– Дорогая Роза, – отвечал я, кладя на стол ложку, – зачем мне нужно непременно чем-то заниматься? Мое положение и так приятно. Моих доходов почти хватает на мои запросы (хотя, как известно, ничьих доходов никогда не хватает). Я пользуюсь определенным общественным положением, ведь я брат лорда Берлсдона и деверь милейшей особы, его жены. Этого вполне достаточно!

– Но вам двадцать девять лет, – заметила она, – а вы еще ничем не занимались. Только…

– Шатался по свету. Вы это хотите сказать? Да. В нашей семье можно ничем не заниматься.

Последнее мое замечание было неприятно Розе, поскольку всякий знает (а поэтому можно сказать об этом), что хотя она и хорошенькая и воспитанная женщина, но ее фамилия стоит далеко, чтобы равняться в знатности с фамилией Рассендиллов. Кроме своих достоинств она обладала большим состоянием, и мой брат Роберт имел достаточно мудрости, чтобы не придавать значения ее предкам. Что же касается предков, то следующее замечание Розы не лишено истины.

– Знатные фамилии зачастую хуже прочих! – вздохнула она.

Я пригладил свои волосы, понимая, на что она намекала.

– Я так рада, что у Роберта волосы черные! – вскричала она.

В эту минуту вошел Роберт (он встает в семь часов и работает до завтрака). Он взглянул на свою жену, щеки которой зарделись, и ласково потрепал их.

– Что случилось, дорогая? – спросил он.

– Она недовольна моим бездельем и моими рыжими волосами! – вставил я обиженным тоном.

– Конечно, он не виноват в цвете своих волос! – снизошла Роза.

– Они иногда являют себя через несколько поколений, – кивнул мой брат. – Также и нос. А у Рудольфа и то и другое сразу!..

– Я бы хотела, чтоб они не проявлялись! – продолжала Роза, все еще горячась.

– А мне они скорее нравятся, – заметил я и поклонился портрету графини Амалии.

– Я бы желала, чтобы вынесли эту картину, Роберт! – раздраженно сказала моя невестка мужу.

– Милая Роза! – воскликнул он.

– О Небо! – прибавил я.

– Тогда обо всем этом скорей бы забыли! – продолжала она.

– Едва ли! – глядя на меня, сказал Роберт и покачал головой.

– Но зачем же забывать об этом? – спросил я.

– Рудольф! – вскричала невестка, очень мило краснея.

Я рассмеялся и принялся снова есть яйцо. По крайней мере я отделался от вопроса, чем я должен заниматься. Для того, чтобы закончить спор и чтобы еще немного позлить мою строгую невестку, я прибавил:

– А мне даже нравится быть Эльфбергом!

Когда я обычно читаю книгу, то всегда пропускаю объяснения, но, начав сам писать, вижу, что должен разъяснить, почему моя невестка недовольна моим носом и волосами и почему я осмелился назвать себя Эльфбергом. Какой бы знатной ни была фамилия Рассендилл в течение долгих лет, но никакая знатность не дает ей право на родство со знаменитой фамилией Эльфбергов или на принадлежность к этому королевскому дому. Какая может быть связь между дворцом в Штрельзау или Зендским замком и домом № 305 в Парк-Лейн?

