Новый зверь. Каникулы господина Дюпона. Неподвижное путешествие

Мы постояли у окна. Вдруг Лерн ударил меня по плечу и с каким то блеянием старого сатира тихо прошептал:

– Посмотри на Юпитера и его гарем!

Я выглянул в окно и увидел, как Юпитер, окруженный своими одалисками, подошел к одной из них – явной фаворитке его в этот день…

В гостиной дядя снова скорчил суровую физиономию и приказал Эмме удалиться в свою комнату. Мне он дал несколько книжек, категорически посоветовав отправиться с ними в парк и заняться своим образованием.

Я повиновался и подумал: «Хоть он часто и возмущает меня, мне все-таки жаль его!»…

Ночью случилось нечто, значительно ослабившее мое к нему сострадание.

Это происшествие возбудило во мне еще большую тревогу; оно не помогло мне раскрыть основную тайну и казалось совершенно непонятным.

А случилось вот что.

Я мирно задремал. Мои мысли перед этим были с Эммой, и окрашенные надеждой грезы мои были одна другой лучше. Но вдруг сладкие сны сменились всеми ужасами прошлой ночи: растения издавали необыкновенные звуки и грызлись между собой… Внезапно сон мой сделался таким явным, крики такими пронзительными, что я проснулся весь в поту… Отголосок только что раздавшегося крика еще звенел в моих ушах. У меня было такое ощущение, точно я слышал его не в первый раз. Нет… это было там, в лабиринте, далеко от Фонвальского замка.

Я сел на постели. Комната освещена луной. Тихо. Только часы отбивают время. Я опять лег на подушку.

И вдруг по коже у меня пробежал мороз, и я, закрывшись одеялом, заткнул уши руками. В парке опять поднялся этот ужасный, неслыханный вой и продолжался… Это сон, думал я, сон, превосходящий всякую фантазию…

Я вспомнил о гигантском платане там, внизу, у замка…

Я встал, сделав над собою нечеловеческое усилие. Теперь слышалось тявканье, слабое, придушенное тявканье…

Ну так что же? Ведь это всего только собака, черт возьми!

Я выглянул в сад – ничего… Ничего, кроме платана и других деревьев, облитых лунным сиянием…

Но вой повторился слева. Через другое окно я увидел нечто, как будто объяснившее мне все остальное.

Тощая большая собака стояла спиной ко мне, ухватившись лапами за ставни окна моей прежней комнаты, и время от времени издавала длительный и громкий лай. Другое придушенное тявканье раздавалось изнутри. Действительно, лай ли это? Я не доверял своему слуху, он меня снова обманывал. Это скорее человеческий голос, подражающий собаке… Чем больше я прислушивался, тем больше я в этом убеждался… Ну конечно, нет никакого сомнения! Это бросалось в уши так же, как что-нибудь бросается в глаза: кто-то в моей бывшей комнате забавлялся тем, что подражал лаю собаки. Это хорошо удавалось ему: собака снаружи все больше выходила из себя. Она перебрала уже всю гамму пронзительных тонов. Наконец она стала яростно цепляться за ставни и ухватилась за них зубами. Я слышал, как трещало под ними дерево.

Вдруг собака притихла. В комнате чей-то голос бранился зло и жестоко. Это был голос дяди; слов я не мог разобрать. Вдруг странный шутник замолчал… А собака взбесилась еще больше. Шерсть у нее ощетинилась, и она бросилась с рычанием вдоль стены к двери.

Лерн уже был здесь и открыл ее.

На мое счастье, я не поднял шторы, потому что первый его взгляд был брошен на мое окно.

Профессор унимал собаку тихим голосом, в котором звенела сдерживаемая ярость. Но он не подходил к ней. Я заметил, что он боится ее. Животное подошло ближе, продолжая ворчать, и бросало на него исподлобья молниеносные взгляды.

Лерн заговорил громче:

– В конуру, проклятая!

Потом несколько слов на незнакомом языке.

– Марш! Прочь! – закричал он опять.

Животное продолжало двигаться к нему.

– Хочешь, чтоб я убил тебя?

Дядя сошел, видно, с ума. Луна обливала его белым светом.

«Она загрызет его, – подумал я. – Он без хлыста».

– Назад, Нелли! Назад!

«Нелли?.. Собака его ученика, которого он прогнал! Собака шотландца!»

Звуки незнакомого языка стали явственнее, и я, к моему крайнему удивлению, услышал, что дядя говорит по-английски.

