Свет венца

– Но ведь студенты посещали.

– Так-то студенты. Для них даже галёрка специально придумана.

– А элита общества для вас уже не часть народа? Так выходит?

Глеб Иванович рассмеялся:

– Ох, вы и мастер загонять оппонента в угол. Есть чему поучиться. Смертная казнь всё, о чём вы хотели просить меня?

– Нервы не выдерживают. Войдите в моё состояние. Сидеть и ждать, непонятно чего. Да и зачем? Смысл?

– Хорошо, я подумаю над вашими словами. А вот за Фёдора Ивановича отдельная благодарность. Забыл как-то про него в суете. Нужно посетить, узнать, как он? Может, действительно в чём-то нуждается.

* * *

Секретарь убитого Урицкого, Александр Соломонович Иоселевич[9], худощавый юноша неполных двадцати лет, обладатель густых, волнистых кучерей, роговых очков, близорукого прищура глаз и сутулого телосложения к тому моменту вернулся с кладбища, но всего на несколько минут: заскочил в комиссариат, по личному делу. Именно в этот момент его и застал Аристарх Викентьевич (Саша остался внизу, на Дворцовой площади).

Если бы Доронин в ту минуту видел следователя, то был бы крайне удивлён произошедшей с Озеровским переменой. На второй этаж комиссариата поднялся уверенный в себе, даже помолодевший мужчина, твёрдая поступь которого с уверенностью направила его к апартаментам покойного Моисея Соломоновича.

Иоселевич, присев на корточки, рылся в ящике стола, а потому, появление следователя пропустил: тому помог толстый, ворсистый ковёр, который застилал пол приёмной. Хлопок закрываемой дверной створки испугал секретаря. Александр Соломонович резко вскочил с корточек, распрямился, быстро мигая ресницами за стёклами очков, уставился на неожиданного посетителя.

– Сегодня неприёмный день, Аристарх Викентьевич. – Произнёс испуганный Иоселевич первое, что пришло в голову. – Если по личному вопросу, приходите завтра.

Странно, подумал Озеровский, с чего он так нервничает? Вон, как пальцы забегали по отвороту куртки.

– Я не на приём, Александр Соломонович. И не по личному. – Следователь огляделся, нашёл стул, придвинул поближе к столу, тяжело уселся на него. – Я к вам как к свидетелю совершённого преступления.

– То есть? – Не понял, или сделал вид, будто не понял секретарь.

Озеровский извлёк из кармана скомканный платок, вытер потный лоб.

– Жарковато, сил нет. Сердце едва не выпрыгивает. – С последней фразой следователь поднял голову, внимательно посмотрел на секретаря, механически отмечая изменения в поведении последнего. – Меня, и товарища Бокия, интересует, по какой причине посещал данное заведение убийца Моисея Соломоновича, гражданин Канегиссер? Сразу отмечу: не в день совершения убийства. – Платок медленно скрылся в кармане. – Врать не советую: я ознакомился с тетрадью регистрации посетителей.

– Не понимаю, об чём речь. – Иоселевич ослабевшей рукой нащупал стул, придвинул к себе, присел. – Товарищ Урицкий действительно был знаком с инженером Канегиссером. Вполне возможно, знаком и с сыном инженера. А почему преступник приходил сюда? Так, тому имеется объяснение. Скорее всего, убийца посетил комиссариат перед совершением преступления в целях подготовки. Но сие вовсе не означает….

– Перестаньте, Александр Соломонович. – Перебил Озеровский. – Леонид Канегиссер посетил комиссариат двадцать третьего августа, о чём имеется отметка в теради. Я допросил охрану. Они вспомнили, в тот день Моисей Соломонович отсутствовал до позднего вечера. А Канегиссер приходил днём. И пробыл в помещении комиссариата почти час, точнее сорок минут, о чём тоже имеется отметка. Конечно, можно предположить, будто Канегиссер приходил к товарищу Урицкому, ждал его и не дождался. Однако, я думаю иначе. Потому, как мне известно, о том, что вы лично знакомы с убийцей Моисея Соломоновича. Месяц назад, в конце июля, вы имели возможность встретиться с Леонидом Иоакимовичем дома у вашего руководителя, на Васильевском. Мало того, вы вместе с гражданином Канегиссером покинули жилище Урицкого: в том дала показания хозяйка дома покойного Моисея Соломоновича.