Итак, начну с признания, расскажу о скандале, который леди Берлсдон так желала позабыть. В 1733 году, в царствование Георга II, когда царил мир, а король и принц Уэльский еще не были на ножах, английский двор посетил один принц, впоследствии известный истории под именем Рудольфа III, короля Руритании. Принц был высокий, красивый молодой человек, отличавшийся (может быть, не в свою пользу, не мне судить) не совсем обыкновенным, длинным, острым и прямым носом и копной темно-рыжих волос, – короче, носом и волосами, которые отличали Эльфбергов с незапамятных времен. Он прожил несколько месяцев в Англии, где его принимали самым радушным образом, но уехал, оставив неблагоприятное впечатление. Он дрался на дуэли (все нашли, что он проявил большую порядочность, не считаясь со своим высоким положением) с одним господином, хорошо известным в современном ему обществе не только своими личными заслугами, но еще и как муж красавицы. На этой дуэли принц Рудольф был серьезно ранен и, едва оправившись, был ловко выпровожен посланником Руритании, который считал его беспокойным человеком. Его противник не был ранен на дуэли, но из-за того, что утро, в которое состоялся поединок, было сырое и холодное, он сильно простудился и не вынес болезни, умер через шесть месяцев после отъезда принца Рудольфа, не успев уяснить его отношений к своей жене, которая через два месяца после этого родила наследника титулу и поместьям фамилии Рассендилл. Эта дама и была та графиня Амалия, портрет которой моя невестка желала удалить из гостиной на Парк-Лейн, а ее муж был Джеймс, пятый граф Берлсдон и двадцать второй барон Рассендилл, пэр Англии и рыцарь Подвязки. Что касается Рудольфа, он вернулся в Руританию, женился, взошел на престол, который его потомство по прямой линии занимает с того времени по сей день, – с одним кратким перерывом. Если же пройти по портретной галерее в Берлсдоне, между полусотней портретов за два последних столетия можно видеть пять или шесть из них, включая сюда и шестого графа Берлсдона, отличающихся длинными, острыми, прямыми носами и массой темно-рыжих волос; у этих пяти или шести портретов глаза голубые, тогда как у Рассендиллов, как правило, темные глаза.

Вот и все объяснение, и я рад, что окончил его. Грехи благородных семейств – довольно щекотливая тема, и, конечно, наследственность, о которой мы так много слышим, – самая тонкая предательница в свете; она смеется над тайнами и делает свои пометки между строками родословных.

Вероятно, вы заметили, что моя невестка, с отсутствием логики, должно быть, присущим ей (так как нам более не разрешается приписывать это отсутствие всему ее полу), говорила о цвете моих волос как об обиде, за которую я мог отвечать, спеша заключить из этих наружных признаков о моих внутренних качествах, в которых я готов заявить свою полную невиновность. Она ссылалась на это, чтобы упрекнуть меня и указать на бесполезную жизнь, которую я вел. Как бы там ни было, я испытал удовольствия и приобрел познания. Я окончил школу и университет в Германии и говорю по-немецки так же хорошо, как и по-английски; я прекрасно знаю французский язык; я имею понятие об итальянском и испанском языках; я фехтую хорошо и стреляю без промаха; я езжу верхом на всем, на чем можно ездить; и голова моя одна из самых хладнокровных, несмотря на свою огненную покрышку. Если вы все же скажете, что я должен проводить время в полезном труде, мне нечего отвечать, кроме того, что моим родителям нечего было завещать мне две тысячи фунтов стерлингов ежегодного дохода и дух бродяжничества.

– Разница между вами и Робертом та, – сказала моя невестка, которая (Бог ей прости) говорит часто точно с кафедры, – что он признает обязанности своего положения, а вы только видите преимущества в нем.

– Человеку с темпераментом, дорогая Роза, – отвечал я, – преимущества кажутся обязанностями!

– Глупости! – тряхнула головой Роза. После минуты молчания она продолжала: – Вот теперь сэр Джеймс Барродэль предлагает вам то, для чего вы вполне пригодны.

– Тысячу благодарностей! – пробормотал я.

– Он получит посольство через шесть месяцев, и Роберт уверен, что он охотно возьмет вас в качестве атташе. Примите это предложение, чтобы доставить мне удовольствие!

Когда моя невестка ставит вопрос таким образом, морща свои хорошенькие брови, сжимая маленькие руки и выражая мольбу в глазах, и все это для неисправимого лентяя, каков я, на меня находит раскаяние. Кроме того, мне показалось возможным, что в положении, предлагаемом мне, я мог провести время с удовольствием. Поэтому я сказал:

– Дорогая сестра, если через шесть месяцев не возникнет препятствий и сэр Джеймс мне предложит место, да буду я повешен, если не поеду с сэром Джеймсом!

– О, Рудольф, как вы милы! Я очень рада!

– Куда же он едет?

– Он еще не знает, но ему наверно обещали хорошее место.

– Сударыня, – сказал я, – ради вас я поеду с ним, хотя бы то была нищенская миссия. Если я что-нибудь делаю, то не делаю наполовину!

