На горбатом мосту

Екатерина Полянская

На горбатом мосту. Книга стихов

© Полянская Е., текст, 2014.

© «Геликон Плюс», макет, 2014.

На горбатом мосту. Стихотворения

«Так хочется настроить эту жизнь…»

Так хочется настроить эту жизнь.Она же – ускользает, не даётся.Всё что-то в ней болит, мерцает, бьётся,Мелькают лица, даты, этажи.Всё слышится то пение, то плач,То резкий смех, то электрички дальнейТревожный свист… Всё яростней скрипач,А голоса – всё выше и хрустальней.Вот – зимний лес, и синяя лыжняС разгону огибает куст ольховый.И куст тихонько кружится, звеняСмолистыми серёжками… И снова —Летят огни, грохочет переезд,Но с каждым днём всё резче и свободнейТень фонаря, похожая на крест,Качается у самой подворотни.Звучат единой музыкой шаги,И лязг замка, и звяканье цепочки,И шум дождя, и голоса пурги,И выдох раскрывающейся почки.И всё вокруг меняется, спешит,Смысл обретая в каждой переменной,Где звук со светом неразрывно сшит.И дирижёр слепой и вдохновенный,Из темноты прорвавшись ледяной,Парит над партитурой раскалённой,И каждый миг гармонией инойВзрывается оркестр ошеломлённый.

«В перестуке колёс всё быстрее и злей…»

Noli tangere cyrkulus meos![1]

АрхимедВ перестуке колёс всё быстрее и злей —Никого не вини, ни о чём не жалей,Ни о чём не жалей, никого не вини…А навстречу, как жизни чужие, – огни.А навстречу горстями мгновений – кусты,Полустанки, заборы, сараи, кресты.Это – дерева стон, это – скрип колеса…Ах, прожить бы ещё полчаса, полчаса!Ах, прожить бы ещё!.. Головою тряхни —Ни о чём не жалей, никого не вини.Слышишь? – в ровном дыхании русских полей:Никого не вини, ни о чём не жалей.Это – сердце, сжимающееся во мгле,Это – рюмка с отравой на грязном столе,Это – в кранах бормочет слепая вода,Это – по коридору шаги в никуда.Это – времени бешеные виражи,Это – «Бей, но не трогай мои чертежи!»,Это лезвие ночи проводит чертуСквозь ноябрьскую зябнущую наготу.Так присвистни, потуже ремень затяни,И судьбу, словно глупую птицу, спугни.И под крики «Распни!», и под крики «Налей!»Никого не вини, ни о чём не жалей.

«Они рассуждали…»

Они рассуждали:хитрый – о честности,трусливый – о мужестве,бездарный – о вдохновении.А равнодушный так говорил о любви,что аж заходилось сердце.Они призывали:благополучный – к терпению,злой – к милосердию,к щедрости – жадный.Ну а бездельник так пел славу труду,что прямо руки чесались.Они упрекали:лжецы – в недоверии,любопытные – в сдержанности,эгоист – в неготовности к жертве.А безбожник – тот просто разил наповалцитатами из Писания.И вот, постарев,поседев в безнадёжной борьбе с энтропией,устав от привычной сансары,я вспомнила вдруг, что в учебнике —обычном учебникевоенно —полевой хирургии —сказано чётко:«Спеши не к тому, кто кричит, —к тому, кто молчит».

«Оттого, что зима совершается вовремя, мне…»

Оттого что зима совершается вовремя, мнеКак-то легче на сердце и даже немного теплее.Сокровеннейший жар затаился в её белизне,Как бездымный огонь в глубине оснежённой аллеи.Оттого что над городом кружится медленный снег,Истончённая явь всё прозрачней и призрачней снится,И глядит высота из-под низко опущенных век,Чуть заметным штрихом изменяя привычные лица.Это время земное проходит волна за волной,Кроме явного смысла исполнено смысла иного,Повествуя о жизни иной и о смерти иной,По-иному звучать заставляя обычное слово.