Лоб секретаря покрылся испариной.

– Вы что-то путаете.

– Александр Соломонович, – голос следователя слегка потеплел, – поверьте, у меня даже в мыслях нет, вас в чём-то обвинять. К тому же, я прекрасно знаком с вашей ответственной позицией по поводу расстрела Перельцвейга, с которым вы также были хорошо знакомы. Это мужественный поступок. Я понимаю: вы действительно не можете знать, что происходило дома у товарища комиссара. Но вот то, что происходило в этих стенах, – Озеровский обвёл взглядом кабинет секретаря, – знать должны. Итак, меня интересует последний визит Леонида Канегиссера.

– Я….

– Вы были на месте. Это я тоже выяснил. – Аристарх Викентьевич слегка наклонился к собеседнику. – Александр Соломонович, у меня хватка бульдожья, если во что-то вцеплюсь – не отпущу. К тому же, не вижу причин для молчания: вы проходите по делу исключительно в качестве свидетеля. Или мне пожаловаться Глебу Ивановичу? Как понимаете, я выполняю его распоряжение. Итак?

Иоселевич поёрзал по стулу.

– Но это было так давно…

– Что ж, – Следователь сделал вид, будто собирается покинуть помещение, – будете обо всём рассказывать товарищу Бокию, лично, после моей докладной. Сомневаюсь, что после вы останетесь на данном посту.

– Хорошо! – Выдохнул Иоселевич, и весь осел на стуле, будто сдулся. – Я расскажу. Действительно, Леонид Канегиссер был здесь в августе сего года. – Озеровский отметил: дрожь в руках секретаря усилилась. – Двадцать третьего Канегиссер приехал ближе к вечеру, что-то около четырёх, или в половину пятого. – В шестнадцать сорок, мысленно отметил Озеровский, припомнив запись в тетради посещений. – Он хотел встретиться с Моисеем Соломоновичем, однако того, как вы правильно заметили, не оказалось на месте. Данный факт взбесил Канегиссера. Я пытался его успокоить, однако он не пожелал меня слушать. Перешёл на крик. Матерился, что для него несвойственно. Вы правильно сказали, я знал Канегиссера ещё до покушения. И с его другом, Перельцвейгом, был хорошо знаком. А как иначе, ежели, когда я приезжал на дом к Моисею Соломоновичу, то постоянно натыкался на физиономию последнего. Потом этот глупый заговор в Михайловском училище… Урицкий повёл себя, как влюблённый мальчишка: никак не желал подписывать распоряжение о расстреле. После пил, по-чёрному. Вы говорите, его не было двадцать третьего. Да его четыре дня не было в комиссариате. – Неожиданно зло выпалил Иоселевич. – Приходилось придумывать, выкручиваться, мол, Моисей Соломонович выехал куда-то и затем-то. А на самом деле он дома валялся, в стельку пьяный. А тут этот прибежал. Истеричка! Кричит, руками машет. Понятно дело, из-за Перельцвейга. Ну, я и послал его, куда подале. Он ещё пуще орать начал. Пришлось вытолкать в шею.

– Что кричал?

– Не помню. Что-то о предательстве и мести. Вёл себя, как ревнивая баба.

Слишком много говорит, моментально отметил Озеровский, скорее всего, врёт. Однако, складно, видно готовился.

– После вы встречались с Канегиссером? Хотя бы мельком?

– Нет. – Уверенно ответил помощник комиссара внутренних дел.

