И малое станет большим, и большое – малым

Впервые мне пришлось столкнуться с этим «явлением», когда носила первенца. Тогда со мной случился страшный токсикоз. Из-за него я не могла ничего есть, мне безумно хотелось только шоколадных конфет. Был 1989 год, в магазинах ничего не было. Для обывателей этот период оказался парадоксальным: у людей были деньги, но купить на них мы ничего не могли. А в магазинах – пустые прилавки и смущенные продавцы. Помню, как я пришла в промтоварный магазин, а там на моих глазах ушлый мужчина скупал все детские шапки из овчины и складывал их в мешок. Никто не понимал, зачем ему столько. Кто-то покупал оставшиеся на полках школьные формы разных размеров. Все всё хватали прямо перед моим носом. Люди вкладывали деньги в товар, потому что деньги обесценивались с каждым часом.

Продавцы за день переписывали цифры на ценниках, добавляя к прежним нули. Тревога среди населения нарастала. Увидев никому неинтересную запыленную магнитную азбуку на нижней полке, я взяла ее и прихватила к ней какую-то коробочку с белыми пуговицами. Лишь бы что-то купить. С таким странным комплектом я пошла домой.

На следующий день, на моё счастье, в магазин поступили шоколадные конфеты. У прилавка тут же образовалась огромная очередь. Чтобы многие смогли купить, продавец решила продавать по 200 грамм каждого вида в одни руки. Я узнала об этом поздно и пришла тогда, когда очередь выросла до такого размера, что уже не помещалась внутри сельпо (так называли магазины в селе, от названия организации «Сельское потребительское общество»). Очередь, как анаконда, извиваясь, «уползала» и продолжалась за пределами магазина.

Я была на восьмом месяце беременности и выглядела, как шарик на ножках. Скромно встав в конец очереди, от вожделения сглатывая слюну, мечтала о шоколадках. Женщины, стоявшие неподалеку, решили пропустить меня без очереди, и подтолкнули вперед. В «голове» очереди стояли самые скандальные старухи. Они грубо выпроводили меня обратно со словами:

– Ну и что, что беременная, мы тоже были беременными и без очереди не лезли!

Обливаясь горючими слезами, я покинула магазин и побрела восвояси, стуча пустой сумкой по коленке. У нашего дома стояла папина машина. Меня это очень удивило: – Как папа оказался у нас, за 400 км от дома?

Оказалось, папа приехал в Оренбург в командировку и заехал, сделав крюк, чтобы увидеться со мной. Увидев мое заплаканное лицо, он спросил:

– Доченька, что случилось?

Я сбивчиво начала рассказывать, как меня обидели в очереди за шоколадными конфетами, выгнали, отругали. Он растерянно улыбался. Меня расстроила его реакция, я надулась и замолчала, он поспешил объяснить причину своей реакции. Оказывается, его друг, работавший на кондитерской фабрике, предложил папе на бартер шоколадные конфеты, выданные ему вместо заработной платы. В обмен от отца он получил деревенские продукты, на том и договорились. Целый мешок сладостей мой папочка привез мне.

Маленькая девочка, которая жила во мне всегда, быстро успокоилась и начала перебирать конфеты, которые были во сто крат лучше и вкуснее тех, что остались в магазине. Несмотря на то, что они лежали в белом льняном мешке, они выглядели великолепно! Яркие обертки призывно шуршали:

– Открой меня!

М-м, а как вкусно пахло из этого мешка! Надкусывая, а обнаруживала внутри одних орешки, внутри других – карамельную сладость, в третьих – зефирную нежность. Искренне радуясь обретенному сокровищу, я с удивлением спросила у папы:

– Как ты догадался, что мне очень хотелось конфет?

В ответ папа лишь пожимал плечами. Он молча наблюдал за мной, как за маленькой.

Отказ беременной в ее желании у казахов всегда считался грехом и непозволительным поведением. Папа не понимал женщин из очереди.

Мне пришлось во всем сравнивать два села, и все «плюсы» всегда были в пользу моего «Красного Чабана». Наверное, потому что он был мне родным.

Дом моих родителей находился в центре села, у конторы, и рабочие почти каждый день собирались у нашего забора в ожидании команды от своего начальства. Через открытую форточку волей-неволей были слышны их разговоры о международном положении, об урожае, о новостях в стране, но я никогда не слышала ни одного крепкого слова в их мужских беседах.

