И малое станет большим, и большое – малым

В этот момент я лежала и мысленно задавала ей вопрос: «А ты обо мне думала когда-нибудь? Почему и как я приняла это решение?»

«И дом я продала только потому, что позвонила твоя племянница Даяна и сказала: „Что так и будешь сидеть в деревне? Продавай дом, Таир покупает гостиницу в Чехии и предлагает нам там работать, заниматься ею. Ты знаешь немецкий, я – английский, мы справимся. Там ты сможешь столько заработать, что сама сможешь купить квартиру в Оренбурге!“ Я переспросила ее через неделю, не передумали ли они с гостиницей. Она так же весело щебетала мне о том, как все у нас красиво сложится и мне нужно продавать квартиру, как можно быстрее. Когда я совершила сделку купли-продажи и сделала себе заграничный паспорт, я снова позвонила Даяне. Я сообщила сестре, что могу теперь ехать с ней в Чехию, она растерянно сказала: „Дана, я забыла тебе сообщить о том, что Таир передумал покупать гостиницу“. Я начала было возмущаться, зачем она меня обнадежила, если решение не было окончательным, но сестра не хотела меня выслушать. „Сытый голодного не разумеет“. У нее есть родители, состоятельный брат, младший брат, у нее самой есть небольшой бизнес. А я? Я – человек, у которого нет ни одного, кто мог бы помочь решить, хотя бы часть проблем. А теперь еще и квартиры нет,» – все это я мысленно рассказывала своей маме. Но, она не слышала меня и знать не захотела бы, потому как мне нужно было принимать решение своей головой, а не потому, что кто-то куда-то позвал. Даяна была дочерью средней маминой сестры и поэтому, как Итиль, была неприкосновенной личностью, а уж тем более их нельзя ни в чем обвинить. Как в детстве, когда эти племянники могли нашкодить, почему-то «Полкана спускали» только на меня. Ответственность за это решение я с себя не снимала, и никаких претензий ни к кому не имела.

«Мама, а любила ты меня когда-нибудь? Для тебя был только один ребенок – Даулен! Я всегда чувствовала себя виноватой перед тобой, только непонятно в чем,» – продолжала вести с ней мысленный диалог я.

В июле самого тяжелого для нашей семьи года профсоюз дал маме путевку на курорт, который находился в Челябинской области. Все дни на курорте были для нее обычными, но в последний из радиоприемника послышалась печальная мелодия. Обычно, такую музыку передавали в эфир, когда собирались передать народу скорбную весть о кончине одного из лидеров страны. Мама, услышав эту музыку, спросила у кого-то: «А что кто-то умер?» В ответ, человек, пожав плечами, ушел.

Ощущение какого-то горя не покидало ее. Вечером, в комнату пришли работники санатория и сообщили, что кто-то к ней приехал и хочет поговорить, тревога нарастала. Это были два ее бывших ученика, которые поехали за мамой, по нашей с папой просьбе. Чтобы смягчить удар, им пришлось соврать, что в аварию попал муж и лежит в тяжелом состоянии.

Машина заехала в село в три часа ночи, все ждали ее в тревоге. Родственники, соседи, коллеги, другие односельчане – всё село собралось у нашего дома, выражая скорбь и сочувствие нашей семье. Я встретила маму, помогла выйти из машины, первое, что она спросила: «Где Даулен?» Не готовая что-либо ответить, я молча повела ее в дом. Усадив на диван, сделала знак отцу, который зашел и опустился перед ней на колени. Мама растерянно посмотрела по сторонам. «Рая, прости, я жив, но сына нашего больше нет»

Это был вой раненной волчицы, ее сердце рвалось от горя. Любимого сына, надежды и опоры не стало! Мир рухнул! Нет его – нет жизни для них! В день похорон у отца открылось кишечное кровотечение, мама обессилела, теряла сознание, я тоже, тихо плакала его двадцатилетняя жена, обнимая крошечную дочь.

