Леди из Фроингема

Выглядел он настолько комично (прямо как в детстве, когда братья непрестанно ссорились) – редкие волосы растрепались, глаза вытаращены, руки беспомощно сжимают салфетку, – что леди Элспет не удержалась от смешка. Её тихий смех не остался незамеченным – Седрик уставился на мать полубезумным взглядом, а потом молча придвинул стул, сел и дрожащей рукой пригладил волосы, делая вид, будто не придаёт произошедшей размолвке никакого значения, что, впрочем, не смогло никого обмануть.

Глава шестая, в которой Джордж Понглтон с превеликим трудом сохраняет спокойствие, а Оливия, сама того не желая, становится двойным агентом

Леди Элспет знала, о чём говорила – на следующий день с самого утра в поместье закипела работа. На большой лужайке перед домом приглашённые из Скиптона плотники возводили высокий помост, на котором должны были проходить состязания, выступления местных артистов и вручение призов ежегодной сельской лотереи. Среди плотников то и дело мелькала тощая фигура Седрика Понглтона в заляпанном краской пиджаке, который посчитал необходимым своё участие в коллективной работе, хотя соответствующих навыков не имел и вносил в общее действо больше ненужной суеты, чем практической пользы.

Оскар Финч и Джордж, на время оставив взаимную неприязнь, уединились в кабинете покойного лорда Понглтона, чтобы начертить схему расположения торговых павильонов и благотворительных киосков, а Виктория и леди Элспет приняли на себя командование целой армией кухонных девушек и деревенских матрон, прибывших в помощь кухарке. Огромная кухня Мэдлингтона была заставлена трёхфунтовыми банками с домашним повидлом, ящиками с цукатами, коринкой и специями, корзинами с яйцами и джутовыми мешками с тростниковым сахаром и мукой. Все эти припасы до субботы надлежало превратить в сотни шафранных кексов, пышных пирогов с патокой, рассыпчатого йоркширского печенья, нежнейших пирожных, покрытых ломкой сахарной глазурью, булочек с помадкой и чайных лепёшек.

Спустившись к завтраку, Оливия застала в столовой только Присциллу и Бернадетту, которые уже заканчивали пить чай и торопились приступить к раскройке огромных полотнищ ткани, необходимых для оформления шатров.

Хигнетт, уже собиравшийся дать распоряжение Анне уносить остатки завтрака, с неудовольствием покосился на новую компаньонку хозяйки и замер в не слишком почтительной позе. Оливия с извиняющейся улыбкой положила на тарелку пару ломтиков пережаренного бекона, горстку консервированной фасоли и немного серого омлета, и отошла к столу, чувствуя спиной неодобрительный взгляд дворецкого.

На вкус еда оказалась даже хуже, чем на вид. Омлет был до того пересолен, что вызывал слёзы. Фасоль в кислом томатном соусе растеклась по тарелке неаппетитной кляксой. Девушка с трудом отрезала и прожевала кусочек резинового бекона в застывших капельках жира и, отодвинув тарелку, решила больше судьбу не испытывать.

– Всё дело в том, что кухарка миссис Вайсли – очень чувствительная натура, – склонившись к Оливии, прошептала Присцилла. – Она всегда нервничает, когда в Мэдлингтон съезжаются гости, и у неё всё начинает валиться из рук. Поэтому мы с Седриком собираемся наведаться в трактир «Роза и корона», где во время ланча подают запечённый кроличий паштет. Будем рады, мисс Адамсон, если вы к нам присоединитесь.

– С удовольствием! – благодарно просияла Оливия, воодушевлённая перспективой избежать очередной пытки печёным ревенём.

Однако до ланча ещё предстояло немало дел. Июньский праздник, пожалуй, был самым масштабным и долгожданным событием в жизни Фроингема. Каждый год его посещали все деревенские жители из числа тех, кто имел возможность оставить хозяйство на попечение наёмных работников или старших сыновей. Торговцы запирали лавки на целый день, и никому из местных и в голову бы не пришло отправиться в это время за покупками. Хватало и приезжих – из Лидса, Скарборо, Пикеринга и других окрестных городов. Владельцы двух деревенских гостиниц, в обычное время яростно конкурирующие друг с другом, впервые с начала года оставались удовлетворены выручкой – уже к четвергу ни в одной из них не было свободных комнат, – и даже позволяли себе выпить по дружеской пинте в пабе Уиллиса.