А в Беловке меня поразил русский мат в своем великолепии. Среди жителей этой деревни были еще те мастера «русской словесности», матом грешили даже старики и дети. Здесь был фольклорный рай! Любой исследователь русского мата обрел бы здесь такие перлы для своей диссертации, что во всей России-матушке не найдешь.

Несмотря на свою работу, Тома относилась к той категории жителей, которая умела филигранно использовать многоярусные словесные формы. Выходило у нее это органично. Свое искусство она использовала в ссорах с мужем, Сухановыми и со мной.

Почему Тамара так относится ко мне? Куда все девается? Ведь, в самом начале, она даже «помогала» адаптироваться в семье, осуждала царившую в этом доме грубость, неуважение к снохам. У меня был небольшой жизненный опыт, чтобы понять, что бывает псевдодружба.

Доверчивая девочка наивно делилась своими переживаниями, историями, которые потом были использованы против меня.

Мне было 17 лет, я училась на первом курсе института и жила в студенческом общежитии. В фойе этажа почти каждый вечер собиралась молодежь. Парни приходили играть на гитаре и петь популярные тогда песни, девочки слушали и подпевали им. Это были 80-е годы! Мы знали наизусть и пели хиты своего времени, и наши, и итальянские. Одним из гитаристов был парень по имени Махмуд, который был старше меня на шесть лет. До поступления в институт парень плавал на торговых судах, побывал в разных странах. В нашем общежитии не было гитариста лучше него. Некоторые песни мы исполняли с ним дуэтом. Тогда он обратил на меня внимание, а я впервые влюбилась! Мы стали встречаться. Он очень бережно и трепетно ко мне относился. Ведь, по сравнению с ним, я была юной девочкой, восторженно смотревшей на него. Когда я, недовольная собой, сокрушалась по поводу своих недостатков, он обычно говорил:

– Ты прекрасна! Посмотри на себя моими глазами!

Я, конечно же, кокетничала, а он восторженно смотрел на меня и умилялся. На эту фразу я тогда не обратила внимания, но позже ее вспомнила, когда пыталась понять какие-то моменты в своей жизни. Как важно иногда видеть себя и ситуацию чужими глазами! Если бы люди это делали хоть иногда, мир был бы другим.

С седьмого класса я перечитала все имевшиеся в библиотеке рыцарские романы, мечтала встретить своего благородного рыцаря, которым стал теперь он, мой Махмуд. Через полгода, в день моего совершеннолетия, он сделал мне предложение, предлагал выйти за него замуж и уехать в Москву. Махмуд планировал с исторического перевестись на юридический факультет столичного ВУЗа. Вскоре, по его просьбе, прилетела из Ташкента мама, чтобы сосватать меня, а мне предстояло подготовить к их приезду своих родителей. Приехав домой с этой новостью, я сразу поняла, что мама не даст согласия на мой брак «ни под каким соусом».

Выслушав меня внимательно, родители узнали, что мы планируем пожениться и уехать в Москву. Учиться мы хотели заочно и работать. Мама резко прервала мой монолог с планами и суровым тоном спросила:

– Он – казах?

Я опешила, но ответила так:

– Нет, он наполовину – узбек, наполовину – башкир, а разве это важно?

Не меняя тона, мама продолжала:

– Ты с узбеком ноги в арыке собираешься мыть?

– Мама, что за стереотипы? А то что он, как и ты, имеет башкирскую кровь, ты не заметила? Напомню, твоя бабушка была башкиркой, – пыталась сопротивляться я.

Папа смотрел на меня с сочувствием, он понимал, что в этом споре наши с ним шансы равны нулю. Соблюдая давний уговор:

– Не спорить друг с другом при детях! – он молчал.

– Заочное образование – это не образование, мы с отцом согласия на брак тебе не дадим, – безапелляционно заявила мама за двоих.

– Запомни, ты выйдешь замуж только на пятом курсе, и только за казаха с высшим образованием из хорошей семьи, – услышала я ее вердикт.

Моя мама вновь, как обычно, сделала за меня выбор. Это случилось с моими предыдущими желаниями и случится с последующими.

После окончания школы мне хотелось поступать на режиссерский факультет. Мама решила, что обучение на этом факультете станет «пустой тратой времени», потому что «талантливых мало, а бездари потом никому не нужны».

