Под псевдонимом «Мимоза»

Арина Коневская

Под псевдонимом «Мимоза»

© Коневская А., 2014

© ООО «Издательство Алгоритм», 2014

Часть I. На изломе

Глава 1. Лед и пламень

Если жизнь наша выстраивается не по направлению ко Христу, а еще каким-то боком, значит мы обмануты дьяволом.

Протоиерей Дмитрий Смирнов

– Так это вы, Игорь Иванович? Ах да, вы всех опередили. Гм… вам одному по секрету – уже тридцать пять. Нет-нет, сегодня никак. Вот завтра милости прошу! Весь Отдел соберется, – прощебетала Мария Силантьевна, иронически улыбаясь в трубку. А на другом конце провода Игорь Антонов, ее назойливый шеф не отступал:

– Что ж, Снежная королева, не притомилась еще от одиночества-то, а? У тебя, Марьюшка, не только хладный ум, но и льдина вместо сердца! Неужто никто не растопил ее до сих пор, а?

– Увы, Игорь Иваныч, бедная я! И замуж-то никто не берет, – с притворным вздохом отвечала она.

– А я бы взял!

– Да ну? Что ж вы раньше-то помалкивали, Игорь? Мы бы с вами давно уж свадьбу сыграли! – рассмеялась Маша.

– Не ожидал, что ты сразу согласишься, насмешница бессовестная! – угрюмо пробормотал он, вешая трубку.

Отмечать дни своего рождения профессор Мария Ивлева не очень-то любила, а сегодня была особенно не в духе. Но вовсе не от разговора с Игорем, ее давним «воздыхателем». В скверное настроение Машу повергли совсем другие звонки. Те, что раздались накануне вечером в ее одинокой квартире. И сейчас она жаждала одного – успокоиться, окунувшись в звенящую тишину «неприсутственного дня». Лишь здесь, в глубине институтского особняка Маша могла почувствовать себя защищенной от треволнений внешнего мира. Закрывшись в собственном просторном кабинете, профессор Ивлева восседала за массивным письменным столом, доставшимся Институту в наследство еще от графов Воронцовых. А за сумрачным окном хмурилось декабрьское утро середины 80-х, и с неба не переставая валил мокрый снег.

Институт Академии наук притаился в лабиринте Арбата внутри старого воронцовского дома с колоннами. Возникший на заре сталинской эпохи, он слыл одним из самых загадочных учреждений. И сегодня в бывшем «Институте красной профессуры» непостижимым образом сохранялись невидимые простому глазу следы навсегда ушедших поколений. Какие-то странные флюиды, неведомые современной науке, пронизывали его атмосферу до сих пор. Они притягивали и завораживали тех, кому дано было улавливать дух прошлого и в то же время предчувствовать таинственные веяния будущего. К таким редким представителям рода человеческого принадлежала и Мария.

Профессор Ивлева, как говорят в народе, была «из молодых да ранних». Ее недавно вышедшая в свет книга о влиянии массмедиа на подсознание человека вызвала острый интерес в академических кругах. И успеху Марии Силантьевны теперь завидовали многие ее научные собратья. А институтские приятельницы злословили весьма по-женски: «Машка-то зарвалась совсем! Небось в академики метит, а сама-то, папенькина дочка, так в старых девах и застряла, ха-ха!»

Но Мария вовсе не выглядела эдаким «синим чулком». Ее большие серые глаза на красивом аристократичном лице излучали обаяние. Густые каштановые волосы, спускавшиеся до плеч, изящная фигура – весь ее облик производил приятное впечатление.

И в данный момент она едва успевала отвечать на звонки поклонников. Невзирая на дурное настроение, молодая профессорша обещала коллегам устроить завтра в отделе праздничное застолье: с тортом из «Праги» и неизменным «Киндзмараули», доставленным прямо из Тбилиси Гией Ломидзе – смертельно влюбленным в нее аспирантом.