Вторично врёт. – Тут же сделал зарубку в памяти следователь. – Старик – лифтёр утверждает, Канегиссер общался с ним в день смерти Урицкого. Причём, не просто общался: убийца поинтересовался, когда прибудет комиссар? И Иоселевич ему ответил. Если бы промеж них была ссора, как утверждает помощник, то никакого бы диалога в тот день не состоялось.

– Понятно. Александр Соломонович, а что вам известно о гражданине Свиридове Степане Фёдоровиче?

Озеровский задал вопрос наобум, просто так, пока обдумывал иной ход. Но именно этот вопрос, как понял следователь, испугал помощника комиссара более всего.

Густые ресницы секретаря за стёклами очков несколько раз испуганно моргнули:

– Простите, о ком?

– Об инженере – путейщике, что проживает в «толстовском доме».

– Не знаю, о ком речь. А кто это?

– Друг гражданина Канегиссера. Ничего о нём не слышали?

– Нет.

– Ну и ладненько. – Всё, сказал сам себе Озеровский, я на верном пути. Больше допрашивать нет смысла. Я знаю главное. – Как говорится, пора и честь знать.

Аристарх Викентьевич встал, протянул руку:

– Простите, что потревожил. Но такова служба. Кто-кто, а вы-то знаете, как у нас происходит.

Александр Соломонович протянул руку в ответ. Та оказалось до противного мокрой и липкой.

Спускаясь по лестнице, следователь мысленно попытался «закрыть логическую цепочку». Однако, из того ничего не вышло.

Иоселевич близко знаком с новым дружком Канегиссера, рассуждал Озеровский. И тот дружок, Свиридов, вдруг, неожиданно, устремляется в Москву, прям перед покушением на Ленина. Одновременно, тут, в Петербурге, происходит покушение на Урицкого, в котором, вполне возможно, принимают активное участие служащие комиссариата и Петросовета. Но это пока допуск. Теперь Иоселевич. Мог он руководить операцией по убийству Урицкого? – Аристарх Викентьевич на секунду замер на ступеньке. – Ответ отрицательный. Иоселевич не та фигура, чтобы разработать такой широкомасштабный план. Скорее всего, он исполнитель. Но тогда кто стоит за заговором? Петросовет? ПетроЧК? А, может, еврейская община? Почему община? Да потому, что в этом деле многое завязано на евреях, раз. Второе, Урицкий, в последнее время, тесно контактировал с синагогой. Зачем? Для чего? Особенно, если учесть, что убийца – еврей, убитый – еврей, Иоселевич тоже еврей. И расстрелянный по приказу еврея Урицкого Перельцвеёг тоже еврей. Прям, какая-то еврейская карусель получается.

* * *

Александр Соломонович, спрятавшись за тяжёлой портьерой, глядя в окно, отметил, как следователя встретил у входа в здание комиссариата незнакомый молодой человек, который, судя по всему, специально ждал именно Озеровского. Старик и юноша о чём-то поговорили, с минуту, после чего Аристарх Викентьевич направился в сторону ожидавшего авто, а юноша, пешком, устремился в сторону арки, ведущей на Морскую улицу. Едва машина ПетроЧК тронулась с места, как товарищ Иоселевич тут же кинулся со всех ног вниз по лестнице.

* * *

Яков Михайлович не поленился, сам, лично, прошёл в кабинет секретаря Президиума ВЦИК Варлаама Александровича Аванесова.

– Не отвлекаю? – Присел напротив, так, чтобы промеж них оставался стол.

Председатель ВЦИК считал себя отменным психологом: расположившись, таким образом, он, как бы, на минуту, поставил себя на один уровень с секретарём. Чем, якобы, возвысил того в собственных глазах.

Сын армянского крестьянина, волею судьбы, ставший одним из руководителей молодой, Советской республики, оторвался от бумаг, сквозь линзы таких же, как и у Председателя, очков, вскинул усталый, опустошённый взгляд на Свердлова.

