – отвечал Джек, хотя и с некоторым смущением, так как он не мог предугадать, к чему клонится речь его друга.

Стенхоп вздохнул с облегчением, потом запер двери и сел напротив Джека на диван, где они, бывало, проводили столько приятных часов за курением и дружескими беседами.

– Джек, – начал он очень серьезно, – ты знаешь, что смерть еще не самое худшее из того, что случилось в этом доме.

Яркая краска залила лицо Джека, он, казалось, совсем растерялся.

– Невозможно, – пробормотал он. – Не могла же она…

Стенхоп схватил его руку как железными тисками.

– Я говорю, – сказал он выразительно, – что меня мучает ужасное сомнение. Несчастная ли случайность унесла жизнь моего отца или что-нибудь другое? Чтобы знать это наверняка, я отдал бы миллионы, оставшиеся мне, и даже собственную жизнь.

Пораженный Джек пристально посмотрел на своего друга.

– Я не понимаю тебя, – произнес он с легкой дрожью в голосе, – я был уверен, что твой отец любил миссис Гастингс. Какие же у тебя основания предполагать, что здесь была не простая случайность?

– Я не могу тебе сказать, Джек. Поэтому-то я так настоятельно и прошу твоей помощи. Ты один можешь оказать мне содействие. Всякий другой тотчас же спросит меня о причинах моих сомнений.

Джек быстро поднялся с места, волнение его, казалось, все возрастало, но после короткого раздумья он снова сел.

– Скажи мне, что я могу для тебя сделать, и я постараюсь помочь тебе! – воскликнул он.

– Войди в комнату. Посмотри на него. Не упускай ничего из виду. Поступай так, как тебе покажется, что я сам поступил бы на твоем месте, и сделай свои выводы. Все думают, что пистолетный выстрел – дело несчастного случая. Но зачем было отцу оружие в свадебном путешествии и как мог он обращаться с ним до такой степени неосторожно? Это совсем на него не похоже.

– Ты прав, но в возбужденном состоянии всякий может быть неосторожным…

– О да, он был сильно возбужден целый день.

– Я не могу допустить ничего, кроме неосторожности. Человек с его положением, имеющий такого, как ты, сына, готовящийся ввести в дом очаровательнейшую жену! Он должен бы быть безумным…

– Или втайне глубоко несчастным.

Джек судорожно сжал ручки своего кресла.

– Твой отец был несчастлив? – прошептал он.

– Эта мысль никогда раньше не приходила мне в голову, – ответил Стенхоп. – Но разве можно знать, что происходит в сердце человека, особенно если он так близок к нам?

– С полной уверенностью, конечно, нет, – отозвался Джек, опуская глаза, – но можно составить известное заключение по некоторым признакам.

– Он сегодня очень изменился, а после венчания в особенности.

– Мне это не бросилось в глаза.

– Никто этого не заметил, но я знаю своего отца.

– И ты думаешь…

– Больше я ничего не могу тебе сказать. Если ты принесешь мне доказательства, что это был несчастный случай, я останусь тебе вечно благодарен. А пока достаточно того, что я сказал тебе. Но у меня еще есть просьба. Останься со мной, не оставляй меня, пока все не уляжется. Я чувствую себя слабым как ребенок.

Джек был, видимо, в затруднении.

– Мы не одни в доме, – проговорил он медленно. – Я видел внизу миссис Гастингс. Она чувствует ко мне нерасположение и ей, может быть, будет неприятно видеть меня здесь.

– Я совершенно забыл о миссис Гастингс. Забудь о ней и ты. Не оставляй меня одного, Джек. Мы можем совершенно не беспокоить дам.

– Хорошо, как хочешь, – сказал Джек, отвернувшись, и отпер двери, намереваясь сойти вниз. – Я думаю, что лучше мне избегать встречи и с миссис Уайт, – прибавил он неуверенным голосом и быстро оставил комнату.

Глава V

На месте происшествия

На нижнем этаже Джек нашел слугу Феликса в большом волнении.

– Судья и присяжные здесь, – сказал он, – они спрашивают мистера Стенхопа. Придется пригласить его сюда.

– Я сам пойду за ним, – отозвался Джек и снова поднялся наверх.

Он сообщил своему другу, что его присутствие при осмотре тела необходимо, и вместе с тем просил его ничего не говорить о своих подозрениях, а просто отвечать на вопросы, которые ему предложат.

Когда они вошли вместе в комнату, где вокруг постели покойного собрались присяжные, под влиянием невыразимого страдания стон вырвался из груди Стенхопа. Он горячо любил отца, и вид дорогого лица, мертвенно-недвижный, был для него невыносим. Собравшиеся в молчании ждали, пока Стенхоп не овладел собой настолько, что мог сообщить то, что было ему известно об обстоятельствах, при которых случилось несчастье.

