Свет венца

– Нинка, ты чего? – Санька никак не мог выйти из состояния растерянности. – Я же нёс тебе. И ты ждала меня.

– Да, ждала. – Голос доносился до Сашки глухо, с трудом. – Только ты шёл ко мне другой. И когда увидел меня, то подумал обо мне, как о другой. И не говори ничего, я знаю! Я видела твой взгляд, твои глаза.

– Ну, так, и что, что видела? – Мичурин, наконец-то, пришёл в себя, вскипел. – Дура! Ты что ж, решила, будто я нёс всё это только из-за того, что того… С тобой… А теперь ты, вроде, как грязная, а я побрезгую? Да ты… Да как у тебя язык повернулся! Это я нёс просто тебе! Понимаешь, просто! И мне не важно, что там было. Нет, конечно, важно, но не так, как… Вот же, запутала меня совсем! Понимаешь, главное, ты есть! Понимаешь? ТЫ! У меня ведь, кроме тебя, никого не осталось. Совсем никого! А ты тут всякую ерунду городишь! А ну-ка, быстро ставь чайник. И перестань мотать сопли на кулак. Пировать будем. Но недолго. Мне ещё на Гороховую поспеть нужно.

Нина замерла в дверях.

– А ты… Ты ещё ко мне придёшь?

Саша услышал такую тоску в голосе девушки, что ему стало не по себе. Аж, скулы свело судорогой. Юноша отвернулся, окинул столовую долгим, пристальным взглядом и вдруг, неожиданно даже для себя самого, произнёс:

– Как смотришь, если я к вам переселюсь? А то у Аристарха Викентьевича диван скрипучий и больно давит пружинами на рёбра. Да и семья большая. Неудобно. А у вас своя охрана появится. – И тут же наигранно – весело добавил. – Продпаёк пополам.

* * *

На сей раз Григорий Евсеевич встретил любовницу не в личном кабинете, в Смольном, а в парке бывшего института благородных девиц, где, в ожидании сотрудницы ПетроЧК, товарищ Зиновьев нервно вытаптывал дорожки, заложив руки за спину.

– Что Канегиссер? – С ходу поинтересовался Председатель Совнаркома Петроградской трудовой коммуны, завидев женщину.

– Пока никак. – С ходу выпалила Варвара Николаевна, едва не упав в объятия мужчины. – К нему никого не допускают.

Взгляд Зиновьева оледенел.

– Ты… Ты понимаешь, что говоришь? Ты же обещала, что всё будет в полном порядке?

Голос Григория Евсеевича едва не сорвался на хрип.

– Бокий запретил допуск до мальчишки всем, кроме Рикса и Отто. Мало того, Канегиссера перевели в одиночку. Нужно ждать.

– Мы не можем ждать! – Зиновьев буквально кипел. – Ты должна была ликвидировать пацана ещё до приезда Феликса! Напомнить твои слова?

– Должна! – Вспылила, в свою очередь, Варвара Николаевна. – И всё для того сделала! Только не вышло!

– Ты… – Тонкий палец ударился в упругую женскую грудь. Твёрдо ударился, без всякого чувства. – Лучше помолчи! Ты не понимаешь, что происходит.

Рука Зиновьева принялась суетливо рыться в карманах брюк, от чего Председатель Петросовета изогнулся, словно гад ползучий. Женщина с трудом нашла в себе силы, скрыть брезгливость на лице, глядя на то, как взрослый мужик ведёт себя, будто нашкодивший гимназист.

Григорий Евсеевич распрямился, протянул ленточку телеграфа.

– Читай. Вслух!

– Бокию. Зиновьеву. – Принялясь вчитываться Варвара Николаевна, пропуская сокращения «зпт» и «тчк», и добавляя, по смыслу, предлоги и союзы там, где те отсутствовали. – В связи с углубившимся сопротивлением белой реакции, принято решение о превращении Советской республики в единый военный лагерь. Решение ВЦИК будет опубликовано на днях. Незамедлительно приступить к поиску и изоляции, вплоть до ликвидации, всех контрреволюционных элементов. О каждом шаге ПетроЧК и Петросовета докладывать ежедневно в Совнарком, ВЦИК, ВЧК. Подпись: Дзержинский, Свердлов.

