Искупление вины

Евгений Сухов

Искупление вины

© Сухов Е., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Глава 1. Вы любите собак?

Конец сентября 1941 года

Майор Гемприх-Петергоф потянул на себя дверь, прошел в небольшой аскетичный кабинет и остановился в двух шагах от стола, обтянутого черной кожей, за которым сидел сухощавый горбоносый человек с черными глазами и пронзительным взглядом. Это был руководитель одного из главных органов военной разведки и контрразведки Третьего рейха вице-адмирал Канарис.

Возглавив службу «Абвера», Вильгельм Франц Канарис предпочитал гражданскую одежду – в основном темные костюмы из тонкой дорогой английской ткани, – но в этот раз на нем был военно-морской мундир с золотым шитьем на рукавах.

Вне всякого сомнения, этот день для адмирала являлся особенным, потому что военную форму он надевал в исключительных случаях, например, когда его приглашали в Ставку фюрера или в Генеральный штаб.

Адмирал Канарис внимательно посмотрел на вошедшего и после затяжной паузы предложил:

– Прошу вас, майор, садитесь!

Сапоги из добротной яловой кожи, собранные в мелкую складку, слегка поскрипывали, отмечая каждый пройденный шаг. Майор опустился на стул и сцепил пальцы в замок.

В штаб-квартире «Абвера», расположенной на улице Тирпицуфер, 74, Гемприх-Петергоф появлялся не часто. Обычно выше третьего этажа не поднимался – именно там размещались кабинеты заместителей вице-адмирала, которым майор докладывал о проделанной работе. Лишь однажды он удостоился чести быть принятым Вильгельмом Канарисом. В тот раз ему пришлось изрядно поплутать по коридорам, прежде чем отыскать кабинет всесильного руководителя «Абвера».

Сотрудники здания называли место своей работы «Лисьей норой». Несведущие полагали, что прозвано оно так потому, что в нем работали люди хитрые, в чью службу входило обманывать и дезориентировать противника. Но в действительности дом получил такое название еще до того, как в нем разместилась военная разведка и контрразведка Третьего рейха. Громоздкое здание неоднократно перестраивалось и достраивалось, и каждый из десяти архитекторов, приглашенных на модернизацию, привносил свою замысловатую концепцию, а потому оно имело запутанные коридоры, сложные переходы, необоснованные тупики, в которых непросто было разобраться даже людям, проработавшим здесь не один год, не говоря уже о тех, кто появлялся в нем лишь наездами.

Майор Гемприх-Петергоф внимательно рассматривал горбоносое лицо адмирала, хищно взиравшего на него, и внутренне невольно напрягся.

В состоявшемся визите было много странного. Для разговора его могли бы пригласить генерал-лейтенант Франц фон Бентивеньи или генералы Эрвин Лахузен и Ганс Ос, с которыми он был знаком лично, имеющие немалое влияние в системе «Абвера». Однако он удостоился чести быть принятым самим руководителем ведомства. Следовательно, речь пойдет о чем-то важном.

Вице-адмирал мягко улыбнулся и негромко спросил:

– Майор, вы любите собак?

Вопрос прозвучал неожиданно, и, стараясь не стушеваться, майор громко произнес:

– Так точно, господин вице-адмирал, в детстве у меня была немецкая овчарка!

– Это хорошо. Всегда с уважением относился к людям, которые любят собак… Тем более овчарок! Кажется, в то время вы проживали под Ригой?

– Именно так, господин вице-адмирал, на Балтийском побережье у нас было фамильное имение, но после того, как в нем расположилась одна из частей Красной армии, оно пришло в негодность. Имение ограбили, разорили, на дрова спилили даже яблони. Сейчас оно требует больших вложений.

– Это печально. – Лицо Канариса приняло сочувствующее выражение. – Но вы собираетесь его отстраивать?

– Конечно, надеюсь, что это произойдет в ближайшем будущем, – с готовностью ответил Гемприх-Петергоф и, улыбнувшись, добавил: – Вот когда оно будет восстановлено, тогда я непременно вновь заведу собаку.