Животное продолжало бесноваться и вдруг встало на задние лапы. Лерн выхватил револьвер, и, угрожая им собаке, вытянул другую руку в направлении конуры.

Мне случалось видеть на охоте, что когда собаке показывают оружие, действие которого ей известно, она убегает. Но чтобы собака испугалась вида револьвера – это было необычайно. Неужели Нелли имела случай познакомиться с его убийственной силой? Возможно. Но я скорее допускал, что благодаря Мак-Беллу она понимала приказания на английском языке.

Нелли вдруг притихла и, поджав хвост, пошла по указанному направлению.

Лерн пошел вслед за собакой, и они пропали в темноте.

Вдали громко хлопнули двери.

Лерн вернулся.

И больше ничего.

Значит, в Фонвале было еще два существа, о которых я не имел никакого понятия. Во первых, несчастная Нелли, как видно покинувшая своего сбежавшего хозяина, и тот, кто так странно дразнил ее. Голос этот не мог принадлежать ни одной из двух местных женщин и ни одному из трех немцев. Да и род этой забавы выдавал возраст шутника. Кто, кроме ребенка, станет так забавляться за счет собаки? Но ведь, кажется, в этом флигеле никто не живет? Ага! Лерн мне сказал: «Твоя комната мне нужна». Кто же в ней находится?

Я это непременно узнаю, непременно!

Скрытое от меня существование Нелли и ее пребывание в сером здании окружало для меня это здание еще более глубокой тайной. Но запертые комнаты замка представляли собой новый таинственный пункт; расследование в этом направлении, очевидно, может содействовать раскрытию всей загадки…

Дело подвигалось вперед, решительно подвигалось вперед. Открывшаяся передо мной перспектива волновала меня чрезвычайно.

Но я говорил себе, что надо сначала втереться в доверие к дяде, а потом уже взяться за преодоление препятствий. «Исследуем сначала мотивы, – говорил мне внутренний голос. – Они очень туманны». Но когда я разберусь в них хладнокровно, можно будет с легкостью приступить к действиям… Но разве слушаешься внутреннего голоса, когда так громко кричит страсть?..

Глава V

Идиот

Восемь дней спустя. У дверей прежней моей комнаты. Желтой комнаты. Через замочную скважину.

Я был здесь два дня назад вечером. Но у меня не хватило времени, чтобы все хорошенько рассмотреть.

Нелегко мне это досталось! Никогда еще левый флигель не охранялся так ревностно, я думаю, даже в то время, когда здесь жили монахи…

Как же я все-таки попал сюда? Очень просто. Желтая комната соединена с передней тремя промежуточными покоями: большой гостиной, бильярдной и будуаром. Она как раз направо от будуара и выходит окнами в парк. Третьего дня вечером, оставшись один, я подобрал ключ к двери гостиной, испробовав при этом ключи, вынутые мною украдкой из всех замков. Я мало верил в удачу, но замок внезапно подался. Я толкнул дверь, и свет, проникавший через закрытые ставни, позволил мне разглядеть всю анфиладу следующих комнат.

В каждой из них стоял какой-то особенный тонкий запах и чуть-чуть пахло сыростью… Это дыхание прошлого вызывало в воображении былые времена… Всюду пыль.

Я подвигался вперед на цыпочках. На полу следы засохшей уличной грязи и отпечатки башмаков. В гостиной мышь. На бильярде костяные шары разложены треугольником. Я мысленно обдумал удар, результаты этого удара и новое положение, которое при этом получат шары. В будуаре часы остановились не то в какую-то полночь, не то в полдень. Я был как-то особенно восприимчиво настроен… Я подходил уже к двери желтой комнаты, как внезапный шум заставил меня броситься назад в переднюю…

Дело нешуточное! Лерн работал в сером здании и, зная, что я в замке, часто зачем-то возвращался; очевидно для того, чтобы следить за мной. Поэтому я счел благоразумным прекратить на время свои исследования.

Мне нужен был по меньшей мере час, чтобы без помехи хорошенько все рассмотреть. Я составил следующий план:

На следующий день я в автомобиле съезжу в Грей л’Аббе, куплю разные туалетные принадлежности и спрячу их в чаще леса недалеко от парка.

На следующий день за завтраком я заявлю дяде: «Сегодня после обеда я отправляюсь в Грей. Я думаю, что достану там все, что мне нужно… всякую всячину. А не то поеду в Нантель. Не нужно ли вам чего-нибудь?..»

К счастью, им ничего не нужно. Не то все провалилось бы к черту.

