Король Камней

– Кан'целлосангвум ашг'орх мадум! – взлетело к небесам.

– Кан'целлосангвум! – подхватили маги.

Их руки плели странные узоры. Из головы Н'Ганги вытянулись извивающиеся отростки, совершая те же движения. Губы магов шевелились, повторяя заклинание. Воздух дрожал и искрил, окружив лагерь зыбкой стеной.

– Мадум!

Капли темной крови, вспыхнув, упали на землю. Воздух, быстро уплотняясь, обрел рельеф и фактуру. Не прошло и минуты, как пристанище чародеев окружил колеблющийся занавес, состоящий из бесчисленных дощечек, скрепленных между собой. Казалось, занавес свисает с самого неба – оттуда, где перламутровыми волнами текло сияние.

Как по команде, маги опустили руки и побрели к шатрам. Пчелиный рой схлопнулся, провалившись внутрь себя; на подставке из тика вновь возникла голова Н'Ганги. Жрец Шамбеже ухмылялся, демонстрируя белоснежные зубы. Симон вернулся на складной стул, и пигмей-слуга вручил старцу миску дымящейся похлебки.

– А я это… – опомнился Натан.

– Наложил в штаны? – спросил Циклоп.

– Хотелось, – признался изменник.

И шагнул ближе:

– Меня господин Вульм прислал. Мы ужин сготовили…

3.

– Где шляется наш брат Амброз?

В голосе Газаль-руза звучало раздражение. Щеголеватый обладатель коллекции перстней сидел на атласной подушке по-ригийски, подобрав ноги под себя. Сидел, не шелохнувшись, с гордо выпрямленной спиной. Лишь губы брезгливо выплюнули порцию слов, и вновь сомкнулись. Напротив Злого Газаля, являя ему полную противоположность, ерзал и вертел головой Вазак. Он впервые участвовал в конклаве магов, и заметно робел: среди собравшихся он был младшим и, пожалуй, слабейшим. Но любопытство оказалось сильнее робости. Вазак жадно впитывал в себя новые впечатления, стараясь ничего не упустить.

Он и ответил Газалю.

– Амброз – королевский маг. Видимо, его задержали дела при дворе.

– И когда же он освободится?

Осмунд Двойной в упор глядел на Вазака, двумя пальцами оглаживая иней бороды. Рыжая шевелюра Двойного костром полыхала в свете лампад. Ученик Талела мысленно проклял свой длинный язык. Сколько раз учитель твердил: «Не отвечай за других. Даже за себя отвечай, если знаешь наверняка – в какую мишень вонзится твой ответ!» Тысячу раз прав ты, мудрый Талел! Вазак – скверный ученик. Сунулся, не подумав, и теперь выглядит дурак дураком перед старшими.

– Откуда мне знать? – пожал плечами Вазак. – Амброз мне не докладывает.

Тобиас Иноходец ухмыльнулся. И Н'Ганга ухмыльнулся. И еще кое-кто. Непонятно было только: потешаются они над Вазаком, или соизволили оценить его немудрящую шутку?

– Начнем без Амброза?

Тобиас всегда был нетерпелив.

– Амброз объявил Дни Наследования. Известил нас. Он второй из наследников Инес после Симона. Мы оскорбим нашего достойного брата, начав без него, – проскрипел из самого темного угла Максимилиан Древний. Его глаза плохо переносили свет, и Максимилиан окружал себя тенями, сквозь которые можно было различить лишь смутные контуры мага, оплывшего в кресле. Максимилиан был старше даже угрюмо молчавшего Симона Остихароса, и прозвище свое носил едва ли не с начала времен. Никто из собравшихся не помнил его зрелым, или даже пожилым. Тобиас как-то сострил, что Древний – последний из Ушедших.

Недошедший, смеялся одноногий.