– А у меня есть собаки, – продолжил Канарис. – Две маленькие симпатичные таксы. Я от них просто в восторге! Вы даже не представляете, какое удовольствие я испытываю, когда их выгуливаю. – Адмирал слегка поежился. Южная кровь давала о себе знать: он жаловался на стылость даже в теплые дни, а потому редко открывал в своем кабинете форточку, разве только затем, чтобы выкурить у окна сигарету. – Все это хорошо… Но давайте поговорим о главном. Не скрою, прежде чем пригласить вас к себе, я весьма подробно ознакомился с вашим личным делом. Но мне бы хотелось услышать от вас, так сказать, наиболее важные этапы вашей биографии.

– Я – прибалтийский немец. По семейным преданиям, мои предки были курляндские бароны. Триста лета назад Людвиг Гемприх перебрался в Ригу, где женился на местной красавице, и с тех самых пор все мои прародители считали эту землю своей родиной. Я тоже родился в Риге… Учился в реформаторской гимназии в Петербурге, окончил ее в тысяча девятьсот пятнадцатом году. Тогда же добровольцем вступил в русскую армию, через три месяца получил офицерское звание. Воевал до самого последнего дня Первой мировой войны, пока большевики не заключили Брестский мир. Последующие два года воевал на стороне Белой гвардии в Прибалтике и под Петроградом…

– В Петергофе?

– Именно так.

– Оттуда ваша вторая фамилия – Петергоф?

– Скорее это псевдоним… С этим городом у меня многое связано… Там я впервые встретил свою настоящую любовь, там завел друзей, с которыми дружу до сих пор. В этом городе я едва не погиб… И если бы не помощь моих товарищей, попал бы в плен к красным и был бы расстрелян, как и многие мои сослуживцы… Большевики особенно не церемонились… Тогда я поклялся, что, если останусь в живых, обязательно добавлю к своей фамилии Петергоф. Вильфред Карлович Гемприх остался в прошлом, а вместо него появился Вильфред Карлович Гемприх-Петергоф.

– Понимаю. Что было дальше?

– Дальше работал по мандату международного Красного Креста. Затем до тридцать девятого года представлял германские предприятия, а когда в Прибалтику пришли советские войска, мне пришлось уйти, и я попросился на службу в «Абвер»… Выполнял специальные задания в Европе, в Африке. И очень надеюсь, что и дальше буду приносить пользу Третьему рейху.

– Я внимательно слежу за вашей карьерой, Вильфред, вы весьма неплохо проявили себя при организации лагерей для военнопленных.

– У меня было перед многими преимущество, все-таки я сам из России, знаю русский язык и русских.

– Я оценил вашу скромность. Немало наслышан о вашей преданности Третьему рейху, а ваше умение разбираться в психологии русских весьма ценно для нас. Мы думаем дать вам новое задание.

– Я готов, господин вице-адмирал!

– Не торопитесь с ответом, – поумерил пыл майора Канарис. – Оно будет весьма непростым и отличается от всех, что вы получали ранее.

– Меня не пугают трудности, господин вице-адмирал.

– Мне это известно… Для работы в тылу противника вам следует собрать группу из двадцати человек. Отбирать нужно лучших, и здесь я всецело полагаюсь на ваш боевой опыт и умение работать с русскими. Ваша цель – Вологодская область! Нас очень интересует этот район. Для Третьего рейха он является стратегическим… Впрочем, как и для русских. Для них сейчас это глубокий тыл, где оборудованы склады боеприпасов, продовольствия, обмундирования. Через Вологодскую область проходит северная железная дорога, по которой идет снабжение Ленинградского фронта, далее она продолжается на север к Мурманску и к Архангельску. Наша основная задача – перерезать эту ветку! Но для этого мы должны знать обстановку на месте, а без людей, внедренных в железнодорожные узлы, сделать такое не представляется возможным. Кроме того, у нас имеются серьезные основания предполагать, что русские рассчитывают прорвать блокаду Ленинграда, поэтому отправка вашей группы в Вологодчину и сбор информации о передвижении русских военных соединений будет иметь для нас первостепенное значение. Возьметесь за это задание, майор?

– С большим удовольствием, господин адмирал! Только у меня есть одно небольшое предложение.

– Предложение? – удивленно посмотрел на Гемприх-Петергофа Канарис. – И какое же?

– Среди царских офицеров была широко распространена игра в карты.

– Мне это известно, – слегка кивнул адмирал.

– Предпочтение всем другим партиям мы отдавали игре в «двадцать одно». Смысл этой игры заключается в том, что нужно набрать двадцать одно очко. Кто раньше это сделает, тот и выиграл. Эта игра всегда идет на удачу, и мне в ней везло больше, чем остальным. Я бы хотел, чтобы в моей группе было не двадцать человек, а двадцать один… Так сказать, на удачу!