Не оставалась внакладе и хозяйка трактира «Роза и корона», тучная и одышливая миссис Тимпани. Она устанавливала самый большой шатёр и нанимала дополнительных работниц, бесперебойно обеспечивая всех желающих свежим портером и магнетом, слава о котором распространялась далеко за пределы Йоркшира. Как правило, из шести дюжин бочонков уже к полудню половина пустела, а необъятная кожаная сумка миссис Тимпани, висевшая у неё на боку, наполнялась бренчащей медью и превращалась в тяжкую ношу.

Это был единственный день в году, когда во Фроингеме привечали фокусников, гипнотизёров, хиромантов, комедиантов, пожирателей огня и тому подобный сброд, в другое время года не встречавший в деревне радушного приёма. За несколько лет до несчастного случая, повлёкшего смерть старого лорда Понглтона, участие в празднике даже разрешили проезжающему мимо табору цыган (которых местные жители по старой памяти называли глинарями), пленившись их уверениями о невероятных чудесах, от которых захватывает дух и которые скрываются в невзрачном на вид шатре из выцветшей на солнце парусины. Единственным, у кого захватило дух от явленных цыганами чудес, был почтмейстер, чья юная Джейн – единственная дочка, отрада очей и надежда старости, – сбежала с сыном цыганского барона, очарованная то ли его рассказами о прелестях кочевой жизни, то ли мужественным подбородком и расшитой монетами жилеткой, сверкавшей на солнце, как рыцарская кольчуга.

Тюки с тканями оказались огромными. Распаковать их стоило немалого труда, но, когда на ковёр в гостиной хлынули потоки алого шёлка, женщины восхищённо прищёлкнули языками.

– Да здесь сотни ярдов, не иначе! – Бернадетта, зажмурившись, ласкала гладкую ткань, прохладную, как вода в ручье. – Это же стоит целое состояние!

– Да, в скупости леди Элспет обвинить сложно, – суховато заметила Присцилла и погладила алый шёлк. – Здесь, в Мэдли, для июньского праздника ничего не жалеют.

– Зато вы только представьте, как роскошно будут выглядеть шатры и киоски, украшенные алым шёлком. Они будут сверкать на солнце словно рубины! Нет, словно капли крови на зелёном бархате лужайки! – Бернадетта вскочила на ноги и набросила конец полотнища на плечи, а потом буквально парой движений окутала себя шёлком и предстала перед остальными в новом образе – яркой, обворожительной женщины в потрясающем алом платье, струившемся вокруг её тела и оттенявшим и тёмные кудри, и искрящиеся восторгом карие глаза.

Оливия сравнение посчитала несколько надуманным, но она не могла не признать – Бернадетта Понглтон, которая ни за вчерашний вечер, ни во время завтрака и десяти слов не произнесла, совершенно преобразилась. Скрыв под алым шёлком свой вдовий наряд, она стала выглядеть другим человеком, и теперь казалось, что траурное платье – часть маскарада, не более. Следуя её примеру, Оливия и Присцилла тоже попытались изобразить из себя чаровниц в алых одеждах, но не сумели как следует задрапировать скользкий шёлк и больше напоминали небрежно спелёнутых египетских мумий.

В таком виде их и застала леди Элспет, сбежавшая из кухни и изрядно утомлённая властными манерами Виктории, установившей там свою диктатуру. Оценив сценку, напоминающую живые картины – излюбленное дамское развлечение времён её молодости – она пришла в восторг, а потом пожаловалась, оглянувшись на открытую дверь и понизив голос до шёпота: – Вы и не представляете, что себе позволяет эта женщина! Боюсь, миссис Вайсли держится только благодаря хересу, который прячет от Хигнетта в кофейном шкафчике. Однако надо отдать ей должное, Виктория в таких делах просто незаменима. У меня от подобных вещей голова кругом идёт, а для неё хлопоты – что вода для рыбы.

Выговорившись, она опустилась на колени и провела по гладкому шёлку рукой.

– Шёлк и правда великолепный. У вас превосходный вкус, леди Элспет, – робко сказала Бернадетта. – Но разве это не слишком дорого? Я имею в виду, для fête champêtre[5]? – и она смешалась под взглядами остальных женщин, осознав, что допустила непростительную оплошность.

Леди Элспет рассмеялась, но в смехе её чувствовалась горечь.