– Да нет. Что-то случилось?

– Как сказать… – Крепкие пальцы Председателя ВЦИК подхватили лежащий на столе карандаш, принялись его крутить. – Как думаешь, Варлаам, ВЧК, самостоятельно, справится с контрреволюцией?

– В смысле? – Не понял Аванесов. – Борьба с врагами революции – прямая обязанность чекистов.

– Я не о том. – Поморщился Яков Михайлович. – Контра стала более активной. Более опасной. Они уже прошли переходный этап от подготовки к вооружённому сопротивлению. Моисей и Ильич яркий тому пример. Сегодня враг мелкими актами не довольствуется, делает попытки пробиться и в армию, и на флот, на передовую. В том числе, и в саму ВЧК.

– Там Дзержинский.

– Да, ты прав. Там Дзержинский. И он знает, что делает. Однако, Феликс не всемогущ. Вспомни июль.

– Есть основания для недоверия Дзержинскому?

– Снова глупости говоришь. – Свердлов сделал вид, будто оскорбился. – Как можно не доверять Феликсу? Если не верить ему, то кому тогда можно верить? Я о другом толкую. Мы пришли к тому, что скоро будем вынуждены объявить о начале террора по отношению к врагам революции. Нет у нас иного выхода. А сил у ЧК, провести такое масштабное дело в жизнь, как, на мой взгляд, маловато. Да и те раздёрганы враздрай. И бандитизмом нужно заниматься, и воровство процветает, беспризорники карманы шмонают, только держись. Про бытовые преступления вообще молчу: не до них. Да что бытовые, если даже дело Володарского два месяца не могут до ума довести. И обвинить никого нельзя: люди работают, чуть ли не круглосуточно, с ног валятся. А тут ещё начнутся проблемы с армией и флотом. Думаешь, командиры полков и кораблей так сразу возьмут и станут во фрунт перед ЧК? Ха, как бы ни так.

– Так, может, взять да и расширить полномочия ВЧК?

– Расширить можно. Только каков будет эффект? Возвращаемся к самостоятельности командиров. Нам сейчас только скандалов промеж своих не хватало. А они будут! И ещё вопрос: а если в самом ЧК появятся враги? Они ведь, фактически, бесконтрольны. Нет, Варлаам, тут следует подумать. Поступить так, чтобы и ВЧК не обидеть подозрениями, и установить над ним контроль. Точнее, даже не так. Помочь им.

Аванесов стянул с переносицы очки, принялся протирать линзы специальной салфеткой, которую секретарь прятал в верхнем ящике стола.

– А если создать параллельный ВЧК орган по борьбе с контрреволюцией в воинских частях и на флоте? – Неуверенно озвучил Варлаам Александрович идею Свердлова и Троцкого.

Ну, наконец-то! – Яков Михайлович аж напрягся всем телом, хотя, внешне было незаметно. – Давай, продолжай! Веди мысль до конца!

И Аванесов довёл.

– Что если на базе военных советов в армии и на флоте создать единый, всеобщий военный совет по борьбе с контрреволюцией внутри армейских и флотских структур? А возглавит его пусть Лев Давидович. Он ведь и так нарком по военным делам. Ему и карты в руки.

Слава богу, – мысленно выдохнул Яков Михайлович. Вслух же произнёс следующее:

– Что ж, предложение любопытное. Я бы даже сказал, приемлемое. Только вот, поддержит ли его ВЦИК?

– Могу поговорить с товарищами. Прощупаю, так сказать, почву. Сообщу результат.

– Да, не зря я к тебе заглянул, Варлаам. Не зря. Голова! Только с опросом не затягивай. Сможешь всё сделать до заседания ВЦИК? Кстати, Кобозев в Москве?

– Пётр Алексеевич? Да, видел утром.