«Не понимая, как ведётся игра…»

Не понимая, как ведётся игра,Путаясь, выламываясь за пределы,Я исчезаю. Ты говоришь: «Хандра!»Ты, вероятно, прав… Но не в этом дело.Если ж не в этом, то чёрт его знает – в чём:То ли входная дверь прогремела цепью,То ли стена оскалилась кирпичом,То ли сквозняк вздохнул и запахло степью —Кожею сыромятной, сухой травой,Горьким дымом, конским тревожным потом, —То ли время дрогнуло тетивой,То ли птенец вскрикнул перед полётом.И за этим птичьим «была – не была!»,За едва-едва ощутимой дрожьюВремени или треснувшего стеклаКаждый раз оживает одно и то же:Близко и так мучительно далеко(Вот оно, вот оно вьётся в пыли дорожной)Неуловимое то, с чем идти легко,С чем оставаться здесь никак невозможно.

«Господи, взгляни на наши лица…»

Господи, взгляни на наши лица —Ты сияешь славой в звёздном стане,Господи, мы – птицы, только птицы,Жизни еле слышное дыханье.Наша плоть под солнцем истончилась,Выветрились слёзы и улыбки,Нашу тонкокостность, легкокрылостьЛишь в полёте держит воздух зыбкий.Господи, ну что ещё мы можем?Только петь. Не помня о законе,Петь одну любовь… И всё же, всё же —Не сжимай в кулак своей ладони!

Елагин остров

На ботиночках шнуровкаВысока, остры коньки.День – что яркая обновка,И румяная торговкаПрославляет пирожки.Вензелей переплетенье,Жаркий пот, скользящий бег…И – дворцовые ступени,Львов чугунное терпенье,В чёрных гривах – белый снег.Всё расплывчатей и ширеКруг от прожитого дня.На часах всё ниже гири,Может быть, и правда – в миреНет и не было меня?Только лёд прозрачно-ломкий,Только взмахи детских рук,Ивы у прибрежной кромки,Звон коньков да сердца громкий,Заполошно-частый стук.

«В ночном безмолвии двора…»

В ночном безмолвии двораИ в торопливости прохожих,В неумолимости оградМне будет чудиться всё то же —Воспоминаний душный мех,Больного сердца перебоиДа из окна чуть слышный смехНесбывшегося – надо мною.

«В этой комнате слышно, как ночью идут поезда…»

В этой комнате слышно, как ночью идут поездаГде-то там глубоко под землёй, в бесконечном тоннеле…Пережить бы ноябрь! Если Бог нас не выдаст, тогдаНе учует свинья и, глядишь, не сожрёт в самом деле.Пережить бы ноябрь – чехарду приснопамятных дат,Эти бурые листья со штемпелем на обороте,Этот хриплый смешок, этот горло царапнувший взгляд,Этот мертвенный отсвет в чернеющих окнах напротив.Пережить бы ноябрь. Увидать сквозь сырую пургуНа январском листе птичьих лапок неровные строчки,Лиловатые тени на мартовском сизом снегу,Послабленье режима и всех приговоров отсрочки.Пережить бы ноябрь… Ночь ерошит воронье перо,Задувает под рёбра, где сердце стучит еле-еле.И дрожит абажур. Это призрачный поезд метро,Глухо лязгнув на стыках, промчался к неведомой цели.

«Учимся ждать…»

Учимся ждать,всю жизнь мы учимся ждать.Ждёмрук материнских,тёплой молочной груди,ну хотя бы – пустышки.Ждёмокончания «тихого часа»,урока, четверти, школы,рабочего долгого дня.Ждёмулыбки, звонка,письма,невозможного счастья.Ждёммаршрутку, автобус, трамвай,ждём, когда вырастут дети.Ждёмаванса, получки,отпуска, выходных,вполне заслуженной пенсии,какой-нибудь передышки.Ждёмв очередяхза карточками, за талонами,ждём в коридорах —у кабинета врача,у начальственной двери.Ждёмхолодов, листопада,первого снега,первой травинки.Ждёмпостоянно,с надеждой ждём и безнадёжно,с нетерпением и терпеливо,ждём, стиснув зубы,затаив дыхание —ждём.Учимся ждать.Когда ж наконец мы дождёмся,и ангел дежурный,в неизвестность дверь приоткрыв,вызовет: «Следующий!» —только тогдаоблегчённовыдохнет каждый из нас:«Вот он я, Господи!Кажется, я научился!..»