Шутки – шутками, но на память Максимилиан не жаловался, ум имел острый, и, что важно, ему без труда удавалось пережить более молодых чародеев одного за другим. Возразить Древнему никто не осмелился. Лишь Злой Газаль проворчал себе под нос:

– Надеюсь, Амброз также проявит к нам уважение. Я не собираюсь торчать здесь…

– Всех нас ждут важные дела, – на слух Максимилиан тоже не жаловался. – Но у каждого случаются обстоятельства, которые сильнее нас. Будем же снисходительны к нашему брату Амброзу. Предлагаю обождать… – Древний задумался, прикидывая. – Скажем, до завтрашнего полудня.

– Хватило бы и до утра, – буркнул Газаль-руз.

– А чтобы не терять время зря, – тоном няньки, уговаривающей шалуна оставить спящего кота в покое, продолжил Древний, – утром мы приступим к донаследному возврату. По традиции, всякий, чья собственность находится в башне, имеет право беспрепятственно забрать свое имущество. Инес ди Сальваре была настройщицей. Думаю, в ее башне найдется немало предметов, принадлежащих моим братьям.

– Да уж, найдется!

– В таком случае, очистим свои мысли. Отдадим долг памяти усопшей – и разойдемся до утра.

В шатре воцарилась тишина. Казалось, маги перестали дышать. Замерли, вытянувшись в скорбном карауле, язычки пламени в светильниках. Застыли тени на плотной ткани. Под сводами раздался удар колокола: торжественный и печальный. Когда же угас последний отзвук, маги зашевелились, поднимаясь со своих мест, разминая затекшие ноги – и устремились к выходу. Избегая толчеи, Максимилиан Древний вышел прямо сквозь стену шатра, словно той не существовало вовсе. Кресло, в котором он восседал, растаяло за его спиной. Снаружи шатер, где заседал конклав, выглядел скромно – вряд ли он мог бы вместить больше трех-четырех человек. Но большинство магов давно не считали себя людьми, и размеры пристанища не имели для них значения.

Чародеи разошлись, и перламутр в небе угас.

4.

– Не вмешивайтесь.

Сидя на стуле с высокой спинкой, Симон хмуро щурился на бледное спросонья утреннее солнце. Стул из башни старцу притащил расторопный Натан. Именно его старый маг сейчас и одернул – хотя обращался, вроде бы, ко всем.

– А чего они? Как к себе домой?!

– Таков порядок, – видя, что парень не угомонится, Симон снизошел до объяснений. – У Инес хранились чужие амулеты. Хозяева имеют право их забрать. Не вздумай мешать им.

– Ага, не мешай! – за прошедшие дни Натан освоился в обществе старших, обнаглел и не собирался отступать. – Свое – ладно, пусть берут. А вдруг сопрут чего?!

– Наследство Инес в силах само за себя постоять.

– Это волшебное! А обычное? Цацки, золото; деньги, опять же! Вазы, мебель… Тут глаз да глаз!

– Ты считаешь, здесь собрались воры?

– Ну… – под суровым взглядом Пламенного изменник поник, и вдруг воспрял. Шумно выдохнул, расправил широченные плечи и с храбростью, рожденной отчаянием, уставился на мага. – Воры, не воры! Мало ли? Лучше б приглядеть…

Рядом с Натаном скалился Вульм, одобряя. Он разделял сомнения парня в кристальной честности гостей.

– Нет, господин Симон, вы не подумайте! Я не про вас! – спохватился изменник. – Видели? Этот колченогий в башню поперся…

– Тобиас Иноходец?

Словно в ответ на имя, произнесенное вслух, в окне третьего этажа полыхнула голубая вспышка. Следом донесся приглушенный расстоянием крик боли.

– Я ж говорил! – просиял Натан.

И собрался в башню – бить морду уличенному прохиндею. Вульм с Циклопом едва успели удержать дурака.

– Стой, балбес!

– Его уже шарахнуло!

– Хочешь, чтоб он тебя в жабу превратил?!

– Это мы еще посмотрим, – упорствовал парень, – кто первый! Он меня в жабу, или я его оглоблей!

Оглоблю, валявшуюся у границы барьера, Натан приметил заранее. Откуда она здесь взялась, оставалось загадкой. Магия, не иначе! Вокруг хмыкали в кулак чародеи, наблюдая за развитием событий. Кто-то не выдержал – расхохотался в голос.

