Книга без титула и комментарии к ней. Ориентирование во внутреннем мире

Другое дело, что помогающая конкретность может оказаться слишком настойчивой. Быстро и незаметно аналогия может увести нас далеко в сторону от первоначальных интересов, заманивая всё новыми и новыми совпадениями, которые мы торопимся подобрать уже просто так, из жадности.

Это предостережение не умаляет роли сравнений. Напротив, оно ещё раз свидетельствует об их прихотливой силе. Просто надо уметь с ней управляться.

134

«Бесцельным блужданием по сторонам, бесцельными набегами фантазии можно поднять дичь, которой может воспользоваться и философия в своём благоустроенном хозяйстве».59

135

Опыт жизни, размышлений и восприятия чужих идей постепенно воспитывает в философе – как и в людях других профессий – умение узнавать старое и понимать новое с намёка: из иносказания, из отвлечённого теоретического рассуждения, из законсервированного в логической формулировке или в художественном образе переживания… Так натренированный математик видит форму кривой по её формуле, не нуждаясь в вычерчивании графика.

136

Главное, что даёт система мировоззрения или просто какой-либо общий подход к мировосприятию – это язык, на котором осознаётся новое или выражается пережитое и обдуманное. Постепенно приучаешься при встрече с чужими идеями переводить их про себя на этот свой язык – для быстроты и углублённости понимания, для сравнения с собственными взглядами и, если нужно, для усвоения.

Понимание мировосприятия как внутреннего языка описывает скорее психологическую сторону восприятия жизни. Именно философскую сторону лучше высвечивает представление об ориентировании, о том, что жизненный и мировоззренческий опыт пополняет наш инструментальный арсенал, способствующий лучшей ориентации, внутренней и внешней.

137

Основное достоинство учения – в убедительности. Достоинство мировоззрения, не претендующего на проповедь своих взглядов, – прежде всего в искренности. Чёткость и систематичность не являются обязательными качествами ни для того, ни для другого. Поэтому рискованно приводить в систему взгляды человека, который не сделал этого сам: легче исказить их, чем прояснить. Опасен даже доброжелатель, что уж говорить о том, кто руководствуется жаждой опровержения!..

«Когда оспаривают принципы какого-нибудь человека, можно показать, какие следствия из них вытекают, но не утверждать, что он имел их в виду и предугадать его ответ».60

138

У философов, стремящихся к последовательности, помимо главных, выношенных идей, встречается немало суждений натянутых, полупридуманных, но зато замыкающих учение в нечто целое, восполняющих в нём пробелы, приводящих его в систему. Эти суждения можно узнать по неубедительной многословности, по старанию автора уговорить самого себя. Их выразительность случайна, словесна, не пережита.

«Первые же и древнейшие искатели истины, более добросовестные и более удачливые, обычно те знания, которые хотели почерпнуть из созерцания вещей и сделать пригодными для пользования, заключали в афоризмы, то есть в короткие изречения, разрозненные и не связанные методом; они не притворялись, что владеют всеобщей наукой и не обещали этого».61

139

«Я далёк от того, чтобы осуждать дух системы; наоборот, я восхищаюсь им в великих людях. Усилиям, потраченным на защиту или уничтожение систем, люди обязаны, несомненно, бесчисленным множеством открытий».62

140

Система хороша тем, что излагаемые в ней понятия намеренно поддерживают и поясняют друг друга своей взаимосвязью. Общими усилиями они оберегают суть от неверного понимания (вопрос неверного толкования сложнее – многое зависит от плодотворной или злосчастной виртуозности толкователя). Однако, облегчая всестороннее толкование результатов, система затрудняет и ограничивает возможность их частичного использования. В этом отношении – чем глубже образующие систему идеи, тем большего сожаления заслуживает сковывающая их систематичность.

141

«Когда из философского развития одного человека вырастает целая система, меня охватывает почти гнетущее чувство какой-то ограниченности или преднамеренности, и я всякий раз пытаюсь искать человека там, где его опыт, ещё синтетический и нерасчленённый, выступает во всей своей живой полноте, без ущерба, наносимого ему ограничениями и уступками, которых требует любая систематизация. Всегда есть некая преднамеренность там, где философия становится религией, то есть начинает предъявлять к другим догматические требования, в то время как на деле она является лишь грандиозным образом пути её создателя, боровшегося с жизнью и смертью».63

142

«В головах людей имеются зародыши, которые заключают в себе проблески системы. Они готовы воспламениться в лучах заблуждения, подобно тому, как маленькая искра может поджечь пороховой погреб».64

143

Замечания, сделанные ненароком, иногда ценнее основных построений философа. Эти мимолётности не подвергнуты многосторонней разработке, что часто оборачивается достоинством: ростки таких открытий свободны ещё от гнёта системы.