У мусульман женщинам не положено идти на кладбище, но моя душа не была с этим согласна. Мне хотелось проститься с ним там, с моим любимым братиком, с которым играла, когда он был малышом, учила читать, считать. Мне казалось, что попросив разрешение у муллы, я смогу проводить его в последний путь. На мою просьбу мулла ответил так: «Дана, будь благоразумной, не ходи на кладбище! Не принимай этот запрет, как унижение. Мы все знаем, что в этот мир приходим на определенный нам Господом срок. Рано, или поздно уйдем в вечность, однако, когда нам приходиться хоронить своих близких, испытываем нестерпимую боль и горе. Именно поэтому этот закон служит тому, чтобы уберечь вас, женщин, от больших потрясений, боли потерь, заставляющих черстветь ваши сердца. Женская душа должна оставаться доброй и мягкой, ибо вам предстоит выполнение важного предназначения – воспитание детей. Сейчас ты – мать, а потом станешь бабушкой, побереги свое сердце, девочка!» После его слов я осталась дома, как и все мусульманские женщины до меня и после.

Я рано узнала о смерти. В шестом классе меня пригласила поиграть моя одноклассница Ланка, мы зашли в дом и стали играть, а потом откуда-то пришел странный запах, он был сладковатый до тошноты, и вызывал чувство тревоги. Я не могла понять своего состояния и захотела быстрее уйти из этого дома.

На следующий день не стало Ланкиной мамы, прекрасной женщины, повара школьной столовой. Молодая женщина трагически погибла под колесами грузовика, оставив троих детей на свою престарелую мать.

В следующий раз это случилось через несколько лет. Была весна. Мои куры сели высиживать цыплят. Для теста мне понадобились яйца и я пошла к соседке за ними. У нее не все куры выводили, и излишки яиц она продавала. Когда я зашла к ней в дом, запах резко ударил мне в нос, и мне стало дурно и страшно.

В тот вечер, на работе от сердечного приступа внезапно скончался ее муж. Господи, зачем я его чувствую? Почему мне становится страшно от этих ощущений?

В третий раз он пришел ко мне домой…

Я плакала всю ночь во сне, которого не помнила. Проснулась на мокрой подушке и оделась в черное платье, по совету Коко Шанель, оно было в моем гардеробе. До сих пор не знаю, почему выбрала этот цвет в то утро.

Я снова узнала его. Сладкий, в то же время гадкий, и уже до боли знакомый запах заползал в дом из каких-то щелей и пугал меня… Потом принесли телеграмму… Не стало моего брата, умного, красивого, талантливого… Он писал красивые песни… Последняя оборвалась внезапно, на пыльной дороге, взлетев над капотом «Волги» на полной скорости, торопившегося домой, мотоцикла, посреди необъятной степи.

Запах смерти! Я поняла, что это был запах смерти. Дурнопахнущая коварная старуха с косой разрушала наш добрый и теплый мир. Он распадался на атомы, которые невозможно уже собрать.

Одна смерть изменила все наши жизни, цепкими клешнями вырывая из груди клоками наши сердца и души.

Уже в родительском доме, перед самыми похоронами, я отключилась на несколько минут. За это время, мне приснился странный сон. Мы с односельчанами провожали толпу друзей моего брата Даулена, которые строем уходили из села, впереди всех шел мой брат. Лил дождь, и не было понятно, что текло по нашим щекам: то ли слезы, то ли капли дождя. Этот сон стал пророческим.

По разным причинам наши односельчане хоронили молодых парней, ровесников моего брата, горько оплакивая каждого из них. Угасала жизнь в селе и росло кладбище, словно, соперничая с деревней своими размерами. Некоторые из них погибали от несчастного случая, кто-то от болезни, кто-то в криминальных разборках 90-х, а кое-кто и в бою.

В Первую Чеченскую войну погиб наш односельчанин Жолдинов Жантас. «11 августа 1996 года группа прикрытия контролировала коридор для выхода из города мирных жителей. Сила боевиков была превосходящей. Над отрядом нависла угроза окружения»…

Его мама умерла, когда мальчик был еще маленьким. С тех пор, он тосковал по ней, ему рано пришлось познать горе. Первое, о ком тогда подумал Жантас, это были матери его боевых товарищей.

– Вас ждут мамы и вы должны вернуться живыми! Я знаю, что им будет тяжело без вас, – с этими словами Жантас добровольно вызвался прикрывать отход товарищей.

Истекая кровью, он вёл огонь по противнику пока не кончились боеприпасы, затем отбивался штык-ножом. Боевики расстреляли Жантаса в упор. Матери тех ребят добились присвоения нашему земляку звания Героя Российской Федерации (посмертно). Этого звания Жолдинов Жантас был удостоен первым в Оренбургской области.

Не осталось в селе семьи, кого не коснулось холодное крыло горя. Напуганные страшными потерями, люди в складчину купили большую черную корову и принесли ее в жертву. На общих поминках, где читали и мусульманские, и православные молитвы, они молили Всевышнего защитить их детей. Горе и страх потерять остальных объединяли и сплачивали жителей села независимо от национальности, от религии.

