Искупление вины

– В настоящее время около десяти. Все они работают в различных школах, в том числе и в Германии.

– Каких успехов достигли за последнее время?

– Три месяца назад мы перевербовали немецкого агента из Витебской школы, две недели назад отправили его обратно. От него через нашего связного мы уже получили сообщение, что он находится на карантине и вскоре должен отчитаться перед своим руководством о проделанной работе. У нас имеются все основания полагать, что ему удастся закрепиться на преподавательской работе. В Смоленской разведшколе с декабря работает наш человек. Но, к сожалению, он пропустил последние три радиоэфира, и мы никак не можем с ним связаться.

– Это печально… Возможно, он уже провалился.

– Мы проверяем, товарищ Сталин.

– Вот что, Лаврентий, хочу тебе сказать, что таких перевербованных агентов должно быть не несколько человек, а десятки! И через каждого должна проходить дезинформация.

– Будем работать, товарищ Сталин!

Подразделение «Абвер-1» возглавлял майор Пиккенброк, с которым у майора Гемприх-Петергофа сложились хорошие отношения. Со своими подчиненными Пиккенброк держался просто, но никогда не позволял перешагивать границу, отделяющую служебные отношения от дружеских. Он был прирожденным солдатом, вступившим добровольно в армию еще до Первой мировой войны и прошедшим ее от начала и до конца, в полной мере отведав сладость победы и нахлебавшись горечи поражений. За личное мужество он получил два Железных креста первого и второго класса.

Так что подчиненным было за что его уважать.

Именно он ходатайствовал перед адмиралом Канарисом, чтобы на место майора Родтке, не сумевшего проявить себя должным образом в качестве командира группы «Абверкоманды-104», поставили майора Гемприха.

«Абверкоманда-104», вместе с подчиненными ей группами, была создана в самом начале войны, своими умелыми и смелыми действиями в Восточной Европе заполучила добрую репутацию и в последнее время действовала при группе армий «Норд», протопав с войсками от Кенигсберга до Пскова.

Наиболее удачно действовала «Абвергруппа-112» – одно из подразделений «Абверкоманды-104», – работавшая при 18-й армии. За последние полгода было отправлено около ста пятидесяти агентов в тыл Ленинградского и Волховского фронтов, где они действовали весьма активно.

Было взорвано три железнодорожных моста, уничтожено два склада с боеприпасами, часть людей рассредочилась вдоль железных дорог и вела наблюдение за передвижением живой силы и техники. Неохваченной территорией оставалась только Вологодчина – глубокий тыл русских, требующий более высокого уровня подготовки. И кто там будет работать, майор Гемприх-Петергоф уже знал.

Но сейчас его судьба висела на волоске, ему мог помочь только майор Пиккенброк. Причиной неудовольствия начальства стал трагический инцидент, случившийся во время обучения агентуры, когда он решил проверить уже подготовленную группу на благонадежность (обычно Гемприх-Петергоф производил ложную выброску на «советскую территорию»). В этот раз было то же самое, ничто не указывало на то, что может случиться роковая случайность. На месте приземления, неподалеку от Пскова, агентов уже ждали поисковые немецкие группы, переодетые в форму сотрудников НКВД. Вместо того чтобы уходить густым лесом, где вполне можно было бы затеряться и скрыться от преследования, чему немало часов было посвящено в учебной программе, парашютисты вдруг решили принять встречный бой и уничтожили значительную часть своих преследователей.

Агентам следовало отдать должное – действовали они очень искусно, заманивали преследователей в ловушку, а потом открывали кинжальный огонь. О случившемся было доложено в руководство «Абвера», оттуда пришел приказ самым тщательным образом разобраться с произошедшим, и теперь майор Гемприх-Петергоф с волнением ожидал решения командования. Самое большее, что ему грозило, – это отправка на Восточной фронт. Умирать с оружием в руках не страшно, это его солдатский долг, и он выполнит его до конца – вряд ли его предкам, воинственным баронам, воевавшим едва ли не во всех сражениях, в которых принимало участие Прусское королевство, будет за него стыдно. Пусть дадут ему взвод автоматчиков, и он покажет, чего стоит барон Гемприх-Петергоф. А нет, так он согласен воевать простым пехотинцем.

И вот сейчас майор ожидал звонка от Пиккенброка, понимая, что избежать неприятного разговора не удастся.