Тонкие губы адмирала растянулись в широкой улыбке:

– Вижу, что вы по-прежнему остаетесь русским офицером, хотя и носите немецкую форму. Возможно, это и неплохо… Хорошо, я согласен, пусть будет двадцать один. Все ваши отчеты направляйте мне лично. Я должен знать о каждом шаге вашей группы. Фюрер тоже весьма заинтересован в благополучном исходе предстоящей операции.

– Слушаюсь, господин адмирал!

– С вашим оперативным опытом и умением грамотно работать мы вправе рассчитывать на успех. Только советую вам не быть слишком азартным, это весьма вредит делу.

– Я осознаю, господин адмирал. Разрешите идти?

– Ступайте!

Майор Гемприх-Петергоф бесшумно поднялся из-за стола и, поскрипывая новыми яловыми сапогами, вышел из кабинета.

Глава 2. Живой, мать вашу!..

За последующие десять дней майор Гемприх-Петергоф посетил восемь лагерей для военнопленных, в четырех из них отобрал для своего отряда двадцать человек. Оставалось отыскать последнего.

В лагере Заксенхаузен, созданном для русских активистов, ему удалось отобрать четырех человек, имевших личные счеты с Советами. Среди них было двое рядовых, сержант и кадровый офицер, отличавшийся патологической ненавистью к Сталину. Оставалось лишь удивляться, как ему удавалось скрывать свое настроение от сослуживцев. Но офицер он был грамотный, думающий, не случись плена, у него были бы хорошие шансы дорасти до майора.

Еще пятерых майор отобрал в городе Аушвитц, в особом предварительном лагере, организованном для уроженцев Кавказа, – двух грузин, одного ингуша и двух чеченцев. Еще трое были завербованы в предварительном лагере в глуховатом местечке Лешково, официально именовавшемся «СС зондерлагерь «Лешаново». На его основе форсировался «Туркестанский легион». Отряд получался интернациональный, но их всех объединяла нелюбовь к большевистскому режиму. Еще восемь человек были завербованы в штрафном лагере, расположенном в небольшом провинциальном городке Крейцбург. В нем содержались агенты и сотрудники «Цеппелина», допустившие непозволительные проступки, или те, кто не сумел пройти проверку после выполнения задания в советском тылу. Одетые в широкую робу, они носили на одежде нашивку желтого цвета с литерами «SU».

С каждым из них майор Гемприх-Петергоф побеседовал индивидуально: его интересовала их прежняя жизнь, чем они занимались до войны, привязанности, привычки – в общем, все, что могло бы пригодиться в работе. У каждого собственная судьба, затолкавшая по воле случая в штрафной лагерь, от которого всего-то один шажок до концентрационного. Опрошенные прекрасно понимали всю серьезность ситуации, а потому не стыдились проявлять чрезмерное усердие и вытягивались перед майором так рьяно, словно хотели достать макушкой потолок. Появление Гемприх-Петергофа воспринималось ими как счастливый шанс вернуться к прежней сытой жизни. И майор, являясь человеком дотошным, подробно и обстоятельно вникал в их житейские и служебные перипетии.

Трое из допрошенных, пренебрегая дисциплиной в разведшколе, были замечены выпившими и теперь клятвенно уверяли Гемприх-Петергофа, что не взглянут даже на квас. Двое, находясь на службе в полиции, угодили в лагерь за убийство – первое свершилось из-за ревности, второе – из-за неприязненных отношений. Оставшаяся троица, находясь на службе в «Абвергруппе», была отправлена в лагерь за воровство.

Следующим пунктом назначения стал концентрационный лагерь близ города Веймар. Начальник этого лагеря – старинный приятель майора капитан Якоб Грюнвальд, с которым тот весело проводил время в Берлине, учась на высших курсах академии Генштаба. Этот лагерь создавался как начальный этап подготовки агентуры, включавший в себя двухмесячный медицинский и политический карантин, а также дальнейшую разведывательную и диверсионную проверку. В его руководстве находились сотрудники «Абвера», а выполнение практической работы было возложено на бывших царских и советских офицеров, и он по праву считался одним из лучших в Германии.