144

«Нет ни одной прочной системы, которая хотя бы в некоторых своих частях не оживлялась интуицией. Диалектика необходима, чтобы подвергнуть интуицию испытанию, необходима также для того, чтобы интуиция преломилась в понятия и передалась другим людям; но очень часто она только развивает результаты этой интуиции, которая переходит за её пределы. Поистине, оба движения имеют противоположные направления: одно и то же усилие, путём которого присоединяют идеи к идеям, способствует исчезновению интуиции, которою идеи предполагали овладеть. Философ вынужден покинуть интуицию, как только ему сообщился её порыв, и довериться самому себе, чтобы продолжать движение, строя понятия одни за другими. Но скоро он чувствует, что почва потеряна, новое соприкосновение становится необходимым; придётся переделать большую часть того, что уже сделано».65

145

Наряду с глубинной, неистовой философией, стремящейся добраться до сути не только поставленного перед ней вопроса, но и всех вопросов вообще, до сути самого вопрошания, – наряду с нею существует и другая философия, более сдержанная и конкретная. Она всегда видит свою задачу в решении отдельной конкретной проблемы. Она охотно принимает имеющийся набор предпосылок или обходится собственными, применимыми к случаю. Исходя из них, она старается добиться высших спортивных достижений. Правда, когда её усилия становятся слишком искусными, даже искусственными, её обидно называют схоластикой. Но за счёт ловкого наукообразия или пылкого красноречия она приноравливается подменять настоящую философию так, что подмену заметить всё труднее.

Такая дискретная философия, действующая каждый раз в пределах одной ступеньки, обладает (в силу сосредоточенности усилий) заметной убедительностью, как спринтер – высокой скоростью на короткой дистанции, но эти усилия приводят к недолговечным результатам. Философия – не бег наперегонки, это непрестанное паломничество.

146

Философоведение любит вычленять из философии самостоятельные разделы, чтобы изучать каждый из них отдельно от всего остального. Это напоминает заботу сидящего верхом умника, взвалившего на плечи мешок с поклажей, чтобы лошади было легче. Философию объединяет в единое целое то дело, которому она служит, – человеческая жизнь. В той мере, в какой гносеология, этика, эстетика, психология, социология или другие дисциплины могут от этого дела уклониться, они действительно могут считаться автономными. Но тогда ровно в той же мере их можно вообще оставить за пределами философии без урона для неё. Такие разделы вполне можно отдать философоведению.

Этот фрагмент вполне можно было бы и убрать. Он как-то шаток по мысли. Но интересно, что причина этой шаткости – в недостаточной определённости задачи философии. Без представления об ориентировании как о смысле философии трудно говорить о её цельности. «Человеческая жизнь» – слишком широко. «Счастье» – слишком узко. Но главное, что такие понятия недостаточно конструктивны. А о философии необходимо говорить конструктивно: ведь это прежде всего разговор о внутренней работе.

147

В наше время не может быть и речи о ненадобности того или иного направления в философии, того или иного подхода к философии, того или иного способа философских идей. Кто мог бы явиться всеобщим управителем, имеющим право отвергать какие-либо попытки? Даже если в принципе существуют полезные барьеры, сейчас мы ещё не так преуспели в познании человеческой природы, чтобы позволить себе налагать в этой области запреты. Но выявлять соотносительную роль тех или иных методов и целей философского постижения – необходимо. Необходимо для того, чтобы разобраться: что нужнее.

Некоторые философские подходы ценны тем, что обозначают гибельные места: пропасть, трясину или ловушку, из которой нет спасения. Они составляют важную часть философии. Но как было бы опасно играть в равноправие этих подходов со всеми остальными!..

148

Бедность словаря в философии ощущается более, чем в любой другой науке, – как ощущалась бы она в литературе, если бы та избегала метафор. Науки привыкли восполнять нехватку выразительности обозначениями и терминологией. В подражание им пользуется терминологией и философия, но содержание её терминов иногда меняется со временем настолько, что они начинают скорее затруднять, чем облегчать понимание. Философия нуждается скорее в образах, чем в терминах. Часто эта потребность удовлетворяется косвенными путями – определением новых и переопределением старых понятий, разносторонним пояснением их, самим их употреблением… Всё это фактически превращает термины в образы, сохраняя на них маску благопристойной научности.