На третьем курсе я прошла врачебно-летно-экспертную комиссию и была зачислена на лето в студенческий отряд бортпроводников «Взлёт», который, в составе оренбургского авиаотряда, работал на всех рейсах аэропорта «Центральный» нашего города. Я влюбилась в небо и в эту профессию! Моя справка-допуск разрешала мне остаться в отряде на весь год. Я захотела перейти на заочное отделение и работать кадровой бортпроводницей. Мама категорически была против этой «несерьезной» профессии и запретила мне сделать «непозволительный шаг». Ее категоричное «нет» закрыло мне путь в небо, к любимой профессии, к прекрасному поднебесному коллективу, где не было грубости, зависти, злобы, только улыбка, только добрые взгляды пассажиров и поддержка мудрых наставников на борту.

Теперь я подчинилась маминой воле в третий раз. Будучи очень послушной девочкой, я отказала себе в любви, в счастье. Сухо простившись со мной, Махмуд уехал в Москву. Его мама улетела обратно в Ташкент, так и не познакомившись со мной. А я три года безутешно плакала в подушку, ругая себя за бесхребетность и тоскуя о любимом. Были парни, которые добивались моего внимания, но никто из них не смог меня заставить забыть эту большую, светлую и чистую любовь.

Во время последних летних студенческих каникул в своем родном селе я познакомилась с инженером-практикантом. Он был казах, с высшим образованием, из хорошей семьи, и за него на пятом курсе я вышла замуж.

Я выполнила мамину установку «от и до», но большой любви к избраннику не было. Институт я закончила раньше мужа на месяц, и золовка пригласила меня в Москву. Там жил старший брат мужа. Он учился в Высшей военной академии. Ее билеты были куплены за месяц, а мне пришлось всю ночь «биться» в очереди, у окошка «отказ брони». В драке за билет мне порвали модное платье из индийской марлевки. Не рассчитали индусы, что оно окажется в такой переделке. Прицепив булавкой оторванный клок, я села в самолет и под утро приземлилась в аэропорту «Домодедово».

Там была страшная суета. После маленького провинциального городка толпа снующих, спешащих пассажиров превратилась для меня, не спавшей всю ночь, в пестрое, хаотично передвигающееся, гигантское пятно. Я остановилась у входа…

В этой цветной массе меня «зацепила» и «приковала» к себе пара черных глаз, смотревших на меня из другого конца зала. Мощный волшебный магнит среди тысячи людей соединил нас двоих, и мы завороженно, с удивлением, смотрели друг на друга, как на мираж, сомневаясь в реальности происходящего. Первым пришел в себя Махмуд и подбежал ко мне:

– Солнышко, ты откуда? С неба свалилась?

От внезапно охватившего волнения пересохло горло. С трудом выходя из оцепенения, я тихо ответила:

– Можно и так сказать. Я только что прилетела. – Как ты? Я вспоминал тебя всегда, думал никогда больше не увижу. Господи, какое счастье встретить тебя вновь! Давай полетим сейчас к моей маме. Мы можем все исправить. Я понял, что очень люблю тебя и не могу снова потерять, – торопливо говорил мне он.

Слезы, вопреки законам физики, не покатались вниз, а застыли в глазах. Продолжая молчать, я смотрела на него сквозь пелену и думала о нем, о нас с мужем, о родителях. За секунды своих раздумий я перебирала варианты рокировок и партий своей судьбы, но получался из всего этого только «Армагеддон».

Судьба послала мне жестокое испытание, поставив перед сложным выбором: между любовью и обязательствами, между сердцем и разумом, между прошлым и настоящим. Слабое женское сердце выбирало Махмуда, суровая совесть не позволяла жестоко поступить с мужем, который любил и доверял мне. Разум твердил, что родителям из-за меня придется пережить страшный позор, который подорвет их здоровье…

В прочитанных мною романах отношения между мужчиной и женщиной представляются сложными, жертвенными и мучительными. Влюбленные терзают себя, идут на муки и ухищрения, страдают. Некоторые недолго наслаждаются счастьем, а потом и вовсе умирают… После нашего расставания я так и считала, что могу умереть без него, сходила с ума, не спала ночами, рыдала.

Я устала страдать и повзрослела. Мои мысли холодно раскладывались по полочкам. Махмуд держал меня за руки и смотрел в глаза. Он пытался понять: люблю ли его я, как прежде, какое решение принимаю в этот момент, откажу вновь или поеду с ним. Во время этих раздумий он нащупал обручальное кольцо на моем безымянном пальце.