После смерти сына мой папа замкнулся. Зная, что он с кровотечением так и не пошел в больницу, я спросила его:

– Папа, почему ты не хочешь лечиться?

– Моя жизнь не дороже сына, – угрюмо отвечал он.

– Почему ты не хочешь подумать обо мне, о маме, о внуках? Почему ты не хочешь жить ради нас? – плакала я в истерике, но он не отвечал мне, лишь молча смотрел мимо меня, уставшими от страдания, глазами.

Я не смогла до него ни докричаться, ни достучаться.

Лишь тогда, когда метастазы «расползлись» по всему организму, он согласился лечиться, но было поздно. Его уже невозможно было спасти.

Проклятая болезнь захватила организм и поедала изнутри. Я слушала хирурга, глотая слезы. Они шли не из глаз, а комком скатывались сразу в горло, потому что за дверью кабинета сидел мой папа. Наступает время, когда мы с родителями меняемся местами. Я понимала, что это был тот самый момент. У кабинета сидел мой большой беспомощный ребенок, с ввалившимися глазами. Он терпеливо и растерянно ждал решения врача и меня. Когда я вышла, он внимательно изучал мое лицо. Я врала, пытаясь казаться спокойной и равнодушной. Говорила ему

– Папа, врач меня отругал. Мы такую ерунду, как геморрой, не хотели лечить вовремя. Теперь я тебя буду лечить! Поехали домой!

Я пыталась спасти папу по схеме одного немца, который с таким диагнозом жил уже двадцать лет. Нужно было пить сулему, чагу, нафталин, фракцию. Нам показалось, что этот бредовый рецепт даже помог папе, и вместо двух недель, обещанных врачом, он прожил еще полгода. Фракцию папа пить отказался:

– Эту вонючую гадость пить не буду!

После этого стал сдавать и покинул этот мир абсолютно измученным болезнью и страданиями. Мне было жаль отца, который много пережил в своей непростой жизни. Он был вечно виноват перед мамой. Она винила его даже в смерти сына, потому что не остановил его. После похорон я задала маме вопрос:

– Ты считаешь папу идеальным мужем?

– Да, твой отец был очень хорошим мужем! – тихо сказала она.

– Жаль, что он никогда не слышал этого, – подумала я.

Мне нужно было решить вопрос с домом и мамой. Для этого в большой комнате собрался семейный совет, на нем присутствовали близкие родственники и друзья семьи. Дядя Ахметжан, мамин двоюродный брат, начал с меня:

– Дана, тебе нужно решить вопрос с мамой. Где она будет жить? У мамы, из-за тяжелой болезни, правая рука висела «плетью» и не работала, многое по дому раньше делалось отцом. Оставлять ее одну я не могла и предложила переехать к нам в Беловку. Мама категорично заявила:

– Нет, никуда не поеду из своего дома, вы должны приехать в «Красный Чабан». Раньше я никогда не противоречила своей маме, но тут решать нужно было не за себя и за нее, а за своих детей:

– Мама, извини, но сюда переезжать мы не будем, я предлагаю тебе жить с нами. Беловка находится рядом с областным центром, а Чабан – в 400 километрах от него. Сейчас я буду ориентироваться на своих детей, завтра им предстоит учиться в Оренбурге, а отсюда добираться очень сложно. Хватит того, что я во время учебы, только четыре раза в год приезжала домой.

– Тебе не жалко бросать свой родной дом, село? Ты обязана вернуться в «Красный Чабан», это твоя Родина! – продолжала настаивать мама.

Я не хотела с ней спорить и переключилась на тетю, мамину сестру:

– Тетя Марьям, а ты не хочешь вернуться в родную деревню? Могла бы ты с мамой здесь поселиться.

Раньше она жила в Чабане, но тут вдруг тетя Марьям замахала руками:

– Ой, даже не собираюсь. Рая, мне, кажется, тебе нужно ехать к Дане.

– Апа (сестра), послушайте моего совета, не нужно заставлять детей ломать свою жизнь, им нужно идти вперед, а вы их тащите назад. Дана говорит правильно, ты должна подумать о ней и о внуках, – сказал дядя Ахметжан.

К его мнению она всегда прислушивалась. Согласившись с родственниками, мама стала обреченно готовиться к переезду. Тетя уехала в Казахстан.