Вернувшись к вечеру домой, Маша распечатала пачку «Мальборо» и, нервно закурив в ожидании подруги, выставила на стол бутылку «Наполеона». И верная Алевтина, едва переступив порог, уловила ее угнетенный взгляд:

– Что стряслось, Маш? Опять кто-то звонил?

– Ах, Аля! Ты же знаешь – с тех пор как меня в советники к «серому карди» прочат, что-то вокруг завертелось такое странное, а что именно – не пойму! Ну, садись скорее! Вот вчера опять этот тип звонил из Серпухова – уже в пятый раз! Сколько ни убеждала его, что ни о каких лекциях не договаривалась с ним, а он гнет свое – будто я еще в прошлом году твердо ему обещала – просто чушь какая-то!

– Может действительно так, а ты забыла?

– Да Ты что, Аля? Пока что я в своем уме! А представляется он как замдиректора какого-то НИИ, и настырно так приглашает прокатиться с ним по окрестностям, монастыри мне показать якобы хочет. С чего бы это, а? Гм, но что особенно странно – в те же самые дни всегда названивает угадай-ка кто?

– Мадам Редозуб? Правда?! Ой, Машка, вот теперь мне ясно, почему ты так взвинтилась! Ведь эта змея подколодная перед гибелью Игната так кругами вокруг нас и ходила, все пыталась нас с ним где-нибудь «засечь», а мне как бы невзначай своего гинеколога предлагала! Ну не наглость ли? Ведь мы с ней были едва знакомы!

– Твое счастье, Алька, что едва! Со мной, увы, совсем иначе было!

* * *

Ника Редозуб, миниатюрная брюнетка с темно-карими навыкате глазами и красиво завернутой на затылке косой, приветливо встречала гостей, шелестя по огромной прихожей подолом длинного сиреневого платья. Муж ее, Яша, известный в Москве адвокат по «мокрым делам», был высок, слегка грузноват, но еще вполне пригож для своих шестидесяти лет. Прожив с Никой всю свою жизнь, Яша тем не менее чувствовал себя совершенно свободным от супружеских обязательств: обеспечивая жену «сверх головы», он давно уже преследовал других женщин, абсолютно не скрывая этого ни от кого. И супруга относилась к такому положению вещей весьма спокойно: среди присутствующих вращался постоянный любовник Ники – знаменитый Разунов, написавший маслом вереницу ее портретов. В свои сорок пять хозяйка дома проявляла активный интерес и к другим мужчинам. И тому, кто ей особо нравился, не стеснялась откровенно изъявлять свою однозначную благосклонность. Однако в этот вечер главным объектом внимания красавицы Ники оказалась, как ни странно, женщина, приглашенная ею специально для Юрия Власовича.

Молодая профессорша Ивлева, переступая порог роскошной квартиры Редозубова в Козицком переулке, ни о чем не догадывалась, хотя и ощутила где-то в глубине себя неприятный холодок. Однако и отказаться от приглашения было не совсем удобно, поскольку с недавних пор Ника снабжала ее недоступным простому смертному «самиздатом», которым бредила тогда наша интеллигенция. И в связи с особым интересом Маши к оккультной литературе ей вовсе не хотелось портить отношения с ее непосредственным «источником», поставлявшим то Гурджиева и Кастанеду, то Блаватскую или Шри Раджниша.

Окунувшись в атмосферу оживленного «фуршета», входившего тогда в моду, Маша заметила в глубине гостиной известного всему миру Разунова, профессора Царецкого, балерину Олашвили и к великому своему удивлению – давнего своего воздыхателя и начальника Игоря Антонова. Переплывая от одного гостя к другому Яша и Ника Редозубы старались поддерживать в компании тонус веселого оживления. Среди публики, развлекавшейся скабрезными анекдотами, кое-где раздавался приглушенный смех. «Они давно успели вдохнуть глоток свободы», – невольно подумалось Марии Силантьевне. И в сей момент к ней неожиданно подскочила хозяйка дома, держа в изящных руках, унизанных перстнями, маленький поднос с красовавшейся на нем рюмочкой ликера:

– Ах, вот ты где, Маша! Выпей-ка, наконец, за мое здоровье!