Варвара Николаевна с недоумением подняла глаза на любовника:

– И как это понимать?

– А так, дорогая моя! – Язвительно, перегаром, выдохнул любовник. – Спелся наш Яков с твоим Феликсом. Понятно? В одну дуду теперь дуют! – Зиновьев сплюнул на землю, растёр плевок каблуком сапога. – Сговорились, суки.

Яковлева с силой сжала ленту в кулаке.

– Не трясись. Это ещё ни о чём не говорит.

– То есть как? – Вспыхнул Григорий Евсеевич.

– Думай логично, Гриша. – Варвара Николаевна понизила тон. – Наш план сорван. Ленин жив. Дзержинский остался при власти. Но ещё не всё потеряно. Могло быть хуже. Слава богу, Феликс поверил в заговор и в иностранное вмешательство, и не стал рыть глубже.

– А Свердлов?

– А что Свердлов?

– То есть как что? – Выплюнул в мате очередной фонтан злости Зиновьев. – А что если Яков заговорит?

– Зачем? – В недоумении выдохнула Яковлева. – До стенки дело не идёт. Верёвка его горло ещё не жмёт. С какой стати Свердлову нас продавать? Нет, Григорий, Яков будет молчать. Мы для него дойная корова, дои, сколь хошь. Кто ж ему ещё, окромя нас, принесёт рыжьё? К тому же, развяжет язык, самому придётся отчитаться за то барахло, что получил из наших рук. А это, – Варвара Николаевна сделала красноречивый жест большим пальцем левой руки вкруг шеи, – петля.

– Так-то оно так. А, ежели, прижмут?

Яковлева развернула ладошку, с зажатой в ней телеграфной лентой:

– Смотри, кто подписался. Свердлов по-прежнему во власти.

– В подконтрольной власти! – выдохнул Зиновьев.

Тут Варвара Николаевна была вынуждена согласиться.

– Так чё дале будем делать? – Григорий Евсеевич топтался на месте, будто конь в стойле.

В нужник что ли хочет? – мелькнуло в голове женщины, чтобы тут же данная мысль испарилась.

– Дале – затихним. – Сказала, будто отрезала Варвара Николаевна. – Подождём, чем всё кончится.

– А как быть со Свиридовым? Он же в Москве. В самом центре событий и с саквояжем… Ошь ты Боженька мой… А тут ещё Канегиссер, будто гвоздь в жопе торчит! Ты хоть понимаешь, если арестуют путейщика, любые его показания нам кость в горле?

– Хватит трястись! – Сквозь зубы прошипела Варвара Николаевна. – Кто его арестует? Кто об нём знает? Ты да я.

– А «побирушка»? А Иоселевич?

– За Андроникова не беспокойся: он калач тёртый.

– А Иоселевич? – Ядовито заметил Зиновьев. – Говорил тебе: давай и с ним делиться. Нет же, – Григорий Евсеевич принялся передранивать Яковлеву, – он из идейных, из ненависти к Урицкому… Вот теперь и загремим по идейному!

– Заткнись! – Прошипела Варвара Николаевна. – С Иоселевичем сама разберусь. К тому же, он про твою роль в этом деле ничего не знает.

– А ежели догадывается?

– Догадки к делу не пришьёшь.

Женщина брезгливо передёрнула плечами: господи, с кем связалась. Невольно сравнила Зиновьева с Бокием. Сравнение оказалось явно не в пользу последнего.

– Что делать? Что делать? – Председатель Петросовета сунул руки в карманы куртки – кожанки, вынул, вновь сунул. – А может нам того…. Всех…

Не сказал, выдохнул Зиновьев.

Варвара Николаевна на миг задумалась. В чём-то Григорий прав. После происшедшего, точнее, после провала операции, вести дела по-прежнему не имело смысла. Бокий и так косо смотрит, подозревает. А потому, убивать Андроникова и Иоселевича не имеет никакого смысла: вызовет лишние подозрения. Но как-то избавиться от них нужно. Вопрос: как?