Гемприх-Петергоф приехал в лагерь в тот день, когда накануне случилось чрезвычайное событие: утром во время тактического учения по стрельбе из особого сборного лагеря сбежало восемнадцать человек, застрелив инструктора и командира взвода. С привлечением армейских частей и батальона СС беглецов всю ночь отлавливали по близлежащим окрестностям. Десять человек после короткого следствия отправили в лагерь смерти, а остальных, выявленных как зачинщики, должны были расстрелять перед строем.

Место казни определили на краю поля, вырыв в глинистой земле несколько неглубоких ям. Место безлюдное – куда ни глянь, всюду заросшие смешанным лесом холмы. До ближайшей деревушки километра два, так что слаженные залпы никого не побеспокоят или будут восприняты за далекие раскаты грома, что в наступившую непогоду вполне оправданно.

Капитан Грюнвальд, напоминая себя прежнего, травил анекдоты про евреев, и в какой-то момент майор даже поверил, что они идут не к месту предстоящего расстрела, а на веселую гулянку.

Солдаты айзацгруппы привели приговоренных. Взводом командовал субтильный белобрысый немец, едва вылупившийся из возраста гитлерюгенд. Якоб Грюнвальд обмолвился о том, что парень весьма романтичный: сочиняет стихи, поет, любит фотографировать. Особенно предпочитает расстрелы евреев, собрал уже целый альбом. В нем же хранил снимок невесты, обожаемой Гретхен.

Сломленные, с разбитыми лицами, арестованные безропотно выполняли команды командира взвода. Личный состав айзацгруппы состоял преимущественно из полиции порядка и нескольких работников уголовной полиции. По их спокойным слаженным действиям было понятно, что расстрел для них давно уже стал рутиной. Немного в стороне, вооружившись лопатами, стояли сотрудники вспомогательной полиции.

Грюнвальд зачитал приказ о расстреле, после чего приговоренных поставили на край неглубокой ямы. Руки у арестантов были связаны за спиной тонкой веревкой, глубоко врезавшейся в кожу, но неудобств никто не ощущал. Судя по отрешенным лицам, становилось ясно, что они успели смириться с предстоящей смертью.

Хлипенький лейтенант с острым кадыком на тощей шее прокричал команду, поднимая вверх руку:

– Гото-овьс-сь!

Расстрельная команда из шести полицаев привычно вскинула карабины, и стволы, пропахшие порохом, хищно отыскали очередную жертву.

– Пли! – задиристо выкрикнул лейтенант.

Расстрелянные упали на дно ямы. Айзацгруппа отошла в сторону под ветвистый клен, и, пользуясь перерывом, все присели на ящики из-под снарядов и молча закурили.

Полицаи из вспомогательного отряда некоторое время рассматривали на дне ямы расстрелянных, а потом привычно и без особого усердия, как это делают только могильщики, принялись засыпать трупы рыжей глинистой землей. Затем, немного потоптавшись на появившемся холмике, отошли в сторонку.

Четверо полицаев из айзацгруппы подвели к краю ямы следующую партию приговоренных. Среди них выделялся красноармеец, стоявший слева, – русоволосый, с большими глазами, он невольно притягивал взгляды. Пройдет какой-то миг, и широко распахнутые глаза будут присыпаны землей.

– У меня есть просьба, господин капитан, – вдруг произнес арестант.

– Гото-овьс-сь! – скомандовал субтильный лейтенант.

– Ты не хочешь выслушать, что он скажет? – посмотрел на приятеля Гемприх-Петергоф.

– Что у тебя? – раздраженно спросил Грюнвальд.

– Развяжите мне руки, господин капитан. Не хочется престать перед господом со связанными руками.

– Отставить… Развяжите ему руки, – распорядился капитан.

Юркий полицай подскочил к арестанту и, чиркнув ножом по веревке, отскочил в сторону. Белобрысый растер затекшие запястья и, расстегнув накладной карман, вытащил из него какую-то бумагу и крепко зажал в ладони.

Грюнвальд протянул майору флягу с ромом. Тот благодарно принял ее, отпил большой глоток и, возвращая флягу, произнес:

– Неплохой ром. А кто этот солдат с левого края?

– Это сержант Аверьянов, он главный инициатор побега. Хотели расстрелять на месте, но все-таки решили сделать это перед строем. В назидание остальным.

– Как же вы его так просмотрели? – удивленно спросил Вильфред.

Солдаты айзацкоманды, повинуясь приказу офицера, послушно побросали недокуренные сигареты в притоптанную траву и вытянулись в короткую цепь напротив приговоренных.