– Но я не пью, Ника Леопольдовна! Вы уж простите великодушно! – попыталась увернуться Ивлева.

– Ну и ну! Ты что, обидеть меня хочешь? Это же моя фирменная «сливянка» собственного производства!

Заставив гостью подчиниться своей воле, Ника слегка заметно ухмыльнулась и направилась к старинному «Бехштейну», собираясь исполнять романсы. Но в тот же миг раздался шум резко затормозившей машины.

– О, – воскликнула она, – должно быть, это сам Юрий Власович! – и легко выпорхнула из гостиной.

Судя по реакции публики, высокого гостя ожидали многие: на лицах отразилось некоторое возбуждение, и даже воздух в зале вдруг как-то наэлектризовался.

– Приветствую вас, друзья! О, да тут все свои! – явившись на пороге и слегка прихрамывая продвинувшись вперед, произнес лысоватый стареющий «босс» в массивных очках на квадратном лице. Светло-серый костюм элегантно сидел на его плотной фигуре, подчеркивая тяжеловесную значительность своего обладателя. Он же, бросив в сторону присутствующих небрежный взгляд и успев заметить, что те внезапно замолчали, мягко проронил: – Продолжайте, друзья!

Тут же к нему подскочил Яша и провел высокого гостя в кабинет. Минут через десять хозяин дома появился вновь и пригласил на разговор к Юрию Власовичу Виктора Давича – редактора популярного журнала, недавно прибывшего в Москву из Киева и успевшего снискать известность.

В тот же момент к Маше приблизилась Ника Леопольдовна, и подхватив ее под-руку быстро повела в сторону кабинета. Не успев вымолвить ни слова, Ивлева оказалась перед очами «серого кардинала», которого знала только по портретам да по телевизору. И слегка оторопела, узрев его, развалившегося на черном кожаном диване вместе с Давичем.

Пристально взглянув на вошедшую, Юрий Власович взбодрился:

– Марья Силантьевна? Прошу садиться. – И указал молчавшей Ивлевой на кресло у стола.

Онемевшая от непредвиденной встречи, Маша впала в странное какое-то оцепенение и механически подчинилась. По всему телу прошел озноб, а ноги ее отяжелели.

– Вы – сильный профессионал, а нам сейчас именно такие как вы и нужны – молодые, широко образованные. Ведь сами видите – старая эра уже на ладан дышит, предстоит перестройка: идеологию менять будем, – в корне! Больше свободы дадим, пойдем к многопартийности. Как вы-то к этому настроены?

– Я? Нормально, я же – беспартийная, – пролепетала Маша.

– Мы отбросим закосневшие догмы на свалку истории, – продолжал «серый».

– Будем внедрять общечеловеческие ценности, а не взирать на мир с замшелой «большевистской кочки»! – вторил ему Давич, плотоядно взглянувший на Машу.

– Сами понимаете, что за сложное дело Вам предлагаем – эта работа филигранная. Ну как, Марья Силантьевна, согласны с нами вместе потрудиться, а? – неожиданно громко спросил Юрий Власович.

Ивлевой показалось, что все здесь происходящее – сон. И пространство кабинета, как бы удлиняясь, поплыло перед ней в тумане. Она бессильно вздохнула:

– А если я не справлюсь?

– А вы не спешите, Марья Силантьевна, я вас не гоню, обдумайте мое предложение на досуге. Ну а сейчас, кстати, чем заняты?

– Массовым сознанием, – автоматически промолвила она.

– Вот и замечательно! Как раз то, что нам нужно! Вот и займитесь этим в ключе новой идеологии! – властно прочеканил «босс». Слегка рассмеявшись, он медленно поднялся с дивана и протянул Маше руку на прощанье, добавив: – Ну а теперь расслабьтесь и получите удовольствие!