Итак, обещание было дано, но шесть месяцев – длинный срок и кажутся вечностью; пока они простирались между мной и моей будущей деятельностью (я предполагаю, что атташе деятельны, но наверно не знаю, так как я никогда не сделался атташе ни при сэре Джеймсе, ни при ком-нибудь другом), я стал искать какое-нибудь интересное средство провести их. И мне внезапно пришло в голову, что хорошо бы было поехать в Руританию. Может быть, покажется странным, что до сих пор я не был в этой стране; но мой отец (несмотря на некоторую тайную слабость к Эльфбергам, которая заставила его дать мне, своему второму сыну, знаменитое эльфберговское имя – Рудольф) всегда был против такой поездки, а со времени его смерти брат, под влиянием Розы, придерживался семейного предания, что от этой страны надо держаться подальше. Но с этой минуты, как мысль о Руритании пришла мне в голову, меня одолело любопытство увидеть эту страну. Что ни говори, рыжие волосы и длинные носы не составляют отличительных черт только Эльфбергов, а старая быль казалась очень невеской причиной, чтобы лишать себя возможности познакомиться с замечательно интересным и значительным королевством, игравшим немаленькую роль в истории Европы и могущим еще играть ее под влиянием молодого и энергичного правителя, каким, по слухам, был новый король. Мое решение стало бесповоротным, когда я прочел в «Таймс», что Рудольф V должен был короноваться в Штрельзау в течение следующих трех недель и что приготовления к этому случаю обещают большую пышность. Я, не медля, решил присутствовать на коронации и начал готовиться. Но так как вообще я не привык извещать своих родственников о маршрутах своих путешествий, чтобы не наткнуться на сопротивление моим желаниям, то объявил, что предпринимаю поездку по Тиролю – старинная мечта, – а заодно и отклонил гнев Розы, заявив, что намерен изучать политические и социальные задачи интересных народностей, живущих в его соседстве.

– Может быть, – намекнул я туманно, – эта поездка принесет неожиданные результаты.

– Что хотите вы сказать? – спросила она.

– Что ж, – сказал я небрежно, – мне кажется, что существует пробел, который можно заполнить добросовестной работой о…

– Вы хотите написать книгу? – вскричала она, хлопая в ладоши. – Это было бы великолепно, не правда ли, Роберт?

– Это лучший шаг в политическую жизнь в наше время, – заметил брат, который, между прочим, шагал таким образом уже несколько раз. – Берлсдон о «Современных теориях и новейших фактах» и «Последняя проба изучающего политику» – книги несомненного достоинства.

– Я думаю, ты прав, Боб, милый мальчик! – сказал я.

– А теперь обещайте, что напишете книгу! – сказала Роза серьезно.

– Нет, я не обещаю, но если соберу достаточно материалов, то напишу.

– Материалы не имеют значения! – сказала она, надувшись.

Но на этот раз она не добилась от меня ничего, кроме условного обещания. Сказать правду, я бы дал в залог крупную сумму денег, что на мою летнюю поездку не потрачу ни одного листа бумаги и не испишу ни одного пера. Это доказывает, как мало мы знаем, что готовит будущее; вот и я исполняю свое условное обещание и пишу книгу, как никогда не думал писать, – хотя она едва ли послужит вступлением в политическую жизнь и не имеет ничего общего с Тиролем.

Боюсь также, что она не понравилась бы леди Берлсдон, если бы я представил книгу ее критическим очам, – но этого я не намерен сделать.

Глава II

О цвете волос

Одно из правил моего дяди Вильяма было, что никто не должен проезжать через Париж, не поживши в нем хоть сутки. Дядя говорил это из зрелого житейского опыта, и я с уважением отнесся к его совету, остановившись на сутки в «Континентале», по дороге в Тироль. Я навестил Джорджа Фезерли в посольстве, и мы пообедали вместе у Дюрана, а затем заглянули в Оперу; после этого слегка поужинали, а потом отправились к Бертраму Бертрану, стихотворцу с некоторой репутацией и парижскому корреспонденту «Критики». У него была очень удобная, небольшая квартирка, где мы застали нескольких симпатичных молодых людей, курящих и беседующих. Меня поразило то, что сам Бертрам был рассеян и не в духе, поэтому, когда все, кроме нас, разошлись, я стал трунить над ним и его грустным настроением. Он слегка отшучивался, но в конце, бросившись на диван, воскликнул:

– Что ж, пусть будет по-вашему! Я влюблен – чертовски влюблен!

– Ваши стихи от этого станут лучше! – сказал я, в виде утешения.