– То, что приносит радость, не может быть чересчур дорогим. Вы согласны со мной? Жизнь так коротка. Чуть отвлечёшься, и уже миновали годы. Вы вспомните мои слова, Берни, когда ваши малыши превратятся сначала в юношей, а потом и во взрослых мужчин. Эта перемена будет означать, что лучшие годы прошли, а вы этого даже не заметили. Поэтому жалеть о расходах не годится! – и она бесшабашно встряхнула головой. – Хотя, конечно, у бедняги Джорджа случится несварение, когда он это увидит.

* * *

Джорджу Понглтону и без несварения хватило в это утро страданий. Оскару Финчу пришлось в срочном порядке уехать на ферму Скерта, чей лучший бык-производитель повредил ногу, и потому все счета за доставленные из Шеффилда товары направляли старшему из братьев.

У Джорджа в буквальном смысле похолодели руки и выступила испарина, когда он произвёл подсчёты и сообразил, что на подготовку к празднику потрачено уже более трёхсот фунтов. Он не принимал во внимание тот факт, что порой несколько больших приёмов на Сент-Джеймс-стрит обходились им с Викторией в ту же сумму, так как никогда не вникал в хозяйственные расходы, оставляя этот труд жене. Однако транжирство матери приводило его в исступление, ведь деньги, которыми она распоряжалась согласно завещанию старого лорда, он считал своими по праву.

Внутри у него всё кипело от возмущения. Он выглянул в окно малой гостиной и какое-то время бездумно наблюдал за рабочими, отмечая про себя, что трудятся они явно спустя рукава, небрежно и крайне медлительно.

Время близилось к ланчу, и Джордж, надев пиджак и спрятав очки в тонкой золотой оправе в кожаный футляр, схватил кипу счетов и отправился на поиски Виктории. В коридоре, сумрачном и тихом, он чуть не запнулся о лежащего на полу ребёнка, с интересом изучающего многочисленный муравьиный отряд, марширующий вдоль стены. Первым его порывом было прикрикнуть на мальчишку, а потом сделать дворецкому выговор за то, что по дому шатаются дети прислуги, но тут же его охватило запоздалое раскаяние. Монти!.. Точно, это же сын проходимца Монти. Сколько же лет он не видел брата?.. И в итоге они так и не успели примириться. Ссора, тяжким грузом осевшая на его совести. Терзаемый застарелым чувством вины, Джордж наклонился к мальчику и хотел приласкать его, но испуганный ребёнок, понимая, что нарушил запрет матери и что его, вернее всего, накажут за это, мгновенно поднялся на ноги и, оглядываясь через плечо, припустил в сторону столовой. Джордж немного постоял, глядя ему вслед, а потом отправился на поиски Виктории.

В кухне, под лестницей, он обнаружил настоящее столпотворение. Здесь упоительно пахло ванилью и корицей, а от раскалённых печей, где выпекались пудинги и кексы для благотворительного базара, упругими волнами шёл жар. Разгорячённые лица женщин были угрюмы и сосредоточены – приготовление такого огромного количества выпечки требовало немалого труда и на праздную болтовню не оставалось ни времени, ни сил. Виктории здесь не было, и всем распоряжалась раскрасневшаяся то ли от работы, то ли от изрядного количества хереса миссис Вайсли. Когда Джордж поднимался наверх, то снизу, из кухни, до него донёсся хриплый голос кухарки, затянувшей «В зеленеющем уборе…».

Пройдя через террасу, Джордж вышел к лужайке, где плотники уже заканчивали устанавливать помост. Отирая со лба обильно струившийся пот и борясь с одышкой, он сложил ладонь козырьком и по-хозяйски оглядел лужайку, выискивая тех, кто явно отлынивал от честной работы. Седрика среди рабочих не было, но Джордж заметил его тощую фигуру в сопровождении Присцилы и новой компаньонки матери, этой долговязой девицы с наглыми манерами, на подъездной аллее. Троица удалялась в сторону деревни, и тучному Джорджу стоило немалых усилий догнать их.

– Я… мне нужно… поговорить с братом, – задыхаясь, произнёс он, поравнявшись с ними и бросая на Оливию, одетую в брюки, взгляд, полный неодобрения. – На пару минут… Седрик… буквально на пару минут.

Мужчины отошли чуть в сторону, и Джордж принялся с жаром что-то втолковывать брату, потрясая перед его лицом стопкой бумаг. Весь красный, с блестящей на солнце лысиной, он надвигался на Седрика, оттесняя того к каменной изгороди, увитой плющом, и добиваясь, чтобы брат признал его правоту. Оливия и Присцилла, не сговариваясь, с улыбкой переглянулись.