Председатель Петросовета видел: в глазах любовницы замелькали, сталкиваясь и теснясь, некие мысли.

– Что надумала?

Женщина вскинула красивую головку.

– Свердлов и Дзержинский никогда промеж собой мира не найдут. Бояться следует другого: выздоровления Ленина. А все эти мансы… – Тряхнула лентой. – Всё одно, рано или поздно, схарчит друг друга. – Изящная фигурка Яковлевой напряглась в струну. – До той поры нам след изолировать всех, кто имел хоть какое-то отношение к нашему делу.

– Убить?

– Я сказала изолировать.

– Аааа… Понимаю, понимаю. И Андроникова?

– Его в первую очередь. – Ответила Яковлева, притом, подумав: ни черта ты не понял, Гриша.

– А как жжешь после…

– После будет после! – Отрезала Варвара Николаевна. – Дважды в одну реку не войти. След другое придумать. Да и в Москве, до того часа, всё должно успокоиться.

– А Иоселевич?

– Иоселевич вне подозрений: его подписи нет ни на одном документе. – Варвара Николаевна рассмеялась. – Идейный то идейный, а хвосты подчистил получше нашего. – и тут же серьёзно добавила. – Его трогать не станем. Ты лучше сделай ему перевод в Москву. Пусть там успокоится, остепенится. А придёт время…

Варвара Николаевна сунула руки глубоко в карманы кожаной тужурки, задумалась. Молнией, вспышкой, одна за другой вспыхивали в голове мысли, главную из которых с трудом пыталась выцепить.

Зиновьев вытянулся напротив любовницы.

– Чего замолчала?

– Думаю. В отличие от тебя. Без обид: вижу, вон, губёшки ужо набрякли… Повесить дело на Иоселевича у Бокия не получится: тот занимался исключительно перераспределением заключённых в Кронштадт, в связи с перезагруженностью мест в «Крестах» и на Гороховой, и только! К тому же, по документам выходит, всеми переводами занимался один Моисей, а Иоселевич выполнял его приказы: на каждой бумаге имеется подпись только одного человека – Урицкого. Что снимает с Иоселевича все подозрения. А вот отпускал контру руководитель Кронштадтской ЧК Андроников. Человек…

Варвара Николаевна глубокомысленно замолчала.

– Человек Дзержинского. – Зиновьев догадался, куда клонит хитрая женщина.

– Именно. – Острый кончик язычка Варвары Николаевны нервно пробежал по сухим, тонким губам.

– Эк какая ты шалава умная. – Зиновьев в восхищении воздел обе руки к небу. – Да мы ж, благодаря «побирушке», прижмём Феликса! Самого «Железного Феликса»! Господи, ты меня услышал!

– Эк куда хватанул, я бы особо на сие не рассчитывала. – Тут же попыталась остудить пыл Председателя любовница. Впрочем, то было бесполезно.

Григорий Евсеевич, что называется, завёлся. Руки Председателя сами собой нервно тёрлись одна об другую, ножки едва не выписывали кренделя.

Глаза товарища Зиновьева расширились до неприличия.

– Ну, баба, ну мозга… Как думаешь, а что ежели мы придавим не только Дзержинского, а и Якова? С помощью Свиридова? А что, пусть даст показания супротив Свердлова.

– Дурак ты Гриша. – Со слюной выплюнула презрение женщина. – Хочешь стразу с двумя гигантами бодаться? Смотри, как бы самому шею не свернуть. Яшка вон тоже хотел как можно скорее занять место Старика, и что из того вышло? Нет, Гришуня, мы в большую власть будем идти медленно, маленькими шажками. Шажочками. Постепенно убирая неугодных людишек. Начнём с Феликса, Яков поможет. Потом сдвинем Якова, а его скинуть, в свою очередь, нам поможет Лев[7]. Я ведь не зря перед самым отъездом в Питер имела с ним разговор. Тот тоже ждёт своего часа. Людей подбирает, подкармливает. Нет, Гришуня, с данной минуты мы станем действовать медленно и осторожно. Сейчас любой неправильный шаг нам не с руки. А посему, единственно, кого следует ликвидировать, так это Свиридова: он пешка, связник. Сути дела не знает, но знаком со всеми концами. Вот он действительно для нас представляет угрозу. Но убивать его след не в Москве: убьют в столице, где ситуацию контролируют Петерс с Дзержинским, неизвестно, куда приведёт следствие. Порешить нужно в пути, тело сбросить с поезда. И концы в воду!