– Значит, должен быть где-то тут. Пойду искать. А ты, Варлаам, молодец! Не зря, не зря я тебя выделил из других. Голова!

* * *

– Варвара Николаевна, как это понимать? – Срывающимся голосом едва не кричал секретарь Председателя ПетроЧК в телефонную трубку. – Ко мне только что приходил Озеровский. С допросом!

– Кто приходил? – Чувствовалось, на другом конце провода крайне удивлены услышанным.

– Озеровский.

– С какого…. Так, успокойтесь! Что его интересовало? Какие вопросы задавал? Что вы ему рассказали? Да перестаньте скулить!

Иоселевич с трудом собрал душевные силы в кулак, и, через минуту, более – менее, внятно, описал диалог, происшедший промеж ним и следователем.

– Вы уверены, что Озеровский употребил в разговоре именно фамилию Свиридова?

– Об чём и речь!

Внутри Варвары Николаевны всё оборвалось.

Такого удара она никак не ожидала. Но как? Как старик смог выйти на инженера? Откуда? Точно не от Канегиссера: ни на одной странице допросов студента фамилия путейца не сверкает. Да она и не может сверкнуть, потому, как Канегиссер не имеет никакого понятия о том, чем Свиридов занимается на самом деле. А личные связи студент всеми силами старается скрывать. Но ведь откуда-то Озеровский вынюхал Свиридова! – Рука с силой сжала трубку. – Это полный провал. Катастрофа.

Так, нужно действовать. Может, созвониться с Зиновьевым? Пустое: тот только ещё больше перепугается. Начнёт орать, топать ногами. И всё без толку. Действовать надо самой. Опять самой… Господи, как она устала тянуть лямку за мужиков!

Так, что делать?

Первое: ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Озеровский встретился с Бокием. Судя по всему, информация о Свиридове к Озеровскому поступила сегодня, и Глеб о ней ничего не знает, иначе бы приехал вместе со стариком. Опять же, старик старой закваски: не перепроверив фактов, не идёт на доклад к начальству. Это она давно заметила. А сие означает, что у неё имеется временной люфт.

– Озеровский был один?

– Нет, – выдохнул на другом конце провода Иоселевич, – с молодым человеком, мне не знакомым.

С новеньким, – догадалась Варвара Николаевна.

– Но тот оставался внизу. – Тут же вспомнил помощник Урицкого. – И как только Озеровский вышел из здания комиссариата, они разошлись в разные стороны.

Слава Богу!

– Озеровский давно уехал?

– Минут двадцать тому.

– У нас его нет.

– Поехал в синагогу. Часовой, у входа, слышал, как Озеровский разговаривал с тем, незнакомцем.

– Понятно. Сидите на месте. Я перезвоню.

Яковлева кинула трубку на рычаг. Так, Озеровский поехал в синагогу, с Глебом не увидится часа полтора: на Гороховую, как доложил Геллер, неожиданно завился один из хороших знакомых Канегиссера, некий Борис Розенберг. Бокий проводит его допрос. Как заметил Сенька, паренёк «обмочился от страха», потому и притопал. Данная фамилия Варваре Николаевне ни о чём не говорила, а потому, она решила, что со стороны Розенберга ей ничто не угрожает, и на допрос не пошла. И, как оказалось, правильно поступила. Теперь можно (и нужно!) с толком воспользоваться данным моментом.

* * *

Официальный бюллетень № 7 о состоянии здоровья В. И. Ленина (Ульянова)

1 сентября 1918 года, 7 часов вечера.

Пульс – 125, полный, дыхание – 34, температура – 38. Больной более вял, в зависимости от повышения температуры. Входные раны без признаков воспаления. Повышение температуры находится в зависимости от всасывания крови, налившейся в полость плевры и в область перелома плечевой кости. Общее состояние больного позволяет приступить сегодня вечером к исследованию рентгеновскими лучами доктором Будиновым.