Руководитель органа «Абвер-1» позвонил в обед, когда Гемприх-Петергоф разрабатывал план для очередного десантирования в районе Ленинградского фронта.

– Майор Гемприх-Петергоф слушает, – произнес он в трубку, стараясь не выдавать своего волнения.

– Как вы себя чувствуете, Вильфред?

– Унывать не собираюсь, считаю, что мои агенты подготовлены весьма достойно и по своему мастерству ни в чем не уступают агентам, выпускающимся в других диверсионных школах. Мне очень жаль погибших парней, но где-то они сами виноваты, идет война, и нужно проявлять бдительность. Если руководство «Абвера» считает, что я должен разделить ответственность за убитых наших солдат, то я готов! А если принято решение отправить меня на Восточный фронт, тем более готов до конца…

– Не торопитесь, майор, – прервал Пиккенброк. – На Восточном фронте сейчас могут обойтись и без вас. Если мы решим отправить вас на передовую, то сделаем это без промедления и без всякого внутреннего содрогания. Вы просто получите приказ, соберетесь в течение часа и отбудете на линию фронта. А сейчас ваш опыт послужит совершенно для других целей. Мы обсудили ситуацию, произошедшую в вашей школе, и пришли к выводу, что ваши агенты подготовлены отлично! Я не помню случая, чтобы кто-нибудь из выпускников диверсионной школы перестрелял поисковую группу. А ведь преследователи имеют немалый боевой опыт, должным образом обучены, да еще были с собаками. Солдат, конечно, жаль… Но где-то они сами виноваты, когда бежали под пули. Неужели они думали, что в них будут стрелять холостыми патронами?.. Мы решили объявить вам благодарность за хорошую подготовку агентов.

Ожидавший всего чего угодно, но только не поощрения, Гемприх-Петергоф выдавил:

– Хайль Гитлер! Господин майор, позвольте…

– Не торопитесь меня благодарить, майор, – прервал его Пиккенброк, – я еще не все сказал. Командира группы агентуры, Столяров, кажется, его фамилия…

– Точно так, господин майор!

– Его мы отправим в штрафной лагерь. Там его должны научить хорошим манерам. А если пребывание не пойдет ему на пользу, мы его просто расстреляем. Кто-то же должен ответить за убийство немецких солдат. Надеюсь, вы не возражаете против такого решения?

– Никак нет, господин майор! – живо ответил майор Гемприх-Петергоф. Договорить он не успел, в трубке раздались прерывистые гудки.

Аккуратно положив ее на аппарат, майор усмехнулся, подумав о том, что каким-то чудом ему удалось избежать краха своей карьеры. Вряд ли вышло бы что-нибудь хорошее из его отправки на фронт. Прятаться за спиной рядовых солдат он не привык, так что на передовой его убили бы в ближайшем бою. А служа в разведке, он принесет куда больше пользы. Но Столярова, командира разведгруппы, ярко выраженного лидера, было жаль. В лагере его непременно расстреляют. Из него мог бы вырасти весьма перспективный агент, не будь он так хорош в ближнем бою. Его отличительная черта – лютость к большевикам – принесла бы немало пользы Третьему рейху.

В чем-то он тоже виноват – по правилам диверсионной работы, Столяров должен был уходить от преследования, а не ввязываться в перестрелку. Бой – это вынужденная мера, когда нет другого решения. Он забыл главное правило – выполнить задачу, поставленную командованием, и раствориться незамеченным.

Из группы преследования удалось уцелеть только шестерым, но им тоже не повезло. Час назад Пиккенброк подписал приказ о переводе их в боевые части. Так что оплошность, каковую они проявили в глубоком тылу, предстоит исправлять на передовой.

Глава 6. Поехали, голубчики!

Начало марта 1942 года

Псковский разведывательно-диверсионный лагерь размещался на окраине города в небольшом здании из красного кирпича, имевшего сравнительно небольшую историю: его строил купец первой гильдии Филимонов. Незадолго до своей кончины он подарил его городу, в котором власти разместили мужскую гимназию, а уже после семнадцатого года особняк переоборудовали под среднюю школу.