– Не ты первый задаешь этот вопрос, – ответил майору Грюнвальд. – Хорошо притворялся… Он прошел двойную фильтрацию, изъявил желание сотрудничать и бежал сразу после окончания карантина. Кстати, мы поймали его последним. Надо признать, он проявил немалую изворотливость.

Неожиданно к белокурому красноармейцу подошел крепкий коренастый полицейский из вспомогательной группы и что-то энергично проговорил. Выслушав короткий ответ, он слегка хлопнул его по плечу и отошел в сторону. Увиденное показалось майору странным – люди, стоявшие на краю пропасти, для всех присутствующих были уже мертвецами. Что же их связывало?

– Огонь! – громко крикнул офицер, и шесть выстрелов слились в один. Приговоренные, сбитые ураганом пуль, попадали на дно ямы.

Вспомогательная группа, не дожидаясь следующей команды, действуя явно по привычке, похватав лопаты, зашагала к яме. Комья земли шумной россыпью разбивались об тела убитых. Зондеркоманда работала дружно, слаженно, не скупилась на землю, засыпая руки, ноги, лица…

Поднявшись, Гемприх-Петергоф подошел к яме. В неестественных позах, уже наполовину засыпанные комьями слежавшейся глины и земли, лежали расстрелянные. Белокурый боец лежал лицом вниз. На гимнастерке с правой стороны расплывалось красное пятно. А ведь какую-то минуту назад он двигался, говорил, даже чего-то просил. Одним словом – жил!

Неожиданно со дна ямы прозвучал протяжный стон. Полицаи вспомогательной группы на минуту прекратили работу и в ожидании посмотрели на майора. Глинистое дно ямы колыхнулось, и на поверхность, приподняв русую голову, перепачканную в глиноземе, и подгребая под себя руками землю, стал выбираться Аверьянов.

– Живой, мать вашу!.. Такую волю к жизни не у каждого увидишь… Теперь понимаю, почему он попросил развязать руки. Что же его так здесь держит?

– Пристрелить, господин майор? – скинул с плеч карабин подошедший полицай.

– Отставить!

– Ма… ся… – прошептал раненый.

– Что он говорит?

– Матерится, кажись.

– У этого парня сильный ангел-хранитель. Я забираю его у вас, именно такой мне и нужен. Будет двадцать первым! Вытащить его из ямы!

Полицейские не спешили выполнять распоряжение майора. Для них он был человеком со стороны.

– Бегом выполнять приказ! – повысил голос Гемприх-Петергоф. – Если не хотите оказаться на их месте!

Отставив в сторону лопаты, полицейские попрыгали в яму. Аккуратно подхватили раненого под руки, бережно попридержали ноги, выволокли его из ямы и, положив на землю, перевернули на спину. Майор присел рядом, расстегнул ему ворот и спросил:

– Что это у него в руке?

– Какая-то бумага, – ответил полицай и попытался забрать ее, но раненый держал листок на удивление крепко. – Вот вцепился… – буркнул он и, все же вытащив, протянул листок Гемприх-Петергофу: – Возьмите, господин майор.

Расправив его, Гемприх-Петергоф увидел, что это рисунок, бережно сложил его вчетверо и сунул в карман.

– Ты меня удивляешь, Вильфред, прежде я не замечал в тебе сентиментальности. Обычно мы пристреливаем раненых. Один выстрел в затылок, и все кончено! Что на тебя нашло? – спросил подошедший Грюнвальд.

– Считай меня сентиментальным, но этот случай – беспроигрышный вариант. Он будет мне благодарен всю жизнь за то, что я вытащил его из могилы, а значит, станет верным солдатом Третьего рейха. Будет служить в моей группе… если выживет, – ответил майор.

– Врачам придется очень серьезно потрудиться. Обычно после таких ран не выживают.

Веки красноармейца дрогнули, и он негромко произнес, устремив взгляд в посеревшее небо:

– Ма… ру… ся… – И тут же неровно задышав, смежил веки.

– Что он сказал? – спросил Грюнвальд.

– Кажись, бабу какую-то вспоминает, – безразлично произнес стоявший рядом полицейский. – Не то Маню, не то Марусю. Не разобрать!

– Ах, вот кто его на тот свет не пускает… Стоять на краю могилы и думать о женщине! А ведь он был уже почти покойник… Вот что значит настоящая любовь!