Он взъерошил волосы рукой и стал отчаянно курить. Джордж Фезерли, стоя спиной к камину, злорадно улыбнулся.

– Если это все старая любовь, – сказал он, – лучше вам отказаться от нее, Берт. Она завтра уезжает из Парижа.

– Я это знаю! – огрызнулся Бертрам.

– Хотя разницы не было бы, даже если бы она оставалась, – продолжал неумолимый Джордж. – Большому кораблю – большое плаванье, милый мальчик.

– Бог с ней! – сказал Бертрам.

– Для меня разговор стал бы еще интереснее, – решился я заметить, – если бы я знал, о ком вы говорите.

– Об Антуанетте де Мобан, – ответил Джордж.

– Ого, – сказал я, – неужели вы хотите сказать, Берт, что…

– Оставьте меня в покое!

– Куда же она едет? – спросил я, потому что эта дама была в некотором роде знаменитостью.

Джордж побряцал деньгами в кармане, жестоко улыбнулся несчастному Бертраму и любезно отвечал:

– Никто не знает. Между прочим, Берт, я недавно на вечере в ее доме встретил одного великого человека, – недавно, то есть около месяца назад. Не встречали ли и вы его – герцога Штрельзауского?

– Да, встречал! – проворчал Бертрам.

– Очень интересный человек, как мне показалось!

Нетрудно было заметить, что намеки Джорджа о герцоге были направлены на то, чтобы увеличить страдания бедного Бертрама, из чего я вывел заключение, что герцог осчастливил госпожу де Мобан своим вниманием. Она была вдова, богатая, красивая и, если верить молве, честолюбивая. Было очень вероятно, что она, как выражался Джордж, была таким же большим кораблем, как и тот высокопоставленный человек, у которого было все, что он мог пожелать, исключая разве королевского сана; герцог был сыном покойного короля Руритании от второго и морганатического брака и братом нового короля.

Он был любимцем своего отца, и много неблагоприятных толков вызвало дарование ему титула герцога, с именем, происходящим от столь важного города, как сама столица.

– Его мать по рождению была хорошего, но не знаменитого рода.

– Его теперь нет в Париже, не правда ли? – спросил я.

– Нет! Он уехал обратно, чтобы присутствовать на коронации короля; но эта церемония, смею думать, ему не очень-то по душе. Но, Берт, милый мой, не отчаивайтесь! Он не женится на прекрасной Антуанетте, по крайней мере если другой план ему удастся. Хотя, может быть, она… – Он остановился и прибавил с улыбкой: – Против королевского внимания трудно устоять; вы это хорошо знаете, не правда ли, Рудольф?

– Что за шутки! – сказал я и, предоставив злосчастного Бертрама Джорджу, ушел домой спать.

На следующий день Джордж Фезерли поехал со мной на вокзал, где я взял билет до Дрездена.

– Едете осматривать картины? – спросил Джордж с насмешкой.

Джордж известный сплетник, и скажи я ему, что еду в Руританию, весть об этом достигла бы Лондона в три дня, а Парк-Лейн – через неделю. Поэтому я собирался отвечать неопределенно, когда он спас мою совесть, покинув меня внезапно и перебежав на другую сторону платформы.

Следя за ним глазами, я увидел, что он, сняв шляпу, подходил к женщине грациозной, одетой по моде, которая только что появилась из здания вокзала. Ей было, может быть, лет тридцать с небольшим; она была высокая, смуглая, довольно полная особа. Пока Джордж разговаривал с ней, я заметил, что она взглянула на меня, и мое самолюбие пострадало при мысли, что завернутый в меховое пальто и шарф (так как был холодный апрельский день) и в мягкой дорожной шляпе, насунутой на самые уши, я, вероятно, показался ей далеко не в лучшем своем виде. Через минуту Джордж вернулся ко мне.

– У вас будет прелестная спутница, – сказал он, – это богиня бедного Берта Бертрана. Антуанетта де Мобан, подобно вам, едет в Дрезден – также, вероятно, чтобы любоваться картинами. Но странно, что она не пожелала иметь честь теперь с вами познакомиться!

– Я не просил быть ей представленным! – заметил я с неудовольствием.

– Я предложил ей представить вам, но она сказала – в другой раз. Ничего, старый приятель, авось случится крушение поезда, и вы найдете случай спасти ее и вытеснить герцога Штрельзауского из ее сердца!