«По осени я вспоминаю ту…»

По осени я вспоминаю туКлассическую стрекозу из басниИ думаю: чем строже, тем напраснейМораль извечно судит красоту.Пропела – ну какая в том беда? —Коротенькое праздничное лето…Как хорошо! Хоть кто-то в мире этомНе ведал безысходности труда.В минуту вдохновения еёСоздал Господь из воздуха и светаИ отпустил. И не спросил советаУ скучных и жестоких муравьёв.

«К этой квартире, где прожито столько лет…»

К этой квартире, где прожито столько лет,Так что можно вполне сойти за домового,Где с чужой памятью собственный смешан бред,Я подхожу и войти не решаюсь снова.Там не укроешься: жизнь состоит из прорехИ по краям – густых отпечатков пальцев…Лучше не думать, помнят ли вещи всехБывших хозяев, а точней – постояльцев.Тех, кто на пианино этом играл,Мыл, убирал, тонко раскатывал тесто,Думал, страдал, болел, потом – умирал,Освобождая другим квартирантам место.Что меня ждёт за дверью? Каким ещёДышащим зеркалам во мне предстоит разбиться?Кто и за что сегодня предъявит счётИ предложит с процентами расплатиться?Прежде чем тяжестью лягут в ладонь ключи,Сердце наполнив мерцающею тревогой,Прежде чем этому сердцу сказать: «Молчи!» —Надо ещё постоять, подождать немного.Надо собраться с силами, перекурить,Сжаться до точки, внутри себя бесконечной,Чтобы потом решительно дверь отворитьИ спокойно шагнуть темноте навстречу.

«Апрельский день прочитан между строк…»

Апрельский день прочитан между строк.В облупленной стене несвежей ранойТемнеют кирпичи. И водосток,Вообразив себя трубой органной,Прокашлялся и загудел. Под нимНа тротуаре – трещинок сплетенье,И прошлогодний лист, весной гоним,Плывет в небытие прозрачней тени.И снова мир течёт сквозь решетоФантазии, сквозь близорукость взгляда,И мне не выразить словами то,Что вновь его спасает от распада.

То, что я есть

То, что я есть, заставит меня быть.

В. ШекспирТо, что я есть, – в ночи крадущийся тать,Карточный шулер с драными рукавами.То, что я есть, заставляет меня хохотать,Петь, исходить рифмованными словами.То, что я есть, колпаком дурацким звеня,Пляшет на самом краю карниза.То, что я есть, шкуру сдирает с меняИ уверяет, что это – закон стриптиза.То, что я есть, славу любви трубя,Яростно шепчет через барьер столетья:Знаешь, я никогда не любила тебя.Больше того – никогда не жила на свете.То, что я есть, всем и всему назлоСтроит в ночи мосты, а с утра – взрывает.То, что я есть, заставляет врастать в седлоИменно когда из него выбивают.То, что я есть, словно летучая мышь,Криком своим пробивая в пространстве дыры,Слепо летит и слушает эхо. ЛишьЭхо – свидетель существования мира.То, что я есть, желая себя разбить,Мечется нелепо и неосторожно.То, что я есть, – меня заставляет быть,И тут изменить уже ничего невозможно.

«На горбатом мосту лишь асфальт да чугун…»

На горбатом мосту лишь асфальт да чугун,Над мостом – проводов непонятный колтун.Под горбатым мостом – всё бетон да гранит.Воздух, скрученный эхом, гудит и звенит.Только нежить-шишига[2] живёт – не живёт,Чешет тощею лапкой мохнатый живот,Утирает слезинку облезлым хвостом —Под горбатым мостом, под горбатым мостом.Будь ты крут и удачлив, а всё ж без крестаНе ходи лунной полночью мимо моста:Скрипнет ветка сухая, вздохнут камыши,В голове зазвучит: «Эй, мужик, попляши!»И погаснет фонарь у тебя на пути,И не сможешь стоять, и не сможешь уйти…Тихо щёлкнут костяшки невидимых счёт —И закружит прозрачных теней хоровод.И пойдёшь ты плясать, сам не ведая где…Всплеск – и только круги побегут по воде.И ещё раз чуть слышно вздохнут камыши,Вновь – бетон да гранит, и вокруг – ни души.