Увидев в его глазах удивление, я испуганно освободила руки и сказала:

– Махмуд, я всегда тебя любила и ждала, но месяц назад вышла замуж, а теперь не могу предать мужа, прости!

Совесть и разум победили любовь и сердце. В результате этой борьбы внутри меня стало пусто и холодно. Из-за хлынувших слез, которые уже теперь было не удержать, я не видела ни его глаз, ни лица, лишь только то, как он понуро опустил голову. Не поднимая головы, Махмуд тихо спросил:

– А ты думаешь, что эта встреча случайна? Может быть, кто-то там, наверху, хочет, чтобы мы исправили ошибку, были вместе и обрели свое счастье?

Мне показалось, что он тоже плачет.

Больших душевных мук стоило мне принятие этого решения, от которого сердце рвалось на куски. Уходила я от Махмуда, не оглядываясь, не видя перед собой пути. Туманная пелена моих слез поглощала всё: аэропорт, людей и мою самую большую любовь.

Однажды, после одной из ссор с мужем, я рассказала Тамаре о своей первой любви, об этой нечаянной встрече, о том, что принесла в жертву, оставшись с тем, кто меня не оценил. Конечно, потом я пожалела о сказанном…

В самой неприглядной форме родственница мужа исказила эту историю, сдобрив ее своими грязными домыслами.

Будто по старинной русской традиции, она «мазала» густым черным дегтем ворота «порочной» женщины, выставив меня такой перед всей деревней.

Снова стук колес, до боли родной с детства и юности. Он откликался в моем сердце взволнованным сердцебиением. Школьниками мы много путешествовали по Советскому Союзу. В институте нам была предоставлена возможность посетить Азию. На четвертом курсе я поехала на практику по маршруту: «Оренбург – Алма-Ата – Фрунзе – Пржевальск». Перед поездкой по этому маршруту к нам пришел человек из КГБ, который инструктировал нас перед дальним путешествием. Мы жили в области, которая в советское время была стратегически важным регионом. Там находились оборонные предприятия, ракетные точки, поэтому нас нужно было научить «держать рот на замке».

И Алма-Ата, и Фрунзе были городами-столицами, куда приезжали иностранцы. К встрече с ними нас готовили «ответственные работники». Выслушав вполуха одетого в строгий костюм дяденьку, «приняв к сведению» все, что он сказал, мы побежали собирать чемоданы.

КГБист знал, что встречи с иностранцами возможны. Одна такая встреча состоялась в Алма-Ате. Я хотела съездить к родственникам, в пригородный поселок под названием ГРЭС. Автовокзал находился недалеко от ЦУМа, а я не могла пройти мимо него и зашла побродить. Глазея на прилавки, я не заметила идущего мне навстречу человека и воткнулась ему в живот. Это было странно, в нашем степном краю таких высоких людей было очень мало. Даже я, со своим ростом метр семьдесят, считалась высокой. Когда я подняла голову, на меня смотрел симпатичный смуглый парень с ослепительной белозубой улыбкой.

– Сейчас начнет вербовать, – мелькнула догадка, подсказанная КГБшником.

Я сорвалась с места и пошла ускоренным шагом, прочь от него. Он шел, не спеша, рядом со мной и улыбался. Я прибавила шаг, чтобы от него оторваться, но не получалось. Я уже почти выбежала из ЦУМа и помчалась к переговорному пункту напротив и села на лавку. Он присел рядом и продолжал улыбаться.

– Что вам от меня нужно? – спросила я.

– Вы мне понравились, и я хочу познакомиться. Как Вас зовут? – спросил он.

– Дана. А Вас? – ответила я вопросом на вопрос.

– Меня зовут Карлос Перес Эррера, – ответил он.

– Перес это отчество? – поинтересовалась я.

– Нет, у нас две фамилии. Перес – фамилия отца, Эррера – фамилия матери, – ответил он мне.

– Откуда ты и что делаешь в Алма-Ате? – спросила я.

– Я приехал из кубинского города Санта-Клара, учусь здесь в политехническом институте, хочу стать гидрогеологом. А ты? – спросил Карлос.

– Кубинцы – наши друзья, – подумала я и рассказала ему, что учусь в Оренбурге, а сейчас приехала на практику.