За короткий срок я собрала и упаковала ее вещи, оформила сделку с совхозом «Обмен дома на зерно». Сдала полученное от совхоза зерно на элеватор. Открыла там счет, куда должны будут перевести деньги от продажи моего зерна. Сделав все эти дела, мы погрузили в машину оставшийся после тщательной сортировки нехитрый скарб мамы и повезли его за много километров от дома. Мама стала привыкать, частенько, с грустью, вспоминала вслух школу, коллег, односельчан. Однако, будучи коммуникабельным человеком, она знакомилась с нашими соседями и начала общаться с бабушками села.

Начался новый этап нашей жизни, когда мы с мамой учились дружить друг с другом, чего не было раньше. Мы стали больше разговаривать. Я была тогда благодарна ей за то, что она перестала давить на меня, но это был поспешный вывод. Ей трудно было кардинально поменяться в этом возрасте. Периодически, по привычке, как когда-то в общении с отцом, она капризничала, обижалась на мелочи. Иногда ее обиды на меня были смешными, как та, которая возникла из-за того, что я не посоветовалась с ней, какое мясо заготовить на зиму, когда в сарае остался один-единственный бык. Было бы странно обсуждать это на семейном совете!

В один из тихих вечеров, после ужина, настойчиво зазвонил телефон, на другом конце провода плакала тетя, та, что уехала в Казахстан.

– Алло, Марьям – это ты? Почему плачешь? – спрашивала мама.

– Да, это я. Наш завод закрыли. Зарплаты нет. Я думала, что буду получать пенсию по «горячей сетке», но ее отменили. Нет денег платить за учебу Итиля. Теперь его могут забрать в армию, а он не хочет, – всхлипывая, перечисляла Марьям свои горести.

– Чем мы можем помочь?, – спросила ее я.

– Мы хотим вернуться в Россию, поможете нам?, – попросилась она.

– Хорошо, выезжайте. Чем сможем, тем и поможем, – ответила ей я.

Они приехали уже через месяц, все их вещи помещались в одной клетчатой китайской сумке, которую в народе называли «мечта оккупанта». Денег у них с собой не было. Моя тетя была самой младшей в семье. Она привыкла всю свою жизнь рассчитывать на старших братьев и сестер.

– Вот мы и приехали. Теперь мы ваши бедные родственники и будем жить у вас. Наших денег хватило только на билет. Подарки и гостинцы купить не смогли, – с этими словами тетя зашла в мой дом.

Мама вышла поприветствовать прибывших. Она обнимала и целовала гостей, утешала их, приговаривая:

– От вас никто и не ждал подарков. С приездом, мои дорогие!

Теперь, когда мама жила со мной, функция «опекуна» Марьям автоматически ложилась на мои плечи. Я не знаю, как некоторым людям удается стать манипуляторами, подчинить себе многих, заставить их решать чужие проблемы? Моя тетя была мастером в этом деле.

Я привыкла все до мелочей планировать, и мне захотелось сделать это и для тети:

– Я узнала, что нужно сначала пройти медосмотр, сходить в администрацию сельского совета, обратиться в паспортный стол, в пенсионный отдел. Машину я заказала к 8:00.

– Хорошо, с завтрашнего дня начнем. Дашь нам деньги на дорогу и за медосмотр заплатить? – спросила тетя.

– Да, конечно, оставлю, – кивнула я.

Через месяц, когда были собраны все документы и получено российское гражданство, тетя с сыном прописалась в нашем доме. Первый пункт тетиного плана был выполнен, был еще и второй… О нем я еще не знала… Вскоре мама заговорила со мной о племяннике:

– Итилю необходимо получить высшее образование. На это нужны деньги. Их у твоей тети сейчас нет. Ты должна помочь родным. Возьми в долг у фермеров, когда получим деньги за дом, рассчитаемся с ними. Да, твоя свекровь сказала, что ты копишь доллары. Может, их достанешь?

Я, действительно, иногда покупала доллары. Их в деревне трудно потратить. Таким образом, мне удавалось накопить на какую-либо крупную покупку. Свекровь не знала, что они ушли на похороны папы. Но, эта информация подлила масла в огонь.

Ко мне пришло запоздалое понимание того, что тетка заранее запланировала воспользоваться деньгами старшей сестры для обучения своего сына! Несамостоятельная Марьям несколько лет находилась на иждивении у средней сестры. Той, наверное, надоело ее тянуть и она сбагрила ответственность на нас с мамой.