«Дождь прошёл, и асфальт запарил…»

Дождь прошёл, и асфальт запарил,И сиреневым выдохом влажнымСквозь чугунные листья перил,Над неубранным сором бумажнымЧерез узкий оконный проёмПотянуло свежо и тревожно,И невидимое остриёПрикоснулось к душе осторожной.И кольнуло печалью иной,Из иного, далёкого лета,Где незримым крылом за спинойЧуть колышется воздух нагретый.Где неистовая синеваС тополиной размешана вьюгойИ шальные, хмельные словаНа лету обгоняют друг друга,Где сирень (ах, какая сирень!),Словно облак душистый, клубится…И трепещет лиловая теньНа невспаханном поле страницы.

«Угаснет род. Последний император…»

Угаснет род. Последний императорБездетен. И ему уже давноАукнулись все безрассудства, траты,Победы, пораженья. Всё равноЕму теперь – а что же дальше будетС империей, с законом. Что закон?Он понимает, что его забудутЕщё во время пышных похорон.Сквозь штукатурку дней едва сочитсяЗа каплей капля – память. И поройК дождю ужасно ноет поясница,И мучают не раны – геморрой.Все говорят, что он в маразме. Право,Ему ведь безразлично, кто емуНаследует и по какому праву…Да, он, конечно, болен. ПотомуПривычные дворцовые интригиПлетутся, не беря его в расчёт,И на столе пылятся свитки, книги,Которые он в руки не берёт.О чём он думает на самом деле?Ведь боги ждут его… Однако жеСомнительно, чтоб думал он о теле,И мало вероятно – о душе.А я – о чём? Чего мне не хватало,Когда писался этот самый стих?Как будто мне и правда было малоСвоих забот и горестей своих?Но кажется – отыгранная пьеса,Откланялись актёры в свой черёд…А приглядишься – времени завесаКолышется и действие – идёт.

«Сон то разматывался, как пушистый клубок…»

Сон то разматывался, как пушистый клубок,То распускался вербою по весне,Сон мой был светел и так по-детски глубок,Солнечный зайчик играл в его глубине.Вдруг в него попытался кто-то войти,Кто-то стучался, просил отворить скорей,И убеждал, и умолял: «Пусти!» —И задыхался возле самых дверей.«Ах, неужели снова не отдохнуть!Господи, я работала целый день…»Впрочем, мне даже пальцем не шевельнуть —Так глубока и так сладка моя лень.Но чей-то голос, чей-то протяжный стон,Перетекал в ещё не рождённый стих —Кто-то ломился всем существом в мой сон,Звал и хрипел и наконец затих.Утром неясная боль сжимает виски,Тёмной мутью поднявшись с ночного дна:Кто-то не вынес холода и тоски,Кто-то погиб на пороге чудного сна.И ещё неосознанная винаЦепляется, по краю души скользя,И чья-то тень замерла на пороге сна —И с этим поделать уже ничего нельзя.

Наставление сыну

Не копи барахла. Ты немного удержишь в руке.От погони к тому же вернее уйдёшь налегке.И запомни ещё то, что я повторяла не раз:Ни одна из вещей никогда не заплачет о нас.Одевайся лишь в чистое – мы ведь не знаем с тобой,И не знает никто, когда примет последний свой бой.В Бога веруй и кланяйся только Ему одному.У людей не проси. Подрастёшь – сам поймёшь почему.Если надо – дерись до конца. Но лежачих не бей.Уважай всех крылатых – ворон, воробьёв, голубей.И зверей уважай – помни, что и у них есть душа,И всегда за душой – что у них, что у нас – ни гроша.И ещё: если сможешь, стихом никогда не греши —Всё в бумагу уходит. Очнёшься, вокруг – ни души.Лучше просто живи, не жалея ни сил, ни огня…По родительским дням поминай, если вспомнишь, – меня.

«Я хочу купить розу…»

Я хочу купить розу.Хочу купить розу,Как будто желаю дать шансБольному рабу —Просто шанс умереть на свободе.Хочу купить розу,Но каждый раз что-то не так:Не то что нет денег,Не то чтоб последние деньги,Но просто есть множествоНеобходимых вещей.Так много вещей.И снова цветок остаётсяУ смуглых лукавых торговцевЗа пыльным стеклом.А я ухожу,Продвигаясь всё дальше и дальшеВ то время, когдаЯ и впрямь на последние деньгиКуплю себе розу.