– Джордж порой бывает невыносим, – всё ещё улыбаясь, заметила Присцилла. – Он убеждён, что его мнение – единственно верное, и все должны следовать его указаниям. Поразительная самонадеянность.

«…требует расходов, говоришь?! Необходимые траты?! А двести ярдов первоклассного алого шёлка из универмага Бёрджесса, это как? Тоже необходимые траты, да? Хочешь узнать, в какую сумму нам это обошлось?..»

Джордж чуть не кричал, и его слова были полны такой едкой горечи и обиды, будто шёлк был куплен на его последние сбережения и не сегодня завтра вместо сливочного масла ему придётся довольствоваться дешёвым маргарином.

Присцилла демонстративно зевнула, деликатно прикрыв рот ладошкой, и дружески подхватила Оливию под руку, увлекая её вперёд, к тисовой аллее, где разросшиеся деревья переплелись ветвями и обещали путникам прохладу.

– А Седрик с утра был в таком славном расположении духа, – с сожалением произнесла Присцилла. Нагнувшись и сорвав лесную маргаритку, она задумчиво пощипала тонкие лепестки и добавила: – Джордж действует на брата не лучшим образом. Он несдержан, он любит настоять на своём, и он не успокоится, пока не выведет Седрика из себя. И причиной всему, как вы, несомненно, догадываетесь, леди Элспет и её расточительность.

Оливии стало любопытно. Понятия не имея о том, насколько далеко должна простираться лояльность компаньонки, она всё же позволила себе прямой вопрос:

– И насколько расточительна леди Элспет, по-вашему? Это и правда такая большая проблема, как считает мистер Понглтон?

– Огромная! – кивнула Присцилла с озабоченностью. – Моя свекровь готова и луну купить, если та подойдёт к одной из её ужасных шляпок в качестве украшения. Да ещё этот Оскар Финч… Вы, мисс Адамсон, и не представляете себе, что здесь творилось на прошлое Рождество, кода леди Элспет при всех подарила молодому человеку, с которым, как говорят, она неразлучна в последнее время, новёхонький «моррис». Так что беспокойство Джорджа, надо признать, не лишено оснований. К тому же леди Элспет вовсе не так богата, чтобы позволять себе подобные вещи. Мэдлингтон пожирает массу средств, и ещё больше денег уходит на выплату налогов и поддержку арендаторов. Неизбежно наступит время, когда поместье придётся продать, и это вряд ли будет выгодной сделкой.

Разговор всё больше приобретал характер настоящей сплетни, и Оливия неосознанно отошла на шаг назад. Присцилла, в строгом коричневом платье без отделки, с прямой спиной и пышным узлом золотисто-каштановых волос, стояла напротив неё и задумчиво вертела в руках наполовину ощипанный цветок. Солнечные лучи, проникая через сплетённые ветви, бросали медовые блики на её лицо, а игра колышущихся теней превращала платье, при ярком свете невзрачное, в наряд лесной королевы. Даже высокий белый воротничок с фестончатыми кружевами – единственное украшение, оживлявшее её туалет, – казался при таком освещении по-королевски роскошным.

– Вы, мисс Адамсон, верно, посчитали меня сплетницей, – спохватилась Присцилла. – Расскажите лучше о себе. Давно ли вы познакомились с леди Элспет? Моя свекровь обожает заводить новые знакомства, к этому у неё настоящий талант.

Переход от предыдущей темы был таким стремительным, что Оливия не успела подготовиться. Ей не хотелось ни лгать, ни рассказывать правду о просьбе леди Элспет. Положение спас Седрик Понглтон, который появился на аллее, полный негодования. Под сенью тисов его светлые глаза сверкали серебристым блеском, но, окинув Оливию быстрым взглядом, он замкнулся и только с вялым смешком вольно процитировал Теккерея:

– Воистину старший брат человека – его исконный враг[6].

* * *

Кроличий паштет оказался весьма неплох, а свежий хлеб с хрустящей солодовой корочкой и ноздреватым, пышным мякишем, и того лучше – ну просто никакого сравнения с унылой и малосъедобной стряпнёй кухарки из Мэдлингтона.

В «Розе и короне» в этот час было так многолюдно, что даже в гостиной не было свободных мест, и спутницам Седрика, хоть это и было нарушением негласных правил, свято чтимых в деревенских питейных заведениях, пришлось спуститься вслед за ним в общий зал.