Курсанты в разведшколу поставлялись из особых предварительных лагерей для русских и зондеркоманд «Цеппелина». В обычное время здесь готовили до двухсот активистов одновременно, в этот раз их было всего лишь пятьдесят, занимавшихся по усиленной двухмесячной программе, где особый нажим делался на предметы разведки и подрывного дела. Особое значение придавали разведке в советском тылу и специальному оружию. За две недели до окончания учебы курсантов разделили на две группы и стали готовить по специальной программе, где упор делался на точную привязку к местности в зоне предстоящего десантирования.

Аверьянов Михаил попал в небольшую группу из четырех человек, в задачу которой входило десантироваться близ небольшого города Бабаево в Вологодской области. Затем перебраться в Вологду и отыскать жилье близ железнодорожных путей, откуда можно было бы отслеживать передвижение воинских эшелонов и различных грузов. Следующая задача состояла в том, чтобы установить нахождение армейских складов и баз, выявлять местоположение аэродромов, а также типы и количество самолетов, дислоцированных на них.

Руководителем группы был назначен кадровый офицер «Абвера» Голощекин.

Обер-лейтенанту Филиппу Голощекину довелось воевать еще в Гражданскую: сначала в армии Деникина, а позже под командованием барона Врангеля. Когда «белое дело» было проиграно окончательно, то вместе с остатками русской армии он перебрался в Германию. Немного позже окончил высшие курсы Академии генерального штаба Рейхсвера, откуда впоследствии перешел в «Абвер». Так что у обер-лейтенанта был весьма солидный послужной список и множество удачных операций, проведенных против большевиков на территории Советского Союза. Со стороны немцев он пользовался заслуженным авторитетом, они считали его удачным приобретением в борьбе с большевиками. Среди преподавателей школы циркулировал упорный слушок, что обер-лейтенант пользуется благосклонностью самого адмирала Канариса, и тот намерен в ближайшие месяцы поставить его во главе Псковской разведывательно-диверсионной школы.

Перед самой отправкой за линию фронта Голощекин еще раз собрал свою небольшую группу для окончательного инструктажа.

По правую сторону от него сидел Аверьянов в форме старшего сержанта, оперативный псевдоним «Филин», напротив – Тарасюк, оперативный псевдоним «Ворон», с погонами сержанта, слева устроились Лиходеев – в школе он обучался под фамилией Синица – и Падышев, с псевдонимом «Галка», оба рядовые. Так что набиралась целая птичья стая.

Собравшиеся терпеливо ждали, когда Голощекин заговорит. Однако тот не торопился, продолжал всматриваться в их напряженные лица, как если бы хотел узнать, о чем они думают в эту минуту.

Последние полгода обер-лейтенанта преследовали откровенные неудачи. Из шести групп, отправленных за линию фронта, в эфир вышли лишь две, с опозданием на целую неделю. У командования были весьма серьезные опасения полагать, что заброшенные группы работают под контролем «СМЕРШа». Остальные четыре группы или просто разбежались, как это нередко случается с русскими, или были арестованы советской контрразведкой.

Это был серьезный провал, и Голощекин рассчитывал исправить пошатнувшееся доверие хорошо подготовленным отрядом.

– Еще раз напоминаю, старший в вашей группе – Филин. – Он посмотрел на Аверьянова и добавил: – С него и будет весь спрос… Итак, вы десантируетесь в районе Бабаева. Закапываете парашюты, прячете рацию и идете к железнодорожной станции. Толпой ходить не нужно! Следует разбиться на две группы. Время военное, и большая группа может вызвать подозрение. Встречаетесь на почте со связником, а затем он вам помогает на первое время устроиться в Вологде. Вам там следует осмотреться и подыскать себе частную квартиру или дом где-нибудь на окраине. Предложений сейчас предостаточно, город за последний год вымер едва ли не наполовину. Но в этом вопросе следует проявить осторожность и предусмотрительность, помните, за вами, вольно или невольно, наблюдают десятки глаз. Вы должны вести себя естественно и непринужденно и выглядеть так же, как и остальные фронтовики. Во время проверок держитесь наработанной легенды – командировочные, приехали в Вологду, чтобы получить обмундирование и фураж для своей части. Ваши документы и командировочные предписания подозрения не вызовут, они подлинные! Так что Бог вам в помощь и… удачи! Потому что без нее тоже никак нельзя. А теперь отдохните немного, приведите все свои дела в порядок, для этого у вас есть полтора часа. Собираемся здесь пятнадцать минут второго и выходим!