«Под конец ленинградской зимы ты выходишь во двор…»

Под конец ленинградской зимы ты выходишь во двор,И, мучительно щурясь, как если бы выпал из ночи,Понимаешь, что жив, незатейливо жив до сих пор.То ли в списках забыт, то ли просто – на время отсрочен.Сунув руки в карманы, по серому насту идёшь —Обострившийся слух выделяет из общего хораЛомкий хруст ледяной, шорох мусора, птичий галдёж,Еле слышный обрывок старушечьего разговора:«…мужикам хорошо: поживут, поживут и – помрут.Ни забот, ни хлопот… Ты ж – измаешься в старости длинной,Всё терпи да терпи…» – и сырой городской неуютНа осевшем снегу размывает сутулые спины.Бормоча, что весь мир, как квартира, – то тесен, то пуст,Подворотней бредёшь за кирпичные стены колодца,И навстречу тебе влажно дышит очнувшийся куст,Воробьи гомонят, и высокое небо смеётся.

«У меня в кармане правом…»

У меня в кармане правомПолновесные каштаны —Шелковистые, тугие,В шоколадной кожуре.У меня в кармане левомЖелудей тяжёлых россыпь —Золотистых и округлых,Смуглым солнцем налитых.Погружаю в них ладони,Щедро черпаю горстямиИ, подбрасывая к небу,Рассыпаю по земле.Вот оно – моё богатство,Плоть моя, моё дыханье,Тихий смех, неугасимыйОтсвет вечности во мне.

«Не печалься, душа. Среди русских воспетых полей…»

Не печалься, душа. Среди русских воспетых полейИ чухонских болот, пустырей обречённого градаНичего не страшись. О сиротстве своём не жалей.Ни о чём не жалей. Ни пощады не жди, ни награды.Нас никто не обязан любить. Нам никто ничегоВ холодеющем мире, конечно, не должен. И всё жеНе печалься, душа. Не сбивайся с пути своего,Беспокойным огнём ледяную пустыню тревожа,Согревая пространство собою всему вопреки,Предпочтя бесконечность свободы – законам и срокам,На крыло поднимаясь над гладью последней реки,Раскаляясь любовью в полёте слепом и высоком.

«Смерть в окно постучится однажды…»

Смерть в окно постучится однаждыЛунной ночью иль пасмурным днём,И к плечу прикоснётся, и скажет:«Ты довольно грешила. Пойдём».И в полёте уже равнодушноЯ взгляну с ледяной высотыИ увижу, как площади кружатИ вздымаются к небу мосты.За лесами потянутся степи,Замелькают квадраты полей,Но ничто не кольнёт, не зацепитИ души не коснётся моей.Лишь пронзительно и сиротливоНад какой-нибудь тихой рекойСвистнет ветер и старая иваПокачает корявой рукой.Камышами поклонится берег,И подёрнется рябью вода,И тогда я, пожалуй, поверю,Что прощаюсь и впрямь – навсегда.И, быть может, на миг затоскую,Увидав далеко-далекоНа земле возле стога – гнедуюСо своим золотым стригунком.И рванусь, и заплачу бесслёзно,И беспамятству смерти назлоПонесу к холодеющим звёздамВечной боли живое тепло.

Идиллический сон

Мне приснилась жизнь совсем иная,Так приснилась, будто наяву:Лошади вздыхают, окунаяМорды в серебристую траву.До краёв наполнив звёздный улей,Светлый мёд стекает с тёмных грив.На земле табунщики уснули,Сёдла под затылки подложив.Светлый пот блестит на тёмных лицах,На остывших углях костерка,Склеивает сонные ресницыИ былинки около виска.Спят они, пока вздыхают кони,Вздрагивая чуткою спиной.И полны ещё мои ладониГорьковатой свежести ночной.Спят, пока обратно не качнётсяМаятник мгновенья и покаХрупкого покоя не коснётсяСнов моих невнятная тоска.