Здесь, внизу, ровный гул голосов нарушали только отдельные выкрики местных завсегдатаев и последующий за ними дружный смех. Айви с застывшим на лице смирением, мало чем отличавшимся от недовольства, раздавала с широкого подноса кружки с рыжеватым пивом. Одну из них, в полпинты, она поставила перед Оливией и уже было хотела выставить ещё по одной, для супругов Понглтон, но Присцилла строго отказалась и попросила для всех чайник чаю.

С досадливым вздохом Айви вернула кружку на поднос и понесла его дальше, а Оливия уловила устремлённый на неё жадный взгляд Седрика Понглтона. Тот быстро отвёл глаза и преувеличенно громким голосом принялся рассуждать о забастовке в шахтёрском городке на юге Англии, во время которой пострадали несколько человек. Вид его напомнил Оливии мистера Блейни, постояльца пансиона в Плимуте, где они с братом как-то провели долгую скучную зиму. Неизменно несчастное выражение лица, сырой, какой-то аптечный запах, который шёл от его одежды, влажные ладони и дрожь, мелкой рябью пробегавшая по телу – близнецы долгое время подозревали, что мистер Блейни страдает от тяжёлой болезни, пока хозяйка пансиона не поведала им неприглядную истину.

Помня советы и наставления леди Элспет, Оливия во время ланча старалась помалкивать, чтобы не дать Седрику возможность начать политические дебаты. Однако в собеседниках он и не нуждался. Торопливо и не слишком аккуратно поглощая хлеб с паштетом, роняя крошки на грудь и не замечая, что они сыплются в его чашку с чаем, Седрик, размахивая то ножом, то ложкой, обличал несправедливость и клеймил власть имущих. Заметив, что его речи привлекли внимание сидящих за соседним столиком подёнщиков с ферм, он бросил еду и стал говорить ещё громче, похожий в этом состоянии на ребёнка, который жаждет внимания взрослых.

Оливии ничего не оставалось, как брать пример с Присциллы, которая внешне казалась безучастной и никак не проявляла своего отношения к выходкам мужа. Она мелкими глоточками отпивала чай и, казалось, привычно ждала дальнейшего развития событий. Меж тем атмосфера в трактире начала накаляться. Голоса становились все громче, Седрик, не сказав своим спутницам ни слова (вряд ли он вообще помнил теперь об их присутствии) бесцеремонно пересел за большой стол, где отдыхали фермеры, и, называя всех и каждого «товарищ», завёл с ними оживлённую беседу. К столу начали подтягиваться остальные: кто из любопытства, а кто с искренним интересом (в последние дни газеты левого толка пестрели новостями о забастовках и падении цен на шерсть и молоко, и местные фермеры были взвинчены и напуганы этим).

Из-за поднявшейся суеты и думать было нечего о том, чтобы позвонить Филиппу и спокойно рассказать ему о событиях последних дней, и Оливия с досадой откинулась на стуле, дожидаясь, пока Присцилла допьёт чай и можно будет уйти из душной пивной. И тут, как это часто бывает, все голоса на миг смолкли, и в наступившей тишине Айви громко выкрикнула из-за стойки: «А вам, мисс, письмо с утренней почтой пришло! Закрутилась я совсем, вот и позабыла сразу отдать-то. Из Лондона! Важное, должно быть, послание. Вы ведь за ним пришли, правда?»

Все присутствующие, не сговариваясь, безошибочно нашли взглядом Оливию, и она чуть не поперхнулась остатками чая. Голубые, карие, серые – тайно выглядывающие из-под насупленных бровей и открыто, с простодушным любопытством разглядывающие незнакомку, поселившуюся в Мэдлингтоне, – десятки глаз следили за каждым её движением, и в этом ей на миг почудилась скрытая угроза. Однако уже через секунду, как в детской игре замри-отомри, всё вокруг пришло в движение и неестественную тишину вновь заполнили звуки голосов и звон пивных кружек.

Оливия сама подошла к стойке и получила у не в меру любопытной девицы, изучившей конверт вдоль и поперёк, письмо Филиппа и сдачу мелкими монетками. Присцилла уже ждала её на крыльце, нисколько не обеспокоенная тем, что Седрик не собирается последовать за ними.

– Он догонит нас позже, – пояснила она безмятежно, поправляя воротничок платья и защёлкивая сумочку. – А мы пока прогуляемся и посекретничаем. Так вы, мисс Адамсон, из Лондона? Или у вас там имеется поклонник?..