Агенты дружно поднялись и зашагали к двери. Тарасюк слегка попридержал Аверьянова, выходившего предпоследним, за плечо, и, стиснув зубы, прошипел:

– Мы с тобой еще недоговорили…

– Как-нибудь в следующий раз, – дернул плечом Михаил, заставив Тарасюка расцепить пальцы.

Стрелка часов, висевших на стене учебного класса, дрогнула и застыла на полвторого ночи. Голощекин опаздывал на пятнадцать минут, прежде подобной небрежности за ним не наблюдалось. Может, пошло что-то не так?

Город спал глубоко и тихо, как это бывает только в стылую зимнюю пору. Окутанный в белые толстые снежные покрывала на берегу реки Великой дремал Псковский кром. Толстые серые стены кремля едва просматривались в темноте и выглядели мрачными. Дул пронизывающий северный ветер, мороз хватал за горло, заставлял укутываться поплотнее, не давал дышать.

В казармах похрапывали. Только у тумбочки с унылым видом простаивал дневальный.

Аверьянов, стараясь не показывать своего гнетущего настроения, выкуривал уже вторую папиросу – естественная реакция на предстоящую командировку. Спокоен был только кареглазый башкир Падышев, напевавший что-то свое себе под нос.

Дверь вдруг широко распахнулась, и в комнату в застегнутой наглухо шинели вошел обер-лейтенант Голощекин.

– Выходим! Машина во дворе.

Волнение разом куда-то улетучилось. На душе как-то сразу полегчало. Наступила пора действовать. Похватав вещмешки и сумки с парашютами, все заторопились к выходу.

Во дворе стоял грузовик с крытым кузовом. Свет от включенных фар падал на дорогу и выпячивал скользкие неровности. У распахнутой двери, втянув голову в плечи, топтался водитель – лютая стужа пробрала и его.

– Сюда! – крикнул он вышедшим агентам.

Покидав парашюты и вещмешки в глубину кузова, диверсанты торопливо забрались по металлической шатающейся лестнице вовнутрь. Чуть помедлив и перекрестившись на куполок церквушки, озоровато проглядывающей между двумя старинными зданиями, обер-лейтенант Голощекин устроился рядом с водительским местом и махнул рукой:

– С Богом!

Спасаясь от ветра с колючим снегом, водитель вскочил проворно в кабину и надавил на газ. Машина, громко заурчав, стала набирать обороты, потревожив установившуюся тишину рокотом двигателя. Осторожно, нащупывая в темноте дорогу светом фар, грузовик, едва не задевая каменную кладку, протиснулся через узкий проем ворот и выехал со двора. Часовой, дежуривший снаружи, привычно вскинул ладонь к виску и проводил отъезжающий автомобиль долгим взглядом.

Грузовик лихо мчался по безлюдной улице, в свете фар ураганом проносился потревоженный снег, напоминая о зиме, пока еще не собиравшейся сдавать свои позиции. Город словно вымер, темные окна напоминали амбразуры. Лишь патрули, неподкупные хранители комендантского часа, иной раз встречались на пути, провожая подозрительными взглядами проезжающую машину.

У Поганкиных палат грузовик вынужден был остановиться – на дорогу, оглушительно тарахтя, выехал мотоцикл с коляской, и дюжий фельдфебель, сидевший за рулем, нетерпеливо махнул рукой, требуя подчинения. Голощекин не торопился покидать кабину, терпеливо дожидался, когда фельдфебель сойдет с мотоцикла и приблизится.

– Фельдфебель Штольц, военная комендатура, – представился мотоциклист.

Зимняя шинель на нем была застегнута до самого горла на все пуговицы. Теплый шерстяной шарф, нарушая устав, был замотан вокруг горла.

Вытащив из кармана удостоверение, обер-лейтенант произнес:

– Военная контрразведка.

Внимательно прочитав документ, фельдфебель отступил в сторону:

– Счастливой дороги, господин обер-лейтенант!

– Это как раз то, что нам сегодня необходимо, – ответил Голощекин и, повернувшись к водителю, добавил: – Поехали!

Машина, подмяв широкими колесами свежевыпавший снег, свернула в переулок и, щупая впереди себя ближним светом заснеженное пространство, заколесила на аэродром.