На то, чтобы собрать в кустах мои вчерашние покупки и сделать вид, что я их привез из деревни, потребуется всего пятнадцать минут. Для того чтобы съездить в Грей и назад, нужно потратить гораздо больше часа. Таким образом, у меня в распоряжении оставался целый час. Целый час!

Я выехал и оставил машину в чаще. Затем через стену перелез в сад. Этот геройский подвиг помогли мне совершить боярышник, с одной стороны, и виноградный куст – с другой.

Обойдя замок кругом, я опять очутился в передней….

Вот я в гостиной. Заботливо притворяю за собой дверь. На случай бегства ключ лучше не поворачивать.

А теперь… На слежку… Через замочную скважину – в желтую комнату.

Отверстие большое, четырехугольное, вроде бойницы. Оттуда вырывается струя кисловатого воздуха. Что же я вижу?

В комнате темно. Солнечный луч проникает сквозь ставень и падает косым, светящимся пучком, в котором кружатся подобные небесным мирам пылинки. На ковре отражаются клетки внутренних рам. Все тонет в полумраке, ужасный беспорядок. Всюду разбросанное платье. Тарелка с остатками пищи на полу, как в хлеву. Карцер, что ли?.. Но, боже мой, постель, эта постель!.. А вот и заключенный!..

Человек!..

Он лежит на животе. Вокруг него подушки, матрацы, одеяла. Он лежит, подложив руки под голову. На нем только ночная рубашка и панталоны. Борода не стрижена много месяцев. Волосы совершенно светлые, почти белые.

Знакомое лицо… Нет! Это мираж той ночи… Я нигде не мог его видеть. Бородатое, распухшее лицо, толстое, молодое и плотное тело… Никогда!.. Довольно добродушный взгляд, тупой, но добродушный… Гм! Какое необыкновенное равнодушие! Какой это, должно быть, лентяй!..

Пленник спит. Но как он скверно спит! Мухи мучат его. Он их отгоняет как-то неуклюже и нелепо и в промежутке между двумя припадками дремоты преследует их тупым взглядом. Иногда он яростно подымает голову, как бы желая поймать их ртом.

Идиот!

Значит, в доме дяди есть дурачок. Кто это?…

Один глаз у меня слезится от ветра, другой несколько близорук, и я все вижу, точно в тумане. Черт возьми! Я сильно стукнулся об дверь!…

Кретин вскочил на ноги. Какой он маленький! Вот он подвигается ко мне… А вдруг откроет… Нет! Он бросается к двери, сопит, бормочет… Бедняга!…

Он ни о чем не догадывается. Стоя под пучком лучей, он исполосован тенями, точно зебра. А я могу его теперь разглядеть получше.

Руки и лицо его осыпаны маленькими красноватыми пятнами вроде струпьев… Как будто он с кем-нибудь подрался. По затылку от одного виска до другого бежит красная полоса… ужасно похожая на рану. Этого человека мучили! Каким пыткам подвергал его Лерн? За что мстил ему этот палач?..

Мне пришла в голову странная ассоциация идей. Я сравнивал дядину шевелюру, как у индейца, со странным цветом волос Эммы, зеленую шкурку морской свинки с необыкновенно светлой головой узника. Неужели Лерн занимался пересаживанием длинноволосых скальпов на лысые черепа? В этом, что ли, заключалось его великое открытие?.. Но я сейчас же убедился в том, что мое предположение глупо: если бы несчастный был скальпирован, шрам тянулся бы вокруг всей головы. Ведь он просто мог сойти с ума вследствие какого-нибудь несчастного случая, например, удара в голову.

Но он не сумасшедший, он кретин. Он совершенно безобиден и добродушен. В его глазах иногда виднеются даже проблески ума… Как будто что-то когда-то знал или… Я был уверен, что, если ему спокойно задать вопрос, он ответит… Попробовать?.. Да или нет?..

Я решил попытаться. Дверь запиралась с моей стороны обыкновенной задвижкой. Я отодвинул ее, но еще не успел очутиться в комнате, как пленник, согнув голову, проскочил между моих ног, опрокинул меня, опять вскочил и бросился бежать через комнаты, издавая то самое тявканье, которое я ночью принимал за глупую забаву.

Его проворство ошеломило меня. Как это ему удалось сыграть надо мной такую штуку? Как пришло ему в голову проскочить у меня между ног? И я в таком глупом положении!.. Теперь этот сумасшедший пропадет. Спокойствие, Николай, спокойствие! Не лучше ли тебе убраться отсюда потихоньку, чем гнаться за ним? На что это мне теперь?.. Да, но Эмма! И вся эта тайна! Нет, догнать его, проклятого!