Его потная ладонь неприятно скользнула по ее коже, вызвав внутреннюю дрожь. А редактор Давич посмел даже взять ее за локоть под видом сопровождения до двери и прошептал:

– А вы, Мария, намного моложе, чем я представлял…

Как сомнамбула пошатываясь, двинулась она по коридору, что случайно заметил Игорь Иванович, мгновенно подскочив к ней:

– Что с тобой, Маша? Тебе плохо? Ника, Ника, скорее! – позвал он хозяйку.

– Ах, не волнуйтесь за нее, Игорек, это пройдет! – приближаясь, сказала она совершенно спокойно и повела молчавшую Марию в дамскую комнату. Опрыскав ее лицо какими-то резкими духами, Редозуб прошептала:

– Это у тебя от волнения – первый-то раз с Юрием Власовичем говорить – не фунт изюму съесть! Сейчас вызову тебе машину, погоди чуток, вот прими-ка еще это!

Но на сей раз Маша, пришедшая в себя, категорически отклонила предложенную ей розоватую таблетку. А Игорь Антонов, ревниво следивший за нею, на сей раз вызвался сопроводить ее до дома.

Он был чрезвычайно уязвлен решением «босса» и не мог понять: ну почему Маша? Почему Юрий Власович одарил вниманием не его – маститого члена-корреспондента, а эту едва оперившуюся девицу? Да, она бесспорно талантлива, но… скорей всего, «простофиля» Машенька здесь ни при чем. Это «рандеву» с боссом ей, конечно, Колобок устроил – с детских лет этот «проныра» Метельский за ней увивается, – к такому выводу пришел размышлявший по дороге Антонов и пытавшийся узнать у Ивлевой, зачем Юрий Власович вызвал ее на разговор, но безуспешно – Мария упорно молчала…

* * *

Мадам Редозуб поначалу вовсе не была законченной «злодейкой», как представлялось Маше Ивлевой и Але Маевской. Окончив консерваторию по классу вокала, Ника отказалась от карьерной стези, а ведь могла бы далеко пойти – с ее-то внешностью и красивым контральто. Но из-за мужа Яши, категорически настроенного против ее самостоятельности, ограничила себя преподаванием в музучилище. И первые десять лет их супружества были довольно гармоничными: он лоснился от гордости своей красавицей-певицей, выступавшей на домашних вечеринках тогдашнего «высшего света», она же наслаждалась вниманием высокопоставленных мужчин.

Обладая от природы добрым сердцем, Ника охотно помогала бедным знакомым и даже тайком от мужа опекала детский дом. Проявляла искреннюю щедрость к тем, кто попадал в беду. Но, отпраздновав свое сорокалетие, стала испытывать приступы зависти к тем женщинам, кто был моложе. Особенно к тем, кому сопутствовал хоть какой-то успех. К тому же, охмуренная модным поветрием, начала увлекаться колдовскими делишками. Связалась даже с гадалкой, которая позже стала неоднократно появляться в программе «Третий глаз». И в голове Ники, и без того пребывавшей в эйфории от внешнего блеска, вообще все смешалось. Теперь ей доставляло особое удовольствие испытывать власть над теми, кто никак не подозревал о силе воздействия пресловутых «приворотных» и подобных им зелий…

К Маше Ивлевой Ника питала двойственное чувство: с одной стороны, жалела профессоршу, иссушившую мозги наукой и растратившую молодость непонятно на что, ведь поклонников-то, чтоб увивались вокруг Марии, вроде бы не было. Ходили, правда, слухи, что Игорь Антонов неровно дышит. Но к члену-корреспонденту Антонову Ника и не думала ревновать. Тщеславная, она всегда метила в настоящих знаменитостей – вот Разунов был популярен действительно. На Западе ему заказывали свои портреты даже главы государств, и нигде в выставках и деньгах он недостатка не испытывал, хотя и слыл у нас отъявленным русофилом. Поэтому высоким притязаниям супруги адвоката художник соответствовал вполне. С другой стороны, карьерные перспективы Маши, особенно проявленный к ней интерес «небожителя» Юрия Власовича, больно задевал самолюбие мадам Редозуб. И даже представив Ивлеву партийному боссу, тем самым угодив ему, она ревниво продолжила слежку за наивной профессоршей – старой девой, далекой от светских интриг.