– Ну да, ну да… – Суетдиво согласился Зиновьев. – Только вот вопрос имеется: а где потом найдём надёжного связного?

– А нам связной больше не понадобится. Обрываем все нити, ведущие к Свердлову.

– Яшка жадный. Сейчас промолчит. Однако, после, когда всё стихнет, всё одно станет на горло давить, чтобы возобновили поставки камней и золота.

– Вот когда поутихнет, тогда и станем решать, что и как. Сегодня главное вылезти из того болота, что нас засасывает. А что будет завтра, даже Богу неизвестно.

– Согласен. Хотя, жаль, что оборвётся влияние на Свердлова. – С сожалением выдохнул успокоившийся Зиновьев. – Ну, да голову брить – волос не жалеть.

– Теперь о нас с тобой. – Проигнорировала последние слова любовника Варвара Николаевна. – С данной минуты – порознь. Любая сплетня нам ни к чему. Не звони. Сделаем вид, будто промеж нас чёрная кошка пробежала. Костери меня, особенно при Бокие, на чём свет стоит. Обвиняй в плохом ходе расследования по делу Моисея. Вешай всех собак. Нам сейчас Бокий нужен, как союзник, а не враг, а битых жалеют. Когда будет необходимость, сама тебя найду, только не здесь: в Смольном, слишком много любопытных глаз и ушей. Всё, прощай.

* * *

Глеб Иванович и Озеровский поднялись по ступенькам крыльца, промеж каменных, мордастых, гривастых львов. Аристарх Викентьевич аккуратно, костяшками пальцев, постучал в дверь:

– Откройте, пожалуйста! Мы из ЧК. Я у вас сегодня уже был.

Бокий усмехнулся: будь на месте старика Доронин, тот бы грохнул кулачищем в косяк, после чего, не спрашивая, рванул дверь на себя. Власть.

Створки распахнулись. На пороге стояла старушка, божий одуванчик. Ручки на груди, в глазах испуг.

– Проходите, проходите… Ой, что ж будет, что ж будет? – Стонала женщина, провожая гостей в столовую. – Как жешь оно то после… И куда нам теперь? Старик то у меня совсем хворый, прислуга распоясалась… Времечко..

– Простите, как ваше имя – отчество? – Глеб Иванович прошёл в залу, одновременно, столовую, вытянул из-за круглого стола стул, присел на него. Огляделся. Да, богато жил товарищ Урицкий. И хрусталь в буфете, и часы башенные в углу, и стулья мягкие. Камин в углу. Золотые, по нонешним временам, дровишки колодцем сложены. И хозяйка дома при параде: чистенькая, в фартучке, белом, накрахмаленном. Ты погляди, на что картошку переводил Моисей Соломонович, в голодном то Питере[8].

– Арина Спиридоновна.

– Так вот, Арина Спиридоновна, о том, как с вами будет дальше, поговорим позже. В беде не оставим. А, пока, расскажите нам вот об этом молодом человеке.

Бокий извлёк и кармана пиджака фото Канегиссера, протянул хозяйке дома.

– Вы подтверждаете, что узнали именно этого человека, когда вам сегодня предъявил фотографию наш сотрудник?

Женщина всхлипнула.

– Они… Они приезжали к Моисею Соломоновичу.

– Хорошо. – Глеб Иванович вытянул из кармана второе фото. – А этот юноша бывал в вашем доме?

Старушка взяла фото Перельцвейга. Руки задрожали.