Младшая сестрица так и жила всю свою сознательную жизнь между двумя сестрами, между Казахстаном и Россией, то и дело сходясь и разводясь с мужем. Мне казалось, что даже железнодорожные контейнеры матерились, громыхая, когда выплевывали из себя разбитую такой жизнью мебель и затасканные переездами мешки и чемоданы.

– Бедному стоит улыбнуться, как он начинает просить заплатку на свой чапан (халат), – подумала я бабушкиными словами.

Вслух ответила иначе:

– Фермеры дадут только под проценты. Мой муж – безработный, доход моей семьи – одна моя зарплата. Для меня любой кредит – это риск. Итиль должен понять, если нет денег на учебу сейчас, то нужно идти сначала в армию, потом можно будет работать и учиться заочно, или на вечернем отделении.

Тетя, молчавшая до этой фразы, с агрессией набросилась на меня:

– Когда вырастет твой сын, ты все сделаешь, чтобы он не пошел в армию. Вот и я делаю, что могу.

Мне приходилось сдерживать себя, чтобы не переходить в другую тональность:

– Да, только ты ничего не делаешь, а заставляешь меня залезать в долги. В отношении нас ты ошибаешься. Когда Тимур вырастет, он пойдет в армию, а потом будет работать и оплачивать свою учебу сам. Просить денег он ни у кого не будет, даже у меня. Я так воспитана и детей этому учу. Мой сын будет рассчитывать только на свои силы.

– Если ты не хочешь помочь тете, то ты мне не дочь! Я оставлю тебя без наследства! Ни копейки от меня не получишь! – со злостью кричала мама.

Потом она отвернулась и сквозь зубы сказала:

– Лучше бы ты сдохла в детстве от бронхиальной астмы!

Я устало ответила ей:

– Мама, я тоже мать. Но, как мать, я тебя не понимаю.

Жить под одной крышей с озлобленными родственниками становилось невыносимо. Марьям закатывала скандалы и истерики, мама утешала ее и ругала меня. Итиль спорил не хуже женщин, конфликт становился все болезненнее.

В меня кидали бомбы, разрываяИзмученное сердце на куски…Мне было не до ада или рая,Лишь боль, что не подал никто руки…Я пробовала жить всегда открыто,Как на листе понятным шрифтом стих…Теперь последней каплею убита…Мне не простили… Я простила их…(Ирина Самарина-Лабиринт)

Ситуация тех дней напомнила мне седьмой класс. Тогда одноклассники объявляли мне бойкот за бойкотом, только потому, что я была дочерью директора школы. Им казалось, что я всюду выведывала информацию, а потом «стучала» на всех своей маме. Хотя, на самом деле, я ее почти не видела дома. Они думали, что учителя ставят мне хорошие оценки по той же причине. Эти обвинения были несправедливыми, и я пыталась доказать одноклассникам свою невиновность. Моя бабушка сказала мне тогда:

– Cъел волк – не съел, про него все будут говорить, что его пасть в крови! Если толпа решила, что ты в чем-то виновата – не доказывай им ничего. Они не услышат тебя. Не иди против глупцов. Пережди время! Потом они поймут, что поступали неправильно! Доказывать нужно делом! Учись хорошо. Добивайся высоких результатов. Поступи в институт. Там тоже хорошо учись. Вот тогда до них дойдет, что твои оценки заработаны честно!

На тот момент ее слова я поняла так, что для меня будет лучше, если начну игнорировать одноклассников, перестану оправдываться, и тогда они не будут меня донимать. Не угадала… Дети бывают очень жестокими, они не унимались и в том случае, когда я замыкалась и уходила в свой мир. Кто-то сказал:

– Даже сильных может победить толпа немощных.

Одноклассников было много, а я осталась одна. Слабый, одинокий подросток… Никто не замечал моих страданий, и, в первую очередь, их не замечала моя мать! Мне не хватало ее поддержки! Мне не хватало ЕЁ! Тогда я для себя решила, что если взрослые не видят, как мне сейчас плохо, то они и не заметят, если меня не станет совсем. Я часто оставалась наедине с этими мыслями. Как всегда, дома никого не было: родители – на работе, брат – или на секции, или играл где-то с пацанами. По телевизору показывали многосерийный фильм о сибирском селе. Его тогда смотрели все жители нашей деревни.