* * *

Вспоминая подробности того злополучного вечера, Мария Силантьевна сказала Алевтине:

– Нисколько не сомневаюсь теперь, что Редозуб мне тогда в ликер что-то добавила, может, даже капли психотропные. А я-то – сплошной наив!

Оставив Алю ночевать в гостиной, Маша долго сидела в своем кабинете, перелистывая семейный альбом. Вот дед с бабушкой накануне Первой мировой: он – в форме выпускника реального училища, она – в наглухо закрытом платье с изящным кружевным воротничком. А на крошечной потертой карточке – тонкое удлиненное лицо, это брат дедушки – Володя в форме семинариста. «Он ведь был архиерей, – не раз шептала внучке бабушка Фаина, – его в Перми в 19-м году расстреляли, и никто не ведает, где его могила. – При этих словах она начинала всхлипывать, продолжая: – Вот праведник-то истинный был! Таких людей, внученька, теперь нигде больше нет! Царствие ему небесное!» А вот отец – полковник, только что вернувшийся с фронта. Его светлые волосы и простое крестьянское лицо выдают в нем уроженца северных краев. А мама – утонченная темноволосая студентка с бантом-бабочкой на шее. Вот они уже вдвоем такие радостные – только что отпраздновали окончание отцом Дипломатической академии.

Так уж сложилось, что родители Маши постоянно пребывали за границей, а дочь их оставалась в Москве на попечении деда и бабушки. И с раннего детства главным человеком в жизни девочки стал дедушка Иван Гаврилович, любивший ее беззаветно. После войны он занимал высокую должность в Министерстве путей сообщения, часто ездил по стране. И когда Машенька чуть подросла, стал брать ее с собой в командировки – благо, что в его распоряжении всегда было служебное купе. Эти поездки и зимой, и летом сызмальства открывали Маше необъятность и красоту родных просторов. Но во многих городах и весях врезались ей в память на всю жизнь жуткие картины послевоенной разрухи: особенно – сидящие вдоль тротуаров и на вокзалах безногие, безрукие бывшие солдаты, просившие милостыню – потом все они куда-то пропали. Вспоминая их, она всегда плакала. С тех пор сердце девочки навсегда было ранено народной бедой.

Однажды она случайно услышала слова деда, обращенные к бабушке Фаине:

– Знаешь, что воспитательница-то про Машку говорит? Заберите ее лучше из садика! Ребенок-де совсем не приспособлен: ее все обижают, а она молчит, все детям отдает, все игрушки! Всех жалеет – собаку хромую увидит – тут же в слезы! Как же она жить-то будет в этом волчьем мире, наша Мимоза, а? Ведь овца беззащитная! И самой-то ей ничего не надо…

– Не беспокойся, Ваня! На себя посмотри – тебе ведь тоже для себя самого ничего не надо – только для других и живешь, а? Бог милостив, не пропадет наша Мимоза, – ответила тогда Фаина мужу, тяжело вздохнув. И с тех пор «домашние» стали звать Машеньку Мимозой или ласкательно – Мими.

А вот на этом фото – Маша на каникулах в Лопатинске у тети Клавы: сидит с удочкой на берегу рядом с вихрастым Димкой-соседом – ее первой любовью. А вот – последняя ее любовь: высокий юноша с пасмурным лицом – отдаленно схож с молодым Рахманиновым, как казалось ей когда-то. Он стоит под большим зонтом, а Мимоза в длинном пальто – рядом, робко прислонившись к нему.