– Опять нарвался!

– Говорил я ему…

– Небось, и ногу так потерял…

– Присмотреться решил. Заранее. Как торги начнутся – что прикупить…

Натана угомонили и оттащили прочь – во избежание. Вскоре на лестнице послышался стук деревяшки, и в дверях объявился Иноходец. Он морщился и тряс обожженной рукой.

– Хиханьки им! – заорал Тобиас на братьев по Высокому Искусству. – Хаханьки им! Оступился я! Схватился, чтоб не упасть – а оно из наследства, чтоб ему…

– Ну-ка, глянь, Циклоп.

Газаль-руз, посетивший башню первым, отвел Циклопа в сторонку. Разжал ладонь, сунул под нос. На ладони лежали два массивных перстня. Один – змея свилась в три кольца, держа в пасти нешлифованный гранат. Другой – массивная оправа из серебра, безвкусная и угловатая, с камеей из темно-розового турмалина.

– Мое, – пояснил Злой Газаль. – В настройку отдавал.

– Знаю, – кивнул Циклоп.

– Теперь, вот, не пойму – вроде, оба настроены. Есть у меня сомнение. Посмотри, а? Я ж за работу вперед заплатил…

– Помню.

Циклоп взял перстни, поглядел турмалин на просвет. Темно-розовый цвет, как и положено, сменился желтым. Муть растворилась, камень засиял, заискрился, напоенный изнутри жидким золотом. Звучал турмалин мощно, ровно, без дребезга и диссонирующих обертонов.

– Все в порядке, – он вернул серебряный перстень Газаль-рузу.

– А второй?

На змею с гранатом Циклоп смотрел дольше. Змея? – нет, последний день жизни Красотки…

– Ты смотрел перстень Газаль-руза?

– Да.

– Справишься?

– Да.

– Когда сделаешь, принеси мне. На всякий случай.

– Не доверяешь?

– Принеси. Хочу поверить, что еще жива.

– Жива! – заорала из угла сипуха. – Жив-жив-ва!

Он не справился. В дверь постучал Симон, и вскоре Инес не стало. Если бы он тогда не корчил из себя героя, если бы пустил Симона наверх, в спальню…

Гранат был темным. Змеиное тело опасно вибрировало, грозя пойти трещинами и рассыпаться в прах. Как рассыпалось в прах мертвое тело Красотки, сгорев в яростном пламени Симона Остихароса. Четверть тона фальши – ерунда, пустяк. Но диссонансы накапливались, усиливались. Когда они достигнут критического предела, перстень не просто откажет в помощи – его владельцу может оторвать руку. Замысли Циклоп недоброе против Злого Газаля… Газаль заплатил вперед, напомнил себе сын Черной Вдовы. Если ты, щенок, опозоришь хозяйку, Инес встанет из могилы, чтобы намылить тебе шею. Ах, будь это правдой – я бы сто раз подряд опозорился с радостью…

– Сейчас…

Газаль весь превратился во внимание. Втайне чародей мечтал увидеть, как Красотка – да хоть Циклоп! – настраивает перстни. Сейчас на его глазах будет твориться чудо – то, чего не умеет он, Газаль-руз, сильный маг, проходивший в учениках у Максимилиана Древнего два десятка лет. Циклоп тем временем, напрочь забыв о зрителях, без особого успеха пытался надеть перстень на средний палец левой руки. Перстень был мал, любой на месте сына Черной Вдовы давно прекратил бы бесплодные попытки. Но Циклоп не сдавался. В какой-то миг – Злой Газаль ахнул от изумления! – перстень скользнул вдоль пальца, легко пройдя до основной фаланги. Даже там он сидел свободно, грозя свалиться. Перстень не стал шире – в этом маг готов был поклясться. Зато пальцы Циклопа… Изящные, женственные, с гладкими, чуть заостренными ногтями – став тоньше, они нисколько не походили на прежние, какими обладал Циклоп еще минуту назад!