Я бросился за кретином.

Только бы он не побежал к серым зданиям!.. Нет, к счастью, он выбрал противоположное направление. Но ведь нас могут увидеть… Дезертир бросается в кусты! Слава богу! Хорошо, что он больше не кричит! Я почти спасен… Кто это там стоит?.. Нет, это статуя… Я должен его догнать как можно скорее. Если он переменит направление, нас заметят!.. Какой он смешной, этот болван!..

Черт возьми, если так будет продолжаться, придется обежать весь парк и очутиться под окнами Лерна! Слава деревьям, которые скрывают нас пока! Скорее! К счастью, я не запер дверей гостиной. Скорее, скорее, скорее!… Хорошо, что он ни разу не оглянулся и не знает, что его преследуют. Его босые ноги, очевидно, причиняют ему боль, и он задерживается. Я выигрываю положение…

Он останавливается, обнюхивает, в чем-то удостоверяется и бежит дальше. Но я уже ближе к нему теперь. Он прыгает в чащу, к крутому обрыву… Я за ним… Между нами десять метров. Он скачет через дерн не оборачиваясь… Иглистые ветки ударяют его по лицу и колют его; он отбрасывает их назад. Почему он их не раздвигает?.. До крутого обрыва недалеко. Уже почти добежали до него. Этот дикарь как будто отчетливо представляет себе, куда ему нужно… Иногда он исчезает из виду… Мне приходится преследовать его сквозь чащу кустарника…

Наконец остановился возле скалистой стены… стоит как вкопанный.

Я безмолвно вытянулся вперед. Еще секунда – и я брошусь на него… Но то, что он делает, так поражает меня, что я останавливаюсь в тени, не спуская с него глаз.

Он опустился на колени и яростно разрывает землю. От этого у него так болят пальцы под ногтями, что он время от времени испускает жалобные стоны. Земля выскакивает комьями, долетающими до меня. Судорожно сведенные руки делают быстрые удары, отбивая при этом странный такт. Он отбрасывает землю и воет от боли; засовывая нос глубоко в яму, фыркает яростно и снова принимается за работу. Шрам охватывает его голову, точно венок. Но что же я? Забавляюсь здесь его дурацкими выходками в то время, как мне надо схватить его и увести…

Я украдкой высовываюсь из кустов. Здесь кто-то уже копал – это видно по затвердевшим комьям земли. Значит, мой блондин продолжает уже начатое раньше дело. Ага, вот что!..

Я согнул колена, готовясь к прыжку.

Вдруг человек испустил радостный крик. Что он такое увидел? Он вытаскивает на свет божий старый сапог. Несчастный!

Уф! Наконец-то я держу этого негодяя!.. Он обернулся, хочет вырваться, но я не отпускаю! Смешно! Как он неловко действует руками!.. Ай, кусается, негодяй!

Я обхватываю его, чтобы опрокинуть его наземь. Видно, что он никогда не боролся. Но все-таки я не могу одолеть его… Вот я наступил на сапог… странно, он прикреплен чем-то к земле!.. Скорее конец! Время – деньги!.. Дело идет о целом состоянии.

Мы крепко держим друг друга. Мой противник и я, равные по силам, боремся, упираясь в скалу… Мысль! Я широко раскрываю глаза и, придав им страшное и повелительное выражение, смотрю на него так, как будто угрожаю ему или хочу укротить зверя. Он сейчас же слабеет и делается покорным… лижет руки в знак послушания…

– Марш!

Я увожу его. Сапог поворачивается носком кверху. Но он далеко не похож на брошенную за негодностью обувь. А то, что его держит в земле, не обнаруживается. Кусочек какой-то материи? Чулок, что ли?..

Кретин оборачивается и тоже смотрит.

– Марш, марш, голубчик!

Мои глаза делают чудеса. Мой спутник мне совершенно покорен. Мы бежим изо всех сил.

Всемогущий бог! Что происходит в замке?

Ничего! Ровно ничего!

Мы в передней. Я слышу, как беседуют Эмма с Барбарой. Они спускаются с лестницы, но мы уже успели очутиться за дверью гостиной.

Я успокоился…

Черт возьми, теперь мне нельзя выйти, хотя я уже и запер безумца…

Женщины могут заметить меня…

Я тихонько проскользнул в гостиную, чтобы узнать, куда они пойдут. Вдруг я отскочил на середину комнаты, едва сдерживая крик и ища глазами, где притаиться…

Ключ с той стороны нащупывал скважину.