Положение, в котором сын нашел тело отца, вид комнаты и многие другие факты так ясно говорили о роковой случайности, что присяжные немедленно высказали свое заключение. Когда они удалились, Холлистер тяжело перевел дух, пожал Стенхопу руку и воскликнул, словно освободившись от тяжести:

– Теперь самое худшее миновало! Иди в свою комнату. Я сейчас приду к тебе. Мне бы хотелось только немного поговорить с Феликсом.

Из этого разговора Джек почерпнул следующие сведения.

Тотчас после венчания молодые поехали в дом родителей новобрачной, чтобы принять поздравления родных и знакомых. Оттуда они отправились в их будущее жилище, которое Уайт хотел показать своей жене, раньше чем отправиться путешествовать на юг.

Он провел ее по всему дому до ее будуара на втором этаже, а потом пошел в свою спальню, чтобы окончить последние приготовления к путешествию.

Перед спальней была небольшая комната, которая служила Уайту, с тех пор как он овдовел, рабочим кабинетом. Посредине стоял письменный стол, как раз напротив двери в спальню. Кроме этого входа, комната имела еще две двери, одной из которых, выходившей на парадную лестницу, пользовались члены семьи. Другая, предназначенная для слуг, соединялась с черной лестницей узким коридором.

В спальне стоял совершенно готовый к отправлению сундук, и только открытый ручной саквояж показывал, что сборы еще не были вполне окончены. Подле сундука нашли распростертым на полу тело Уайта. Феликсу, который, услышав выстрел, побежал к Стенхопу, и миссис Уайт показалось, будто ключи, висевшие у саквояжа, еще качались, словно задетые рукой его господина, когда он упал, пораженный пулей.

Присяжные вывели из этого заключение, что Уайт хотел положить в саквояж пистолет, и в это время сам собой произошел выстрел. Однако Джек думал, что, вернее, в этот роковой момент Уайт вынул оттуда пистолет. Правда, это выходило более похожим на самоубийство, тогда как в первом случае могла быть речь только о неосторожности. Вообще Джеку казалось невероятным, чтобы такой практический и опытный человек, как Уайт, мог упаковывать заряженный пистолет; он, скорее, склонен был думать, что в последнюю минуту Уайт взял оружие в руки именно для того, чтобы вынуть из него пулю в предупреждение какой-нибудь несчастной случайности. О возможности самоубийства Холлистер сам никогда бы не подумал. Только данное другу обещание побудило его проследить далее ход событий. Он отыскал Феликса, снова проверил на основании его слов все подробности происшедшего и во время разговора совершенно случайно спросил его, что сделалось с письмами, которые мистер Уайт написал перед свадьбой.

– Они уже давно на почте. Я видел, как слуга вышел с ними через черный ход, как только господа поехали в церковь.

Джек втайне надеялся, что посланный, раньше чем опустить письма в ящик, прочел адреса. Но что-то еще лежало у него на сердце, заставить себя коснуться чего ему стоило больших усилий.

– Бедная молодая женщина! – воскликнул он, вздохнув. – Как печально кончилось ее счастье!

– Правда, сударь, – подтвердил Феликс, – я никогда никого не видел в таком горе. Когда она вошла в комнату и увидела, что случилось, она громко вскрикнула и опустилась как пораженная громом на колени. Но все-таки у нее достаточно силы и мужества. Как только она убедилась, что муж ее действительно скончался, она овладела собой и стала спокойнее. Этим она очень помогла нам исполнить без особых хлопот все необходимое. Она такая красивая и важная дама, мистер Уайт мог бы гордиться ею. Надо думать, она останется нашей госпожой.

Когда Джек оставил дворецкого, разные мысли приходили ему в голову. Разумеется, нельзя было с уверенностью сказать, что Уайт сам пошел навстречу смерти, но, может быть, молодая женщина знала об этом больше, чем хотела сказать? Не имела ли для нее вся эта трагедия более глубокого значения, чем предполагал свет? У алтаря это не было заметно. В ее чертах Джек прочел только холодное спокойствие и надменность. Какой гордый вид был у нее, а ее драгоценности – кружева и бриллианты, надетые на ней, – могли бы составить целое состояние. Только после венчания, принимая поздравления, она казалась несколько взволнованной. Джеку казалось, будто он еще видит, как они оба стоят в конце зала. Все в молодой женщине было полно неизъяснимой прелести. Время от времени она украдкой бросала на своего мужа взоры, значения которых Джек не понимал. Мистер Уайт не обнаруживал ни малейшего волнения; если действительно он потом изменился, как утверждал Стенхоп, то, вероятно, какая-нибудь неприятность в области деловой или политической испортила его расположение духа. Чтобы он в ту минуту уже таил мысль о самоубийстве, это казалось Джеку совершенно невозможным. Как мог он стоять так спокойно и, по-видимому, беззаботно подле своей молодой, прелестной жены, когда в сердце его была смерть? А между тем разве не бывает спокойствия отчаяния при ужасных ударах судьбы, когда человек внешне сохраняет полное самообладание, как ни велика его душевная боль?