Тут бы и слепой не спутал…

Уставясь в одну точку – она располагалась на вершине башни – Циклоп принялся бормотать. Газаль-руз не смог разобрать слов, как ни старался. Голос Циклопа изменился, сделавшись выше и мелодичнее. «Да ведь он поет!» – сообразил чародей. Мелодия казалась знакомой. Газаль не был знатоком музыки, и все же вспомнил: сходным образом звучал один из кристаллов Красотки. Когда Газаль оставался в башне на ночлег, Инес любила вести позднюю беседу под журчание струн. Ну да, лютня и клавикорды. Новый голос Циклопа выводил ту же мелодию. К музыке Циклоп был отменно равнодушен – но, возможно, это не просто музыка? Что, если она помогала Инес настраивать амулеты?

Газаль-руз шумно втянул ноздрями воздух, словно зверь, учуявший свежий след. Едва ощутимые изменения в окружающей ауре. Тончайшие вибрации, источник которых – вокальные штудии Циклопа. Пальцы настройщика. И перстень! Внутри граната играли бордовые сполохи. Камень то светлел, то наливался глухой чернотой. Циклоп крутил перстень на пальце, оборот за оборотом, и камень менялся. Увлечен метаморфозами, Газаль с опозданием сообразил: Красотка тоже имела привычку вертеть перстень вокруг пальца. Легкими, небрежными движениями, не отдавая себе отчета. Так иные накручивают на палец локон волос, оглаживают щеку или теребят пуговицу.

– Готово, – сообщил Циклоп своим обычным голосом.

Он протянул перстень Газаль-рузу. Камень в пасти змеи едва заметно мерцал. Маг прикипел взглядом к пальцам Циклопа. Пальцы были мужские, грубые. Толще, чем у Газаля. В мозолях и заусенцах. Нет, в помрачение рассудка Злой Газаль не верил.

Он видел то, что видел.

Взяв перстень, маг ощутил исходящую от него силу. Ровную, уверенную. Испытующе взглянул на Циклопа – и спиной почувствовал, что они здесь не одни. Газаль обернулся: в трех шагах от них стоял Симон Пламенный. По лицу старца Злой Газаль понял, как выглядит сам, и поспешил взять себя в руки.

– Благодарю, – кивнул он Циклопу. – Отличная работа, приятель.

– Вы мне льстите, мастер Газаль.

– Ничуть. Инес, будь она жива, не сделала бы лучше.

– Будь она жива… – хрипло повторил Циклоп.

И, словно кто-то тащил его за шиворот, походкой глиняного голема двинулся мимо магов и слуг, шатров и костров – к барьеру крови.

5.

Он забыл, как это бывает. Много лет он не слышал зова. Сны – не в счет. Да и те были редки и мимолетны. Он уверился: Черная Вдова отпустила сына. Еще чуть-чуть, и прекратятся даже редкие грезы.

Он плохо помнил, что и как делал. Настраивал перстень? Работая с амулетами, он действовал по наитию, уходя в подобие транса, но никогда раньше не проваливался так глубоко, теряя связь с реальностью. Сегодня темный водоворот взбесился – завертел, увлек в пучину. Там, на дне, звучала музыка – лютня и клавикорды. Инструментам вторило пение Красотки. Призрачный лик колыхался, оплетен водорослями; ободряя, Инес улыбалась ему, и диссонансы исчезали, мелодия выравнивалась, лилась ровно и мощно. Я тебя больше не отпущу, кричал Циклоп. Слышишь?

Выброшен на поверхность, он испытал приступ тоски – острый и короткий, как укол жугалом в сердце.