– Володя… Володенька…

Из глаз брызнули слёзы.

– Насколько я понимаю, вы знакомы с этим молодым человеком?

– Да, это Сельбрицкий Владимир Борисович, друг Леонида Акимовича.

– Скажите, кто первым посетил дом товарища Урицкого? Канегиссер или его друг?

– Первым у нас побывали Леонид Акимович. – Старушка успокоилась, а потому отвечала внятно, чётко. – А Владимира Борисовича они привели по лету. После Моисей Соломонович подружились с Владимиром Борисовичем. Тот часто оставался у нас ночевать. Пока… – Морщинистая рука прижалась ко рту. – Пока его не расстреляли. Десять дён тому.

– Моисей Соломонович сильно переживал смерть друга? – Прозвучал за спиной Бокия голос Озеровского.

– Очень. – Женщина смахнула слезу со щеки. – Перестал есть. Два раза напился. Да так, что на ногах не стоял. Чуть не отравился.

– Леонид Акимович в те дни бывал в вашем доме? – Продолжал допрос Аристарх Викентьевич.

– Приезжали. Один раз, дён пять назад. Поздно. Ночью. Кричали, очень кричали друг на друга там, – рука указала в потолок, – в кабинете Моисея Соломоновича. После Леонид Акимович выбежали, крикнули, что ненавидят Моисея Соломоновича, и убежали. Больше их не было.

– Скажите, непосредственно перед смертью Сельбрицкого, Леонид Акимович посещал ваш дом?

Старушка отрицательно качнула седой головкой.

– Нет, приезжали за неделю до того. А потом вот только когда поссорились.

– В предпоследний раз Леонид Иоакимович приезжал один?

– Приехали одни.

– То есть… Вы хотите сказать, приехал один, а уехал с кем-то?

Старушка не сей раз качнула головой утвердительно.

– С кем?

– С помощником Моисея Соломоновича. С Сашенькой. – Озеровский перекинулся взглядами с Бокием: Иоселевич Александр Соломонович. – Очень обходительный молодой человек. Он тогда приехал вместе с Моисеем Соломоновичем. Прошли наверх, в кабинет. Долго разговаривали. А тут и Леонид Акимович нагрянули. Моисей Соломонович и Сашенька спустились. Покушали. Леонид Акимович кулебяку привёз. Моисей Соломонович очень любили кулебяку. Водочки выпили.

– Вы уверены, что они уехали вместе? – Поинтересовался Глеб Иванович.

– А то, как же. Разом. Сама открывала двери.

Едва чекисты покинули дом на Васильевском, Бокий тут же отвёл Озеровского в сторону:

– Аристарх Викентьевич, понимаете, чем пахнет дело?

– Не пахнет, воняет.

– Категорично, но точно. – Хмыкнул чекист, и тут же закончил мысль, глядя в глаза следователя. – Не боитесь? Может, самоотвод?

Старик горько ухмыльнулся:

– Не желаете сор из избы выносить?

– Нет. – Бокий и не подумал обидеться. – За вас боюсь. Сами видете, куда клонит. Когда почнём тянуть верхушку, станет жарко, даже для нас. А вы из бывших.

Уголки губ сыщика чуть дрогнули:

– Я, Глеб Иванович, давно перестал бояться. С тех пор, как меня пытались убить бандиты, в начале моего карьера.

– Так ведь мы сейчас не с бандитами имеем дело. – Резонно заметил чекист.

– Так ведь и я уже не мальчишка. – Не менее резонно ответил следователь. – Кой-какой опыт имеется.

– Дело разрастается, будто лужа во время дождя.

– Будем копаться в луже. Точнее, в грязи.

– Что ж, иного ответа я от вас и не ждал. В таком случае, давайте договоримся: никакой самостоятельности. Все свои действия согласуйте со мной. И постарайтесь работать тихо.

– Можно просьбу?

– Слушаю.

– Отведите от меня юношу.