Мой? Разве я забыл его? Или у меня его украли? Нет-нет, мой здесь, в кармане! Я вынул его, выходя!

Замок медленно поддался. Кто-то вошел… Кто? Немцы? Лерн?

Эмма!

Эмма ничего не замечает. Одна из больших портьер чуть-чуть колеблется, как будто за ней кто-то стоит и дрожит. Эмма не видит этого. Барбара следует за ней.

Молодая девушка шепчет:

– Останься здесь и наблюдай за садом, как в тот раз. Если старик выйдет из лаборатории – кашляни.

– Я его не боюсь, – ответила Барбара в очевидном испуге. – Он нас не подозревает, могу вас уверить. Да он уже больше и не покажется вообще до вечера… А вот Николай – это другое дело. Черт его сюда принес!

Значит серые здания назывались лабораторией! За это слово Барбара получила тогда пощечину. Мои сведения умножаются.

Эмма сказала строго:

– Говорю тебе, нет никакой опасности. Да что ты, в первый раз?

– Но тогда не было Николая…

– Делай что тебе говорят!

Барбара неохотно осталась на часах. Эмма недолго постояла, прислушиваясь. Хороша! Хороша, как богиня сладострастия. Мне видна была лишь безжизненная тень ее на дверях… Но что это был за брызжущий жизнью силуэт! Эмма стояла совершенно неподвижно, но казалось, что она неслась в безумном танце и, застыв на мгновение, продолжала каким-то волшебством невидимо танцевать. Она была прекрасна, как баядерка, олицетворение только любви, любовной игры. Стояла ли она спокойно или медленно двигалась, малейший ее жест был исполнен желания.

Кровь била ключом в моих жилах. Эмма у этого идиота!.. Этот рай такому скоту!.. Какая дрянь!.. Я готов был искусать ее…

Я ничего не знал, я обвинял ее без всяких оснований.

Но кто не знает жадного и сластолюбивого выражения губ женщины, которая украдкой и обманом хочет проникнуть к мужчине… Да-да, вот она поддалась вперед… Неужели надо дважды посмотреть на нее, чтобы отгадать, к чему ее влечет?.. Все в ней кричало об этом. Все в ней выдавало ту надежду и ту болезненную тревогу, которые уже наполовину дают удовлетворение… Но я не стану здесь изображать это одержимое дьяволом тело и передавать словами его страстный язык. Как человек, слушающий чарующую музыку, весь, со всеми органами своими, превращается в слух, так эта женщина, полная любви, излучала одно только желание; это было олицетворенное половое влечение. Это была сама Афродита.

Меня охватило бешенство.

Красивая девушка, готовившаяся к этому низменному влечению, задела своим платьем портьеру, за которой я спрятался.

Я преградил ей дорогу.

Она отшатнулась в ужасе, близкая к обмороку. Барбара показала пятки. А я… я, нелепый, выдал себя с головой.

– Зачем вы идете к этому кретину? – крикнул я хрипло, неестественно. Я с трудом выбрасывал слова. – Как вы можете! Зачем? Скажите мне, умоляю!

Я стиснул ее руки в своих. Она слабо сопротивлялась; я охватил ее чудесное тело, которое поддавалось, как мягкая волна. Я сжимал ее руки, глядя ей прямо в глаза и повторяя:

– Зачем? Скажи! Зачем?

Она вырвалась из моих объятий и, смерив меня взглядом, решительно проговорила:

– Вы прекрасно знаете, что Мак-Белл был моим любовником! Лерн ясно вам это сказал в день вашего приезда в моем присутствии…

– Мак-Белл! Этот кретин – Мак-Белл?

Эмма не ответила. Но по ее удивлению я понял, что совершил новую ошибку, проявив свою неосведомленность.

– Разве я не имею права любить его? Неужели вы думаете, что вы можете его у меня отнять?

Я все еще держал ее за руки.

– Ты все еще любишь его?

– Больше, чем прежде – слышите!

– Но ведь это бессмысленное животное!

– Некоторые дураки считают себя богами. А он иногда только думает, что превратился в собаку. Так заблуждаться, может быть, менее грешно. И потом… вообще…

Она таинственно улыбнулась. Как будто сознательно хотела довести меня до бешенства. Ее улыбка и слова меня страшно, безумно возбуждали.

– Ах, развратница!