Именно в этот миг до него добралась Черная Вдова. О, как долго хозяйка Шаннурана ждала своего часа! Знакомый, сладостный озноб сотряс тело Циклопа, как тряс в прошлом мальчишку по имени Краш, идущего по следу Ока Митры. Он ясно увидел путеводную нить: от башни Красотки к подгорным лабиринтам. Черная Вдова звала своего сына. Что держит тебя здесь? – спрашивала она. Не тешься напрасными иллюзиями. Инес умерла, прах ее – горсть пепла. Ты, мальчик мой, тоже не человек. Сперва – чудовище, теперь – наследство, вещь, за которую спорят могущественные маги. Они хотят завладеть Оком Митры? У Ока есть законная хозяйка, а у тебя – ласковая мать. Кто осмелится последовать за тобой в мой мрак? Возвращайся, блудный сын! Я прощу и приму тебя, мои сосцы полны млечного сока…

Циклоп улыбался в ответ. Аспидный зрачок Вдовы распахивался перед ним, в глубинах тьмы клубилась бриллиантовая пыль звезд, обещая ответы на все вопросы; вечность и покой, покой и вечность…

В какой-то миг зрачок затуманился. Глаз Черной Вдовы моргнул, отодвинулся – и сквозь точеные обводы Вдовьей морды проступило лицо Инес. Вдова и Красотка перетекали друг в друга, наслаивались, сливаясь и вновь разделяясь. Обе были прекрасны – каждая по-своему. Два образа спорили меж собой. Рассудок Циклопа наливался расплавленным свинцом, безумие было мечтой и надеждой…

Он застонал сквозь зубы и остановился. Боль отпускала с неохотой. До занавеса из дощечек, свисавшего с неба, оставалось пять шагов. А перед сыном Черной Вдовы – вещью! чудовищем! – загораживая дорогу, суровым утесом воздвигся Симон Остихарос.

– Ты сказал, что выйти можно, – прохрипел Циклоп. – Барьер пропустит.

Перед глазами качалась багровая пелена.

– Наружу – пропустит. Но тебе лучше не пробовать.

– Почему?

– Око Митры. Наследство.

– Но я же брал в руки… Кристаллы, амулеты!

– Одно дело – взять. Другое – вынести за барьер. Это может быть расценено барьером, как попытка кражи. Голова болит? У тебя такое лицо…

– Это не лицо. Это карта. Чтобы я не заблудился дорогой…

– Смешно, – кивнул старец, мрачней ночи. – Пошли обратно.

Циклоп повернулся, чтобы идти, но ощутил внезапную слабость и противную дрожь в коленях.

– Я тут отдохну. Ноги не держат.

На лице Симона явственно отразилось сомнение.

– Уймись, – с нарочитой грубостью бросил Циклоп. – Я еще поживу. К чему портить дорогую вещь? Говорю же: отдохну и приду.

Он с трудом отошел от барьера. Опустился – считай, упал – на успевшую подсохнуть землю. Симон пожевал губами, собираясь что-то сказать, не сказал и убрался прочь. Сын Черной Вдовы был уверен: маг наблюдает за ним, и в случае чего – остановит. Или Натана пошлет, чтоб удержал. Изменник тройку коней удержит, не вспотеет. Дрожь в коленях усилилась, и Циклоп решил не обращать на нее внимания. Сижу, видом любуюсь, по сторонам глазею. Давно подмечено: чем реже поглядываешь на котелок, висящий над огнем, тем быстрее он закипает…

Сквозь узкие щели меж дощечками виднелись заснеженные поля, предместья Тер-Тесета, горы, начинавшиеся в трех лигах. Дощечки колебались под ветром, постукивали друг о друга. Деревянные, простецкие – хочешь, рукой потрогай. Сельский плетень, и тот понадежней будет. Краем глаза Циклоп уловил некое движение на равнине. Когда он всмотрелся, занавес послушно истаял, обратившись в дымку, и стала видна стая бродячих собак, пробирающихся к башне. Кудлатые, грязные, они крались, припадая к корке наста. Время от времени наст ломался под самыми тяжелыми из псов, и бедолаги спешили выбраться из снега, с раздражением отряхиваясь.

Рядом, на зависть волкодавам, бодро семенила лохматая мелюзга.

На кострах, которые с утра развели слуги, булькали, благоухая похлебкой, закопченные котлы. Ароматы горячей еды и привлекли стаю: запахи барьер пропускал беспрепятственно. Собаки то и дело настораживались, замирали, нюхали воздух, склоняя лобастые головы – и, пересилив страх, двигались дальше. Наконец стая остановилась шагах в десяти от барьера. До слуха Циклопа долетел жалобный скулеж: страх и голод уравновесили друг друга, не позволяя псам ни отступить, ни двинуться дальше.

Собаки сетовали на вселенскую несправедливость.

Время шло, и вожак решился. Здоровенный кобель – рыже-черный, с рваным ухом, весь в колтунах, с большим лишаем под левым глазом – отбросив страх, с места рванул вперед. По грудь провалился в снег, выбрался, вновь провалился. Позади ждала притихшая стая. Впереди, забыв о дрожи в коленях, о Вдове и Красотке, ждал Циклоп. Что сейчас произойдет? Он жаждал это увидеть, как толпа перед эшафотом жаждет увидеть взмах топора, фонтан крови и голову, катящуюся по помосту.

Качнулся дощатый занавес. В щели меж деревяшками возник, жадно принюхиваясь, собачий нос. Отчаянный, истошный визг взлетел к небесам – и оборвался. Черно-рыжее тело распластало по барьеру, словно шкуру, распяленную для просушки. Дощечки раздались в стороны, освобождая место, и между ними начали возникать новые деревяшки. Черные; рыжие… Минута, и все было кончено. В занавесе прибавилось дюжины две дощечек. А стая с диким воем неслась прочь, вспарывая снежную целину, увязая, проваливаясь, но ни на миг не останавливаясь. Казалось, за псами гонятся все демоны ада.

Циклоп поднялся на ноги.

Колени перестали дрожать, и он побрел к башне.

6.

– Уж солнце взошло над горами, уж высохла в поле роса…

Газаль-руз фальшивил. Детская песенка в его исполнении походила на разбойничью. Повторяя одну и ту же строку, Злой Газаль строгал ножиком упрямую деревяшку. Каменный дуб сопротивлялся стали, но маг был упрямее. Колышек, выходивший из-под серповидного лезвия, уже мог упокоить самого бойкого упыря. Но чародей и не думал останавливаться на достигнутом. Сейчас он покрывал колышек рунным узором. Человек, сведущий в магии, с первого взгляда определил бы, что Злой Газаль намерен делать дальше. Вырезав семь витков рунной оплетки, он за неделю до полнолуния вымочит колышек в настое чистотела, высушит в тени, в полдень вынося на солнце, а в полночь – под свет луны; вычернит руны экстрактом чернильных орешков, собранных в Духов День. После чего даже легкая царапина отправит в небытие хоть поднятую, хоть изначальную нежить, а некроманта лишит силы, по меньшей мере, на сутки.

– Уж солнце взошло над горами…

Проходивший мимо Талел Черный был более чем сведущ в магии. Злой Газаль почувствовал его внимание, но не подал виду.

– Ты мог бы заняться этим в своей башне, – бросил Талел.

– Мог бы, – согласился Газаль. – Но моя башня далеко.

– Ты, как я вижу, трудолюбив.

– Не люблю зря терять время.

– А если я скажу, что ты ведешь себя вызывающе? Идут Дни Наследования, и это территория собрания конклава. А брат Газаль демонстративно готовит убийственные мортусы…

– А если бы я точил кинжал? Шлифовал рубин для огненного жезла? Ты стал излишне мнителен, брат Талел. Стареешь?

– В твоих действиях я вижу дурной намек, брат Газаль!

– Еще и зрение слабеет… Видишь то, чего нет?

Дав понять некроманту, что разговор окончен, Газаль возвысил голос:

– Уж солнце к полудню стремится, уж пот заливает глаза…

Тот, кому следовало, прекрасно его услышал.

– Увы, брат Газаль прав, – на сей раз Максимилиан явил себя миру обычным способом, откинув входной полог. – Полдень, конечно же. Боюсь, нам придется начинать без нашего брата Амброза.