Уже на выезде из города путь автомобилю преградил шлагбаум, у которого, зябко поеживаясь, несли вахту два солдата вермахта. Один из них, высокий, с карабином за плечами, был дежурным КПП, одет в трофейный полушубок, на голове подшлемник с каской, на другом была шерстяная шинель большого размера, из-под ворота выглядывала синяя вязаная куртка, на голове платок-капюшон, выполнявший роль подшлемника, на ногах зимние сапоги из войлока и на деревянной подошве, прошитые для крепости кожей.

Дежурный махнул ладонью, спрятанной в толстую вязаную перчатку, призывая грузовик остановиться. Водитель нажал на тормоз. Машину слегка занесло на льду, припорошенном легким снегом. Заехав правым колесом в небольшой сугроб, грузовик встал.

Солдат, выглядевший несуразным в неуклюжих громоздких зимних сапогах, неспешно зашагал к грузовику, втаптывая широкими буковыми подошвами снег.

– Дежурный контрольно-пропускного пункта капрал Штейнмаркт, – представился он. – У вас имеется разрешение на выезд, господин обер-лейтенант?

– Разумеется. – Приоткрыв дверь, Голощекин показал пропуск на право проезда по всем военно-автомобильным дорогам без предъявления документов для проверки.

Капрал козырнул и отошел в сторону, давая машине возможность следовать дальше. В его размеренных движениях не было ни намека на чинопочитание, «тяжелыми» погонами его тоже не удивишь, за время службы он насмотрелся на всякие. Судя по строгим глазам, немало повидавшим, и по полушубку, что был на его плечах, капрал совсем недавно вернулся с Восточного фронта. Не иначе, как пребывал на переформировании.

– Будьте осторожны, господин обер-лейтенант, далее трасса обледенела. Полчаса назад случились две аварии, – предупредил он на прощание.

Дорога и вправду оказалась скользкой. Проявляя осторожность, водитель медленно катил по узкой дороге, зажатой с обеих сторон высокими снежными сугробами.

Минут через сорок въехали на территорию аэродрома. Казалось, что он тоже задремал в полуночный час. Белый, тихий, запорошенный, ничто в нем не выдавало признаков жизни. В действительности же это было не так – на взлетном поле, дожидаясь своей очередности, стояли укрытые снегом самолеты. По краям взлетного поля тускло горели лампы, указывая направление тем, что готовились к полету.

Голощекин выпрыгнул из кабины. Ветер остервенело ударил в лицо, и он невольно укрылся рукавом.

– Ох, какая холодина!

Похрустывая тяжелыми подошвами сапог, обошел машину и постучал по дощатому борту:

– Вы там живы?

– Живы, – послышался в ответ бодрый голос Тарасюка.

Голощекин открыл дверцу кузова и проворно взобрался внутрь.

– Где тут включатель? – произнес он, шаря ладонью по струганым доскам. – Ага, кажется нашел! – и с громким щелчком повернул тумблер.

Вспыхнувший в кузове свет выдал напряжение, застывшее на лицах парашютистов. Вытащив из полевой сумки карту, обер-лейтенант присел на свободное место, разложил ее на коленях и заговорил ровным голосом, чтобы вселить в диверсантов большую уверенность.

– Вам лететь около двух часов. Вот здесь, – прочертил он пальцем, – у деревень Бережки и Пригожее проходит линия фронта. Переживать вам не стоит… Самолет на этом отрезке набирает предельную высоту, так что достать его не сумеет ни одна зенитка. Дальше он полетит в сторону Нижнего Новгорода, а потом на север в Вологодскую область. Летчик вас сбросит вот в этом районе, рядом с деревней Озерное, это близ Бабаево. Довольно залесенная местность, – очертил он карандашом небольшой круг на карте. – Пустынная. Вы хорошо подготовлены, рассчитываю, что ваша работа будет успешной. Не хочется говорить пафосных речей, но все, что вы сейчас делаете, это во славу великого будущего России и ее освобождения от большевизма. Так что помните об этом. – Аккуратно сложив карту вчетверо, Голощекин уложил ее на место, затем достал небольшую бутылку коньяка и произнес: – Французский. На прошлой неделе был в Париже, вот, решил приобрести к случаю… Давайте выпьем за удачу, она нужна нам всем. – Сделав три больших глотка, он протянул бутылку сидевшему рядом Аверьянову.