Я душил ее в объятиях и бросал ей в лицо тысячи оскорблений. Ей, должно быть, казалось, что пришел ее последний час, и она все-таки продолжала улыбаться… Она смеялась надо мной устами, обещавшими наслаждение другому – о, как это меня раздражало! Ну подожди! Я тебе помогу улыбаться! Я сделаю твою улыбку еще ярче и горячее. Меня охватило животное желание кусаться… Я был страшнее, безумнее того идиота!

Искусать в кровь эти насмешливые губы сейчас же! Да, да, да!.. Наши зубы столкнулись и раздался поцелуй – первый поцелуй пещерного человека, столько в нем было животной жадности. Скорее удар, чем ласка, но все-таки то был поцелуй… Последовал ответ.

Я понял не только то, что Эмма рождена для наслаждения, но и то, что она в этой области обладает большим опытом….

Мы упали на диван…

Вдруг ворвалась к нам Барбара:

– Он идет!

Эмма с быстротой молнии вырвалась из моих объятий. Снова воцарилась власть Лерна.

– Уходите! Бегите! – проговорила она. – Если он об этом узнает… Вы погибли… я на этот раз тоже… О, скорее, скорее! Берегись, мой милый проказник, Лерн способен на все!..

Я чувствовал, что это правда. Ее милые руки дрожали в моих, а уста под моими горячими поцелуями испуганно шептали.

Подгоняемый своим безумным счастьем, я с удесятеренной силой схватился за виноградный куст и перепрыгнул через стену.

Там в чаще стояла моя машина. Я быстро собрал пакеты. Я был невыносимо счастлив: Эмма – моя! Какая любовница!.. Женщина, не отступающая от своего долга, способная нести в утешение превратившемуся в нечто отталкивающее другу несказанную прелесть своего существа… А теперь, теперь… в этом я уверен, теперь она хочет только меня! Мак-Белл? Она любит его? Нет, она лгала, чтобы разжечь меня… Она жалеет его, очень просто…

Впрочем, отчего этот шотландец сошел с ума? И почему Лерн держит его взаперти?.. Ведь дядя уверил меня, что этот человек давно уехал… И с какой целью он запер собаку?.. Бедная Нелли! Я понимаю теперь твои мучения тогда, под окном, и твою злобу против профессора: перед тобой развернулась драма между Лерном, Эммой и Мак-Беллом. В этом уж не может быть сомнения… Какая драма? Это я скоро, скоро узнаю: от любовника не бывает тайн, а я – любовник Эммы! Все чудесным образом раскрывается!

Когда я чему-нибудь радуюсь, я обыкновенно пою. Так и теперь я напевал про себя какой-то развеселый мотив. И внезапно это чудесное настроение оборвалось. Старый башмак вдруг встал перед моим мысленным взором, как красная смерть посреди пиршества.

Я сейчас же помчался туда. Солнце в моем сердце погасло. Мысли омрачились и наполнились грозными призраками. Страшные предчувствия сгущались в нечто действительное. И даже обольстительный образ Эммы тонул в этом предсмертном мраке.

Исполненный ужаса перед неизвестностью, я подъезжал к замку-тюрьме и могильному парку, в которых подстерегали меня безумие или смерть из рук этого порочного вампира.

Глава VI

Нелли

Прошло два дня, ничего не давших для удовлетворения моего любопытства или страсти.

Подозревал ли меня Лерн?..

Он мучительно распоряжался всем моим временем.

Утром он просил меня провожать его, то пешком, то в автомобиле. Во время прогулок он затрагивал какой-нибудь научный вопрос и добивался ответов, как будто испытывал мои знания и способности.

На машине мы кружили вокруг замка, как звери вокруг своего логовища. Пешком шли большей частью по прямой аллее в Грей. Он останавливался на опушке леса и ни разу не переступил его границы. Часто профессор возвращался назад, обрывая свою лекцию или разговор на полуслове, как бы охваченный внезапным недоверием к тем, кого оставил в замке.

Дядя всецело распоряжался также и моими послеобеденными часами. То он приказывал мне отправляться в город, то в деревню, то вообще отлучиться на определенное время. Иногда надо было исполнить какое-нибудь поручение, но большей частью приходилось просто играть совершенно странную роль. Лерн всегда следил за моим отъездом, а вечером поджидал у порога и требовал от меня полного отчета о проведенном дне. Я должен был или докладывать об исполненном поручении, или описывать те местности, по которым бродил; что касается последнего, то дядя не имел о них никакого представления. Но я не подозревал этого, а сомнительный отчет мог для меня оказаться весьма опасным.