149

«В философии самые остроумные искатели истины ввиду своей даровитости кажутся убедительными, даже если они и защищают ложь; бездарные же кажутся неубедительными, даже если содействуют истине».66

150

Анализируя или определяя какое-либо из используемых им понятий, философ должен быть внимателен к расхождению между обыденным словоупотреблением и теми особыми функциями, которые неминуемо присущи словам и выражениям в его собственном сознании. Это очень важно – потому что обычно философом руководят, явно или неявно, столь значительные «общие идеи», что отдельные слова ориентированы в соответствии с ними, как железные опилки вокруг полюсов магнита.

151

«Люди сами создают несуществующие противоречия и облекают их в новые слова; причём таким образом, что смысл, вместо того чтобы подчинить себе слово, сам ему подчиняется».67

«Для человека с ясными идеями почти всегда достаточно обычного языка. Тот, кто хочет учить людей, а не обманывать их, должен говорить на их языке».68

152

«Я не требую, чтобы вы вкладывали определённый смысл в ваши слова, – вы можете истолковать их как хотите; единственное, о чём я умоляю, – заставьте меня понять что-нибудь с помощью этих слов».69

153. Принцип множественности выражения

Свойства языка и в отношении высказывания мысли и в отношении её понимания – вовсе не требуют однозначных формулировок и безукоризненно точных терминов, что время от времени кажется панацеей от недостаточного единства взглядов. Такая точность всегда минутна и обманчива, потому что и язык (даже мёртвый и символический) живёт своей жизнью, и восприятие его неизбежно меняется. В результате однозначной становится не мысль, а суждение, словесное заклинание, воспевающее одну из ипостасей явления в ущерб остальным.

Чтобы избавиться от магии слов, от их давления на понятия, нужно прибегнуть к их собственной помощи, к той самой неполноте и противоречивости, которая нас тяготит. Нужно использовать множественность выражения одной и той же мысли, сталкивать между собой различные формулировки – для того, чтобы осветить понятие с разных сторон и составить представление о нём самом, а не о том или ином способе его описания.

154

Выразительные средства, которые сознательно использует философия, очень разнообразны, но скудны ещё по сравнению с теми средствами, которые она может использовать. Ей по праву принадлежит всё лучшее, на что способны искусство и наука.

155

Определить, чем и как должна заниматься философия, – не главное. Дело не в том, чтобы разоблачить мнимых служителей Минервы и причислить к её штату тех, кто посвятил себя философии, не будучи признанным философом. Важно помнить, что философия может и должна служить каждому человеку, и каждый человек в состоянии способствовать её развитию, имея единственно необходимый для этого источник в себе самом.

Единство и рознь учений

156

Вряд ли когда-нибудь человечество придёт к единому философскому мировоззрению. Различные учения так же необходимы людям, как различные кушанья или лекарства, различные книги и картины. Но какое-то единство философских представлений об основах человеческого мышления, о главных свойствах человеческого сознания существовало издавна, на некотором уровне существует и сейчас, а в будущем должно быть всеми силами развиваемо.

157

«Философы теряют жизнь оттого, что наука многогранна. Это не означает, что учение в корне различно, что корень у него не один; но это показывает, как далеко расходятся его ветви. Чтобы не погибнуть и обрести утраченное, необходимо возвращение к общему корню, возвращение к единству».70

158

«Всё то, что заслуживает названия философии, всегда помещало в основание своих учений сознание абсолютного единства того, что рассудком признаётся лишь в его раздельности. Философское понимание состоит в том, что всё то, что кажется ограниченным, взятое самостоятельно, получает свою ценность в силу того, что принадлежит целому».71

«Слова мудрых – как иглы и как вбитые гвозди, и составители их – от единого пастыря».72

Сначала кажется, что иглы и гвозди – это об остроте мысли. Но всё-таки главный смысл образа: сшивающие воедино иглы, сбивающие в единое гвозди…

159

За чтением подлинно философских книг постепенно привыкаешь повсюду наблюдать проявления единства отдельных идей и общих принципов миросозерцания. Костюмы словесных формулировок и маски предрассудков своего времени уже не обманывают, не побуждают к полемике. Всюду проглядывает тот же человек, с теми же проблемами, ловящий лучи того же света.