Но крушения не случилось, ни со мной, ни с госпожой де Мобан. Я могу за нее отвечать так же, как за себя, потому что, когда, отдохнув в Дрездене, я продолжал свою дорогу, она села на этот же поезд. Понимая, что она желает оставаться незамеченной, я тщательно избегал ее, но заметил, что она ехала тем же путем, как и я, до самого конца моего путешествия, и я воспользовался случаем хорошо рассмотреть ее, когда мог это делать незаметно.

Как только мы достигли границы Руритании, где старый военный управляющий таможней так пристально и внимательно смотрел на меня, что я еще более убедился в своей эльфберговской наружности, я накупил газет и нашел в них известия, повлиявшие на дальнейшие мои планы.

По какой-то причине, неясно выраженной и казавшейся немного таинственной, день коронации был внезапно изменен, и церемония должна была состояться через день. Вся страна была в движении по этому случаю, и для меня было ясно, что Штрельзау был переполнен. Все комнаты отданы внаймы, и гостиницы битком набиты; мало было вероятия, что мне удастся найти помещение, а если и удастся, то придется заплатить за него сумасшедшие деньги. Я решил поэтому остановиться в Зенде, маленьком городке в пятидесяти милях от столицы и около десяти от границы. Мой поезд должен был прийти туда вечером; я намерен был провести следующий день, вторник, в прогулках по горам, которые, говорят, очень красивы, взглянуть на знаменитый замок и поехать по железной дороге в Штрельзау в среду утром, чтобы снова вернуться ночевать в Зенду.

Поэтому вышел я в Зенде, и, когда поезд проходил мимо меня, пока я стоял на платформе, я увидел госпожу де Мобан, сидящую в вагоне; ясно было, что она едет прямо в Штрельзау, имея, вероятно, больше возможности, чем я, найти помещение. Я улыбнулся при мысли, как бы удивился Джордж Фезерли, если бы узнал, что мы были спутниками так долго.

Меня приняли очень предупредительно в гостинице – впрочем, скорее похожей на харчевню, которую содержала толстая, старая женщина и ее две дочери. Это были добрые, спокойные люди, которые, казалось, мало интересовались великими штрельзаускими событиями. Героем старухи был герцог, потому что он был, по завещанию старого короля, владетелем зендских поместий и замка, величественно возвышавшегося на крутом холме в конце долины, около мили от гостиницы. Старуха, даже не колеблясь, выразила сожаление, что не герцог вступает на престол, вместо своего брата.

– Мы знаем герцога Майкла, – сказала она. – Он всегда жил среди нас. Всякий руританец знает герцога Майкла. А король почти чужой; он так долго был за границей, что едва ли один из десяти знает его облик!

– А теперь, – вмешалась одна из молодых женщин, – говорят, он сбрил бороду, так что никто его не узнает!

– Сбрил бороду! – вскричала ее мать. – Кто это сказал?

– Иоганн, ключник герцога. Он видел короля!

– Конечно. Король, сударь, находится теперь в охотничьем павильоне герцога, здесь, в лесу; отсюда он поедет в Штрельзау, чтобы короноваться в среду утром!

Меня все это интересовало, и я решил пойти на следующий день в сторону охотничьего павильона, рассчитывая встретить короля.

Словоохотливая старуха продолжала:

– О, как бы я желала, чтобы он удовольствовался охотой – это да вино, да еще одно, говорят, его любимые занятия – и предоставил бы нашему герцогу короноваться в среду. Вот мое желание, и мне все равно, кто бы ни узнал об этом!

– Тише, матушка! – остановили ее дочери.

– Многие думают так же, как я! – закричала старуха упрямо.

Я откинулся в глубокое кресло и рассмеялся над ее усердием.

– Что касается меня, – сказала хорошенькая и младшая из двух дочерей, белокурая, веселая улыбающаяся девушка, – я ненавижу Черного Майкла! Мне нравится рыжий Эльфберг, матушка. Король, говорят, рыж, как лисица или…

И она шаловливо засмеялась, бросив на меня взгляд, и кивнула головой на неодобрительное выражение лица своей сестры.

– Не один человек проклинал его рыжие волосы! – пробормотала старуха, и я вспомнил Джеймса, пятого графа Берлсдона.