Мы с Карлосом стали друзьями. Позже он писал мне в Оренбург об Алма-Ате, о своей студенческой жизни и планах на будущее.

Многое в моей жизни, удивительным образом, пересекалось с историей моей семьи. В Алма-Ате (тогда этот город назывался Верным) училась моя бабушка Кукен. Город Пржевальск назван в честь знакомого моего прадеда, Николая Михайловича Пржевальского.

Я стояла у его могилы и думала о том, что этот ученый когда-то проходил с экспедицией по нашим степям и познакомился с моим прапрадедом Беркимбаем Бутбаевым, зажиточным баем. Узнав, что по его землям проходит с экспедицией известный исследователь, прапрадед пригласил Пржевальского и его спутников в свой дом и потчевал их у себя. В то время великий русский путешественник, географ и исследователь Центральной Азии Николай Пржевальский ехал в Ташкент через Оренбург. До нынешней Кызылорды в течение 22 дней посреди зимы вызвался сопровождать экспедицию сын Беркимбая, мой прадед – Дербисалы Беркимбаев, он был тогда еще юнцом. В своем письме генерал-губернатору Оренбурга Н. Крыжановскому Пржевальский хвалил молодого казахского парня. За эти и другие заслуги ему вскоре вручили орден Станислава III степени.

Вскоре он стал руководить нынешней восточной частью Оренбургской области, Орским уездом (в то время все эти земли были тургайскими!). В своем двухэтажном доме ему довелось принимать молодого цесаревича Николая II, который отправился изучать территории империи. Сотни метров до самого имения, где стояли два больших двухэтажных дома бая Дербысалы, цесаревич ехал по голой и кажущейся безлюдной степи. Ехал он по персидским коврам, которые расстелили будущему царю, чтобы показать, как живут казахи. Николай II был удивлен такой встрече, он подружился с молодым казахским баем и частенько приглашал его к себе, когда стал царем. В знак этой дружбы и уважения Дербысалы получил в подарок от Николая II его перстень. Согласно казахской пословице, которая звучит как «малое становится большим», – возмужал и вырос в глазах народа молодой бай. К 60-ти годам у него был внушительный список орденов, медалей, ценных подарков и благодарностей, а в 1876 году ему было присвоено звание «Почетного дворянина Российской империи». Не стало деда Дербисалы незадолго до революции, после которой наступил для его потомков период, к которому подошла вторая часть пословицы. А именно: «Большое стало малым». Ушли «по этапу», в Сибирь, и сгинули по дороге его сыновья Барлык и Лайык, погибли его внуки. В один миг революция, грохотавшая в далеком Петербурге, лишила эту семью крова и огромного состояния в виде 1500 породистых лошадей, несметного поголовья овец и коров. Его мавзолей, покрытый сусальным золотом изнутри и расписанный сюжетами из казахских былин, был снесен с лица земли. Так, чтобы ничто не напоминало новым людям, пришедшим к власти, об этом человеке. Табун элитных лошадей, которых он с любовью разводил, стал обычным советским конезаводом. От большой, богатой и счастливой семьи остались две девочки, которые не могли быть продолжателями славного рода, и на них он оборвался.

Моя бабушка никогда не рассказывала нам о своей семье. О ней я знаю с того момента, когда они с сестрой в голодные годы оказались в Алма-Ате. Ее, грамотную девочку, взяли на курсы женсовета, где было общежитие и платили стипендию, на которую она могла кормить сестренку Райсу.

Будучи одной из лучших студенток, она вернулась в Оренбург, где на рабфаке получила профессию счетовода-бухгалтера. До этого Кукен сестренку не бросала, но в Оренбурге с соседками по общежитию ей повезло меньше. Девушки возмущались тем, что Райса жила с ними в одной комнате и считали ее «лишним ртом».

Старшая сестра была вынуждена отдать младшую на какое-то время в детский дом. На рабфаке она прилежно училась, была активной студенткой. В составе лучших студентов ее делегировали в Москву, где она встречалась с М. И. Калининым. После окончания учебы студенты поехали по распределению в села области. Так моя бабушка оказалась в том же селе, куда был направлен другой счетовод и тоже рабфаковец. Им был мой дедушка.

Кукен поселили в семью Батыргалиевых. Они приняли ее, как родную дочь. У казахов в то время не принято было открыто ухаживать за девушкой. Только знаками, или во время коротких случайных встреч, парень мог признаться в своих чувствах. Таких ухажеров было двое: один – кудрявый красавец, второй парень всегда ходил в лисьей шапке или тюбетейке.