«Всё спокойней, ровнее и тише…»

Подари мне ещё десять лет,

Десять лет,

Да в степи,

Да в седле.

В. Соснора. «Обращение»Всё спокойней, ровнее и тишеДышит полдень, и, солнцем прошит,Сизоватый бурьян ПрииртышьяПод копытами сухо шуршит.А каких я кровей – так ли важноРаскалённой степной синеве…Голос резок, а песня – протяжна,И кузнечик стрекочет в траве.Ни друзей, ни далёкого дома —Только стрекот, да шорох, да зной.Без дорог за черту окоёмаСедока унесёт вороной.Бросить повод, и руки раскинуть,И лететь, и лететь в никуда —Затеряться, без имени сгинуть,Чтоб – ни эха и чтоб – ни следа.Вот я, Господи, – малая точкаНа возлюбленной горькой земле,И дана мне всего лишь отсрочка —Десять жизней – в степи и в седле.

Котёнок

Он распугал всех кур, пусть неумело,А всё же – прыгнув из-за лопуха.Он маленький, но он ужасно смелый,И он идёт – один – на петуха.А тот разинул клюв и в удивленьеЗастыл на миг от наглости такой.Короче, храбреца спасло мгновенье.А может быть, судьба моей рукойПохитила у смерти неминучей…И вовремя: вздымая прах и пух,Нас до крыльца, подобно пыльной туче,Преследовал разгневанный петух.Котёнок выжил в этом переплёте,Но вскоре сгинул где-то ни за грош.Всего-то лишь – комочек тёплой плоти.Зачем он был? И разве разберёшьЕго узор в сплошном переплетеньеРождений и смертей? И мне в ответМладенчески смеётся день весенний,Сияя и расплёскивая свет.

«А у неё проточина на лбу…»

А у неё проточина на лбуТакая белая и чёлка – золотая,Я в поводу веду её в табун,Под сапогами чавкает густая,Как тесто, глина. Где-то в сторонеУрчит сердито трактор. И усталостьК её хребтистой старческой спинеПрисохла, словно струп. А мне осталосьУздечку снять, по шее потрепатьИ постоять ещё минуту рядом,В кармане корку хлеба отыскатьИ протянуть ей. И окинуть взглядомБольные ноги, вислую губу,И тощих рёбер выпуклые строки,И белую проточину на лбу,И под глазами мутные потёки.И на мгновение увидеть в ней,В глубинах ускользающе-бездонныхСвященное безумие коней,Разбивших колесницу Фаэтона.

«На Северном рынке снег нынче почти что растаял…»

На Северном рынке снег нынче почти что растаял,А воздух от запахов густ и как будто бы сжат…Две псины остались от всей уничтоженной стаиИ серыми шапками около входа лежат.Свернулись в два грязных клубка неподвижно и молча,За ними ларьки кособоко равняются в ряд.Всего-то две псины. Но как-то уж очень по-волчьиОни исподлобья на мимоидущих глядят.Ну как им расскажешь, что люди не слишком жестоки,Хотя и богами считать их, увы, ни к чему —Не нами расчислены наши короткие сроки,И всех нас когда-нибудь выловят по одному.Над нами судьба по-вороньи заходит кругами,Вот – рухнет в пике и добычи своей не отдаст…Собаки молчат.Под ботинками и сапогамиТихонько хрустит обречённо подтаявший наст.

«Из многих пёстрых видеосюжетов…»

Из многих пёстрых видеосюжетов,Которыми нас кормит телевизор,Засел осколком в памяти один,Где люди в серой милицейской формеБездомную собаку расстрелялиУ мусорного бака во дворе.Она сначала всё хвостом вилялаИ взвизгнула, когда раздался выстрел,Ей лапу перебивший. А потомВсё поняла и поднялась. И молчаСтояла и смотрела неотрывноНа тех или сквозь тех, кто убивал.Я видела, как люди умирают,Я зло довольно часто причиняла,И мне ответно причиняли боль.Я знаю точно: каждую минуту,Когда мы пьём, едим, смеёмся, плачемПо пустякам, когда, закрыв глаза,В объятиях любимых замираем,Обильнейшую жатву собираютСтрадания и смерть по всей земле.Конечно же, бездомная собака,Расстрелянная где-то на помойке,Не более чем капля. Но и всё ж…Собаки умирают нынче стоя,А люди, утеряв свой прежний облик,Иное обретают естество,Столь чуждое и страшное, что разумСмущается и сердце замирает,Пытаясь в бездну правды заглянуть.