– До сих пор не можете простить ему выходку? – Рассмеялся Бокий. – Аристарх Викентьевич…

– Дело не в том. – Серьёзно отозвался сыщик. – Вы правильно заметили, дело разрастается в неприятном для нас виде. Он слишком молод. Вы ведь понимаете, чем это может кончиться?

– Понимаю. – Бокий не прятал глаз. – Отлично понимаю, дорогой мой Аристарх Викентьевич. Но, несмотря на ваше желание, Мичурин останется с вами. Нам необходимо довести дело до конца. А я, на Гороховой, на данный момент, доверяю только вам и Доронину. Демьян Фёдорович, как вы знаете, временно привязан к группе Рикса. Основная тяжесть расследования, ляжет на вас. Такая вот арифметика. К тому же, кто ж ещё сможет научить пацана сыскному делу, как не самый опытный сыщик в ПетроЧК?

Хитрая улыбка осветила лицо Бокия. Оно вдруг стало почти детским, открытым.

Сам ведь совсем мальчишка, – Вдруг осознал Озеровский. – Обыкновенный мальчишка, которому досталась необыкновенная судьба.

– Всё. Едем.

Аристарх Викентьевич хотел, было, рассказать Глебу Ивановичу о том, что им, с Сашей (сейчас именно так захотелось сказать: нам с Александром) получилось выяснить утром в комиссариате внутренних дел Северной Коммуны, однако, передумал, решил перенести доклад на после. Время, посчитал следователь, терпит.

Но в том то и дело, что время уже не терпело.

* * *

Саша прибежал на Гороховую, взлетел на второй этаж, ворвался в кабинет.

– Где Аристарх Викентьевич?

Доронин едва не поперхнулся хлебом с луком.

– Чего орёшь? Я тут первый раз за день присел, нет, нужно ворваться. Уехал, с товарищем Бокием. Скоро будут. Сядь, поешь. Не жрамши, небось?

– Не хочу. – Отмахнулся паренёк. – Мне Озеровский нужен.

– Потерпи, придёт. – Демьян Фёдорович хрустнул луковицей. – Где был?

– Встретился с… – Саша запнулся. А действительно, с кем он встретился? Со знакомой? Вроде да. Промеж них с Ниной никогда даже намёка не наблюдалось на что-то. Год назад они ещё были маленькими, да и не до того было: началась война, отец всё время где-то пропадал. Потом, когда вернулся, его посадили. После их с мамой выселили. Так что, не до чувств. А сейчас… Кто они сейчас? Никто. Просто стало жалко Нину. Пропадёт одна. Или ему только кажется, что просто жалко?..

– Так с кем встретился? – Доронин прожевал еду, запил водой из графина, прям из горлышка.

– Ни с кем. – Отмахнулся Мичурин.

– Ясно. Барышню нашёл. – Догадался чекист, тряхнул головой. – Нет, оно понятно. Только днём следует делом заниматься, а не за девками бегать.

– А я и не бегал. – Сашку охватила злость. – Она живёт в моём доме. Ну, в том доме, где мы раньше жили. Вот увиделись.

– Так всё-таки, это она? – Тут же отметил наблюдательный матрос.

Сашка стушевался. Ну, его, этого Доронина.

– Ладно, салага, не обижайся. – Чекист аккуратно завернул в газету хлеб, спрятал в стол. – На вечер будет. Но если что – бери всё. Там и сало имеется. Девчонка то, небось, голодная. Отнесёшь.

– Уже отнёс. – Вырвалось само собой.

– Лишним не будет.

Санька резко вскинул голову, однако, в глазах Доронина не увидел и намёка на иронию.

Демьян Фёдорович смотрел с грустью и усталостью.

– Сейчас все голодают. Так что не стесняйся.

– А вы как?

– А что я? – Чекист тяжело встал на ноги, приставил стул к столу, аккуратно оправил гимнастёрку, но так, чтобы в распахнутом вороте осталась видна тельняшка. – Мы народ бывалый. Продержимся.

Дверь снова распахнулась.

– Я же говорил. – Пророкотал матрос, – скоро будет.

Озеровский, увидев напарника, поманил того рукой.

– Едемте. Нет – нет, все разговоры после. Нам до ночи следует многое успеть.