В. Д. Бонч – Бруевич

* * *

Доронин, с тоской во взгляде, наблюдал за тем, как Бокий, Антипов, Рикс и Отто ведут допрос молодого человека, в студенческой тужурке. Тот сидел на привинченном к полу табурете, посреди камеры, следователи расселись таким образом, чтобы допрашиваемый оказался как бы внутри квадрата, от чего тому приходилось постоянно вертеть кучерявой головой.

Демьян Фёдорович хотел, было, откинуться на спинку стула, но тот так заскрипел под ним, что матрос, тут же, принял прежнюю позу, извиняющимся взглядом глянул на Бокия, мол, больше не повторится. Тот покачал головой.

– Итак, ваше имя Борис Розенберг? – Вопрос прозвучал с левой руки задержанного, от Отто.

– С..сссовершенно верно. – Слегка заикаясь, ответил молодой человек.

– Студент? – Вопрос от Рикса, со спины.

– Да.

– Где обучаетесь? – Снова вопрос от Отто.

– П..политехнический институт, четвёртый курс. – Доронин обратил внимание на то, что юноша вёл себя спокойно и уравновешенно: руки не дрожали, не сжимались в кулаки, спокойно лежали на коленях. Голос не вибрировал. А заикание, судя по всему, от рождения. – Учился вместе с Леонидом К…Канегиссером.

– Причина, по которой явились к нам? – Вопрос от Бокия, справа. Голова студента тут же повернулась на голос.

– Хочу дать добровольные показания.

– Об чём? – Вопрос от Антипова, по центру. Заместитель Бокия сидел за столом, вёл протокол допроса.

– О Канегиссере.

– Только об нём? – Антипов макнул перо в чернильницу.

– Ну, как сказать…

Потёк. – Доронин мысленно отметил, как у студенты дрогнули колени.

– Изъясняйтесь конкретно. Для чего пришли в ЧК? – Вопрос от Бокия.

– Не захотел, чтобы вы провели меня через весь город, под конвоем.

Антипов капнул чернилами на лист, тихо выругался. Бокий только покачал головой: мол, пока пиши начерно, потом перепишешь.

– С чего вы решили, будто мы поведём вас через весь город? – В камере раздался глуховатый голос с характерным прибалтийским акцентом: Отто.

– Я… – Розенберг бросил взгляд на Отто, потом на Рикса, остановился на Антипове. – Я познакомился с Канегиссером год назад. Во время «Корниловского мятежа»[10]. В то время я работал секретарём специальной комиссии «по ликвидации дела Корнилова». Леонид Иоакимович часто присутствовал на наших заседаниях. Простите, на заседаниях комиссии.

– В качестве кого присутствовал? – Вскинулся Рикс. – В качестве секретаря Керенского?

Опаньки, – брови Глеба Ивановича сошлись на переносице, – ай да Александр Юрьевич… Вот тебе и юридическая подготовка! Хорошо, что мальчишка начал волноваться, и не заметил такой оплошности. А то чтобы о нас подумал? Впрочем, какая оплошность – обыкновенная, отвратительная халатность.

– Нет. – Словно читая мысли Бокия, отозвался допрашиваемый. – Леонид Иоакимович присутствовал в качестве представителя юнкеров Михайловского училища. После мы долгое время не встречались. По весне дошли слухи, будто он бросил Михайловское, но мне как-то с трудом в то верилось. Однако, так оно и было. Он сам подтвердил. Мы с ним увиделись два месяца назад, в июле. Столкнулись совершенно случайно. Не поверите, на Невском. – Розенберг улыбнулся, впрочем, тут же вновь стал серьёзен. – Леонид был весь какой-то нервный, издёрганный. Возбуждённый. Помню, прошли к Неве, сели на ступеньки. Лёня всё время вёл себя странно: осматривался, будто боялся, что за ним следят. Говорил тихо, еле слышно. Впрочем, то, что он мне тогда сказал, действительно нельзя было озвучивать в голос.