Если свести воедино все совпадения мыслей, которыми полны эти книги, картина оказалась бы впечатляющей и неожиданной для тех, кто привык в различных учениях замечать прежде всего разноречие.

Сначала следовало бы представить текстуальные совпадения, вызывающие множество переживаний: от подозрения всех и вся в плагиате – до мистического трепета. Потом сопоставить одинаковые идеи и мысли, лишь по форме выражения отличающиеся для разных эпох и народов. Наконец – дать комментированный указатель общих философских принципов, поясняющий их глубинное единство, не всегда заметное из-за своеобразия индивидуальных подходов, из-за этнических и социальных особенностей мышления, из-за метафоричности образов.

И попытки человеческого разума, не нашедшие места в этом великом и несбыточном труде, оказались бы, наверное, просто черепками неудавшихся сосудов.

И в этом качестве они тоже нашли бы всё-таки здесь своё место.

160

Истина, в принципе, – едина, единична, как бы ни была она многолика. Её нельзя нарезать на ломтики и разложить по розеточкам авторских свидетельств. Но не надо обольщаться – это единство ярче проявляется не в общении между людьми, а внутри каждого из нас, в наших высших постижениях.

161

Представление о том, будто «нужно сравнить все религии и выбрать из них то, что в них есть во всех общего, это и будет истина»73, – соблазнительно лишь на первый взгляд. Невозможно осуществить такую процедуру ни с религиями, ни со стихийными мировоззрениями отдельных людей. Большинство явлений такого рода представляют собой органические образования, неподвластные конструированию с помощью анализа и синтеза.

Другое дело – работа интуиции в индивидуальном сознании. Может быть, подобным образом и прорастают иногда в душе побеги её собственных идей. Но удостовериться в этом процессе, а тем более подражать ему рационально – нам не по силам.

162

Говорить о глубинном единстве философских и религиозных учений получается гораздо бездоказательнее, чем говорить об их различиях – больших и малых. В том и состоит, быть может, существо дела, что различия можно показывать и доказывать, а единство необходимо ощущать.

Пожалуй, правильнее воспитывать чувство единства правдивых учений, чем настаивать на логическом осознании этого явления. Однако почти все усилия человечества до сих пор тратятся на воспитание разнообразнейших чувств различия.

163

Можно предположить, что сильно разнящиеся между собой учения начинают своё мироописание на различных логических уровнях. Соотношение между этими начальными уровнями можно было бы представить себе по количеству явных или неявных аксиом и связи их друг с другом (внутри каждого учения и между ними). Можно попытаться, наконец, выделив всюду эти аксиомы и придав им более или менее единообразный вид, допускающий сопоставление, отыскать некий абсолютный нулевой уровень, начинать с которого стало бы очевидной необходимостью.

Поисков такого общего, обязательного для всех начала было, наверное, не меньше, чем проектов вечного двигателя или расчётов квадратуры круга – с тем же неблагополучным исходом. Видимо, универсальной точки отсчёта не существует. Слишком плохо поддаются окончательной формализации те образы и понятия, которыми пользуется сознание, – и тем хуже, чем меньше их остаётся неформализованными, не переведёнными на логический язык. Само сопоставление начальных уровней достаточно развитых учений возможно лишь при определённой общности их подхода к задаче постижения мира, их метода, языка их рассуждений.

Позже мне и самому не удалось избежать поисков общего начала. Они привели меня к представлению об ориентировании как основном инстинкте человека, который определяет и его философские потребности. Мы можем уйти от задачи философоведческого сравнения учений. Но у живого человека всегда остаётся потребность в выборе средств и способов мировоззренческой ориентации. Эта потребность и может послужить основой для общего языка.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Сейчас, выпуская электронные вариант книги, я решил воспользоваться механизмом скрытых ссылок. Предлагаю читателю не спешить заглядывать в авторство цитаты, чтобы сосредоточиться на её содержании, а не на авторитетном имени. В крайнем случае – прежде, чем заглянуть в ссылку, попытаться угадать автора. Но лучше всё это оставить на потом.

2

Паскаль, Блез; 1623—1662; Франция; философ, учёный.

3

Бэкон, Френсис (Веруламский); 1561—1626; Англия; философ, государственный деятель.