При жизни деда и бабушки целомудренная внучка ни с кем не встречалась, в отличие от своих раскрепощенных сверстниц. Лишь много лет спустя, выдержав суровый экзамен в аспирантуру, Мими позволила себе немного развеяться. Так очутилась она в Ленинграде и направилась в вожделенный Эрмитаж, где в тот момент открылась первая у нас в стране выставка Пикассо из частных собраний. Остановившись у «Франсуазы», Маша услышала за своей спиной голос:

– Как он препарирует женскую сущность, а?

– Вы меня спрашиваете? – живо обернулась Мими.

– Хотел бы спросить…извините, может помешал? – деликатно продолжил незнакомец, выразительно взглянув на девушку. Она же сильно смутилась, увидев перед собой высокого юношу, слегка улыбавшегося ей.

– Да нет, что вы, – пролепетала Маша и быстро перешла к другой картине. А он медленно последовал за нею. Потом она снова обернулась, и он тут же поспешил признаться:

– Не подумайте, девушка, что я намерен вас преследовать. Мне интересно лишь узнать, нравится вам все это или нет?

– Нет, не нравится!

– Но почему? Вот посмотрите, какими острыми углами он муки ее интеллекта показал. Или вы не считаете Пикассо великим художником?

– Не считаю, – отрезала Маша и поспешила выйти из зала. Но упрямый незнакомец подскочил к ней в гардеробе и не совсем уверенно произнес:

– Я… я хотел бы с вами познакомиться, но не знаю, с чего начать!

– Так и начинать не стоит, раз не знаете! – отпарировала она уже на выходе.

С неба валил мокрый снег, заставивший Мимозу мгновенно ощутить весь неуют поздней ленинградской осени.

– В такую погоду лишь волки по улицам гуляют. Может, зайдем с вами в «Север», неплохо бы сейчас и кофе попить, а? Меня кстати зовут Максим, а вас?

– Меня? Маша, – почему-то сдалась она, и они дружно двинулись в сторону Невского.

Возвращались в Москву в одном вагоне: чтобы не упустить Мимозу, Максим поменял свой билет. Почти каждый вечер теперь они бродили по бульварам, иногда заглядывая то в чебуречную, то – в кино. Говорили о самом сокровенном. И Маша потеряла голову. Когда он почему-либо не звонил ей в условленное время, она начинала сходить с ума.

Максим оканчивал аспирантуру МАИ, готовился к обсуждению своей диссертации. По этой причине весной они виделись все реже и реже. Но поначалу это не беспокоило Мимозу, ведь Максим успел предложить ей руку и сердце, как и подобало благовоспитанному юноше. И на «интим» вовсе не претендовал. Но однажды за целую неделю не позвонил ни разу, и это обстоятельство взорвало Машу. Собравшись с силами, она заявила ему, что все между ними кончено. Лишь тогда он примчался просить прощения…

Когда до свадьбы оставались считанные дни, сердобольная Мими оставила припозднившегося Максима на ночь у себя. Безумно влюбленная, она решилась на это из страха за него.

Проводив его утром до метро, Мимоза долго потом бродила по улицам. Она была в смятении… Интимная близость представлялась ей совсем иначе. То, что произошло между нею и Максимом, оставило горький осадок в душе: словно это был не ее любимый Максим, а кто-то чужой и жестокий. Ее сжигал теперь ужасный стыд – и перед ним, и перед самой собою. Ей померещилось, что она сама, Маша, превратилась вдруг в какое-то грязное животное. Ощутила себя навсегда оскверненной. И резко охладела к нему, особенно в тот момент, когда он выказал циничное недоумение по поводу ее сохранившейся невинности…

Но свадьба-то уже была «на носу» – ко дню торжества из Вены собирались прилететь родители. Однако… Максим исчез. И обескураженной невесте пришлось сообщить отцу, что все отменяется.