– О чём говорил Канегиссер? – Выстрелил вопросом Бокий.

Резкий поворот головы студента.

– Д…Дословно, не помню.

– Перескажите то, что помните.

Студент прокашлялся, поправил на себе куртку.

– Говорил, Советской власти осталось жить всего ничего. Сказал, будто располагает точной информацией о том, что скоро союзники объединят свои силы с чехословаками, и тогда, когда власть Советов рухнет, нам, – Розенберг замер, поняв, что сболтнул что-то не то, – простите, но, это он так сказал, что, мол, нам нужно будет срочно создать государственный аппарат управления Россией, под руководством Комитета Учредительного собрания.

– Почему именно Учредительного собрания? – Вопрос задал Рикс.

Студент повёл плечами.

– Не знаю. Может, верил в него.

– Вам, лично, какой пост предложен? – Вопрос от Антипова попал в «яблочко», Бокий, по тому, как вздрогнул задержанный, отметил данный факт.

– Мне? Мне ничего.

– Врёте! – Не сдавался Антипов. – Испугались, что арестованный Канегиссер первым расскажет о том, что он вам предлагал. Именно потому и прибежали, с повинной. Станете отрицать? На полчаса прекратим допрос, побеседуем с вашим другом.

Плечи студента обрушились, обмякли.

– Мне было предложено стать комендантом одного из Петроградских районов, по собственному усмотрению.

– Согласились? – Продолжал «давить» Антипов.

– Нет, что вы! – Молодой человек резко затряс головой.

– И, тем не менее, его выслушали?

– Да там ничего толком-то и не было предложено. – Голос подследственного взлетел под потолок. – Сказал, мол, давай, и всё. А что всё? Что всё? Я его спрашиваю, а он молчок. Мол, пока сиди и жди. Думай. Надумаешь, дадим денег, немного, но, выживешь.

– И вы дали согласие? – Ай да Антипов…

– Да нет же! – Розенберг вскочил на ноги. – Он спросил номер моего телефона. Записывать не стал, сказал, и так запомнит. Через несколько дней позвонил, назначил свидание на Рождественской улице. Номер дома не помню, потому, как я не пошёл, а оттого и запоминать не стал. Я же сразу понял, что всё это мальчишество и не более того. Больше он мне не звонил, и до августа мы с ним не встречались.

– Сядьте! – Приказал Отто. – И не прыгайте тут.

– Когда вы в августе встретились с Канегиссером? – Вопрос перехватил Бокий.

– Недавно. Дней десять, или пятнадцать назад.

– Точнее?

– Кажется, пятнадцатого, или семнадцатого августа.

– А вот с этого момента, пожалуйста, подробнее.

* * *

– Сенька, – Варвара Николаевна первой вышла на улицу, огляделась по сторонам: никого из знакомых на залитой вечерним, уходящим ко сну солнцем, улице не наблюдалось, – мне нужен человек, который смог бы выполнить одну просьбу. Из блатных.

– Зачем кого-то искать? – Чекист смачно сплюнул на камень тротуара. – Скажи, я сделаю.

– Если бы мне нужен был ты, я бы так и поступила. Кого посоветуешь?

– Смотря, что? – Геллер буравил Яковлеву прищуренным взглядом.

– Ясно. – Зло выдохнула Варвара Николаевна. – По-хорошему, значит, помочь не желаешь? Что ж, Семён, сам себе горб заработал. Словом, так: чтобы завтра предоставил всё, что изъял на квартире Канегиссеров. По описи!

– Так я чего? – Вмиг присел до того наглый молодец. – Я с радостью. Только скажи, что хочешь, чтоб мне было об ком подумать, а там я быстро соображу.

– Ты дай верного человека, а с ним я сама разберусь. А тебе, Семён, лучше нос не совать в мои дела. И думай скорее: мне человек нужен, прям сейчас.