Мариенбург

1

Сквозь едкий дым дешёвых сигарет,Сквозь крохотное спичечное пламяНедолгой памяти ещё глядит мне вследСкупыми станционными огнямиМариенбург. И снова я лечу,Прижавшись низко к шее лошадиной,Дорожкой парка бесконечно длинной,И веточки стегают по плечу.Из поселковой церкви, с привокзальнойПустынной улочки, вечерний тихий звонПлывёт и замирает, будто стон —Не то призывный стон, не то – прощальный.И голубь у дороги сиротливоВоркует всё: «…умру…умру…умру…»И треплются нечёсанные гривыНа душу выдувающем ветру.

2

Мне уже никогда не вернуться туда,Где в глубоких прудах остывает вода,Словно времени тёмный и терпкий настой,Горьковато-полынный, недвижно-густой,Где в закатных окошках мутнеет слюда,Где, качаясь на лапах еловых, звездаПодлетает всё выше и месяц над нейС каждым взмахом всё тоньше и словно ясней.И в траве разогретой, глубокой, как сон,Мне уже не услышать сквозь стрекот и звон,Сквозь плывущий под веками медленный зной,Как шуршат облака – высоко надо мной.Никогда – это веточки сломанной хруст,На иных берегах расцветающий куст,Это голос, летящий сквозь мёртвую тишь,Долгим эхом становится. И только лишь,Задержавшись над лугом, дыханье моёВсё колышет былинки сухой остриё,Да ещё отраженья на глади прудаСмотрят в синюю бездну чужих «никогда».

3

В краю далёком, в городе МарииДуша осталась пленною навек.Озябший парк и улицы пустыеЗаносит снег, заносит первый снег.Там стук копыт и глухо, и тревожноТрёхтактным ритмом разбивает тишьИ сонные деревья осторожноНашёптывают: «Стой… Куда спешишь?..»А небо отчуждённо и высоко,И хрупкий лист ложится в снежный прах.И скачут кони далеко-далёко,И ветер сушит слёзы на глазах.

«Охлюпкой, стараясь не ёрзать…»

Охлюпкой, стараясь не ёрзатьПо слишком костистой спине,Я в Богом забытую ТорзатьВъезжаю на рыжем коне.Деревня глухая, бухая,Вблизи бывшей зоны. И тутПотомки былых вертухаевДа зэков потомки живут.В пылище копаются куры,Глядит из канавы свинья:Что взять с городской этой дуры?А дура, понятно же, – я.А дура трусит за деревнюТуда, где и впрямь до небесПоднялся торжественно-древний,Никем не измеренный лес.Где пахнет сопревшею хвоей,Где тени баюкают взгляд,И столько же ровно покоя,Как десять столетий назад.Где я ни копейки не значу,А время, как ствол под пилой,Сочится горючей, горячейПрозрачной еловой смолой.

«Рыжая псина с пушистым хвостом…»

Рыжая псина с пушистым хвостомДремлет в тенёчке под пыльным кустомИ, полусонная, в жарком пахуЛовит и клацает злую блоху.Рядом, приняв озабоченный вид,Вслед за голубкой своей семенитСамый влюблённый из всех голубей…На воробья налетел воробей —Бьются взъерошенные драчуны,Не замечая, что к ним вдоль стеныТихо крадётся, почти что ползётВесь напряжённый, пружинистый кот.Как хорошо, что они ещё естьВ мире, где горестей не перечесть,В мире, дрожащем у самой черты, —Голуби, псы, воробьи и коты.

Трёхстрочия

* * *купила проездной —нет, не дождусьсчастливого билета.* * *утром в небо взглянула,а там – пустота:ласточки улетели.* * *после грозыкапли дрожат на ветвях —тихо смеются деревья.* * *тёмная влага на сучьяхподстриженной липы —дерево плачет безмолвно.* * *сломанной веткевновь зеленеть по весне,но на иных берегах.