– Видно, этот русский и в самом деле очень любит эту женщину. Где-то ему можно даже позавидовать… Надеюсь, Вильфред, что ты не ошибся в своем выборе, – произнес капитан Грюнвальд.

– Дождь, кажется, будет, – посмотрел на потемневшие облака майор. – В это время погода всегда дрянь! Чего стоим?.. Положили его на телегу, да поаккуратнее, и так едва душа в теле держится! Везем в лазарет!

Русоволосого уложили на пук сена. Щербатый возница невольно хмыкнул, озадаченный таким неожиданным решением, и прикрыл раненого рогожей.

– Но, пошла родимая! – поторопил он кнутом застоявшуюся лошадь.

Полицаи, выстроившись по двое, уже двинулись к расположению лагеря, только вспомогательная команда продолжала орудовать лопатами, разравнивая землю. О расстрелянных более ничто не напоминало, разве что стреляные гильзы, валявшиеся подле захоронения, да еще пара новых сапог, аккуратно поставленных под дерево, – мертвым они не нужны, а вот кому-нибудь из полиции еще послужат.

У последней ямы возился коренастый чернявый мужик лет тридцати пяти. Землю разравнивал старательно, с усердием разбивал большие комья земли. Было видно, что в земляных работах он изрядно поднаторел и к своей службе относился с подобающим рвением. Он был из тех людей, что привыкли выполнять порученное дело добросовестно, для которых не существовало мелочей. Оставался самый краешек ямы, и чернявый, едва ли не высунув язык, разравнивал бугры.

– Фамилия?

– Рядовой Тарасюк.

– Это ты подходил к белобрысому?

– Так точно!

– Что ты ему сказал? – спросил майор, с интересом посмотрев на полицейского.

– Пожелал ему дороги в ад!.. – распрямившись, ответил чернявый.

– Хм… Ты всем так желаешь?

– Нет, только ему. А еще сказал, что закопаю его так, что он больше не выберется.

– Хм… Вот оно что… Что же он тебе ответил?

– Сказал, что ради любимой женщины выберется из любой могилы.

– Значит, этот Аверьянов не соврал. Ты его знаешь?

– Да, мы жили в одном городе.

– Чем же он тебе так насолил, что ты его решил поглубже закопать?

Чернявый нахмурился, на лбу образовалась длинная кривая складка. Тут было что-то личное, что он хотел бы сохранить в тайне.

– До меня моя жена встречалась с ним. Забыть этого я не мог… Когда мы были с ней близки… нередко называла меня его именем, – наконец выдавил он из себя.

– Вот оно что, – усмехнулся майор. – А ты злопамятный. Это неплохо! А еще ты хорошо копаешь. Считай, что с сегодняшнего дня у тебя будет новое место работы.

– Какое? – удивился чернявый.

– Пройдешь обучение в диверсионно-разведывательной школе. Согласен?

– Так точно! Во всяком случае, это веселее, чем работать могильщиком.

– Твой приятель… которого ты не сумел зарыть, тоже будет в моей группе. Так что вам придется подружиться. Если увижу что-нибудь неладное… Пристрелю обоих! Все понятно?

– Так точно!

– А теперь становись в строй, тебя уже заждались.

Вернувшись в расположение «Абверкоманды-104», майор Гемприх-Петергоф вызвал к себе куратора группы. Через несколько минут в его кабинет вошел сорокапятилетний обер-лейтенант Филипп Голощекин.

– Меня интересует последний набор агентуры, все ли в порядке?

– Есть одно правонарушение, рядовой Ломидзе был вчера замечен выпившим.

– Ломидзе отправить в штрафной лагерь! Все, вы свободны!

Обер-лейтенант вышел, а майор, глядя ему вслед, подумал: «Теперь в моем отряде снова двадцать один человек».

Глава 3. У меня есть выбор?

Михаил Аверьянов проснулся от того, что рядом кто-то громко простонал. Открыв глаза и повернув голову, он увидел, что лежит в большой палате с плохо отштукатуренным потолком, на котором были видны желтоватые мазки от кисти. Небольшое окно, через которое виднелся высокий разросшийся клен, его ветки слегка постукивали по старенькой поцарапанной раме. Форточка была широко распахнута, и через нее в палату задувал свежий ветерок. Было прохладно, и Михаил, невольно поежившись, натянул на плечи одеяло.