Для второго заседания шатер магам не понадобился. Чародеи расположились на открытом воздухе, сотворив каждый себе – кресло, табурет, шелковую подушку. «Кисея глухоты» надежно отгородила конклав от внешнего мира. Нечего слугам, хлопочущим рядом, слышать лишнее.

– Итак, время истекло. Впрочем, у брата Амброза еще есть возможность принять участие в наследовании. Он – второй в очередности.

– Инес ди Сальваре не оставила завещания? – поинтересовался Осмунд Двойной. Рыже-седой маг прекрасно знал ответ, но порядок есть порядок.

– Никто не слышал о ее завещании.

– Поиск по ауральному оттиску покойной ничего не дал.

– Посему считаем, что завещания нет! – возгласил Тобиас Иноходец.

Он азартно потер руки в предвкушении. Одноногий маг не зря наведывался в башню, успев положить глаз на пару любопытных вещиц – и теперь весь кипел в ожидании начала торгов. Наследнички, Бел их забери! Вот у кого губа не дура. Небось, разберут все самое ценное. Тобиас украдкой покосился на Симона. Хорошо, что Амброз запропастился. Меньше наследников – больше шансов, что тебе достанется славный куш.

Мнение Иноходца разделяло большинство присутствующих. Но они лучше умели скрывать свои чувства.

– Если кто-то желает заявить о завещании, пусть скажет сейчас, или замолчит навеки, – словно издеваясь над братьями, Максимилиан Древний говорил торжественно и медленно, едва ли не нараспев.

В мертвой тишине маги выждали положенную минуту. Когда она истекла, кое-кто выдохнул с облегчением. Объявись завещание – прахом пошли бы все надежды разжиться полезными безделушками из имущества покойной!

– Начинаем наследование по очередности. Первым наследует учитель покойной, если он жив и присутствует среди нас. Симон Остихарос, учитель Инес ди Сальваре, жив и присутствует. Желает ли кто-нибудь оспорить его первенство?

– Желает!

«Кисея глухоты» не пропускала звуки в одну сторону: изнутри наружу. Не было ничего странного в том, что чародеи услышали голос, долетевший издалека. Удивительно было другое: как говоривший ухитрился расслышать вопрос Древнего?

– Предстань перед конклавом и предъяви свои претензии.

Далеко, на окраине города, возник едва заметный снежный вихрь. По мере приближения он стремительно вырастал в размерах, двигаясь по пологой дуге. Не прошло и трех минут, как бешено крутящееся веретено – с коконом-утолщением в дюжине локтей от земли – с ходу врезалось в барьер крови. Занавес распахнулся, как от удара исполинским тараном, словно и не крылась в нем могучая магия. Белый смерч ворвался в лагерь и рассыпался в трех шагах от конклава – не снежной крупой, а тополиным пухом. Летняя пурга замела вокруг башни; ярче вспыхнули костры, жадно пожирая хлопья, и сквозь пуховую круговерть проступили две человеческие фигуры.

Высокий мужчина распахнул плащ с меховым капюшоном, являя взорам темно-бордовую мантию мага. Рядом с ним, испуганно озираясь, стояла молодая женщина в собольей шубке, накинутой поверх атласного платья, с диадемой на голове. Пряди волос цвета спелой пшеницы спадали на лицо, скрывая левую его половину. Складывалось впечатление, что женщина пытается спрятать некое уродство.

– Приветствую братьев, – Амброз Держидерево улыбнулся, поклонившись. – Прошу извинить меня за опоздание. Дайте мне еще пять минут, и я предъявлю свои претензии.

На первый, вскользь брошенный взгляд, королевский маг Тер-Тесета выглядел, как всегда: вежливо-спокойный, ироничный. При втором, более внимательном взгляде, можно было заметить: грудь Амброза вздымается чаще обычного. Казалось, маг никак не может успокоить дыхание после быстрого бега. На щеках гасли багровые пятна румянца. Волосы, обычно расчесанные со всем тщанием, сейчас находились в легком беспорядке. Глаза Амброза блестели; взгляд метался по сторонам, не в силах надолго задержаться на чем-то одном.