* * *

На этот раз Белый отказался от чая, сразу перешёл в наступление.

– Глеб Иванович, я вам ещё нужен?

– В смысле? – Не понял чекист.

– По Канегиссеру всё, что вы просили, я сделал. Вам нужно ещё что-то от меня?

– Вроде нет.

– В таком случае настоятельно прошу применить ко мне смертную казнь. Незамедлительно.

– О как. – Бокий, подчиняясь привычке, прошёл к окну, присел на подоконник. – Что так срочно?

– Снова хотите пройтись по кругу?

– Нет, повторяться не станем. Мне известна ваша позиция. Единственно, не могу понять, зачем торопить события? А если мы передумаем и выпустим вас?

– Не смешите. – Полковник закинул ногу на ногу. – Я устал. Пожалуйста, Глеб Иванович, выполните просьбу. Я действительно устал. Устал от всего того, что творится вокруг. Знаете, когда я понял, что самодержавию приходит конец? Нет, не в семнадцатом. Значительно раньше, в девятьсот седьмом, когда познакомился с документами о причинах бунта на броненосце «Потёмкин». Матросов кормили червивым мясом, притом, что корабль стоял на рейде, в своих водах, рядом с Одессой, не в походе, и холодильники находились в исправном состоянии, не текли. А матросов кормили гнильём. Командир броненосца, первый помощник и начальник службы тыла прекрасно знали о том, что на судно поставляются испорченные продукты. Им закрыли глаза деньги, которые высшие чины получили в виде разницы от того, что обязаны были приобрести, и того, что приобрели в итоге. Как вам должно быть известно, гниль всегда дешевле. Именно командование броненосца являлось истинным виновником бунта. Ваши большевики только воспользовались ситуацией. И что мы имели в итоге дальнейшего расследования? Ни один из тех высших чинов не был наказан. Ни один! Потому, как подобное творилось не только на «Потёмкине». Коррупция. Империя сгнила в коррупции. О дворянской чести молчу, та просто растворилась в звоне монет. После всё, чем я занимался, только подтверждало мою убеждённость, что империя рушится. Рушится не снаружи, изнутри. Сгнивает, как перезревшее яблоко на ветке. Снаружи, вроде, красиво, а внутри черви. Сомневаюсь, что у вас, на основе той гнили, выйдет нечто толковое.

Белый замолчал. Молчал и Глеб Иванович.

Олег Владимирович провёл рукой по лицу, как бы стирая усталость. Закрыл глаза, пробормотал:

На волосок от счастья —Плачь, не плачь,А сердце никого не хочетСлушать.И после столькихСразу неудачВдруг стало лучше…

Вот и я, Глеб Иванович, хочу, чтоб стало лучше. Некогда сии строки мне пропел Фёдор Иванович. Пропел просто так, самостоятельно придумав мелодию. Но как было светло и радостно тогда на душе. Сейчас тьма.

– Знакомы с Шаляпиным?

– А что в том удивительного?

– Я тоже его страстный поклонник. Посещали выступления?

– Редко. – Олег Владимирович ожил. – Зато он дважды осчастливил меня своим присутствием. Представьте себе: пел в моём доме, на Фонтанке. Кстати, где он сейчас?

– Здесь, в Петрограде.

– Остался при Советах?

– Удивлены?

– Жаль.

– От чего?

– Умрёт. Либо от голода, либо убьют. Сомневаюсь, что в ЧК кто-то ещё, кроме вас, чтит его творчество.

– Пройдёт время – будут почитать.

– Когда будет мёртвым?

– Зачем же так пессимистично? – Бокий прошёл к столу, налил в стакан воды, поставил перед арестованным. – Мы, большевики, как раз за то, чтобы сохранить искусство, для народа.

– Выходит, раньше Фёдор Иванович пел не для народа? – Парировал Белый.

– От чего, ж. Пел то он как раз для всех. Только выходило, что, в основном, для привилегированного класса эксплуататоров. Как думаете, мог рабочий и крестьянин посещать его концерты?