К этому моменту Оливия уже поняла, что таинственность только раздувает любопытство её спутницы, поэтому, не вдаваясь в подробности, рассказала ей о брате-близнеце и случайном знакомстве с леди Элспет, умолчав лишь о просьбе своей нанимательницы.

– Это так похоже на мою свекровь, – рассмеялась Присцилла без всякого осуждения. – Но вы можете быть спокойны, я не раскрою ваш секрет, в противном случае Виктория с Джорджем проходу вам не дадут. Не хочу, чтобы вы пожалели о том, что приехали в Мэдли. Июнь – лучшая пора, когда можно наблюдать поместье во всём его великолепии.

Послеполуденное солнце сияло в вышине, голубеющее небо было чистейшим, радостным, и, когда они взошли на небольшой холм, отделяющий деревню от владений Понглтонов, перед ними возникла впечатляющая панорама – всё поместье, включая угрюмую громаду дома, ощетинившегося руинами крепостных стен и сторожевыми башнями, было словно на ладони. Внизу, на лужайке, продолжали возводить помосты для каруселей, и уже были готовы несколько чайных шатров, обтянутые лоснящимся на солнце шёлком. Мельтешение рабочих, дрожащие на ветру флажки и алые шатры, врытый в землю столб, предназначенный для развлечения деревенской детворы – гигантских шагов – всё это чем-то неуловимо напоминало подготовку к осаде, будто Мэдлингтон собиралась взять силой невидимая пока армия. Присцилла приложила ко лбу ладонь, защищая глаза от яркого солнца, и безмолвно, неподвижно стояла, вглядываясь в происходящее на лужайке, наслаждаясь суетой рабочих и позабыв о своей спутнице. Оливия же с трудом сдерживала досаду – до того ей не терпелось скорее попасть в свою комнату и без помех прочесть письмо брата.

– Когда находишься там, внизу, то даже сложно вообразить, насколько же он огромен, – доверительным тоном произнесла Присцилла, – и лишь отсюда, с холма, можно верно оценить его красоту и величие. Признайтесь, мисс Адамсон, когда вы впервые увидели Мэдли, он поразил вас?

Оливия не нашлась, что ответить на это. Замок ей не нравился, ничего величественного она в нём не находила, а зубчатая крепостная стена, повторяющая очертаниями низкие холмы, превращала его в доисторического ящера, лежавшего на брюхе и выгнувшего бугристую спину. Каменный серый фасад, кое-где увитый плющом и рыжими плетями хмеля, лишь усиливал сходство, издалека похожий на неопрятную чешую.

Не желая кривить душой, Оливия выразилась дипломатично:

– Думаю, леди Элспет стоит больших усилий содержать его в порядке.

Присцилла звонко расхохоталась.

– Вы всерьёз так полагаете, мисс Адамсон? Да леди Элспет при всей своей любви сорить деньгами и пенни не потратит на то, чтобы вернуть поместью пристойный вид. Она никогда не была счастлива здесь, и её сложно в этом винить. Старый лорд был жесток и к ней, и к собственным детям – ко всем своим близким. Думаю, я недалека от истины, если скажу, что леди Элспет наслаждается тем, как ветшает фамильное гнездо Понглтонов. Именно этого и не может ей простить Джордж, который, уж один бог знает почему, был искренне привязан к отцу. После его гибели он собирался вступить во владение поместьем, но тут его ждал неприятный сюрприз – старый лорд перед смертью изменил завещание, и хозяйкой Мэдлингтона стала моя свекровь.

– Джордж был не в восторге, я так думаю? – предположила Оливия.

– Да он пришёл в ярость! – зловещим шёпотом заверила её Присцилла, закатывая глаза. – Они с Викторией пошли на немыслимый шаг – заставили семейного доктора подписать бумагу, что старый лорд перед смертью не отдавал себе отчёт в своих действиях, и поэтому завещание не имеет силы. Правда, потом они отказались от этого плана. Джордж рвётся в парламент, а скандалы подобного рода не способствуют развитию политической карьеры.

Присцилла, рассказывая о неприятностях семьи Понглтон, оживилась, глаза её возбуждённо заблестели. Если не считать леди Элспет, в которой, несмотря на внешнее радушие, чувствовалась какая-то прохладца, Оливии Присцилла казалась самой симпатичной. Однако такое недвусмысленное смакование сплетен покоробило её, и девушка попыталась изменить тему беседы.