– За удачу! – отозвался Михаил и дважды отхлебнул.

Сделав круг, наполовину опустошенная бутылка вернулась к Голощекину.

– То, что осталось, мы с вами допьем после вашего возвращения, – произнес обер-лейтенант, затыкая бутыль пробкой. – А сейчас нам нужно торопиться.

«Хейнкель-111», немецкий средний бомбардировщик, нередко используемый для перевозки парашютистов, стоял на краю поля. Подле него, явно нервничая, топтался коренастый механик и посматривал на часы. Группа парашютистов опаздывала на восемь минут. Не хотелось бы вылетать слишком поздно, ведь отправляться предстояло без сопровождения (десантирование не любит шума), а в последние месяцы русская авиация весьма активизировалась, и существовала вероятность натолкнуться на истребительную эскадрилью русских.

Сам по себе самолет не был «беззубым» – учитывая опыт на Западном фронте, с недавних пор кабина хвостового стрелка была полностью закрыта. Были усилены оборонительное вооружение и бронезащита. Так что под присмотром авиационной пушки и двух крупнокалиберных пулеметов летчики должны чувствовать себя достаточно защищенными.

Увидев подходящую группу, механик сделал шаг навстречу.

– Принимайте группу, – сказал Голощекин.

– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! – живо отозвался механик и спустил трап под ноги подошедших парашютистов. – Прошу!

Первым вошел в самолет Тарасюк. Чуть помедлил у самого входа, но уже в следующий миг был проглочен темнотой. Следом за ним взобрались и остальные. Последним шел Аверьянов, чувствуя ступнями амортизирующую жесть. Обернувшись на последней ступени, Михаил увидел, как на посадку, включив огни, пошел двухмоторный бомбардировщик «Юнкерс-88». Как только он вырулит за пределы взлетного поля, наступит их черед.

Голощекин, изрядно продрогший, стоял на краю взлетного поля. Аверьянов махнул ему, и, когда обер-лейтенант слегка кивнул в ответ, уверенно шагнул в холодную и темную утробу бомбардировщика. Механик с громким стуком хлопнул дверцей и, повернув вороток, загерметизировал салон.

Запустился левый двигатель, – громко, надрывно, старательно прогревая остывшее масло, а за ним уже ровнее, утробнее и заметно тише заработал второй. Еще через несколько минут машина покатила по взлетному полю, набирая разбег. Завибрировал, заколотился на неровностях фюзеляж, затем шасси оторвались от земли, и самолет, горделиво задрав нос, стал набирать высоту, держа курс на восток.

Прильнув лицом к иллюминатору, Аверьянов увидел удаляющийся затемненный аэродром, узкую полоску взлетного поля… Через полчаса механик объявил, надрывая горло:

– Забрались на самый потолок, девять тысяч метров! Здесь нас ни одна артиллерия не достанет!

Тарасюк сидел напротив и поглядывал в иллюминатор – пролетали фронт, где-то в самом низу, на мгновение освещая заснеженный лес, разрывались снаряды. Шел бой местного значения за какую-то безымянную сопку, сплошь распаханную разрывами. Лишь автоматические зенитные пушки, блеснувшие несколько раз огнями, запоздало заколотили вслед ночному бомбардировщику. Незаметно миновали Нижний Новгород, встретивший редкими разрывами снарядов. А затем вновь наступила тишина.

Два стрелка, заняв место в хвостовой части самолета, ревностно защищали заднюю полусферу, тревожно всматривались в ночной мрак. Один из них, молодой парень с нашивками капрала, заботливо поглаживал зубчатый барабан. Другой выглядел постарше, держался увереннее, несмотря на стылость в салоне, одет он был в одну гимнастерку, лишь тощее горло было обвязано длинным шерстяным шарфом.

Подле кабины сидел лейтенант Зигмунд, отвечавший в разведшколе за физическую подготовку, и о чем-то разговаривал с механиком. Тот озадаченно кивал, отвечал односложно, но лейтенант не замечал его угрюмого настроения и озадачивал новыми вопросами.

Неожиданно над дверью вспыхнула синяя лампа, и дважды протяжно прозвенел зуммер, подавая команду к готовности. Механик охотно покинул словоохотливого соседа и шагнул к двери: