Принимая во внимание

– Так точно!

– Сосед, нашедший тело, милицию вызвал сразу? Или повременил?

– Как только убедился в том, что Василий Трифонович мёртвый лежит.

– Лежал, товарищ майор. Лежал. Теперь для Иванова всё существует только в прошлом времени. Привыкайте. Милиция поставила в известность военную прокуратуру, что они приняли дело на себя?

– Да.

– Молодцы. – Тяжело выдохнул Глебский. – Оперативно. Шустро. А вот по поводу ваших действий, майор, слов у меня нет. Погибает наш сотрудник, ваш непосредственный начальник, а вы об этом узнаёте в самую последнюю очередь. – Подполковник развёл руками. – Просто никаких нет слов!

– Выходит, так. – Вынужден был согласиться Малышев.

Подполковник тяжёлым, размашистым движением, наконец, натянул на себя пальто.

– Оперативно, ничего не скажешь. – Глебский слегка прищурил и без того узкие глаза. – Хотя, с другой стороны… Чёрт его знает: может так оно и лучше. – Майор спрятал взгляд в пол: пойди, пойми этого москвича… То плохо, то, тут же, хорошо… А Глебский принялся расшифровать свои слова. – Мы ведь, товарищ Малышев, как понимаете, прибыли не только для того, чтобы искать убийцу, или убийц. Точнее, не так. Поиск убийцы для нас сопутствующее мероприятие, связанное с выяснением: имела ли место утечка информации из вашего ведомства? И это главное. А уже после, или, если хотите, параллельно, выяснить, не стала ли данная утечка информации причиной гибели полковника Иванова. Так что, полусается, нам даже на руку, что обстоятельства сложились именно таким образом. Пусть милиция и прокуратура роют. Пока. Они на своей территории, а потому быстрее дело пойдёт. – Глебский принялся прятать шарф за полы пальто. – Но это вовсе не означает, что мы им позволим довести следствие до логического конца. Как только появится необходимость, дело нужно будет изъять. А такая необходимость, поверьте мне, появится. – Андрей Сергеевич застегнулся на все пуговицы. – Можете не сомневаться.

Малышев и не сомневался. Расследование могло спокойно выбросить кучу «мусора», в котором «менты» принялись бы ковыряться с превеликим удовольствием. И если бы они капнули чуть глубже, то головы бы полетели во всех направлениях. Независимо: винно или безвинно. По слухам, покойный Иванов, находясь в должности секретаря Московского горкома партии, был приближён к Шелепину[2], от чего и пострадал. Впрочем, если это даже было так, ему ещё повезло. Отделался «ссылкой» в Благовещенск. «Могло быть и хуже. – подумал майор. – Впрочем, а в чём, собственно, повезло? – Малышев незаметно провёл языком по пересохшим губам. – В чём отделался? В том, что стал покойником? – майор снял с вешалки шапку. – Тоже мне везение! К тому же, теперь на нём, на трупе, могут сыграть. Там, в столице, и так во всю ивановскую идёт грызня между министерством внутренних дел и «конторой»: кто сильнее и кто более необходим для власти? А тут покойничек, да ещё какой! Пальчики оближешь: целый начальник областного управления КГБ.

Пока Малышев стоял перед зеркалом, Глебский нетерпеливо покачивался с пятки на носок, заложив руки за спину.

– Кстати, УВД у вас тут далеко? Может позвонить этому вашему Ларионову? Предупредить?

Майор в сердцах мысленно матюкнулся (достал москвич со своими амбициями!), прошёл к телефонному аппарату, набрал номер, и вскоре сообщил, что начальник милиции ждёт их.

– А милиция находится в квартале от нас. – Тут же, опережая следующий вопрос, уточнил Малышев. – Машину сейчас подадут.

Глебский вскинул левую руку, посмотрел на часы:

– Александр Константинович, а что если мы с вами пройдёмся? А? По морозцу? Сколько тут ходьбы? Десять минут? Отлично! Заодно пообщаемся. Мои людишки, тем временем, отвезут вещи в гостиницу. Как, согласны? И ещё. Распорядитесь, чтобы нам ваши сотрудники немедленно подготовили всю информацию об Иванове. Чем занимался покойный в последнее время? Какие курировал мероприятия? С кем встречался? Словом, всё. В полном объёме. Так сказать, по первому требованию.

– Но…

– Если вас что-то смущает, майор, свяжитесь с Москвой. – Глебский первым направился к двери. – И не стесняйтесь, Александр Константинович. Всё в интересах дела.

Из дневника сотрудника Амурского областного управления Государственной безопасности, старшего лейтенанта Проклова В. В.

16 октября, 1966 года.

«….. двигатели бронекатера взревели, и мы отошли от невысокого, деревянного причала. Со стороны реки Благовещенск выглядит очень даже пристойно. Высокая бетонная набережная, спасающая город, как мне рассказали, в период сильных летних паводков, во время которых Амур, и Зея, река, подпитывающая основную водную артерию Дальнего Востока, набирают мощь, после снежной зимы и проливных дождей, и дружно обе выходят из привычных берегов. Но сейчас Амур спокоен, готовится к зиме, а потому, оба берега утопают не в воде, а в желтизне кустов и деревьев. Это мой первый взгляд на Благовещенск со стороны. Признаться, пессимистичный. Вдоль всей набережной, а это почти семь километров, возвышаются здания. Из прошлого века, как из прошлой жизни. И века нынешнего. Хоть и гармонично. Но не впечатляюще. Полный сюрреализм. Что-то на лирику потянуло. Причём, с долей сарказма. Прочитал выше написанное, появилось желание стереть. Слова получились чужие, книжные. Жаль, невозможно. Впрочем, пусть будет, как есть.

Командиром катера оказался капитан-лейтенант Левшов Егор Иванович. Мужик, лет тридцати. Крепкий. Как говорят про таких, кряжистый. Тщательно выбритое лицо у него постоянно светилось. Не улыбалось, а именно светилось. Едва мы вышли на середину реки, он тут же тронул меня за рукав и указал в сторону города:

– Смотри. Красота-то, какая! Вон, гостиница «Амур». Здание второго треста «Амурстроя». Роддом. Наша погранзастава. За ней – гостиница для высоких чинов. Вон, за высокими тополями! Спиртзавод. О, площадь Ленина. Вон туда глянь! Видишь, где бетонная лестница спускается к пляжу? Мы зимой там горку ставим. Ледяную. – Рука пограничника указала на вышеназванные объекты. – Ещё одна гостиница. «Юбилейка». Новостройка. Ресторан там шикарный! – в голосе капитан-лейтенанта прозвучала гордость. А я ничего интересного не увидел. Здание, как здание. Ну, пять этажей, стекло, бетон. Плоская крыша с громаднейшей, неоновой надписью: «Юбилейная». Таких домов в Москве пруд пруди. Нашли, чем удивить. А капитан продолжал визуальную экскурсию. – Смотри чуть дальше: здание пединститута. Моя жена там на физмате училась. Сейчас в первой школе математику читает. Речное училище… Судоверфь…

Честно говоря, мне всё это было неинтересно. Терпеть не могу, когда, к примеру, прихожу в музей, или на выставку живописи, и мне начинают читать лекцию. Вот, это было найдено там-то…. А это портрет такого-то… А здесь лежит то-то… И никто не спрашивает, интересно мне слушать, или нет. А, может, я пришёл просто посмотреть на всё своими глазами. Именно своими, а не чужими. Так и тут. Я бы, может, и дальше бы любовался городом, но Егор Иванович так достал меня своими речами и постоянным дёрганьем за рукав, что я плюнул на всё и отвернулся в противоположную сторону.

На китайский берег смотреть было неинтересно. Сплошной лес, с изредка выглядывающими из зарослей строениями – лачугами. Такое ощущение, будто там все перессорились и простроили свои дома подальше от соседей.

Вскоре, с правого борта, мимо нашего катера проплыла лодка с китайским рыбаком. Старая лодчонка покачивалась на волнах, с трудом выдерживая вес маленького китайца, который, завидев нас, тут же принялся размахивать свободной рукой и выкрикивать на своём языке следующую фразу:

– Русский, уходи домой! Это мой дом! – перевёл я.

– Ого! – удивился Левшов. – Ты что, по ихнему шпрейхаешь?

– Есть немного.

Я в тот момент был собой недоволен. Нужно было промолчать, а нет ведь, выпендрился.

– И с каких это пор в Алма – Атинском училище погранвойск начали преподавать китайский? – Левашов смотрел на меня с недоумением.

– А кто сказал, что я закончил погранучилище? – теперь пришла моя очередь для удивления.

Капитан пожал плечами.

– Так к нам только оттуда и шлют вашего брата.

– Выходит, я исключение.

Левашов прищурился. Весело. С любопытством. Мол, давай, выкладывай, откуда к нам залетел.

Я и выложил. У бедного глаза на лоб полезли.

– А какого ляда тут делаешь?

– По комсомольской путёвке.

А что мне ещё оставалось говорить? Что решил пойти стопами отца? Который был против моего решения. Банально бы как-то это прозвучало. Неестественно. Как враньё. Не забуду, в десятом классе у нас зашёл разговор в спортивной раздевалке по поводу того, кто в будущем вступит в партию. С чего этот разговор разгорелся, не помню. Кажется, обсуждали новый фильм про войну. Вот и зацепилось. Игорь Носенко, наш комсорг класса, тогда заявил, что точно вступит. А ему пацаны взяли и брякнули: мол, а как же иначе? Он ведь хочет быть большим начальником, как папаша. Ему туда самая прямая дорога. А потом ждали, что бросится с кулаками. Ждали, чтобы под причину, морду комсоргу в кровь разбить. А Игорёха молчал. Губы дрожали. На глазах слёзы. Но молчал. Долго молчал. А потом развернулся, и ушёл. После мы узнали, что батя его, коммунист, в тот день в больницу попал, с инсультом. И больше на ноги не встал. Дураки, так и не извинились. После выпускного, Игорь исчез из моей жизни. Как и все остальные. К чему это я? Ах, да. Вспомнил. Идти стопами отца. А ведь действительно, я пошёл по его стопам. Правда, папка хотел не этого, всё рассчитывал, что с ним останусь.

Не помню почему, но я снова посмотрел на удаляющуюся лодку.

– А хорошо здесь рыба ловится?

Левашов пожал плечами.

– Где как. Только в сампане[3] не рыбак. – Капитан тоже посмотрел на китайца и сквозь зубы сплюнул в мутную воду реки.

– А кто?

– Шпион.

Ответ прозвучал обыденно спокойно, словно слово «шпион» мне послышалось, а на самом деле было произнесено «мужик», или там «старик».

– С чего вы взяли, что он шпион?

– А мы местных рыбалок всех наперечёт знаем. Это раз. Он уже по средине реки, так? Так. А снасти не разобраны. Два. И выбрит, сволочь, до синевы. Три. Вот тебе все слагаемые. И вообще, мотай всё на ус, если к нам попал. Здесь – граница! А значит, уши нужно держать по ветру, а глаз востро.

– Почему тогда мы его не задержали? – я, помнится, кивнул в сторону удаляющегося водоплавающего корыта, под шикарным наименованием сампан.

– А за что? За то, что выбрит? – Левашов выбил из пачки «беломорину» и ловко кинул её в рот. – Этот хоть сидит и только пялется. Не вредный. Тут, брат, иногда повеселее дела случаются, и то вынуждены закрывать глаза. – Капитан затянулся дымом, и, думая о чём то своём, проговорил. – Правда, сами китайцы их к себе забирать не хотят.

– Кого забирать?

– Перебежчиков. Кого же ещё. – Левашов вынул изо рта «беломорину», стряхнул пепел в банку из-под консервов. – Потерпи. До заставы доберёмся, тебе там всё в деталях опишут. И в красках.

Капитан курил тяжело, будто выполнял предписание врача. Не хотел, а затягивался.

Потом он удалился в моторное отделение, а я остался на палубе один.

Китайский берег ничем не отличается от нашего. Та же растительность. Тот же песок. Те же обрывистые берега. И всё-таки складывалось ощущение, будто всё равно это не наш берег. Чужой. Какой-то тёмный, что ли. Загадочный. Таинственный. Кажется, вот-вот из нависшей над водой растительности появится злобная физиономия противника.

И мне, в тот момент, неожиданно вспомнилась практика на третьем курсе. Впрочем, ту лингвистическую практику таковой и назвать то было невозможно. В ноябре 1964 года меня, и ещё троих одногруппников вызвал к себе ректор и в приказном порядке отправил обслуживать китайскую делегацию, которая прибыла в Москву из Пекина для участия в праздновании годовщины Революции. Наша задача оказалась проста: отработать два дня переводчиками. Собственно, ничего сложного не предполагалось. Простое, из года в год однотипное празднество, штампованные речи, штампованные тосты. Бытовые разговоры кружились вокруг обедов и нарядов, так что ничего сложного. На такую практику все шли с неохотой. Я тоже думал, что отрабатываю серую повинность. Но, когда казалось, что всё уже идёт к успешному окончанию чествования Октября, произошло нечто из ряда вон выходящее.

Во время праздничного ужина, организованного для гостей и членов правительства, глава китайской делегации Чжоу Эньлай решил пообщаться с нашим министром обороны. Малиновским. Маршал, к тому моменту, уже успел принять «на грудь» изрядное количество спиртного, и от того речь свою не редактировал. А потому, когда китаец предложил выпить с ним, министр, блистая на груди двумя Золотыми Звёздами, выдал следующий тост: «Давайте выпьем за советско-китайскую дружбу! Вот мы, к примеру, своему Никитке под зад коленкой дали, так и вы то-же самое сделайте с Мао Цзэдуном. И дела у вас пойдут лучшим образом!»[4] и первым осушил бокал.

Мы, естественно, перевели тираду слово в слово. А через двадцать минут нас «сняли» с практики, и отвезли на Лубянку. Скандал вышел ещё тот. Я и мои товарищи получили по «первое число», за дословный перевод. МИД «раскрутился» на дипломатический скандал. И если бы не Андропов[5], кто его знает, чем бы всё закончилось…

Вскоре, мы пристали к берегу. Левашов первым сошёл по трапу на берег, и откозырял встречавшему нас начальнику погранзаставы, в чине капитана, после чего крепко пожал ему руку:

– Привет! Вот, привёз. Новое начальство!

Я тоже отдал честь, отрапортовался и добавил:

– Начальство временное. Буду выполнять обязанности руководителя особого отдела до назначения нового лица.

Пограничник стянул с головы фуражку, вытер широкий, коричневый от загара, лоб платком.

– А по мне сидите в отделе хоть до второго пришествия. – И тут же добавил. – Хотя, с лейтенантскими погонами оно не солидно. Ладно, пошли. Покажу своё хозяйство.

Слово «своё» капитан выделил особо. Чувствовалось, гордится тем, где живёт и служит.

«Хозяйство» Сковородинского пограничного отряда оказалось солидным. Три заставы, более ста километров пограничной полосы, плюс береговая линия Амура. И всего два поселения на весь район.

– А что деревень мало? – поинтересовался я, когда мы объехали на «газоне» территорию и вернулись в штаб. – Или рядом с границей не хотят селиться?

– И слава богу, что мало. – Тут же отреагировал капитан Ковалёв. Такова была фамилия моего собеседника. – Нам и этих двух деревень с головой хватает. Как уборочная начинается, хоть вешайся.

– Китайцы переплывают через Амур, – принялся объяснять Левашов, который дожидался меня, – Тут всё и начинается. То под комбайн лезут. То под косилку.

– Зачем? – не понял я.

– Как зачем? Мешают урожай собирать.

Мы прошли в кабинет Ковалёва.

– Так ведь их же убить может!

– Так они для того и лезут. Камикадзы грёбаные. – Левашов сел за стол. В расстёгнутом кителе он напоминал анархиста из фильма про Гражданскую войну. – Уже двоих комбайнёров с инфарктом в больницу доставили. Косят, косят, а тут бац… Кровищи не меряно. Мяса. У того, кто с психикой дружит, ещё ничего. А остальных без ста грамм за рычаги и не посадишь. А китайцы всё прут и прут!

Ковалёв скинул китель, и оказался в десантном, в голубую полоску, «тельнике».

– Как посевная, или уборочная, словно тараканы через границу лезут. А мне приходится весь отряд на ноги ставить. – Командир погранотряда принялся расставлять на столе заранее заготовленную нехитрую закуску. – Дежурство в такие дни несём не только по полосе, а на полях, на реке, на дорогах. Люди по два – три часа спят. С ног валятся. И так, пока вместе с колхозниками посевная не закончится. Потом маленький перекур. А как Амур встанет, снова стычки с китаёзами. Только уже на льду. Чуть ли не каждый день нарушения.

– Пытаются к нам перейти?

– Да кто как. – Пограничник изъял из шкафа бутылку водки. – У кого родни нет, те пытаются. Жрать то там, с их «культурной революцией», нечего. Вот и бегут. Но таких единицы. Редкий случай. В основном, нарушители выполняют директиву своего руководства.

– А директива у них одна, – вставил Левашов, потирая руки, в предвкушении трапезы. – нервы нам трепать. И чем чаще, тем лучше.

– Ладно, хрен с ними, с китайцами. – Перебил капитана Ковалёв, разливая спиртное, – Давай выпьем за знакомство.

И мы выпили. Вот так я познакомился с реальностью, о которой смутно догадывался в Москве. Оказалось, не всё так было гладко и спокойно, как казалось в столице.

Когда возвращались в город, я, рассматривая противоположный берег, находился в некоторых раздумьях.

К тому, что происходит в Китае, отношение в Москве было неоднозначным, точнее, я бы сказал, «желеобразным». Даже у нас, в институте, на Дальневосточном факультете, не было единого мнения о том, правильно действует Пекин, или нет? А что говорить о других, о тех, кто о Китае знал только из сводок газет? Одни преподаватели твердили, будто в Китае победила мелкая буржуазия, скрывающаяся под маской революции. И что Мао правильно делает, когда расправляется с ней. Другие отстаивали точку зрения, будто Мао – «китайский вариант Иосифа Виссарионовича», и в Пекине уже складывается «культ личности Мао Цзэдуна». Третьи на лекциях доказывали нам, будто Китай идёт по своему собственному, азиатскому, пути развития, который в корне отличается от советского, но это не значит, что его путь ошибочный.

Одним словом, в наших головах, после такой неоднозначности, был полный бардак. Но из всего сказанного, выслушанного, продискутированного, обговоренного, выспоренного, с пеной у рта выкричанного, вывод возникал один, и он был вопросом, на который никто нам ответить так и не смог. Как так получилось, что одна страна строящегося коммунизма не может помириться с другой страной строящегося коммунизма? Вместо ответа слышалось молчание. Больно вопрос оказался больной. А после молчания поползли слухи. Разные. Чаще пугающие.

Когда я поступил в институт, то на первой лекции по истории взаимоотношений нашей страны с Китаем, профессор Клюев прочитал нам, первокурсникам, строки из Маяковского:

Мы всем рабам рады помочь,Сражаясь, уча и питая,Мы с вами, китайцы! – ПрочьРуки от Китая!Рабочий, разбойничью ночьгрому, ракетой кидаюгорящий лозунг: – Прочьруки от Китая!

Прочитал красиво, с выражением. Как заметил тогда мой сокурсник, «хохол» Игорь Теряев: «Смачно!». Чуть позднее, мы кое-что узнали про Клюева. Поговаривали, будто Николай Фёдорович, перед войной, выполнял какую-то особую миссию в Пекине. Но сам он никогда не подтверждал эти слухи. Хотя, скорее всего, так оно и было. Клюев знал о Китае много. Очень много. Столько, сколько мог знать человек, побывавший там. Именно от него я услышал такое знакомое, и одновременно пугающее словосочетание: «культ личности Мао». Мы стали последними студентами, кому он цитировал Маяковского. Будущим первокурсникам он этих стихов не читал….»

13 марта, 1969 года. 11.44

Глебский первым вышел из здания управления, и чуть не упал, поскользнувшись на мраморном крыльце.

– Осторожнее. – С запозданием посоветовал Малышев, прикрывая тяжелые входные двери.

– Какого дьявола в вашем климате делать гранитные пороги? – выругался подполковник, с трудом пытаясь сохранить равновесие. – Они же скользкие.

– Зато как в столице. – Тут же аргументировал майор.

– Иванова инициатива? – догадался Глебский.

– А кого ж ещё.

– Твою мать…

С трудом преодолев скользкое покрытие, после чего, очутившись на более – менее твёрдой поверхности шершавого льда тротуара, подполковник почувствовал себя несколько увереннее.

– Ну, братцы, если захотите угробить следующую проверку, то вам это удастся наверняка.

Малышев усмехнулся и посмотрел по сторонам. Собственно, идти можно было двумя путями. Либо левой стороной, мимо магазина службы быта, либо правой. Мимо булочной, и общежития школы милиции. Майор выбрал второй. Там, всё-таки, ежедневно прибирали курсанты, а потому было почище. Глебский, поскользнувшись вторично, негромко выругался. Малышев постарался скрыть улыбку.

– Как у вас тут настроения, в связи с последними событиями? – неожиданно поинтересовался приезжий.

– Ситуацию держим под контролем. – Нашёлся Александр Константинович.

– Панических настроений нет?

– Отсутствуют.

– И не было? – следователь притормозил перед перекрёстком, поднял голову и посмотрел на светофор. Для пешеходов горел красный свет.

– Никак нет. Народ в городе сознательный. К тому же, уверенный в силе нашей армии. И партийные организации на местах провели соответствующую работу. О чём и было доложено неделю назад. К вам наш рапорт должен был поступить.

– Если должен – значит поступил. – По обе стороны дороги не виделось ни единой машины, но Глебский упорно продолжал стоять на перекрёстке в ожидании зелёного света. – Это хорошо, когда всё под контролем.

Малышев хотел, было, сунуть руки в карманы, но одумался, и принялся натягивать кожаные перчатки.

– А вы что, не ознакомились с документами? – сделал выпад майор.

«Молодец! – мысленно похвалил Малышева Глебский. – Чётко срезал!»

– Признаться, не успел. – Солгал подполковник. – Да суть не в этом. В каком режиме работает управление сейчас?

– Повышенной боевой готовности.

– Во время событий на границе из здания отлучались? Казарменное положение вводили?

– Нет. Не видели необходимости. Весь состав управления проживает максимум в пятнадцати минутах езды к месту сбора. К тому же, часть состава отправлена на заставы. Ввели особое положение. Со второго по шестое марта. Усилили дежурство.

На светофоре загорелся зелёный и Глебский первым сделал шаг на проезжую часть дороги.

– И Иванов вёл себя соответственно обстановке? – переходя через перекрёсток, спросил следователь.

– А как же? – невозмутимо отозвался майор. – Как все.

– Понятно. – Андрей Сергеевич стрельнул прищуренным взглядом по собеседнику.

Малышев прочитал в глазах подполковника недоверие.

– Сомневаетесь?

– Да.

– Ваше право. – Малышев принялся поправлять на голове шапку, которая и так отлично на ней сидела.

– Иванов со своими обязанностями хорошо справлялся?

– Нормально.

– Что значит: нормально? – Глебский сделал вид, будто не понял ответа.

– То и значит. Москва претензии к нему имела? Нет. Вот то и нормально.

– А с вашей точки зрения?

– С моей лично? Или всего управления?

– Начнём, с вашей, личной, точки зрения.

– А моя точка зрения пусть останется при мне. – Малышев проследил взглядом за машиной «скорой помощи», которая, пронзая воздух сиреной, промчалась по узкой улице.

– Не хотите попасть впросак? – поддел собеседника Андрей Сергеевич. – Моя хата с краю…

– Очень даже неплохая позиция.

– Да. Особенно в данной ситуации. – Специально поддел Глебский.

– Представьте себе.

– И что? Душа совсем не болит? Всё-таки, человека убили.

– А вы в мою душу не лезьте! Вы не поп, и я перед вами исповедоваться не обязан. – неожиданно вспылил майор. – Отболела душа! За два года! Пришлют чёрте кого, а потом про душу волнуются.

– Вы Иванова имеете в виду?

Малышев промолчал.

– Я что так зло? Ведь его не я присылал!

– Но и мы его к себе не выписывали! – не сдержался Александр Константинович.

– А почто таким тоном? – решил усилить инициативу в разговоре следователь. – Посмотрите, как мы раздражены!

Малышев резким движением достал из кармана шинели носовой платок и, отвернувшись, высморкался.

Идиот! Кретин! Не сдержался. – Выругал себя майор, прикладывая материю к носу. – Теперь придётся выкручиваться. Впрочем, какая разница? Всё равно бы, рано или поздно, сорвался. А так, даже к лучшему. Хоть вокруг да около не придётся ходить. Заодно, и москвича проверим, чем дышит.

Спрятав платок в карман, Малышев проговорил:

– Нас, почему-то, отшибом считают. Всё, что не нужно, сюда сбрасывают. На перевоспитание, что ли? Только мы ведь не колония. Взять вашего Иванова. Ведь здесь граница! Что, не могли вместо провалившегося партийного чиновника, прислать опера? Или, на крайний случай, любого кадровика, но из «конторы»? И то толку б побольше было.

– Выходит, из ваших слов, Василий Трифонович не справлялся?

Майор покачал головой:

– Провоцируете? – уголки рта Малышева приподнялись в неприятной улыбке. – Не выйдет!

Глебский ускорил шаг: а таки инициативу он перехватить не смог.

– Если бы было, кого другого прислать, то, наверняка, прислали. – Наконец, смог найти ответ Андрей Сергеевич.

– И бык давал бы молоко, кабы был коровой. – Едко заметил Малышев.

– И всё-то у вас негативно! – теперь не сдержался подполковник. – Я-то вам, вроде, ничего плохого сделать не успел!

– Извините! – выдохнул Малышев и остановился.