4

Джеймс, Уильям; 1842—1910; Америка; философ, психолог.

5

Гёте, Иоганн Вольфганг; 1749—1832; Германия; поэт, писатель, философ, учёный.

6

Швейцер, Альберт; 1875—1965; Германия; философ, врач, музыкант

7

Монтень, Мишель де; 1533—1592; Франция; философ.

8

Бэкон, Френсис (Веруламский); 1561—1626; Англия; философ, государственный деятель.

9

Ницше, Фридрих; 1844—1900; Германия; философ.

10

Декарт, Рене (Картезий); 1596—1650; Франция; философ, математик.

11

Роллан, Ромен; 1866—1944; Франция; писатель.

12

Конфуций (Кун-цзы); 551—479 до н.э.; Китай; философ.

13

Соловьёв, Владимир Сергеевич; 1853—1900; Россия; философ, поэт.

14

Бёркли, Джордж; 1685—1753; Англия; философ, епископ.

15

Лихтенберг, Георг Кристоф; 1742—1799; Германия; писатель, учёный.

16

Бергсон, Анри; 1859—1941; Франция; философ

17

Бергсон, Анри; 1859—1941; Франция; философ

18

Протагор; 481—411 до н. э.; Древняя Греция; философ

19

Гёте, Иоганн Вольфганг; 1749—1832; Германия; поэт, писатель, философ, учёный

20

Соловьёв, Владимир Сергеевич; 1853—1900; Россия; философ, поэт

21

Швейцер, Альберт; 1875—1965; Германия; философ, врач, музыкант

22

Лихтенберг, Георг Кристоф; 1742—1799; Германия; писатель, учёный

23

Мальбранш, Никола; 1638—1715; Франция; философ

24

Метерлинк, Морис; 1862—1949; Бельгия; драматург, поэт

25

Бёркли, Джордж; 1685—1753; Англия; философ, епископ

26

Юм, Дэвид; 1711—1776; Англия; философ, историк, писатель

27

Бёркли, Джордж; 1685—1753; Англия; философ, епископ

28

Джеймс, Уильям; 1842—1910; Америка; философ, психолог

29

Бердяев, Николай Александрович; 1874—1948; Россия, Франция; философ

30

Еремич, Драган М.; Югославия; современный автор

31

Мах, Эрнст; 1838—1916; Австрия; философ

32

Грот, Дж.

33

Бердяев, Николай Александрович; 1874—1948; Россия, Франция; философ

34

Гельвеций, Клод Адриан; 1715—1771; Франция; философ

35

Монтень, Мишель де; 1533—1592; Франция; философ

36

Кант, Иммануил; 1724—1804; Германия; философ

37

Карлейль, Томас; 1795—1881; Англия; писатель

38

Радищев, Александр Николаевич; 1749—1802; Россия; писатель

39

Толстой, Лев Николаевич; 1828—1910; Россия; писатель, мыслитель

40

Юм, Дэвид; 1711—1776; Англия; философ, историк, писатель

41

Сталь-Гольштейн, Анна Луиза Жермена де, баронесса де Неккер (мадам де Сталь); 1766—1817; Франция; писательница

42

Эпикур; 341—270 до н. э.; Древняя Греция; философ

43

Бэкон, Френсис (Веруламский); 1561—1626; Англия; философ, государственный деятель

44

Гегель, Георг Вильгельм; 1770—1831; Германия; философ

45

Эпикур; 341—270 до н. э.; Древняя Греция; философ

46

Толстой, Лев Николаевич; 1828—1910; Россия; писатель, мыслитель

47

Паскаль, Блез; 1623—1662; Франция; философ, учёный

48

Джеймс, Уильям; 1842—1910; Америка; философ, психолог

49

Монтень, Мишель де; 1533—1592; Франция; философ

50

Парменид Элейский; р. 540 до н.э.; Древняя Греция; философ

51

Кант, Иммануил; 1724—1804; Германия; философ

52

Шопенгауэр, Артур; 1788—1860; Германия; философ

53

Мень, Александр Владимирович; 1935—1990; Россия; православный священник, писатель

54

Роллан, Ромен; 1866—1944; Франция; писатель

55

Швейцер, Альберт; 1875—1965; Германия; философ, врач, музыкант

56

Сенека, Луций Анней; 4 до н.э. – 65; Древний Рим; философ, писатель

57

Ницше, Фридрих; 1844—1900; Германия; философ

58