Она не помнила, сколько ночей не смыкала глаз, когда душевная боль переросла в тупое отчаяние. Ее сознание разрывали противоречия: то она вспоминала их романтичные прогулки и в дождь, и в снег, то с ужасом переживала вновь подробности той злополучной ночи, пытаясь вытравить из своего сердца «этого мерзавца». Однако такую великую любовь напрочь вырвать из сердца ей было не под силу. И она безутешно задавалась вопросом: как Максим мог стать таким? Почему? Откуда в нем столько мерзости? Неужели вообще между мужчиной и женщиной все та-ак происходит? Еще раз что-либо подобное я просто не переживу! Гм… а ведь мама у него милая, интеллигентная, в «менделеевке» преподает… Временами страдание Мимозы казалось ей самой невыносимым. И если внешне она все же пыталась быть «в форме», то внутренне – медленно умирала: все опостылело ей… Боль, стыд, унижение ожесточили поначалу ее сердце. И оно покрылось тонкой ледяной корой. Лишь постепенно углубляясь в осознание случившегося, Маша признала и собственную свою вину: значит, совершила тяжкий грех, уступив Максиму. И была настолько слепа от страсти, что не сумела распознать в нем предателя…

* * *

Сия история кому-то показалась бы банальной, но в душе девушки она произвела фундаментальный переворот. С тех пор ее кроткий нрав удивительным образом соединился с железной волей: задумывая совершить что-либо, она становилась непреклонной. Именно эта черта характера стала причиной ее одиночества. Мимоза раз и навсегда решила: замуж выходить – это не для нее! Ведь настоящей-то любви на этом свете нет – одни только иллюзии. И брак собственных родителей представлялся ей далеко не безоблачным. И жизнь бабушки Фаины с дедом Иваном была отнюдь «не сахар». Ведь бабушка почему-то не уставала повторять подраставшей внучке:

– Учись, Мими! Какой бы муж тебе ни попался – не сиди дома, как мать твоя и я, грешная! Будь самостоятельной, нам, женщинам тоже нужна свобода!

Вскоре научным руководителем Марии Ивлевой согласился стать профессор Нилов. Что за невероятная это была удача, она поняла лишь много лет спустя. Кем же был Конрад Федорович? Сын московского профессора-востоковеда, он с юных лет изучал китайский и фарси. А после революции оказался вместе с родителями во Франции, продолжив образование в Сорбонне. Не раз вспоминая о Париже, он поведал Маше о своем природном любопытстве ко всему тайному, что привело его в те далекие годы в масонскую ложу. Пройдя через обряд посвящения, он вскоре убедился, что идеалы вольных каменщиков ему, православному, совершенно чужды. И Нилов остановился, не желая подниматься вверх по масонской лестнице. Но и отстраняться совсем не стал, поскольку старался и далее проникать в сокровенную жизнь «братьев», твердо решив для себя: чтобы бороться с неприятелем, надо вскрывать его тайны, как вспарывают нарыв. И Нилову, зараженному азартом исследователя, это удавалось довольно долго…

По возвращении на родину в конце 1920-х годов занимавшийся историей тайных учений и сообществ, молодой ученый был привлечен к работе в Наркомат иностранных дел, чему посодействовал его родной дядя, слывший известным специалистом по криминалистике и высоко ценимый большевиками. Одновременно Нилов начал чтение лекций для узкого круга особо доверенных лиц, собиравшихся в старинном особняке с колоннами – в «Институте красной профессуры». И вскоре это учреждение оказалось «в фаворе» у самого вождя. Поскольку Сталина чрезвычайно волновал вопрос о тайных силах в мировой политике, он проявил значительный интерес и к молодому скромному профессору. С тех пор за Ниловым раз в месяц в арбатский переулок стал заезжать черный «студебеккер» и отвозить его на Ближнюю дачу генсека…