– Но ни одна женщина! – вскричала девушка.

– Да и женщины также, когда поздно бывало… – был строгий ответ, заставивший девушку замолчать и покраснеть.

– Таким образом, король находится здесь? – спросил я, чтобы прервать неловкое молчание. – Вы говорите, что здесь владения герцога?

– Герцог пригласил его отдохнуть здесь до среды, сударь, а сам находится в Штрельзау, где приготавливает все к приему короля.

– Так они друзья?

– Закадычные! – сказала старуха.

Но румяная девушка опять кивнула; ее усмирили ненадолго, и она снова вмешалась в разговор:

– Да, они любят друг друга, как люди, имеющие виды на одно и то же место и на одну и ту же жену!

Старуха вспыхнула; но последние слова возбудили мое любопытство, и я вмешался раньше, чем она начала браниться.

– Как? Ту же жену! Каким образом?

– Весь свет знает, что Черный Майкл – ну хорошо, матушка, герцог – отдал бы душу, чтобы жениться на своей кузине, принцессе Флавии, а она должна стать королевой!

– Честное слово, – сказал я, – я начинаю жалеть вашего герцога. Но раз человек родился младшим братом, он должен довольствоваться тем, что остается после старшего, и еще быть, насколько возможно, благодарным Богу! – И, думая о себе, я пожал плечами и рассмеялся. И тут же я подумал об Антуанетте де Мобан и ее путешествии в Штрельзау.

– Черному Майклу мало дела до… – начала девушка, подогревая гнев своей матери.

Но пока она говорила, тяжелые шаги зазвучали по полу и суровый голос спросил угрожающим тоном:

– Кто говорит о Черном Майкле в собственных владениях его высочества?

Девушка слегка вскрикнула полуиспуганно-полувесело, как мне показалось.

– Ты не донесешь на меня, Иоганн? – сказала она.

– Вот видишь, куда заводит твоя болтовня! – заметила старуха.

Заговоривший человек вышел вперед.

– У нас гость, Иоганн! – сказала хозяйка.

Человек скинул шапку. Через минуту он увидел меня, и, к моему удивлению, отскочил на шаг, как бы увидав нечто поразительное.

– Что с тобой, Иоганн? – спросила старшая девушка. – Этот господин – путешественник, приехавший посмотреть на коронацию!

Человек опомнился, но смотрел на меня напряженным, испытующим, почти враждебным взглядом.

– Добрый вечер! – сказал я.

– Добрый вечер! – пробормотал он, все еще разглядывая меня, а веселая девушка начала смеяться, воскликнув:

– Смотри, Иоганн, вот твой любимый цвет! Он поражен вашими волосами, сударь! Мы не часто видим этот цвет здесь, в Зенде!

– Прошу извинения, сударь, – пробормотал человек с недоумением в глазах. – Я не ожидал увидеть кого-либо!

– Дайте ему стакан, чтобы выпить за мое здоровье; а вам я желаю спокойной ночи и благодарю вас за вашу любезность и приятный разговор!

Говоря это, я встал и с легким поклоном повернулся к дверям. Молодая девушка побежала осветить мне дорогу, а человек отступил, чтобы пропустить нас, с глазами, все еще устремленными на меня. Когда же я поравнялся с ним, он сделал шаг вперед и спросил:

– Сударь, знаете ли вы нашего короля?

– Никогда не видел его, – отвечал я. – Надеюсь увидеть его в среду!

Он больше ничего не сказал, но я чувствовал, что его глаза следили за мной, пока дверь не закрылась. Мой шаловливый проводник, смотря через плечо на меня, идя по лестнице, сказал:

– Господину Иоганну нельзя понравиться с вашим цветом волос, сударь!

– Ему больше нравится ваш? – подсказал я.

– Я говорила о мужчинах, сударь! – отвечала она с кокетливым взглядом.

– Что? – спросил я, берясь с другой стороны за подсвечник. – Разве для мужчины цвет волос имеет значение?

– Нет, но мне нравится ваш – это эльфберговский рыжий цвет!

– Цвет волос для мужчины, – сказал я, – не имеет более цены, чем это! – и я дал ей нечто малоценное.

1 2 3...7 >

На страницу:

Перейти

1 из 7

Другие книги автора

Любовница короля

Энтони Хоуп