В одной серии героиня, из-за семейных проблем, повесилась. В моих глазах запечатлелись, показанные крупным планом, ее полосатые носки на болтавшихся в воздухе ногах. Не одна я обратила внимание на них. На следующий день на перемене мальчишки показали, как делаются удавки, петли, на которых вешаются. Я – девочка сообразительная. Мне достаточно было одного раза, чтобы запомнить, как завязать петлю. В тот день я сама себе сказала:

– Лучше сдохнуть, чем быть никому не нужной!

Взяв в руки петлю, я задумалась. Отбросив эмоции, я размышляла, как все это произойдет и что будет после меня. Первыми, о ком я подумала, были бабушка и папа, для которых моя смерть станет страшным горем. Мне стало их жаль. Вспомнились бабушкины слова:

– Девочка моя, даже за спиной хана злые люди показывали кулак. Иди по жизни гордо и с достоинством. Покажи им силу своего духа!

Умываясь горячими слезами, медленно, одеревеневшими от страха пальцами, я развязала узел и убрала бельевую веревку обратно в ящик.

Но, этот бойкот делался уже по-взрослому! Мать весь накопившийся гнев выплеснула мне в самую душу. Эти слова обожгли меня и больно ранили. Сразу вспомнилось безрадостное детство, в котором не было материнской любви. Мне приходилось видеть ее нежность, направленную на брата. Помню себя, в ожидании маминой коленки.

Мы в большой комнате смотрели телевизор. Братик лежал на диване, головой – на коленях мамы. Она нежно гладила его по волосам, целовала. Я, как неродная, искоса наблюдала за ними, ждала, когда он уйдет. Наконец-то… О! Чудо! Колени мамы опустели, и я бегу, чтобы лечь на них головой. Я уже в полуметре от нее…

Мама, с раздражением в голосе, останавливает меня на лету фразой:

– Ты куда бежишь? Большая уже! Сиди в кресле!

Мою маму многие считали очень мудрой женщиной. Она была хорошим педагогом, психологом, директором школы, но материнской и женской мягкости, такта ей не хватило сначала в воспитании, а потом, чтобы понять, что из-за капризной и жадной сестры она теряла родную дочь. Возможно, навсегда… Для других мама всегда была советчиком, учила правильно выстраивать отношения в семьях… Но, не слыша себя от злости, разрушала то, что осталось от собственной семьи. Она кричала мне:

– Уеду на Родину, не хочу с тобой жить, ты – неблагодарная дочь! В твоем доме всё мое! Это я тебе купила приданое! Все заберу, ничего не оставлю!

Отпрыск тети ехидно заметил:

– Мы даже можем тебя лишить квартиры. Ты сама нас прописала.

Я стояла, словно каменный истукан, внутри которого пряталась и догорала душа. Ее неистово «скребли кошки». «Твари» царапали безжалостно, оставляя длинными когтями глубокие отметины. Хотелось расплакаться. Вряд ли кто из них пожалел бы меня. Поэтому, собрав силы, я с ухмылкой ответила Итилю:

– Да, но права на квартиру давно юридически оформлены на членов моей семьи. Это общедолевая собственность. Я могу выписать вас с такой же легкостью, как и прописала.

Я ходила по своему дому прибитая, несчастная. Слышала, как с моего домашнего телефона тетя и мама демонстративно громко жаловались на меня всем родственникам, родственникам мужа, односельчанам, среди которых я зарабатывала свой авторитет десять лет. Всё шло «коту под хвост», катилось к «чертям собачьим»!

Мне было трудно простить маме то, что, после их разговоров, приходилось идти по селу и слышать, как за спиной все, кому не лень, говорили:

– Дана выживает из дома свою родную мать и тетю. Бессердечная эгоистка выгоняет мать-инвалида.

Я, как тень, шла на работу и с работы. Казалось, что мне в спину воткнули огромный тесак, с которым приходилось жить, терпеть адскую боль.

По ночам я долго не могла уснуть. Все горело синим пламенем вокруг и внутри меня. Это был мой персональный, индивидуальный АД!

Вспоминая то время, только недавно поняла, что мой муж и дети так старались меня не напрягать. Даже не помню их присутствия в доме, словно я была одна, в захваченной врагами крепости. Моя семья по собственной воле удалилась на задний план моей тогдашней действительности, предоставляя мне возможность разобраться в отношениях с родственниками самостоятельно. Через две недели у ворот моего дома остановился грузовик. Приехал дядя Ахметжан, который выхлопотал маме, как Почетному Гражданину района, квартиру в своем селе и увозил ее обратно, на восток.