Местные девушки подружились с девушкой-счетоводом. Заметив взгляды «женихов», одна из них шепнула Кукен, чтобы та выбрала умного и красивого Нурахмета, но моя бабушка только улыбнулась в ответ.

Уже давно, еще на рабфаке, она приметила этого красавца, да и он тогда еще поглядывал на нее. Через некоторое время Нурахмет прислал сватов. Молодые поженились, эту любовь им удалось пронести через всю жизнь.

Выйдя замуж, Кукен с мужем пытались найти Райсу, но тщетно – детский дом не выдал им никакой информации о ней. Пережив это горе, она находила утешение в своей семье.

До последних своих дней дедушка писал стихи о своей любимой жене, а она посвящала свои песни детям и внукам. Рядом с ними было тепло всем.

Я еще девочкой, наблюдая за ними, мечтала встретить такого же мужчину, как дед, и стать такой же бабушкой, как моя аже Кукен.

Сейчас это смешно вспоминать: нормальные девочки мечтают стать принцессами, некоторые – сразу королевами, а я хотела быть счастливой старушкой. Наверное, не было в природе другой такой же, мягко говоря, странной девочки. Скрывая от всех и даже от близких людей свое знатное происхождение, Кукен не могла быть незаметной в толпе. Осанка, манера говорить, стиль речи выдавали ее с «потрохами».

Жизнь свела ее навсегда с одной девушкой, с которой они дружили всю жизнь. У той было очень редкое имя – Дора. Черноволосая статная красавица была женой директора совхоза Пронского Максима Михайловича, а мой дедушка работал секретарем партийной организации. Две подружки работали вместе в магазине, Дора Ивановна была директором, а бабушка продавцом.

Спустя годы эта дружба передавалась следующим поколениям, и теперь мы с Пронскими считаем друг друга не просто друзьями, а родными людьми. Дора Ивановна была немкой, а Максим Михайлович имел польские корни. С бабы Доры и ее сестры Эрны началась моя любовь и глубокое уважение к немцам, к немецкому языку и культуре. Моя бабушка Кукен и бабушка Дора тянулись друг к другу.

То, что роднило эти две души, стало понятным только по прошествии многих лет, когда уже не стало двух подруг. Незадолго до своей смерти баба Дора спросила у меня:

– Кто по происхождению Кукен?

Я рассказала ей о своем предке Дербысалы, Почетном дворянине Российской Империи, о том, что пришлось пережить ее семье. Внимательно выслушав эту историю, Дора Ивановна пошла заниматься своими делами. Я поняла, что она тоже что-то скрывает, и у нее есть своя непростая история. Тогда Дора Ивановна так и не решилась мне рассказать о своей семье. Об этом я узнала позже, от ее внучки Натальи.

Отец Доры был из прибалтийских немцев, звали его барон Иоганн фон Циглер, мать – польская княжна Франческа Корбут-Воронецкая, а настоящее имя моей бабы Доры было Теодора Иоганновна Циглер. Самое грустное, что баба Дора и сама в молодости ничего не знала о своих корнях. Ее матери удалось после ареста мужа в 1930-е годы изменить свое имя и фамилию. Елене Воронецкой легче потеряться с пятью детьми, уйти от «всевидящего ока» сначала НКВД, а потом КГБ. Уже когда бабе Лене было 90 лет, дочери нашли документы семьи. Они задали вопрос: помнит ли она, что является польской княжной Франческой. Баба Лена посмотрела испуганно и отрицательно замотала головой. Господи, сколько же пришлось пережить несчастной женщине, если даже перед смертью своим родным дочерям она боялась сказать правду!

В одном маленьком уральском селе судьбой было определено встретиться двум моим дворянкам, принцессам. Там они доили коров, растили телят, овец, кур, гусей, сажали огород. Две милые аристократические особы пекли очень даже пролетарские пирожки со щавелем, пасленом, капустой.

В годы Великой Отечественной войны мой дедушка Нурахмет руководил районом. Как инвалид детства он не был годен к воинской службе, но добросовестно трудился в тылу. Нурахмет был очень грамотным человеком, имел организаторские способности, за это ему и доверили столь высокий пост. Будучи человеком предельно честным, он отправил отчет по заготовке кормов на зиму с реальными показателями, у других они были выше.